шуточная новогодняя поэма Хлебникова

Гуманный внук воинственного деда,
Простите нам, наш симпатичный Князь,
Что русского честим мы людоеда,
Мы, русские, Европы не спросясь!

Фёдор Тютчев. Его светлости кн. Ал.Арк. Суворову

Ты поворачиваешь страницы книги той,
Где почерк был нажим руки морей.
Чернилами сверкали ночью люди,
Расстрел царей был гневным знаком восклицанья,
Победа войск служила запятой,
А полем — многоточия, чьё бешенство не робко,
Народный гнев воочию,
И трещины столетий — скобкой

Велимир Хлебников. Азия

Не может быть бог — старцем-богом.
Бог — что не осуществлено.
Невежды бог — дед-недотрога,
Бог знающего — символ… Но
Живот, варя прекрасно пищу,
Не переварит сам себя.

Сергей Нельдихен. И снова бесполезный год…

Ровно сто лет назад, по случаю встречи нового, 1913, года Хлебников прочитал свежеиспёченную поэму «Суд над старым годом» в квартире, где отмечалась торжественная дата. Пиеса была преподнесена хозяйке дома с инскриптом: Стихи написаны Марье Михайловне Кузьминой.¹

Адресат дарения — мать лётчика Георгия Кузьмина, накануне выступившего донатором «Пощёчины общественному вкусу». Он вместе с приятелем, композитором Сергеем Долинским, снабдил деньгами кубофутуристов для издания эпатажного сборника с обложкой из рогожи.

Истекший 1912 год был ознаменован двумя крупными событиями — столетием рискованной победы при Бородино и мрачной гибелью «Титаника». И потому стоящий на пороге 13-й описан Хлебниковым двусмысленно. Империя как-никак будет пышно отмечать 300-летие дома Романовых, потому юнец мал, но горделив и воинственен. Он без колебаний отметает все стариковские заслуги, подобно своим молодым будетлянским собратьям. Но, согласно суеверной традиции, он 13-й гость в застолье, то есть таит злые чары и коварные подвохи. Ему, тринадцатому, удастся в будущем обвести даже саму Барышню-Смерть.

А пока что Хлебников пишет поэму о других подлогах, о происках наименьших участников словарных баталий, он создает текст о лукавых буквенных рокировках и значимости микромира пунктуации, его герои — знаки препинания.

Всю жизнь Хлебникова привлекают (кроме собственных азбук и неологизмов) секреты словарных премудростей: паронимы и омофоны, орфоэпия и омографы, оглушения согласных и редукции гласных, интонационные сдвиги, правила правописания и прочие тонкости российской грамматики. Список с означенными поэтическими примерами был бы изрядным, напомним только о самой скандалёзной вылазке Хлебникова. Через год, то есть 10 января 1914 года, Велимир прочел на заседании Цеха поэтов стихотворение, состоящее сплошь из знаков препинания. По памяти один из присутствовавших его воспроизвел так: «! — ? — :...». Сам Хлебников в повести «Ка» свой опус цитировал ещё более сжато: Восклицательный знак, знак вопроса, многоточие. А теперь настал черед предмета нашего внимания, новогодней поэмы на смерть морозного старика — 1912 года. Привожу текст полностью, пользуясь преимуществами интернета, не накладывающего ограничений на цитирование.

Суд над старым годом

1
Новый год на суд приходит
И такую речь заводит:
„Что здесь было, мне поведайте,
А затем обедайте”.
И в усы старик закрякал:
„Сам я царство отдаю, —
Старый год, смеясь, заплакал, —
Так оставь мне жизнь мою.
2
Судей ждал я, ждать наскучась.
Почему такая участь
Суждена мне, старику?
Вдруг пришел: кукареку!
Позабыв про долг приязни,
Позабыв со мной гуторить,
Назначаешь время казни.
Вдруг назначил… Поздно спорить!”
3
„Это верно он заметил”, —
Заступился месяц светел.
„Что ж, отбросив казнь лютую,
Сердце старца испытую”.
„Перед казнью запятую
Ты на время мне поставил,
А жизнь, мною прожитую,
Обесславил мимо правил.
4
Это худо. Так негоже.
Старцам честь всего дороже.
Так не делают нигде,
Ни в весельи, ни в беде.
Люд осведомится: вы чей?
У пригожего пришельца,
А потом велит обычай
Года старого есть тельце”.
5
Стал невесел он, как деверь,
Не дает старик тебе вер.
Прямо старого не взять,
Вижу нож и рукоять.
Но вы сделали ошибку,
Вместо е поставлю ять.
Чу, сокрыв свою улыбку,
Хочет малый год пенять.
6
Если сделана она,
То не наша то вина,
Квасу весело здесь не пито
Меж веселого меж лепета.
Здесь сидели дружно мы
И курили свой тютюн,
Как гребцы кругом кормы.
Ждали, к нам приходит юн.
7
И недели здесь сидели,
Песни пели еле-еле,
От мороза грустно ежась,
Судьбой дедушки тревожась.
Нет, неправда! Мы все знали,
Юный год напрасно строг.
Если худшее (едва ли),
Дед отправится в острог.
8
В год невзгод, как в годы случая,
Верным будет сердце лучшее.
Знать, не страшны ни морозы,
Ни жестоких слов угрозы.
Это первая победа,
Что веселой чередой
Утешали слезы деда
С белой снежной бородой.
9
Да, мы плакали не раз,
Будь с ним добрым, — вот наш сказ.
Если так сказал коварно,
Это нынче благодарно!
Вас на гуслях воспоют,
Сложат песни вам на славу,
В цепь его же закуют,
Бросят мишке на забаву.
10
Наш пришелец, современнее
Быть вам грубым с нами менее.
Он наш друг и он нам мил,
Мучил семь дней и томил.
Семь трудились только суток,
Так велит закон иль норов.
Да и эти полны шуток,
Смеха, легких разговоров.
11
И неясных обожаний,
И кумиров развенчаний?
Пусть хотя бы даже эдак.
Смех не так уж част и редок.
Как бы ни был смысл ваш едок,
Остроумен, зол и колок,
Не смутишь тем ты соседок,
Не боимся мы иголок.
12
Что ни слово, примем жарче,
Что ж на это скажешь, старче?
Ты силен с такой защитой,
Смотришь более сердитей.
Год пришелец! Не порочим
Мы тебя словес речьбой,
Так зачем пришел, как отчим,
И грозишь творить разбой?
13
Так-то так, но меж словес
Не сокрыт ли хитрый бес?
Где два юных смелых глаза,
Там веселье и проказа.
Я боюсь, чтоб не надули
Нас веселые недели.
Слишком весело взглянули,
Когда рядышком сидели.
14
С их лукавым словарем
Ни проснемся, ни умрем.
Лучше будет, если вместе
Обмозгуем дело чести.
Уж зима уходит белая,
Скоро лето и весна.
Расскажи мне, что вы, делая,
Жили день и миги сна.
15
Ты жесток к нам, мы невинны.
Нет в нас жизни половины.
И не знаем всех вестей,
Всех упадших крепостей.
Если смотрим щегольски,
Если взор в мечах ресницы,
То затем, что седоки
Рока ласковой десницы.
16
„Это будет без лукавства,
Озорства, самоуправства.
В этом честный виден разум,
Время дать отпор проказам”, —
Ветер так заметил умный,
Он на крыльях поднялся
И, прозрачный, стройный, шумный,
Быстро на небо взвился.
17
Все твердит одно, как дятел:
Видно, новый сразу спятил.
Чай, мы вместе, мы его!
Нет, голубчик, не того!
Дед, родной, тебя морочат,
Тебя жалко: дедка беден.
Нет, не ты, но мертвый кочет,
Он же будет нами съеден.
18
Помним все же: быть соседом
Неприятно с людоедом.
Коли речь шла не о дедке,
Мы бы стали людоедки.
Козявки, мошки, много надо ли,
Чтоб был стол великолепен.
Ведь умеет быть от падали
Сытым младший Юрий Репин.
19
Пить скорее сок березы
Буду, лить чем белы слезы,
Что попал на стол теленок,
Дитя слабое пеленок.
Слезы вымой, дед любимый,
Резво по снегу пляши.
Слезы вымой, подсудимый,
И улыбкой насмеши.
20
„Ишь ты, выдумал какое,
Что уха я иль жаркое?
Сами знаем, было б худо,
Будь я подан вам на блюдо
Руки кверху, ноги в боки,
Раз и два, два, два и три.
Мы же смотрим, резвооки.
Крепче, милая, смотри”.
21
Раскраснелся он и вымок
От скачков и от ужимок.
Лихо, лихо дед плясал,
Снег на елки разбросал.
Как награду чудной прыти
Этих добрых старых ног,
Не пойти ль и раздобыти
Победителю венок?
22
„Быть спящими обязанность,
Но тут есть недосказанность.
Не уйду я, дам присягу,
Здесь всхрапнуть я только лягу”.
„Вот что, дед, брады не комкай,
Борода твоя чиста.
Ляг, но раньше почеломкай
Меня в красные уста”.
23
„Это дело, это любо,
Протяни, мальчишка, губы.
Это точно есть обычай,
Смена власти и величий.
Эх, я лихо расплясался,
Вспомнил молодость свою,
Даже горб мой зачесался,
Что тут делать, не таю”.
24
Посмотрите, засыпает,
Даже голубь улетает,
Чтобы сну не помешать,
Чаши сна не осушать.
„Вот что, слухай, детвора,
Не хотел я остепениться,
Теперь вижу, что пора!
Жизнь уходит прочь, изменница.
25
На пуховой на постельке
Вас качал я в колыбельке,
А теперь я отхожу
И не очень я тужу.
Сам, вы видите, устал
И уж жребий жизни вынул.
Кубок жизни опростал
И дном кверху опрокинул”.
26
Кто узнает, кто поведает,
Что о чем во сне беседует.
Будет гость наш хорохориться,
Станем петь, за песней спорится.
Жизнь веселые остроты
Замышляет и находит.
Тот пришел, а тот в ворота
В те же самые уходит.
27
Я боюсь, что ненароком
Мы напомним о жестоком
. Лучше будем, сестры, тихи,
Избегая слов шумихи.
Это верно и умно,
Надо спящего щадить.
Но сейчас уже темно,
Скоро полночь будет бить.
28
„Так-то так, — сказал, кто слышит, —
Посмотрите, он не дышит”.
Что? Неправда! Быть не может!
Да, рот ветра не тревожит.
Грудь крепка и неподвижна,
И её застыла кузница.
Красота лица так книжна,
Уж другого мира узница.
29
В глубине глаз темно-синей
Тает вестник вьюги, иней.
Уронив на жизнь намеки,
Остывает краснощекий,
Белобрадый старый год.
Так печалью веют тучи,
Озарив собой заход,
Обагрив гор снежных кручи.²

30
Год-младенец, будь приветлив.
Каждый вождь в начале сметлив.
Всё обман и суета,
Эта жизнь и жизнь та.
Мы же видим: точно пар,
Подымается он к тучам
И венками легких пар
Помогаем быть летучим.
31
Позабыв игру и песенки,
Взмахом крыл поставив лесенки,
Улетает в небеса
Года старого краса.
Мы крылом гробницу движем.
Старый дедушка малинов
И следит, в гробу недвижим,
Стрелку страшных властелинов.
32
То, что будет, чья вина?
Старость люди не забыли.
Но что будет впредь страна,
Где сердца давно уж были?
Новый год, смеясь, я встречу,
Встречу хладен и спокоен.
Так готов рассеять сечу
Каждый умный светлый воин.

Сюжет прост. Старика судят невесть за что, его вина, собственно, в том, что он стар и по законам природы (приравненным к юридическим) должен уступить место новорожденному. Всё привычно и обычно для новогодней ситуации, не возникни невесть откуда тема казни, да ещё и отягченная людоедством. Малое побеждает большое, что является сквозной темой Хлебникова (всё же окрещенного Виктором!). Ещё бы, малый поэт всегда более значим, чем громада государства. Вот только в «Воззвании председателей Земного Шара» позитив и негатив меняются местами, каннибальство уже приписано гигантской державе (Зачем отечество стало людоедом, / А родина его женой?), хотя победа всё равно остается за юношами.

Приведу и небольшую “кровопролитную” цитату из неопубликованной (из-за с трудом поддающейся чтению скорописи) статьи Хлебникова 1920 года, в научном обиходе она числится под условным названием «Ответ Фрейду»:³

В этой статье Хлебников оперирует противостояниями мифологических пар добра и зла (в его поэтологических подстановках — времени и пространства), где поэт — время, а государство и критики — пространство. Для своих построений он привлекает имена Озириса и Тифона, Бальдура и Локки, Ормузда и Аримана, они же входят в пантеон его “заумной” пьесы «Боги».

Но в новогодней поэме в прототипы ещё одна пара напрашивается с неотвратимостью фатума — Давид и Голиаф. Веер конкретных примеров многообразен. В частности, можно вспомнить Караваджо, в картине которого «Давид с головой Голиафа» есть неизбежная троица: автопортрет в молодости, изображение себя же в старости и художник в ситуации над “судебной” схваткой. Заметим, что у Караваджо Голиаф повержен именно оттого, что стар. Можно привести и антиворонцовскую эпиграмму Пушкина, не щадящую собственных параметров:

Но это всё невинные примеры из области художеств, а нас ведь интересует буквоедская ткань конкретной поэмы. Если поэт Хлебников — приверженец парономазии (а это слишком явно и никто с этим не спорит), да ещё ярый сторонник смеха, любитель смешить и смешивать, то ему никак не вменить двурушничества в том, что он привлекает в смысловую рогожу своих текстов также и разноязычные омофоны. Всё же, сказав “а”, следует заглянуть дальше и решительно произнести “б”, а вымолвив и то и другое, двинуться следом за песней. Запрет на иностранные слова? Так ведь Хлебников их не употребляет в речи, они только подразумеваются. К тому же в списке используемых им языков он недвусмысленно указывает иностранные языки. Если самым ревностным Велимировым чичисбеям не хочется сказанному верить, то этим искренним поклонникам в полной мере предоставлено право свободного открещивания от бесовских наваждений и приятная возможность погружения в туманный морок собственных воздыханий.

Откуда возникла подсудность старого года и угроза превращения его в съедобное блюдо? В 30-й строфе поэмы сказано:

(Побочное замечание: возможно, автор предполагал, что матери авиатора должны быть приятны “летучие” компоненты поэмы, изначально отраженные в годах-‘летах’. А уж году-старцу заведомо предначертан был “летальный” исход.) Впрочем, Хлебников не был малоподкованным новичком на ниве юридических разборок, в своей сатирической практике он уже опробовал круговорот “парных” словообразов, описав “судейские” нравы на “башне” Вяч. Иванова в ироикомической поэме 1909 года:

Поэт попал на Страшный Суд, который как бы одновременно происходит и на заседании мэтров стиховедения. Жертвенным тельцом (бычком), из которого божественный повар (он же — Сатана) готовится поджарить битки, служит сам Велимир. Иные слагаемые уравнений подразумеваются, но оказываются опущенными, остаются за пределами текста. Найдя недостающие неизвестные, решим некоторые загадки обеих поэм, построенных на этом „лукавом словаре”.

Немецкое слово Sud — это и есть варка, отвар, варево. Варить и судить оказываются тождественными действиями, что для Страшного Суда не внове, а для Старого года — в диковинку. И год и гот, понятно, явлены божествами. Русский глагол ‘готовить’ разнонаправленный, в одной стороне он означает “снаряжать”, в другой — “стряпать”, “варить”. В латыни ‘готовить’ — это paro. Вот таким парным (с поэтом) тельцом на блюде судебной судьбы чуть не оказался дедушка 1912-й.

Кстати, для разгадок Велимировых головоломок в новогодней поэме нужен был бы её аутентичный текст, то есть воспроизведение его в старой орфографии. А пока можем только предполагать, что хлебниковская шутка с буквами ‘е’ и ‘ять’ могла относиться не только к его излюбленным парам (к “смерти и смерьте”, к “верьте и верти”, к “бесу и приставке бес-”), а и к паре, состоящей из “тельца и тельца” (‘теля, телец, теленок’ нужно было писать через ‘е’, а ‘тело, тельце’ — через ‘ять’). Вот как эта “ошибка” обыграна в 5-й и 6-й строфах:

Хотя с таким же успехом ошибка могла быть сделана и в слове ‘есть’ (если речь о еде, то тогда слово должно быть написано через ‘ять’). Показательно, что о букве ‘ер’ разговор в поэме не заходит, и не зря, ведь ‘ер’ (‘юр’, ‘яр’) — это и есть Год. Полагаю, что, будучи вегетарианцем (как и его гораздо более знаменитый отец), Юрий Репин попал в поэму только из-за своего имени.

Как ни странно, но самой знакомой шуткой для современного слуха оказался пассаж с перестановкой запятой в 3-й строфе:

Хлебникову так мила была эта закорючка-“кома”, что она позже влетела в любовное стихотворение «Сегодня строгою боярыней Бориса Годунова» (1916), случившись там тоже не в последнюю очередь из-за фамилии:

У меня уже установился ритуал терминологических заимствований у десятой музы, которой свойственны кентаврические образы в зрелищном распределителе. Я расширю ехидный (на мой вкус) неологизм “шароварное кино”, применив его к обиходу новогодней поэмы, чей фундамент построен на некотором количестве “теневых” украинизмов. Об этой преференции поэта писал Мирон Петровский в статье «Святошинские вакации Велимира Хлебникова»:

Не менее любезным знаком, чем запятая (“за-питая”), был для Хлебникова вопросительный знак,⁹

или по-украински — “знак питання”. Если ещё учесть, что кормить, питать в малороссийском обиходе — это годувать, то вокруг Года образуется ещё один хоровод из “летучих пар”. Знак препинания “вопросительный” будет ответственным за кормежку и корму, питание (воспитание)¹⁰

и пытки-казни нового Малюты 1913-го, собственно, за само слово ‘год’ и даже боярыню Годунова (которая была у Хлебникова похожа на символ-знак лебедя-cygne, а также на цифру 2 и знак вопроса).¹¹

Корм в поэме двоится: сам дедушка 1912 год чуть не стал объектом общепита, а его застольные гости в строфе 6-й воображают себя курильщиками на корме:

Тютюн предполагает трубку или люльку, которая тоже имеет в напарниках двойника — колыбель (в 25-й строфе):

С какой стороны ни подходи, как ни крути, все едино попадешь на основной бал-маскарад, где вальсируют пары, “родственные” со словом ‘год’. Нужно вспомнить лишь об его украинских собратьях-годах — ‘роках’ (чье единственное число — ‘рiк’). А уж слово ‘рок’ омофонно предоставит несколько цепочек с ныряющими и далеко отстоящими смысловыми значениями. Пока глагол ‘качать’ находится в поле зрения (Вас качал я в колыбельке), то вот его английский эквивалент: rock — качать, колебать. Дальше просто, и этим балуется не только Хлебников, у которого, если есть глагол ‘качать’, то появится и существительное ‘качка’, то есть укр. — ‘утка’. В первой же строфе читаем: И в усы старик закрякал. Собственно, все дальнейшие обманы и подстановки происходят на уровне “газетной утки”,¹²

той, что недели надули : не порочим / Мы тебя словес речьбой; кумиров развенчаний; Так-то так, но меж словес / Не сокрыт ли хитрый бес?; Лучше будем, сестры, тихи, / Избегая слов шумихи и т.д.

И наконец, множество синонимов слова ‘рок’ — судьба, участь, жребий, доля, удел и т.д. Той участи, что должна решаться в судебном разбирательстве, выносящем приговор старому году. Сам подсудимый вопрошает: Почему такая участь / Суждена мне, старику? Или сокрушенно признает: И уж жребий жизни вынул ‹...› Ему вторят настаивающие на всеобщей невинности недели: То затем, что седоки / Рока ласковой десницы (заметим, что ласковая десница ещё один синоним судьбы — “перст Божий”).¹³

Вот мы и добрались до финала поэмы, ради которого (кроме затей календаря) нынешнее предприятие, должна признаться, и было замышлено. Строфа 30-я взывает к новорожденному:

В этой бесхитростной просьбе можно усмотреть завязь будущих лукавых хлебниковских свершений. Как сопрягаются внутренне младенец и вождь? Они сходно звучат: малютка — это капелька, а вождь, главарь — это ‘капо’ (почти во всех наречиях). Вот поздний, 1918 года, пример:

Тот вождь, что величаво стоит у кормила корабля, имеет много имен. Это и Язон, плывущий за золотым руном, и Степан Разин, и Фритьоф Нансен. Все они собраны, как капли в море, в провидческой душе Велимира Хлебникова — колоса спелой ржи (такое самостоянье человека уже наблюдалось в сверхповести «Дети Выдры»). Собственно, самая знаменитая аттестация поэта имеет ту же каплевидную подоплёку, разрастающуюся до размеров Головы Вселенной:

К 1920 году отношение Хлебникова к “вождю мирового пролетариата” резко меняется. Надежды заместились недоверием, скепсис перерос в отторжение, глава государства предстает в его стихах покровителем каннибализма: Но пусть земля покорней трупа / Моим доверится рукам («Ночь в окопе», 1920). А затем Велимир описывает Ленина, используя приобретенный за восемь лет опыт сжатых до неузнаваемости соотношений малого и большого, нового и старого, прошлого и будущего.

Это сложный, сжато-лапидарный текст, но благодаря случайностям шутливой поэмы про Старый и Новый год некоторые особенности его устройства нам удастся разглядеть.

Мольбы о милосердии разбиваются дождевыми малютками-каплями о стену из множества палачей-Малют, за которыми как Грозный царь за опричниной, скрывается величавый капо-вождь. И между тем одной из главных линий намечена персонификация времени — годы-роки, которые опять обрядово объединяются с судьбой-Роком. Явные сопровождающие года и рока — летели, гадюка, руки, раки, пригорок, а скрытный синоним участи-рока здесь новый — ‘выть’. По Далю ‘выть’ — это доля, участок, пай; || участь, судьба, рок. Теперь понятно, отчего судьба “воет”, а отчего псы и собаки вчерашнего выли — тоже понятно, стоит вспомнить „догов годов” Маяковского.

Но вот отчего ‘выть’-судьба воет улю-лю (хотя это и кажется резонным на охоте), поясняет другой словарь. В латыни глагол ‘ululo’ — выть, рыдать (слез милосердия дождь), а существительное ‘ulula’ — сова. Тут и наступают любимые Велимировы сов-падения — на этой охоте пали оленем высочества и выпал стяг зла. ‘Пасть’, ‘Past’ знаменует прошедшее время, сражение прошлого и будущего: Это сразились ‘вперед’ и ‘назад’. Хотя, как мы видим по палачам-Малютам, коварства и жестокости прошлого настойчиво вклиниваются и в настоящее. Появилось опять, как в новогодней поэме, “тело”, которым будут “годувать” тех, кто пятился назад: Тело ‘вчера’ кушали раки.

Самым непонятным для меня всегда были красные, которые растут, как трава или как рыжая щетина на лице. Но теперь-то мы знаем, что они следуют поговорке „лезть из кожи вон”.¹⁶

Небоскребов в стихотворении не наблюдается, но красные обоснованно стали расти из кожи земли (Haut), как только пали высочества-знать (hautee). Малая множественность извела дочиста аристократических “величеств”, вплоть до расстрела царской семьи.¹⁷

К той неожиданной продукции, которая вылупилась из этого стихотворения Хлебникова о воющей судьбе, сейчас обращаться уже нет ни времени, ни места. У меня в погребах Мандельштам, Пастернак и Набоков, а их зелье так скрытно, что выдержка ему не помеха.

P.S. Табель-календарь на 1910 год работы Константина Сомова, изданный Общиной Святой Евгении, принадлежит Сусанне Чернобровой и Роману Тименчику, которых благодарю за многотерпеливость и благотворение. Поселившись ненадолго в моих запасниках, это изображение ждало своего публикационного часа несколько десятилетий. Ну что ж, погодили…

————————

Примечания

¹ Впервые поэма опубликована: Хлебников В. Неизданные произведения. М., 1940. Переиздана: Хлебников В. Собрание сочинений. Т. 3. М., 2003. Воспроизведена по этому изданию.

² После строфы 29-й следовали ещё две зачёркнутые строфы, которые Н. Харджиев привёл в примечаниях:

Он был добрым часовым
Над усопшим и живым.
„Год текущий мое звание-с”, —
Отвечал прохожим, кланяясь.
Он ушел, но имя славится
В голосов бряцанье общем,
Где ура, звон чаш и здравица.
На кончину деда ропщем.

Пока жили люди, дея,
Сторожил их дед, седея.
Он, искусней лицедея,
То пугал лицом злодея,
То бросал снопы цветов
И красивым и болезным,
Равно ласков и готов
Быть всем нужным и полезным.

³ Рукопись очень неразборчива, выполнена в новой орфографии, но без знаков препинания. При воспроизведении я не использую общепринятые знаки предположительного чтения для недописанных слов (так как они почти все таковы). Публикую на сайте ka2.ru то, что удалось прочитать, приложив фотокопии страниц для соучастия заинтересованного коллектива, см. www.ka2.ru/nauka/valentina_18.html

⁴ РГАЛИ, ф.527, оп.1, ед. хр. 9, л. 13об.

⁵ См. также в 19-й строфе:

Пить скорее сок берёзы
Буду, лить чем белы слёзы,
Что попал на стол телёнок,
Дитя слабое пелёнок.

⁶   Предполагается, что нужно передвинуть запятую, чтобы приказ Нового года читался: „Помиловать, нельзя казнить”. И хотя в новогодней пьесе-сказке С. Маршака «Двенадцать месяцев» юная взбалмошная королева решает вопрос ещё легче, выбирая ‘казнить’, так как в этом слове меньше букв, чем в ‘помиловать’, я уверена, что сам неаргументированный камуфлет взят автором с оглядкой на почитаемого им Велимира. Поэма Хлебникова была опубликована в 1940 году, а Маршак перерабатывал сказку в пьесу в 1943-м. Судя по современным театральным анонсам, при постановке режиссёры не могли отказать себе в удовольствии в “сценической версии” «Двенадцати месяцев» цитировать фразу полностью: „‹...› если медведь в лесу не нападёт на королевскую свиту, если капризная принцесса неверно поставит запятую в предложении „казнить нельзя помиловать”, то удивительного новогоднего приключения может и не получиться” —
http://mosday.ru/afisha/event.php?source=3&event=277250
Если кому-нибудь интересно сравнивать, то вот адреса:
     1) Сказка Божены Немцовой «О двенадцати месяцах» (1863; перевод Николая Лескова);
     http://knigosite.ru/library/read/37890
     1) Пьеса-сказка Самуила Маршака «Двенадцать месяцев» (1943);
     http://marshak.ouc.ru/dvenadtsat-mesyatsev.html

О любви Маршака к Хлебникову см. его признания:
http://ka2.ru/hadisy/besedy.html
http://s-marshak.ru/works/prose/prose45.htm

     Константин Душенко, лучший современный знаток афоризмов, цитат, крылатых выражений, щедро поделился со мной своими разысканиями. Впервые выражение с перестановкой запятой „помиловать нельзя казнить” он зафиксировал в словаре: Боровиковский А.Л. Экскурсии в области русской речи. Б/м., 1900. А также он прислал выдержки из подготовленного им к печати словаря латинских крылатых выражений:

     „Edwardum occidere nolite timere bonum est? Эдуарда убить не смейте бояться это хорошо XE” Эдуард: Эдуарда убить не смейте бояться это хорошо Edwardum occidere nolite timere bonum est”. /// Легендарная фраза из письма английской королевы Изабеллы к тюремщику её мужа Эдуарда II, убитого в 1327 г. Один из известных примеров высказывания, смысл которого зависит от знака препинания — ставить ли запятую после occidere или после nolite („Эдуарда убить не смейте, бояться это хорошо” или „Эдуарда убить, не смейте бояться, это хорошо”). • Фраза включена в драму Кристофера Марло Эдуард II (1592), 5.4. В таком виде она впервые появилась в Хронике Джеффри ле Бейкера (Geoffrey le Baker, ? — ок. 1360). /// В Хронике Альберика из Труа-Фонтен (ум. ок. 1252 г.) рассказывалось о заговоре венгерской знати против королевы Гертруды, убитой в 1213 г., и приводился апокрифический ответ венгерского архиепископа заговорщикам, допускавший двойное прочтение: 1) „Reginam occidere, nolite timere, bonum est si omnes consentiunt, ego non contradico” („Королеву убить; не следует бояться, это хорошо; если все согласны, не возражаю и я”); 2) „Reginam occidere nolite, timere bonum est, si omnes consentiunt, ego non, contradico” („Королеву убивать не следует, бояться это хорошо; [даже] если все согласны, я — нет; возражаю”). В несколько ином виде эта легенда приведена в Истории Англии Матвея Парижского (? — 1259). /// См. Ibis redibis nunquam...; Si omnes consentiunt...
     Ibis redibis nunquam per bella peribis (morieris) ?? Остаться нельзя идти воевать XE „Остаться: Остаться нельзя идти воевать Ibis redibis nunquam per bella peribis”. /// Двузначный ответ оракула на вопрос полководца об исходе военного похода; в зависимости от расстановки запятых может означать: „Пойдешь, вернешься, никогда не погибнешь (не умрешь) на войне” или „Пойдешь, никогда не вернешься, погибнешь (умрешь) на войне”. • Ранняя форма (не позднее XVI в.): „Ibis redibis non morieris in bello”. /// См. Ajo te Aeacida...; Edwardum occidere nolite...

⁸ http://ka2.ru/nauka/petrovsky_miron_1.html#r16

⁹ У Иннокентия Анненского есть стихотворение, озаглавленное «?», но я не буду сейчас уклоняться в сторону этого слишком увлекательного предмета.

¹⁰ Борис Пастернак в новогоднем стихотворении «Кремль в буран конца 1918 года» (где Кремль — корма корабля) применяет к уходящему году словесную цепочку с украинизмом посредине — год — годувать — кормить — питание — воспитание:

За морем этих непогод
Предвижу, как меня, разбитого,
Ненаступивший этот год
Возьмется сызнова воспитывать.

¹¹ Напомню о независимом прецеденте. В 1928 году Карел Чапек написал детективно-юмористический рассказ «Поэт», герой которого сомнамбулически выдал в стихах номер (235) автомобиля, принадлежавшего виновнику наезда:

О шея лебедя!
О грудь!
О барабан и эти палочки —
трагедии знаменье!

Интересующихся отсылаю к самому рассказу: http://lib.ru/SOCFANT/CHAPEK/chapek13.txt

¹² О “газетной утке” в стихах Хлебникова см. в моей статье «Запах смелости» — http://www.ka2.ru/nauka/valentina_9.html

¹³ В стихотворении «Той» (1916) результат воображаемого дуэльного поединка связан у Хлебникова с точкой рока:

Железный звук моей перчатки
От синей Сены до Камчатки
Народы севера потряс.
Столетье мира кончил точкой
Наборщик ‘рок’ без опечатки.

¹⁴ К тому времени, когда Хлебников написал своё аскетическое признание, формула „Капля молока” была у всех на слуху. Позже название потеряло свою младенческую актуальность, и мы его воспринимаем без тех обертонов, какие оно имело в начале века. Вот из интернета пара справок, удостоверяющих историю создания в России детских яслей и того, что сейчас зовется “молочными кухнями”.
     „Матери с грудными детьми, пришедшие первый раз, направлялись в так называемую «Каплю молока» (на “молочную станцию”), где детям давали кипячёное молоко, прикорм. Это делалось во всех яслях. Дети наблюдались у врача, как и везде. В основном дети играли и обучались пению.
     Здесь надо отметить, что сеть обществ «Капля молока» и молочные кухни появились в конце XIX века в Европе по инициативе госпожи Олсен-Нобель.
     Первая молочная кухня в России была организована в 1901 году в Москве при городском приюте для недоношенных детей в Николаевской больнице (ныне детская городская клиническая больница им. Н.Ф. Филатова)”.
http://www.journaldetskidom.ru/magazine/?act=more&id=559
     „В 1904 году в С.-Петербурге возник «Союз для борьбы с детской смертностью в России». Общество «Капля молока» помогало „путём раздачи молока детям, организации врачебного надзора за детьми, распространения среди матерей сведений о гигиене, диете и уходе за детьми”. С.-Петербургская дума приступила к устройству Образцовой городской станции «Капля молока», ассигновав на это 13 000 рублей”.
http://www.blagoros.ru/charity_history/36-rodovspomozhenie-borba-s-detskoy-smertnostyu.html

¹⁵ Стихотворение имеет несколько редакций 1920–1921 гг. Привожу вариант осени 1921 г., так как именно он был опубликован в третьем томе «Собрания произведений» (1931), где и мог быть прочитан широкой общественностью, что для меня чрезвычайно важно.

¹⁶ Об этих хлебниковских сокрытиях см. анализ стихотворения «Я и Россия» в моей статье «Renyxa» —
http://www.ka2.ru/nauka/valentina_11.html

¹⁷ При специальном интересе Хлебникова к воплю марсиан из романа Герберта Уэллса (Уля-уля, марсиане в Велимировой «Трубе марсиан», 1916) полагаю, что и эскимосский разделочный нож ‘улу’ нашёл своё место в стихотворении: «Носится взы, ветер тревоги» и «А песни летели железо лизать». Появился этот “нож-улу” из ‘множества’, сначала вжикал, а уж потом разделывал тело ‘вчера’. Впрочем, ведь что-то должно быть необязательно? Быть может, и другие объяснения впоследствии найдутся…

Персональная страница В.Я. Мордерер
карта сайта		главная страница
исследования		свидетельства
сказания		устав
Since 2004 Not for commerce vaccinate@yandex.ru

Валентина Мордерер

По следам. IX

Продолжение. Предыдущие главы:

Без году неделя

Продолжение