Сердцу будет веселей.
Александр Пушкин Зимний вечер
Сырели комоды, и смену погоды
Древесная квакша вещала с сучка,
И балка у входа ютила удода,
И, детям в угоду, запечье — сверчка.
Борис Пастернак Лето
„Герметичность поэзии Хлебникова в значительной степени обусловлена тем, что сам он называл вторичным, “сумеречным” значением слова. ‹...› Согласно Хлебникову, общепринятое значение слова есть лишь условное обозначение, имеющее мало общего с его реальной структурой, тогда как сумеречное значение, опирающееся на звуковую оболочку слова, сообщает ему куда большую силу и выразительность.
Поэт проводит различие между двумя типами значений. ‹...› Отсюда следуют два вывода. Во-первых, скрытое значение слова существует, и оно доступно для тех, кто хочет его найти. Иначе говоря, Хлебников убежден, что проникновение в тайный смысл его стихов, позволяет реконструировать описываемый в них “универсум”. Во-вторых, сумеречный смысл более релевантен и в конечном счете адекватнее отражает действительность.
Однако поиски такого скрытого смысла встречают затруднения, поскольку поэт использует по меньшей мере три кодирующих механизма. В этой функции выступает, во-первых, “естественный” язык. Зачастую хлебниковское слово отсылает к тем значениям, которые или уже вышли из употребления, или сохранились только в диалекте, или существуют в другом славянском языке. ‹...›
Вторым кодирующим механизмом являются лингвистические теории Хлебникова. Речь идет о собственном идиолекте поэта, который подразумевает такие несхожие приемы словообразования, как внутреннее склонение слов | звездный язык | звукопись и парономастическое словотворчество. Если первые три приема хорошо документированы (Хлебников оставил и многочисленные парадигмы внутреннего склонения, и обширные списки слов, показывающих, как с помощью согласных можно выявить геометрические и цветовые коннотации слова), то образцы хлебниковской парономазии с трудом поддаются систематизации. ‹...›
О кодирующем механизме третьего типа упоминается в статье Хлебникова «Свояси», написанной в 1919 году в качестве предисловия к так и не изданному собранию сочинений ‹...›, и в ряде других неопубликованных текстов. Язык хранит в себе целый пласт латентных значений, которые становятся явными только в свете будущих событий или открытий. ‹...›
Существенно отметить, что Хлебников часто контаминирует разные типы кодировки скрытых значений слова. Эта черта его поэтики далеко не всегда принимается во внимание, наглядным примером чему служит история интерпретации «Кузнечика» — одного из самых хрестоматийных и одновременно программных текстов Хлебникова. Ниже мы обратимся к анализу данного стихотворения, которое впервые было опубликовано в кубо-футуристическом сборнике «Пощечина общественному вкусу» (1913) без заглавия и имело следующий вид:
В другой редакции, появившейся в сборнике «Творения» (1914), стихотворение получило название «Кузнечик (Вариант)»:
Еще одна редакция, которая выглядит как сводная по отношению к двум предшествующим, без заглавия напечатана в сборнике «Старинная любовь. Бух лесиный» (1914):
Хлебников прокомментировал это стихотворение в нескольких статьях, и его замечания проливают свет на расшифровку комплекса вторичных смыслов. В «Разговоре двух особ», вышедшем вскоре после публикаций «Кузнечика», обращается внимание на пятикратное повторение в первых четырёх стихах букв у, к, л и р (V, 185). Число повторов отражает пятичленное строение кисти руки (и ступни ноги), а также встречающиеся в природе иные пятиричные структуры, и Хлебников специально подчеркивает, что это произошло помимо желания написавшего этот вздор. ‹...› Хлебников вновь возвращается к «Кузнечику» в статье «!Будетлянский», написанной в 1914 году. Здесь он вскользь замечает:
Таким образом вводится историческая реалия: ушкуйники (от ушкуй — названия их лодок) начиная с XI века промышляли сначала в районе Новгорода, а затем на главных реках запада и юга страны. Не ясно, был ли изначально “заложен” ушкуй в неологизме крылышкуя или поэт обнаружил “совпадение” после написания стихотворения. ‹...›
Последний раз Хлебников обращается к «Кузнечику» в «Свояси». Здесь он отказывается от несколько уничижительной оценки, данной стихотворению в «Разговоре двух особ», и, более того, ставит его в ряд текстов, которые приобрели подлинную значительность в результате озарения лучами будущего.
Этот комментарий особенно важен, поскольку подчёркивает наличие третьего типа скрытых смыслов в рассматриваемом стихотворении. Хлебников утверждает, что «Кузнечик», подобно гоголевской тройке, имеет некий тайный смысл, который открылся только через несколько лет после его создания, — когда содержание его стало сегодняшним днем. Но каким образом семантический строй стихотворения потенциально или пророчески может соотноситься с событиями, происходящими после его появления?
Для ответа на этот вопрос прежде всего нужно вспомнить, в каком социокультурном контексте сочинялся «Кузнечик». Он был написан приблизительно в то время, когда Хлебников познакомился с поэтами и художниками, впоследствии вошедшими в состав «Гилеи» (в 1908–1909 гг.) — самой радикальной группы русского авангарда, а опубликован в «Пощечине общественному вкусу» — сборнике, созданном с целью намеренного эпатажа читателей и провокации в отношении верхушки литературных кругов. ‹...› Можно предположить, что Хлебников сам решал, какие из своих произведений печатать в сборнике; в их число вошел и «Кузнечик». ‹...›
Анаграмматическая зашифровка слова ‘ушкуй’ позволяет предположить, учитывая и данный социокультурный контекст, что стихотворение является своего рода троянским конем — аллегорией, вуалирующей содержание субверсивного характера. В таком случае мы можем говорить о наличии в тексте двух семантических уровней: поверхностного аллегорического и глубинного уровня скрытых значений. Причем, если довериться высказыванию Хлебникова относительно пророческого характера стихотворения, скрытый на глубинном уровне смысл аллегории должен реализоваться в рамках его собственного поэтического мира.
Аллегорический нарратив стихотворения очень прост. Это рассказ о кузнечике, который, манипулируя тонкими жилками своих золотых крылышек (крылышкуя), поглощает разнообразные травы на берегу реки, когда его тревожит крик зинзивера (певчей птицы из отряда воробьиных, родственника распространенной в Америке хохлатой синицы). Данная последовательность событий побуждает рассказчика произнести два восклицания: двусмысленный неологизм О, лебедиво! и императив О, озари!
Сюжетная линия этой миниатюрной идиллии минимизирована и ясно очерчена, однако три детали позволяют предположить, что в ней сокрыто намного больше, чем кажется на первый взгляд. Во-первых, это неологизмы крылышкуя | золотописьмом | лебедиво, придающие повествованию семантическую неопределенность. Во-вторых, использование лексемы ‘зинзивер’ — диалектизма, совершенно непонятного большинству носителей языка. Однако наибольшую сложность представляют два существенных несоответствия в самом повествовании. Одно из них находим в строке Прибрежных много трав и вер. Редакторы «Собрания произведений» и других изданий утверждают, что вер(а) означает ‘камыш’ ‹...›, но, насколько нам известно, такое значение отсутствует в русских диалектах и не зафиксировано в толковых словарях других славянских языков. В любом случае, учитывая основные значения слова ‘вер(а)’ (‘верование’, ‘доверие’, ‘вероисповедание’), его употребление в контексте данного стихотворения весьма смущает. Другое несоответствие можно увидеть в звукоподражании крику зинзивера. Пинь, пинь, пинь вполне уместно для передачи пения птицы, однако просторечное тарарахнуть — стукнуть, грохнуть — скорее напоминает звук от удара по горшку или кастрюле или звук падающих камней. Столь явные несоответствия в словоупотреблении образуют смысловые бреши в повествовании на его аллегорическом уровне. Однако можно допустить оправданность таких словоупотреблений в ином контексте — на другом, более глубоком семантическом уровне, распознать который и призывает нас Хлебников.
Следуя этому призыву, мы обнаруживаем, что ключевые слова «Кузнечика» отличаются необычайной многозначностью, берущей начало как в живом языке, так и в литературном идиолекте самого Хлебникова. ‹...› Начнем со слова — именования “героя”, вынесенного в заглавие редакции, помещенной в «Творениях». Парнис и Григорьев ‹...› отмечают, что ‘кузнечик’ означает не только насекомое, но является также народным названием синицы (род Parus’ов), в свою очередь появляющейся в стихотворении под диалектным именем ‘зинзивер’. Роман Якобсон перечисляет родственные ‘кузнечику’ слова: козни, ковать, кую и коварный ‹...› — а также указывает на определённую парономастическую близость между ‘кузнечиком’ и ‘кузовом’. ‹...›
Некоторые из перечисленных значений актуализируются в начальном слове стихотворения — деепричастии от глагола-неологизма крылышковать, образованного прибавлением к уменьшительно-ласкательной форме ‘крылышко’ продуктивного глагольного суффикса –ова(ть). Поскольку мы имеем дело с неологизмом, легче установить его коннотации, нежели выявить некое основное значение. Важнейшая из них прояснена благодаря указанию Хлебникова на замаскированное здесь слово ‘ушкуй’. Другая коннотация реализуется с помощью окончания –куя, в котором зашифровано как действие по глаголу ‘ковать’, так и осуществляющий это действие ‘кузнец’. ‹...›
Двухсоставный неологизм золотописьмо (ср.: золотоголовка, золотоцвет, клинопись и т.п.), характеризующий жилки на крылышках насекомого, вносит дополнительный антропоморфизм в образ кузнечика. В действительности звуки, издаваемые кузнечиком, — это звуки от нанесения текста — каллиграфического письма золотом — на его крылышки. Коннотации данного неологизма обусловлены соединением в нем двух словообразовательных моделей: с одной стороны, это ‘златоуст’ или ‘златослов’, обозначающие выдающихся ораторов (по примеру Иоанна Златоуста), а с другой — ‘клинопись’. Записывание и произнесение текста приближено к действию, переданному глаголом крылышковать. Таким образом актуализируется ещё одно значение слова ‘кузнечик’: поэт или певец. Именно в данном значении Хлебников употребляет его в письме к семье от 1908 г.: В хоре кузнечиков моя нота звучит отдельно, но недостаточно сильно ‹...› (V:284). Это специфическое значение, канонизированное еще анакреонтической традицией, отсылает к одному из важнейших подтекстов хлебниковского стихотворения — «Кузнечику» Державина, вошедшему в его сборник «Анакреонтические песни». Державинский кузнечик, златокрылый, подобно хлебниковскому, — певец и сын Аполлона; он кует в лесу и кормится на лугу ‹...›.
Обращение Хлебникова к анакреонтическому стихотворению Державина выявляет два важных обстоятельства. Во-первых, подтверждается ассоциированность хлебниковского героя с самим поэтом, и во-вторых, подчеркивается отличие этого героя от его литературного прототипа: кузнечик Державина — праздный дворянин („Пьёшь... как господин”), тогда как кузнечик Хлебникова — разбойник (ушкуйник).
Следующие два стиха как раз корреспондируют с этим образом (Кузнечик в кузов пуза уложил / Прибрежных много трав и вер). В данном месте повествование на аллегорическом уровне как будто прерывается. Наличие парономазии в строке Кузнечик в кузов пуза уложил ‹...› здесь никак не облегчает задачу интерпретации текста. В отличие от значений слова ‘кузов’ — корзина и каркас, или корпус, лодки. Последнее значение подкрепляется как словом ‘ушкуй’ (речная лодка), зашифрованным в крылышкуя, так и местом действия (берег реки). Пузо кузнечика одновременно сравнивается и с корзиной, и с каркасом лодки. При этом оба значения могут быть соотнесены с “грузом”, который уложил кузнечик. Инверсия во второй из двух строк наводит на мысль, что травы и веры следует рассматривать как зеркальные образы, прочитанные на разных семантических уровнях: кузнечик (независимо от того, насекомое это или птица) собирает травы в корзину своего пуза, тогда как некто, кого он персонифицирует, собирает веры в кузов лодки. Этот некто, по крайней мере на одном из уровней, — ушкуйник, скрытый в Троянском коне начального слова стихотворения.
Следующий стих — Пинь, пинь, пинь! тарарахнул зинзивер, ключевой в семантическом поле стихотворения, — с наибольшим трудом поддается интерпретации. ‹...›
Итак, что же означает этот стих? Между ним и предшествующим ходом повествования нет очевидной связи, если не считать вероятное отождествление зинзивера с кузнечиком, памятуя о вторичном значении последнего. Что же побудило Хлебникова выбрать малоизвестный диалектизм, когда он мог бы употребить общепринятое слово ‘синица’? Якобсон усматривает возможную „парономастическую близость между зинзивером [ЗИнЗИВЕр] и Зевесом”, выстраиваемую по аналогии с „двойственным прочтением слова крылышкуя” и усиленную появлением образа лебедя в следующем стихе. Наблюдения Якобсона, безусловно, справедливы: именно звуковая форма стиха содержит разгадку его смысла, — однако парономастические связи здесь куда более причудливы, чем он подозревал. Название птицы и её крик в совокупности составляют анаграмму имени разбойника:
Это имя конечно же — Разин, и оно зашифровано дважды в одном стихе. В редакциях «Кузнечика» в сборниках «Творения» и «Старинная любовь» Разин читается также в заключительных стихах:
Для вящей убедительности приведём отрывок из стихотворения «Ра, видящий очи свои...» (1921), где аналогичная анаграмма немедленно находит эксплицитное подтверждение:
Имплицитное присутствие Разина чудесным образом превращает текст в целостное произведение. Во-первых, конкретизируется образ ушкуйника, скрытый в начальном стихе: это историческая фигура, в которой Хлебников видел образец русского бунтаря. Во вторых, открывается второй, тайный, смысл действий кузнечика: подобно тому как он укладывает травы в свое пузо, разбойник собирает различные веры и убеждения в свой струг. К Разину примыкали не только недовольные казаки и беглые крепостные, но и представители разных народностей (калмыки, татары, чуваши и др.) и религий (буддизма, ислама, христианства). В-третьих, проясняется “топография” стихотворения: действие происходит на берегу реки — в типичном месте стоянки разбойников. Примечательно, что в более поздних хлебниковских стихотворениях эксплицитное присутствие Разина неизменно сопровождается картиной поросших травой волжских берегов. К примеру, в «Ра, видящий очи свои...», где Разин всматривается в своё отражение
В-четвертых, образ Разина мобилизует скрытое значение специфической деятельности кузнеца, которая в произведениях Хлебникова ассоциируется с действиями самой судьбы и ее “агентов”, в особенности таких, как Стенька Разин. ‹...› Здесь также возможна отсылка к известному эпизоду легенды о Разине: по прибытии в Царицын летом 1667 года он потребовал у властей города выдать ему наковальни, меха и другие инструменты из городских кузниц, что и было беспрекословно исполнено. ‹...›
И наконец, в-пятых, — самое важное: присутствие Разина вскрывает “двойное дно” повествования. Как легендарный Разин и его сотоварищи выдавали себя за купцов или паломников, чтобы проникнуть в крепости, которые они хотели захватить, ‹...› так и разбойник украдкой проникает в стихотворение, спрятавшись в его начальном слове, а затем прикидывается то кузнечиком, то певчей птицей (отсюда их скрытое тождество). Его имя, зашифрованное в стрекотании насекомого и крике птицы, доступно только для специально настроенного слуха. Как будто само стихотворение, чтобы достигнуть желаемой цели, должно скрывать свои реальные намерения.
Два восклицания в конце стихотворения — это ответная реакция автора на крик птицы, своего рода поэтическое „Аминь”. Первое из них — О, лебедиво! — неологизм, образованный прибавлением к корню слова лебедь адъективно-наречного суффикса –ив–‹...›. Это прежде всего Лебедия — название ‹...› конкретной местности на юге России в низовьях Дона и Днепра. Хлебников же считает, что это степь между Волгой и Доном ‹...›, родина Разина и главное поле его действий.
Другое значение лебедиво — струг в форме лебедя, на котором плавал Разин. Эта догадка подтверждается двумя более поздними стихотворениями, в которых фигурирует наш герой. Так, в палиндроме «Разин» (1928–1933:I, 202) читаем:
А вот что говорится о разбойнике в «Уструге Разина» (360–361):
Еще одна коннотация восклицания-неологизма — свет, ‘свечение’. ‹...› Это же специфическое значение находим в «Уструге Разина» (359):
Данная коннотация усилена вторым восклицанием О, озари!, завершающим стихотворение. Здесь вновь зашифровано имя Разина, который выступает как тайный источник света, — а также недвусмысленный императив ‘рази’.
Предлагаемая нами интерпретация находит убедительное подтверждение в обстоятельствах творческой биографии Хлебникова, прежде всего в его переписке в год создания «Кузнечика» с другом и единомышленником Василием Каменским. Хлебниковская метафора, описывающая футуристов «Гилеи», напрямую корреспондирует с аллегорическим строем стихотворения. Хлебников, называя своего друга новгородским ушкуйником, и себя причисляет к ушкуйникам. Говоря о новом издании под заглавием «Луч света» (ср. с нашим прочтением стиха О, лебедиво!), которое предложили редактировать Каменскому, Хлебников пишет:
Новгородские ушкуйники, молодые товарищи Каменского, превращаются здесь в последователей Стеньки Разина. Такая метаморфоза согласуется с собственным образом поэта, предстающим Разиным поэзии в неоконченном стихотворении 1911 года «Песнь мне»:
‹...› Императив О, озари! адресован прежде всего соратникам Хлебникова по группе «Гилея». В письме Каменскому, датированном летом 1909 года, он так формулирует программу футуристов:
Три года спустя в стихотворении «Гонимый кем — почём я знаю...» Хлебников, цитируя стих из «Кузнечика», расширяет спектр значений слова ‘озари’ и определяет себя как адресата этого призыва.
Теперь можно считать завершенной аллегорическую картину, представленную в «Кузнечике», — его “героем” оказывается не только Разин, но и сам поэт.
Наличие в стихотворении этого тайного, сумеречного смысла объясняет, почему в начале 1919 года Хлебников мог cказать, что его содержание становится сегодняшним днем. Говоря о малом выходе бога огня, весьма вероятно, поэт имеет в виду Разина, в имени которого слышится ему имя египетского бога солнца Ра.
Итак, в 1909 году разбойник пока ещё сокрыт. В 1911-м в «Песне мне» он является в качестве alter ego поэта. В 1913-м Хлебников уже готов признать, что разбойник спрятан в «Кузнечике», в слове крылышкуя. А год спустя — объявить о своем намерении разжечь восстание, как в литературных, так и политических целях.
В течение этих лет футуристы приобрели репутацию одного из ведущих направлений современной литературы. В 1919 году ожидался выход в свет первого собрания сочинений Хлебникова. Было основано Правительство Председателей Земного Шара, и число его членов возрастало. Но главное, рухнул старый порядок и власть захватили новые разинцы — большевики. Оглядываясь на эти события, Хлебников мог с полным правом заявить: увиденные им сквозь смутное стекло и переданные в маленькой басне сумеречные смыслы стали реальностью, подтверждая его тезис том, что будущее — родина творчества”.
Чтобы не распылять внимания терпеливого читателя и дать ему возможность насладиться гармоничной постройкой Рональда Вроона, здесь ограничусь только костяком своих соображений. Доказательства, многочисленные хлебниковские тексты и их анализ уйдут в последовательное продолжение.
Нарушать строй расхожей мудрости нет намерений. Всяк сверчок знай свой шесток, — а потому, как древесная квакша буду вещать о смене погоды со своего сучка. Любой, кому доводилось слышать летом сверчка, скажет, что его достоинства вовсе не в скрипучей мудрости, как померещилось золотому ключику, а в назойливости, порой связанной с бесцеремонностью суждений.
На моих многочисленных шестках-полках неуклонно растет стопа текстов. Они свидетели того, как двусмысленная темнота русских поэтов легко вскрывается консервным ножом многоязычия. Хлебников, конечно, в числе избранных. В длинном лингво-списке, который он составил как постоянный пользователь и выдумщик (звездный язык | птичий | звукопись и проч.), не на последнем месте засвидетельствовано: иностранные языки.
Что создает кузнечик-поэт, размахивая крылышками? Значки букв. В черновой прозе 1916 года Хлебников на равных обращается к памятнику Пушкина: В самом деле, Пушкин и я чертили червячков этих писем. Весь текст «Кузнечика» построен на многоязычных отзвуках этого семафора, которым руководит морфема ‘син’ — сигнал-знак-signal (франц.).
Главный герой стихотворения — синица. Ее диалектное имя — зинзивер. Её отблеск — лебедь — cygne (франц.). Жилы на крылышках — тонкие — thin (англ.). Пение синицы — sing (англ.)
Палиндромный низарь-Разин выплывет на лебедином уструге из кузни-гнезда значительно позже, и он — только одна из многих ипостасей этого сигнала. А главенствующее место в поэтическом севообороте всё же занимают очи-зины, которые требуется сеять и взращивать, чтобы приходили вспышки озарений при чтении червячков-знаков.
Если в стихотворении есть ‘пузо’-живот и словоформа ‘жил’, то козни и казни неотвратимы, речь будет идти о жизни и смерти. Кузнечик-насекомое поглощает травы, а его птица-двойник — кузнечик-синица-зинзивер — поет и тарарахает, то есть, походя, склёвывает собрата. В лебедиве сокрыто и чудо жизни, и беда смерти, и удивление, и синь неба, и глазастое ‘смотри’-дивись (укр.). Да еще воспоминание о той деве из песни, что „за водой поутру шла”.
О верах и травах гадать и вовсе не доводится, так как насекомое ест травы, а птица и траву-зелень-vert (франц.), и червячков-ver (франц.), и самого кузнечика. В «Зангези» Хлебников приветствует первые верхушки зелени примаверы: Весны хорошава ночная, верхарня травы.
Есть еще один существенный поэтический отскок, который питается небесной синью слова, это — порок-грех-sin (англ.). При его нежданной помощи попозже прочитаем совсем уж несуразный текст Хлебникова «Любовник Юноны».
Полукружие текстов, веером расходящееся от «Кузнечика», походит на огромный павлиний хвост с глазками-соцветиями на перьях. Это и три поздних стихотворения времен Гражданской войны о зеленобрюхой синичке, пинь-пинькающей в такт выстрелам и артобстрелу. И рассказы о синема, глазах Невы, греховоднике Ветре, осинах, цыганах и парусине, а также о том, как сыновеет ночей синева. И конечно же все поэмы, где героинями предстают сестры Синяковы («Синие оковы», «Я и ты», «Три сестры»).
И для полной заморочки читателя (особенно любителя Набокова) финально сообщим, что обязательный Пушкин привлечен поэтом вовсе не на пустом месте, а потому, что его главный атрибут для Хлебникова — курчавое чело — несет в латыни двойное “цин” — cincinnatus (лат. курчавый).
1 Английский вариант см.: Vroon Ronald. Velimir Khlebnikov’s «Kuznechik» and the Art of Verbal Duplicity // Readings in Russian Modernism (=Культура русского модернизма). To Honor Vladimir Fedorovich Markov. M., 1993. Русский вариант см.: Вроон Роналд. «Кузнечик» Велимира Хлебникова: искусство словесной двусмысленности (авторизованный перевод с английского А. Зорина и А. Россомахина) // Интерпретация и авангард: межвузовский сборник научных трудов / Под ред. канд. филолог. наук И.Е. Лощилова. Новосибирск: Изд. НГПУ. 2008.
| Персональная страница В.Я. Мордерер | ||
| карта сайта |  | главная страница |
| исследования | свидетельства | |
| сказания | устав | |
| Since 2004 Not for commerce vaccinate@yandex.ru | ||