Валентина Мордерер

По следам. XIII

Продолжение. Предыдущие главы:

Пилюли с побочным эффектом

Men live by forgetting — women live on memories.

Thomas Stearns Eliot

Галстуки, шнурки и язык всегда развязываются в самый неподходящий момент.

Владислав Гжещик

Никогда не судите о человеке по его друзьям. У Иуды они были безупречны.

Поль Валери

Если бы змей был запретным, Адам и его бы съел.

Марк Твен

Двор был по ребячьим меркам велик и окаймлён двумя рядами сараев с нашлёпками армянских голубятен. Сараи оснащались погребами с шаткими приставными лесенками, к обеду детей отправляли в прохладные глубины за малосольными огурцами или жидким салатом-квас-рассолом местечковой рецептуры. Холодильников-то ещё не было. Мой „погреб памяти” схож с этими хлипкими сооружениями послевоенного блиндажного выживания. Ради этого повинного признания в ущербности эйдетизма и понадобилась вся эта вступительная катавасия. Хронология у меня хромает на три собачьи лапы из четырёх, имена и анекдоты напрочь не запоминаю, стихи и пословицы коверкаю, ощущения субъективны, оценки предвзяты и, конечно, кишат поздними наслоениями. А всем этим убожеством заправляет плутовской хвост маячащего вдали Альцгеймера. Помню запахи и краски, но из этой вуали крепкий мемуаразм не выкроишь. Воображение у меня искони бледное, потому вру не для театрализации жизни, а из синдрома недокормленности. Моё дело было предупредить, хотя всякому архивисту и так ясно, что любой вспоминатель по определению злобный выдумщик. Читаем же мы мемуары взапой (а сейчас ещё и смотрим, да и сами пишем) ради побочных эффектов и лакомых проговорок.

Летом 1974 года в Киеве я познакомилась с АЕП (Сашей Парнисом) и увязалась за ним, будучи профессионально нацеленной душечкой и попутчицей. Так что мое филологическое обучение началось даже позже, чем у Игнатия Лойолы, который стал постигать азы латыни после 33 лет. Сейчас я решила поведать две очень краткие истории из гремучей копилки, по касательной примыкающей к хлебниковедению.

Жили мы в Москве, кочуя по дружественным кошам, гэрам и чумам. Солнцем нашей вселенной, вокруг которого вращался нехитрый быт, была Ленинская библиотека, которую позже сменил ЦГАЛИ. Зимой 1974–1975 года мы были запущены на постой в пустующую комнату Юлия Лабаса, любимого племянника хозяйки салона. Сам Юлий работал в Питере, временами наведываясь на Мясницкую (или улицу Кирова). К тому времени квартира была коммуналкой без горячей воды и ванной, а исходно — мансардой общежития Вхутемаса и мастерской Роберта Рафаиловича Фалька. Попадание в эту развесёлую нору велось двумя путями — по лестнице чёрного хода (он же — парадный) или лифтом с проходом через бывшую мастерскую Петра Васильевича Митурича, где в то время обретались первая жена Мая Эра с дочерью Верой, доброжелательно терпевшие визиты и интервенции соседей. Центральную комнату фальковской мастерской занимала достославная тётушка, Александра Вениаминовна Грановская-Азарх. У неё была ампутирована нога, а общественный и театральный гейзер её темперамента требовал непрерывного информационного притока. Но и воспоминательного оттока тоже. По вечерам в салон собирались гости, которых потчевали чаем, свитками Мнемозины, картинами самой высокой пробы, а днями те же былички почтительно выслушивали АЕП и я. С тех пор не пью ни чай, ни кофе, к заезженным до дыр пластинкам отношусь с подозрением, да и за руку конфидентно никого не держу. После позорного изгнания из этого парадиза при мне остались только атмосферные флюиды фальковской живописи и живые отличия московских замечательных старожилов от киевских (да и питерских) моих знакомцев.

Почему-то так исторически сложилось, что аудитория этого заведения состояла по преимуществу из еврейской интеллигенции всех возрастов, а также мальчиков нетрадиционной ориентации, кучковавшихся в основном на кухне к радости старушки-соседки. Густота еврейскости объяснима просто — Александра Вениаминовна всю жизнь проработала в Госете (Государственный еврейский театр), а выбор гей-сообщества был, вероятно, обусловлен центровым расположением квартиры и толерантностью окружающих.

Сейчас имя Александры Вениаминовны заслуженно окружено благоговейным вниманием, выпущены статьи и книги о ней.¹ Я укажу только некоторые дополнительные материалы, не учтённые в Википедии.² И робко попрошу комментаторов в дальнейшем аккуратней обращаться со ссылками на её высказывания: их документальность несколько преувеличена, даже при мне побасенки расцвечивались и видоизменялись на потребу жаждущей публики. К тому моменту, когда В.Д. Дувакин записывал мемуары Александры Вениаминовны на магнитофон, её рассказы были уже неоднократно “прокручены” перед слушателями с добавлениями специй из печатной продукции. Повторяю, таковы козырные свойства информационного “шума” театральной среды, о чём никогда не следует забывать исследователям, в число которых нормальный читатель не входит.³ А потому он волен верить всему, чем его потчует мистификаторская кухня.

Совсем другой тип богемной интеллигентности являла часто приходившая в этот дом по вечерам скульптор Нина Ильинична Нисс-Гольдман. Ходить ей было тяжко из-за возраста и болезней, но жила она на Мясницкой совсем неподалеку и была слишком охоча до новых книг и впечатлений. Немногословная, философическая и ехидная Нисс, к счастью, и помыслить не могла, какая её ждет посмертная слава. Сперва её сделала героиней своей повести «На Верхней Масловке» Дина Рубина, а затем и вовсе она превратилась в знаменитость после выхода на экраны в 2005 году одноименного кинофильма, где в главных ролях снимались Алиса Фрейндлих и Евгений Миронов. Так что земная слава не только проходит, но иногда и сваливается ниоткуда. Нина Ильинична была преисполнена чувства собственного достоинства, цену себе знала и ни в коей мере не гналась ни за дешёвой, ни за дорогой популярностью. Но получила её сполна.

Хорошо, что о Нисс-Гольдман мы можем узнать не только беллетризованно и киношно. Материалы о ней тщательно собраны художником и реставратором Т.В. Хвостенко на сайте «Масловка, городок художников».⁴ Но вот что я прочитала там о Нисс, причём написанное явно из самых лучших просветительских побуждений.

Татьяна Хвостенко пишет:

     Скончавшаяся в 1990 г. в возрасте 98 лет Нина Ильинична Нисс-Гольдман поражала воображение постоянно окружавшей её молодёжи рассказами о необычайных подробностях своей скульптурной карьеры. Она училась в 1908 году в Париже в знаменитой академии Рюсс среди богемной русской интеллигенции, лично знала Бурделя и Боннара, была приятельницей Модильяни, а также прославленных позднее Цадкина, Архипенко и других. Обожала русскую поэзию и была собеседницей Клюева, Хлебникова, Бальмонта, Есенина, Цветаевой, разумеется, Ахматовой, а также и подруги Блока — Надежды Павлович, и успела лично слышать Блока, Вячеслава Иванова, Маяковского, Мандельштама. Создала бесчисленное количество портретов различных своих современников и гордилась, что Москву украшает около десятка её памятных скульптур и мемориальных досок: Льву Толстому, Рахманинову, Боткину, Остужеву, Телешову и другим.⁵

Не берусь комментировать или оспоривать весь приведённый внушительный список знаменитостей.⁶ По мне, так хватит одного Велимира. В итоге мы добралась до конечного пункта нашего путешествия во времени. О своем “знакомстве” с Хлебниковым Нина Ильинична с иронией рассказала заинтересованным лицам, то есть АЕП и мне. Записать меморию категорически отказалась, и я тогда же, 38 лет назад, мысленно пообещала себе воспроизвести когда-нибудь эту нехитрую макабрическую повесть. Что и делаю.

     Это было в 1920 году, в Ростове-на-Дону, родном городе Нины, урожденной Рындзюн.⁷ Не так давно она возвратилась из Парижа, потому, по её словам, одета была с французским шармом, на ней было платье с каким-то невероятным бантом. Красавицей она никогда не была, но внешность имела запоминающуюся (особенно выдающимся был нос). Всех желающих отсылаю к фотографиям, в изобилии приведенным на “масловском” сайте. Хлебникова она видела пару раз в «Кафе поэтов», где силами молодёжи «Театральной студии» осуществлялась постановка Велимировой «Ошибки Смерти».⁸ Специально их никто не знакомил. В ясный осенний день по улице города двигалась многочисленная похоронная процессия, в хвосте которой плелась сутулая фигура поэта. Скульптор Нина с неотразимым бантом стояла среди зевак на тротуаре и глазела на траурное шествие. Хлебников покинул своё место в строю, подошел к ней и пригласил присоединиться к кортежу, на что она удивленно возразила, что ни с кем не знакома. Велимир подтвердил, что и он не имел чести быть кому-либо представленным, зато привёл мощный довод в пользу соучастия: „Но ведь на поминках будут кормить!” Они разошлись и больше не встречались. Вот и весь мемуар.

Что меня подкупило тогда и подкупает сейчас в этом куцем комикующем свидетельстве? То, что поэт не от мира сего, витающий в облаках и дальше, после революции был всегда голоден? Вовсе не новость. Хотя в Ростове-на-Дону его питание всё же проходило по ведомству «Кафе поэтов».⁹ Просто-напросто приведённый рассказ лишний раз убеждает, что у этого дервиша был зоркий взгляд, фотографическая память, цепкая наблюдательность, милое соучастие и нежданно широкоформатная общительность. И конечно, конфессиональная невменяемость. Согласитесь, у меня было достаточно времени, чтобы обдумать происшествие, и, полагаю, я не слишком рьяно вчитываю глубинные подоплеки в поступки поэта.

Пришлось для проверки проштудировать Дину Рубину, чтобы убедиться, что Нина Ильинична своим воспоминанием делилась выборочно — только для знатоков (каковым я ни в коей мере не была). Так что вся заслуга щедрости интервью принадлежала Парнису. Дальше пришлось провести опрос эрудитов и населения, не попадались ли им типологически сходные рассказы. Результат был непредвиденным: сообщество поголовно смеялось и утверждало, что фацеция осовременилась и повествует о другой личности. Не скажу о ком — разумеется, под влиянием Гарри Поттера. Кто хочет, тот тоже посмеётся: при долгом общении супруги, а также вожатые и их изыскатели начинают быть сильно схожими. Как, впрочем, любимые собаки и их хозяева.

А я плавно перейду к ещё одной истории, где Хлебников проявил чудеса наблюдательности. И где его соучастие из любезного перевоплотилось в почти мефитическое. Сейчас трудно представить, что очень долгое время текст Велимира «Председатель чеки» и Александр Николаевич Андриевский существовали в мире автономно, ничего не ведая друг о друге. В течение десятка лет Парнис наведывался и дружил с АНА, почти силком заставил его писать воспоминания, поставлял для оживления памяти мемуариста разнообразную литературу, вёл беседы, задавал наводящие вопросы или сам же отвечал на них. В общем и стар и млад находились в тесном общении и заинтересованности друг в друге.

А сейчас вынуждена опять предупредить, что дальнейшее будет неизбежно отдавать некоторой хлестаковщиной, но вспоминать без местоимения ‘я’ всё же несподручно. Совсем отдельный рассказ будет в своё время посвящен вдове Николая Леонидовича Степанова — Лидии Константиновне. Благодаря тому, что она передала нам архив мужа, я начала активно читать рукописи Велимира по фотокопиям.¹⁰ В частности, переводила в машинопись особенно неразборчивые тексты Гроссбуха, — те, что не были опубликованы именно из-за Велимировой бисерной скорописи. Надежд на публикацию «Председателя Чеки» не было никаких, но я всё же расшифровала этот дневниковый набросок поэмы “для внутреннего употребления”. Недавно внимательно сравнила с интерпретацией Дуганова–Арензона в Собрании сочинений (том III) и с удовлетворением нашла всего 6–7 незначительных разночтений.¹¹

Ни Парнис, ни я не могли и предположить, о ком повествует Хлебников, тем более что имя Саенко и название поэмы сильно сбивали с толку. Андриевский к тому времени уже написал свой мемуар о харьковских встречах с поэтом, и я предложила АЕП попросить у него помощи. Мне казалось, что он мог бы догадаться по топографии города, описанию жилища и другим намёкам, кому из общих знакомых мог быть посвящен текст.

Я читала свою черновую машинопись на кухне у Андриевского. Слушателей было трое, так как неизменно присутствовала тогдашняя жена Александра Николаевича, которая всегда радушно принимала гостей, — Антонина Акимовна, кажется, Дельвиг.¹² Она заступила место домоправительницы при АНА после смерти её родной сестры и его жены, которую они оба звали Коня (всамделишного её имени не помню). Домашнее имя АНА было кошачье — Барсик.

Чтение подходило к концу, Андриевский не выказывал никаких симптомов опознавания кого-либо, когда Антонина Акимовна неожиданно превратила мизансцену почти в бертильонаж. Она повернулась к Андриевскому со словами: „Барсик, а ведь пуля до сих пор у Вас возле сердца!” Так она въедливо отреагировала на строчки поэмы

Из дальнейшего обсуждения стало ясно, что любовные отношения Хлебников описал, хотя и романтически преувеличивая то, чему свидетелем он быть не мог, но всё же довольно точно. Между тем Андриевский был обескуражен вероломством и жестокой вивисекцией, применёнными поэтом при описании человека, которому он послужил прототипом. Конечно, он не мог примириться не только с тем, что его возвысили до Нерона и Христа, но и поставили на одну доску с чекистским извергом Саенко, приводившим в ужас весь Харьков.¹³

Если иметь склонность к суевериям, то придется признать, что какой-то из этих двух текстов (Хлебникова или Андриевского) — заговорённый. Во всяком случае, для Парниса ситуация обернулась полосой несчастий. Восстанавливаю цепь событий в той детективной последовательности, как она видится мне. Фамилии и имена я принципиально не утаиваю (не думаю, что я кого-то попусту очерню). АЕП устроил вечер Андриевского в Литмузее, куда позвал множество своих знакомых разной степени пристойности. Среди приглашённых был охотник за раритетами Виктор Меньшиков. По-видимому, он поделился информацией об Андриевском с аэропортовским коллекционером Женей Табачниковым, врачом и сыном композитора. Тот самочинно с терапевтическим визитом навестил недужного Андриевского, ему были продемонстрированы семейные реликвии, после чего у Александра Николаевича пропало письмо Митурича. Об этом почтовом отправлении АНА упоминает в своем мемуаре:

     В десятых числах июня я получил письмо Митурича, который извещал о тяжёлой болезни Хлебникова в деревне Санталово, в которой он и умер ‹...›¹⁴

Экземпляр вскоре объявился у известного букиниста Сергея Ниточкина как письмо Митурича к Городецкому, о чём тот немедленно оповестил Парниса (продавца-Табачникова¹⁵ он тоже “сдал” под некоторым давлением). Прочитав знакомое ему письмо, Парнис понял, что адресат — Андриевский (Митурич писал обоим без обращения). Деньги были запрошены по тем временам большие (300 рублей), одолжила их Людмила Сергеевна Богословская.¹⁶ И хотя опять же любому глупышу ясно, что нельзя выкупать ворованное, но оставлять бумагу в магазине не позволяла любовь к именам, помянутым в этом предмете торговли. Андриевский был в то время в больнице, Парнис сообщил о выкупе Антонине Акимовне, после чего немедленно сам же был обвинён в краже. Дальнейшее известно. Она передала мемуар «Мои ночные беседы с Хлебниковым» Маю Митуричу, тот давал их читать всем желающим здесь и с вывозом за границу, а также сократил текст из собственных глубоких соображений хлебниковского преемника. Андриевский и Антонина Акимовна перешли в мир иной, в «Дружбе народов» воспоминания наконец были в сокращении напечатаны, публикатором выступила на правах наследницы дочка Антонины Акимовны, которой тоже понадобился клочок славы.

А воз Парниса и ныне там. Он разглагольствует в интервью, а также продолжает якобы комментировать, но не публиковать мемуары, потому что, во-первых, налицо корень зла (то есть я), во-вторых — так и подмывает где-нибудь что-то уточнить, например „верёвка — вещь какая…”.

Я не могу ничего опубликовать из вышеозначенного, у меня попросту нет текстов. Что же касается пресловутого письма, послужившего яблоком раздора, то вот его двойник (опять же по моим предположениям). И пусть Парнис, нынешний обладатель письма, когда-нибудь меня поправит. Митурич с воплем о помощи 1 июня 1922 года обращался и к Городецкому, и к Андриевскому (не под копирку, но сходно, а потому — без обращений). Письмо Сергею Городецкому опубликовано Эдвардом Радзинским в эссе «О любви к математике».¹⁷ Вот его текст.

Что ж, семь бед, один ответ. И если уж я начала свое эссе афоризмами из собрания Константина Душенко, то и завершу тем же, как бы смешно и нескромно это не звучало: „Петух, может быть, хорошо кукарекает, но яйца всё-таки сносит курица” (Маргарет Тэтчер).

————————

     Примечания

¹   Воспроизвожу библиографическое описание и аннотацию к основной книге: Азарх-Грановская А.В.  Воспоминания: Беседы с В.Д. Дувакиным / Александра Вениаминовна Азарх-Грановская; Дувакин В.Д.; Коммент.: Хазан В., Казовский Г. Иерусалим, М.: Гешарим: Мосты культуры. 2001. Книга бесед с актрисой, режиссёром и театральным педагогом А.В. Азарх-Грановской, женой создателя Государственного Еврейской театра (ГОСЕТа) А. Грановского. Встречи с В. Маяковским, Л. и О. Бриками, А. Эфросом, Н. Альтманом, А. Таировым, С. Михоэлсом и др.
²   http://ru.wikipedia.org/wiki/Азарх-Грановская,_Александра_Вениаминовна
     Воспоминания племянника А.В. Азарх-Грановской, биолога и зоопсихолога Юлия Лабаса см.: http://ru.znatock.com/docs/index-1301.html#39601; о нём см.:  http://ethology.ru/persons/?id=96
     Интересным дополнением к образу актрисы и педагога служит роман киевской известной писательницы, см.: Инна Лесовая.  Бессарабский романс. Киев: Дух i лiтера. 2008 — http://www.inna-lesovaya.com/novosti/09-02-23.htm
³   Как нельзя лучше об этом свидетельствует простодушие рецензии под названием «Роман без вранья» на книгу Азарх-Дувакина; см.: http://www.lechaim.ru/ARHIV/116/zverev.htm
⁴   См.: http://www.maslovka.org/modules.php?name=Content&pa=showpage&pid=931
⁵   См. также: http://multiarhiv.ru/136/85
⁶   Хотя вполне могу привести вспоминательный пассаж о Модильяни из мемуара Эльвиры Менжерицкой:

     Как все интересные люди, это очень старая женщина притягивала к себе других, тоже чем-то интересных. И если я заскакивала к ней неожиданно, экспромтом, то порой встречала кого-то из тех, кого мы называем знаменитостями.
     После прелюдии начинался разговор. Обо всём. О делах насущных, обо мне, моей семье, о знакомых художниках, где особенно её занимали амурные дела, о которых перешёптывались в кулуарах. О себе же она распространяться не любила. Но однажды, расхрабрившись, я рискнула намекнуть на то, что хотела бы из её уст услышать историю, связанную с Модильяни. Вероятно, я была отнюдь не первой, обратившейся с подобным предложением, потому что Нина Ильинична, не задумываясь, произнесла: „А, хотите рассказ о Модильяни? Пожалуйста. Мы жили в одном дворе. Ходили в одну столовую. Может быть, пользовались даже одним туалетом. Вот и всё, что я могу рассказать о Модильяни”. Как отрезала. Естественно, что больше ни этой темы, ни других подобных я не затрагивала.
www.maslovka.org/modules.php?name=Content&pa=showpage&pid=931

⁷   Отец, врач Илья Гилелевич Рындзюн, организовал в Ростове-на-Дону уникальную водолечебницу. Брат, Владимир Рындзюн, писал под псевдонимом А. Ветлугин. Подробно о нём и его авантюрах см.: http://ru.wikipedia.org/wiki/А._Ветлугин
⁸   О постановке «Ошибки Смерти» в Ростове-на-Дону см. И. Березарк.  Встречи с Хлебниковым. Звезда, 1965, №12, С. 173–176.
электронная версия указанной работы на ka2.ru

⁹   Напоминаю, что именно здесь Велимира лишил слова Рюрик Рок, и он мысленно разразился речью о пайках и хвостах.
¹⁰  Приходится объяснить (ничего не попишешь): она передала фотокопии нам, как заинтересованным в Хлебникове лицам. К тому времени, во-первых, я уже успела обучиться на полу-знатока, а во-вторых, именно я занималась на даче разбором архива Н.Л. Степанова. В благодарность и были переданы фотокопии почти всего ЦГАЛИ-йского архива, полученные Степановым в обмен на сданные им рукописи Хлебникова.
¹¹  В статье Дениса Иоффе «Велимир Хлебников, ЧК и амфиболический дискурс. К вопросу риторико-лингвистической критики поэтического текста» меня пленило приведённое им замечание С.В. Поляковой о прочтении «Председателя Чеки»: „Стих восстановлен публикатором [А.Е. Парнисом — Д.И.] неправильно”. Восхитившись, я решилась описать краткую историю текста. Ведь сам публикатор никогда на это не решится.
¹²  О ней см. также:
http://ka2.ru/nauka/bmv_rnd.html http://ka2.ru/under/veha_4.html

¹³  Привожу краткий комментарий к поэме «Председатель чеки». Впервые она была опубликована в журнале «Новый мир» (1988, № 10; публикация А.Е. Парниса).

     Прообраз героя поэмы — харьковский знакомый Хлебникова (ставший впоследствии крупным киноинженером) А.Н. Андриевский (1899–1983), служивший по мобилизации в 1919 г. Начальником Особого отдела при Чрезвычайном коменданте гарнизона Харькова, а в 1920 г. — военным следователем армейского Ревтрибунала. См. его воспоминания «Мои ночные беседы с Хлебниковым» в журнале «Дружба народов» (1985, № 12; опубликованы частично). Прообраз героини — двоюродная сестра Синяковых (см. поэму «Три сестры») В.Д. Демьяновская. Зимой – весной 1920 г. Андриевский и Демьяновская жили как супруги в квартире-коммуне по ул. Чернышевского, дом 16, кв. 2 (туда Андриевский перевёз Хлебникова из психиатрической лечебницы «Сабурова дача» в начале января 1920 г.). По информации Антонины Акимовны, врачи решили не трогать пулю, и Андриевский всю жизнь прожил с инородным предметом у сердца.

Сведения о биографии Андриевского см.:
http://dic.academic.ru/dic.nsf/enc_cinema/535/АНДРИЕВСКИЙ
¹⁴  См.:
http://ka2.ru/hadisy/besedy.html

¹⁵  Я говорила с ним по телефону, он клялся, что хороший и его может рекомендовать Лиля Брик. Не комментирую.
¹⁶  О ней см. в частности http://ru.wikipedia.org/wiki/Российский_научно-исследовательский_институт_культурного_и_природного_наследия_имени_Д._С._Лихачёва
А также см.:
http://ka2.ru/hadisy/evlampiev.html

¹⁷   См.:
http://ka2.ru/nauka/pogost.html

Продолжение

Персональная страница В.Я. Мордерер
карта  сайта		главная    страница
исследования		свидетельства
сказания		устав
Since 2004     Not for commerce     vaccinate@yandex.ru