Рэймонд Кук
Однако хочу надеяться, что для тех, кто мало сведущ в творчестве Хлебникова, эта книга станет чем-то вроде путеводителя, а искушённый читатель найдёт новые для него подходы к некоторым областям этой поэтической вселенной.
Я не углубляюсь в проблемы поэтики, поставленная задача значительно ýже: поделиться мнением. Поэтому критическая дистанция, которую некоторые считают единственно возможной для исследований подобного рода, соблюдена далеко не всегда. За годы моего знакомства с творчеством Хлебникова я пришёл к пониманию того, что, несмотря на всю его противоречивость, это уникальное литературное явление, заслуживающее самого пристального внимания; однако, чтобы приблизиться к этому феномену, дóлжно войти в поэтический мир Хлебникова, оглядеть его изнутри и научиться различать основные ориентиры.
Найти смысл и связность в произведениях поэта, который для многих по сей день остаётся символом непостижимости, — такого подхода к предмету исследования я придерживался от начала и до конца.
Очень многим людям и учреждениям я приношу благодарность за помощь в подготовке этой работы. Робин Милнер-Гулланд, преподаватель кафедры русистики Университета Сассекса, первым приобщил меня к Хлебникову. Бесценные материалы для моих исследований предоставили Британская библиотека в Лондоне, Институт Тейлора в Оксфорде, Ленинская библиотека в Москве и Библиотека Салтыкова-Щедрина в Ленинграде. Я в долгу перед Британским Советом, который трижды предоставлял мне стипендию для продолжения обучения в Советском Союзе. Я в особом долгу перед фондами и сотрудниками Центрального государственного архива литературы и искусства (ЦГАЛИ) и рукописного отдела Горьковского института мировой литературы (ИМЛИ) в Москве, где я имел возможность ознакомиться с рукописями Хлебникова. Беседы с советскими учёными Александром Парнисом, Виктором Григорьевым, Николаем Харджиевым и Рудольфом Дугановым внесли существенный вклад в мою работу. Амелия Кантелли из Оксфордского университета помогала мне разрешать лингвистические проблемы (хотя несу ответственность за все ошибки, конечно, я). Хотел бы выразить признательность Генри Гиффорду, который прочитал первоначальный текст и наставил меня в деле доработки его до пригодного к публикации состояния. Я благодарен Рональду Вроону из Университета Пенсильвании за советы и помощь по конкретным вопросам, а также за чтение биографического раздела в рукописи и внесение в него поправок. Джулиан Грэффи из Школы славянских и восточноевропейских исследований Лондонского университета взял на себя труд прочтения всей работы в машинописном виде, и многие из его бесценных предложений были учтены. Наконец, эта работа никогда не была бы завершена, если бы не средства и финансовая помощь, оказанная Колледжем Святого Антония в Оксфорде, который на 1984–1985 годы избрал меня “стипендиатом Макса Хейворда по русской литературе”.
лебникова „нельзя читать”, заявил Владимир Маяковский в некрологе на смерть поэта. И пояснил свою мысль: „Хлебников — не поэт для потребителей ‹...› Хлебников — поэт для производителя”.1
Он мог бы ожидать более сочувственной оценки от коллеги-футуриста, провозгласившего его несколькими годами ранее „королём русской поэзии” (СП V: 333). Однако Маяковский лишь вторит оценкам того времени. Для большинства современников Хлебников был автором знаменитого неологического стихотворения «Заклятье смехом» — и вообще создателем “зауми”, поставщиком тарабарщины.
Однако некоторые основания для подобного рода высказываний у Маяковского и пишущей братии того времени действительно были. Как отметил автор другого некролога, поэт Сергей Городецкий, на момент смерти Хлебникова в 1922 г. бóльшая часть его произведений осталась неопубликованной и, следовательно, неизвестной.4
Когда, например, в 1928 году вышел первый том Собрания произведений Хлебникова, около половины напечатанных в нём поэм пришли к читателю впервые, в том числе шедевр Хлебникова революционного периода «Ночной обыск». Расцвет Хлебникова-писателя пришёлся на отнюдь не благоприятное для печатных изданий время. Это были годы Первой мировой, революции и гражданской войны. Если Хлебникову и удавалось публиковать свои произведения, то по большей части в журналах-однодневках и случайных сборниках, которые если и распространялись, то крохотным тиражом. Эти проблемы усугублялись отнюдь не бережным отношением Хлебникова к своим рукописям и произволом, с которым его тексты редактировались другими. Неудивительно, что он стал объектом не весьма осведомлённой критики.
Выход Собрания произведений (1928–1933), безусловно, помог искоренить некоторые из устоявшихся заблуждений. Были обнародованы не только неизданные рукописи, но и произведения из раритетных сборников. Увы, пятитомник под редакцией Николая Степанова оказался не всегда надёжным источником, а эффект от его появления был далёк от ожидаемого: началось похолодание литературного климата в СССР. К моменту выхода пятого тома коммунистическая партия настолько ужесточила идеологический контроль, что творчество Хлебникова стало предметом нападок едва ли не в массовом порядке. Хлебников по-своему поддержал большевистскую революцию, но его произведения не соответствовали официальным стандартам социалистического реализма. Хотя в последующие годы (1936, 1940, 1960) были изданы отдельные сборники, предисловия их редактора Степанова содержали обязательные тогда оговорки о „беспомощно-наивном прожектёрстве Хлебникова”, его „иллюзорных представлениях о характере и задачах революции” и т.п.5
Однако в настоящее время и в Советском Союзе, и на Западе происходит переоценка литературных достижений Хлебникова и репутации, которую он приобрёл как поставщик “трансрациональной” тарабарщины; мнение о том, что он не оставил ничего, что могло назвать достижением, ставится под сомнение. С 1960-х годов о Хлебникове был опубликован не только ряд важных исследований, но появились антологии и отдельные переводы его произведений на большинство основных европейских (даже на японский) языков. Иной раз он действительно трудный поэт, но, судя по указанным изданиям, Хлебникова можно не только читать, но и переводить.
Современник поэта Александр Блок, „подозревал”, что Хлебников „значителен”; Осип Мандельштам видел в нём „гражданина всей истории, всей системы языка и поэзии”; Маяковский, надо отдать ему должное, тоже считал Хлебникова одним из своих „учителей” и „Колумбом новых поэтических материков”.8
Сам Хлебников подробных сведений о себе (ничто в этом смысле не сравнится с дневниками и записными книжками Блока) не оставил. Некоторую информацию можно почерпнуть из заметок, которые напоминают дневниковые записи, но чаще оказываются дразнящими своей недосказанностью отрывками, которые вызывают больше вопросов, чем дают ответов. Хлебникова дважды анкетировали, но за подробностями следует обратиться к его переписке и воспоминаниям очевидцев.
Он оставил ряд произведений, содержащих описания событий личной жизни. Однако, перефразируя Шкловского, все они — „эстетические переживания фактов”.11
Виктор Владимирович (более известный как Велимир) Хлебников родился 28 октября 1885 года в Астраханской губернии недалеко от устья реки Волги. Местом, где он провёл первые шесть лет своего детства, была не просто сельская глубинка, а зимнее стойбище кочевого калмыцкого народа, уездным администратором которого был его отец.12
Не менее важной оказалась для Хлебникова этнография региона. В детстве он был окружён племенами монгольских исповедующих Будду кочевников (НП: 352), образ жизни которых стал для него предметом почтительного внимания. Такие люди казались единым целым с природой, а природа была одним из главных пристрастий Хлебникова. Несомненно, большое влияние на него в этом отношении оказал отец, Владимир Алексеевич Хлебников, известный натуралист и орнитолог. В юности Хлебников следовал его увлечениям.
Когда в 1891 году семья переехала на крайний запад России, в Волынскую губернию, ребёнок получил прекрасные условия для воспитания окружающей природой, столь отличной от степи. Охота, рыбалка и ловля бабочек — вот те занятия детства, о которых он вспоминает (СП IV: 120–121). Его наблюдения за миром природы в юношеском возрасте свидетельствуют о нарастании художественности отклика.
Самое раннее известное стихотворение Хлебникова — описание птицы в клетке.13
Отчему дому в Казани суждено было стать последним “постоянным пристанищем” Хлебникова, и в некотором смысле к этому времени уже была заложена почва для его будущих странствий по России. Кочевой образ жизни калмыцкого народа вкупе с частыми переездами семьи наверняка не прошли для юноши бесследно. Хлебников и сам верил, что инстинкт скитальца был частью наследия предков, и что в его жилах течет кровь искателей земель (СП V: 279, НП: 352). Что ещё более важно, его склонность к естественным наукам проявилась деятельным участием в научных исследованиях. Летом 1903 г., например, он в составе геологической экспедиции побывал в Дагестане (ИС: 9). Однако естественные науки его единственным пристрастием не были. В итоговом школьном аттестате отмечался “большой интерес” (ИС: 9) выпускника к математике; именно на математическое отделение физико-математического факультета Казанского университета Хлебников поступил осенью 1903 года.14
Судя по всему, Хлебников начал университетскую жизнь с увлечением, но вскоре оно сошло на нет. Всего через несколько недель своего студенчества, в ноябре-декабре 1903 г., он провёл месяц в казанской тюрьме после ареста во время студенческой демонстрации.15
В мае 1905 года Хлебников вместе со своим братом Александром отправился в длительную — около пяти месяцев — экспедицию на Урал. Несколько лет спустя (1911) они опубликовали статью с изложением своих орнитологических наблюдений. Это была не первая публикация Хлебникова подобного рода: ещё в 1907 г. он издал статью орнитологической тематики.16
Некоторые записи, сделанные Хлебниковым во время экспедиции на Урал, можно сравнить с набросками рассказа.17
В 1908 году Хлебников, не кончив курса, оставил университет, и в сентябре того же года поступил на естественное отделение физико-математического факультета Петербургского университета. Прежде чем переехать на север, в российскую столицу, он установил свой первый значительный литературный контакт: во время летнего отдыха в Крыму (1908) познакомился с одним из ведущих поэтов-символистов Вячеславом Ивановым. О встрече известно мало, но незадолго до неё Хлебников послал Иванову 14 своих стихотворений, спрашивая мнение о них (НП: 354). Очевидно, ещё до переезда в Петербург Хлебников считал Иванова чем-то вроде литературного наставника.
По прибытии в российскую столицу прилежание Хлебникова к академическим занятиям и стремление сделать карьеру натуралиста быстро пошли на убыль. Вскоре он переключился на литературу, и к октябрю 1908 г. уже познакомился с поэтами Сологубом и Городецким (СП V: 284). К следующему году его связи с ведущими литературными деятелями ещё более укрепились, и он возобновил знакомство с Вячеславом Ивановым. В мае 1909 г. Хлебников писал отцу, что Иванов весьма сочувственно отнёсся к его начинаниям (СП V: 286).19
Другие письма того времени в подробностях отображают его литературные увлечения и пристрастия. Он описывает встречи с Гумилёвым, Алексеем Толстым и Михаилом Кузминым, которого называет учителем, а себя — подмастерьем. Некоторые, — сообщает он родным, — пророчат мне большой успех (СП V: 287), кто-то сказал мне, что у меня есть строки гениальные (СП V: 289).
Хлебников стал завсегдатаем вечеров в ивановской “башне” (названной так из-за внешнего вида квартиры Иванова), где литературная элита собиралась для обсуждения своих и чужих новинок. Он также читал свои работы в ивановской «Академии стиха» и надеялся опубликовать кое-что в журнале «Аполлон», который только что учредили его новые знакомцы.
Однако произведение Хлебникова явно не пришлось по вкусу редактору «Аполлона» Сергею Маковскому, и надежды на публикацию не оправдались.20
Однако Хлебников порвал с прежним кругом общения отнюдь не с целью присоединиться к футуристскому движению или создать таковое. Русского футуризма в то время не было и в помине: отчуждение Хлебникова от “аполлонистов” как раз и послужило одной из причин его возникновения. Кроме того, задолго до выхода первого номера «Аполлона» Хлебников познакомился с Василием Каменским, которому суждено было стать ведущей фигурой русского футуристского движения. Каменский был тогда редактором журнала «Весна», выходившего с октября 1908 года, и принял, к радости Хлебникова, в высшей степени новаторский отрывок его прозы. Хлебников описал свою удачу в письме к сестре и прибавил: Моя путина в полях славобы будет торна, если будет охота идти (НП: 420). Более того, в том же месяце Хлебников опубликовал (анонимно) в газете «Вечер» своё «Воззвание учащихся славян» — гневный протест против аннексии Австрией Боснии и Герцеговины.21
В начале 1910 года, приблизительно в то же время, когда Хлебников уже блистал своим отсутствием в «Академии стиха» (СП V: 290), Каменский свёл его с супружеской четой художника и композитора Михаила Матюшина и писательницы Елены Гуро. Через них Хлебников познакомился с радикальным художником и поэтом Давидом Бурлюком. Первые контакты Хлебникова с этой группой совпали с организацией одной из многочисленных художественных выставок, проходивших в этот период. Ей сопутствовало печатное издание, где Хлебников нашёл очередной выход к читателю, в котором ему отказал «Аполлон». Сборник под редакцией Николая Кульбина назывался «Студия импрессионистов», в него вошли два стихотворения Хлебникова, одно из них — построенное на неологизмах «Заклятье смехом». Впоследствии это было “высмеяно”22
Несмотря на издательское безвременье 1910–1912 годов, Хлебников творчески отнюдь не бездельничал. Лето 1910 г. он провёл у Бурлюков в Чернянке, близ Херсона на юге России, и к концу года уже надеялся издать том собрания сочинений (СП V: 292). В летние вакации 1911 года он был отчислен из университета за неуплату взносов. Это исключение было чистой формальностью — Хлебников уже давно отказался от каких-либо академических занятий и полностью отдался писательству. Но не только “литература” в общепринятом смысле этого слова занимала его. В феврале 1911 г., он писал своему брату Александру, что усердно занимается числами (СП V: 292). Это одно из первых упоминаний математических выкладок и таблиц, которыми Хлебников будет заниматься всю оставшуюся жизнь.
Математические изыскания производились для выявления законов, которые, по убеждению Хлебникова, управляют повторяемостью как мировых событий, так и отдельных судеб. Он призвался, что его интерес к этому был вызван, прежде всего, стремлением понять причины гибели русского флота при Цусиме в войне с Японией (СП II: 10). К началу 1911 года Хлебников вложил значительные усилия в работу над числами и судьбами народов (НП: 360). Попытки решения подобного рода задач главенствуют в его первом отдельном издании, брошюре «Учитель и ученик», отпечатанной в 1912 году при финансовой поддержке Давида Бурлюка, в доме которого Хлебников останавливался весной и летом того же года.
1912 год оказался для Хлебникова богатым на события и в другом отношении: он принёс встречу с поэтом и художником Алексеем Кручёных. Плоды сотрудничества не заставили себя долго ждать, и уже к осени они оказались соавторами длинной поэмы «Игра в аду». Как и при знакомстве с Бурлюком, Хлебников нашёл в Крученых рьяного пропагандиста своего творчества и коллегу с необыкновенным даром превращать рукописи в новаторские печатные издания. Ещё одно событие сделало 1912 год своего рода знаковым для Хлебникова. В декабре в Москве он вместе с Кручёных, Маяковским и Давидом Бурлюком подписал печально известный ныне манифест «Пощёчина общественному вкусу».24
Любая попытка дать этому литературному движению определение кажется неудачной. Русский футуризм стоял на чётко заявленных эстетических позициях, а большинство определений удовлетворительными признать нельзя: не сумев адекватно передать его динамизм и разнообразие, страдают аморфностью. По словам Виктора Эрлиха, это было „наиболее влиятельное, наиболее красноречивое и, возможно, наиболее плодотворное движение в русской модернистской среде”, но, продолжает Эрлих, было бы неверно отождествлять его со всем постсимволистским движением русского авангарда.25
Гилеей древние греки называли местность близ Чернянки, где обитал род Бурлюков. Этот термин Хлебников принял и даже использовал в своей работе (СП II: 116), несмотря на его европейское происхождение. Хлебников питал сильнейшую неприязнь к заимствованиям из западных языков (особенно к латинским и германским) и, как правило, исключал таковые из своих произведений. Хотя “Гилея”, кажется, не оскорбляла его русского уха, слово “футурист” было неприемлемо. Как следствие, совершенно в духе заявленных группой принципов, он заменил его русским будетлянин, что можно перевести как “человек будущего”.26
Декабрьский 1912 г. манифест «Пощёчина» был опубликован без привязки к названию группы подписантов. «Гилея» впервые появилась в марте 1913 года в третьем выпуске журнала «Союз молодёжи». Однако вскоре под маркой «Футуристы» появилась и «Гилея»: Давид Бурлюк затеял серию буклетов с выходными данными «Литературная компания футуристов «Гилея». Упоминая футуристов, он просто признавал свершившийся факт: пресса и общественность использовали это название без всякого разбора, и гилейцы стали широко известны наряду с прочими группами как “футуристы”. В любом случае, границы между различными литературными союзами, к которым прилагалось это название, оказались довольно гибкими, и к началу 1914 года Давид Бурлюк и Маяковский уже печатались под одной обложкой и гастролировали с эго-футуристом Игорем Северяниным.27
Термин “Гилея” может показаться странным для группы художников и писателей, впоследствии ставших известными как футуристы. Однако это древнее название отражало примитивистские настроения в их творчестве, довольно сильные. “Гилея” напоминала им о древних насельниках и мифологии местности, чьё название носила группа. Скифские курганы и языческие изваяния — каменные бабы — весьма значимы в хлебниковских поэмах. Визуальный облик изданиям русских футуристов придавали ведущие представители примитивистского направления в изобразительном искусстве Давид Бурлюк, Наталья Гончарова и Михаил Ларионов. Черты примитивизма можно найти и в литературе футуристов, не в последнюю очередь в творчестве Хлебникова. Он написал, например, сказку каменного века «И и Э». Эти два явно противоречащих друг другу течения сумели развиться обоюдно, ибо в своём примитивизме начинающие футуристы оглядывались назад, чтобы смотреть вперёд. То, что они считали болезнями искусства современности, следовало исцелить возвращением к истокам. Гилейцы полагали своей задачей восстановление руин и воскрешение мертвецов.28
Термин “кубофутуризм” очевидным образом происходит от кубистского движения в изобразительном искусстве. Корни его во Франции, но в России кубизм повлиял на творчество художников и, как следствие, на литераторов новаторского направления.29
Влияние другого западноевропейского художественного движения — итальянского футуризма в лице его лидера Маринетти — гораздо более спорно, и уже стало предметом полемики.31
Одной из подробностей обихода итальянского футуризма, которую разделяли с ним кубофутуристы (и другие модернистские движения в других странах), была склонность к уличным шествиям и скандалам. Кубофутуристы раскрашивали лица, вызывающе одевались, осыпали оскорблениями слушателей — словом, пытались всячески раззадорить публику. В отличие от символистов, которые держались — и творчески, и в общественном плане — особняком, они вынесли свое искусство на улицы.
Здесь не место обсуждать сложный феномен символизма. Как господствующее литературное течение начала века, оно с неизбежностью оказывало влияние на зарождающийся футуризм, и Хлебников не был исключением.36
В ответ на озабоченность символистов тем, что лежит за пределами слова, кубофутуристы сосредоточились на самом слове, на „новой грядущей красоте” „самовитого слова”. Отсюда и название манифеста: «Слово как таковое». В этом воззвании предметом нападок стала мистическая природа современной литературы; высмеивается её озабоченность человеческой душой, “приятный” и “звучный” язык:
В сборнике, изданном одновременно с листовкой, тоже называвшейся «Пощёчина общественному вкусу», именно творчество Хлебникова, по всей видимости, отражает провозглашенную группой программу. В него вошли его словотворческие стихи, проза и образчик звукописи «Бобэоби». Сподвижники Хлебникова с радостной готовностью славили именно эту грань его творчества, в то время как у большинства рецензентов и литературных воротил она вызывала отвращение. Хлебников был перчаткой, которая наносила “пощёчину”. Как пишет Виллем Вестстейн, „футуристы охотно приняли экспериментальные работы Хлебникова, потому что его эксперименты со словами согласовывались с их собственными представлениями о необходимом обновлении языка”.40
Читающей же публике Хлебников представлялся заумником (трансрационалистом) и экспериментатором; другие направления его творчества — из числа обнародованных — не получили малейшего признания. Едва ли кто, например, приписал бы Хлебникову рассказы «Охотник Уса-Гали» (СП IV: 37–39) и «Николай» (СП IV: 40–46) из сборника «Трое», проза которых столь же „семантически ясна, как у Пушкина”.41
В 1913 – начале 1914 гг. работы Хлебникова появились примерно в десяти различных сборниках. Это наиболее плодотворное время для гилейцев как группы. В декабре 1913 года в Санкт-Петербурге были поставлены трагедия Маяковского «Владимир Маяковский» и опера Кручёных «Победа над солнцем», для которой Хлебников написал пролог (вот почему словотворческая деятельность Хлебникова летом 1913 г. имела театральную направленность44
Летние месяцы 1913 года Хлебников провёл в Астрахани. Вернувшись в конце года на север, он попал в жаркую атмосферу публичных диспутов о современном искусстве и литературе. Сборники футуристов выходили крохотными тиражами, но лекции, чтения с эстрады и уличный “эпатаж” позволяли им рекламировать себя. Проводя лето на юге, Хлебников не мог участвовать в этих мероприятиях, но даже после возвращения в Москву и Санкт-Петербург данные о его выступлениях на публике крайне скудны.46
Часто говорят о “застенчивом и замкнутом” Хлебникове,48
На следующий день, в ответ на полученные от Кульбина оскорбления, Хлебников написал Маринетти гневное письмо и сообщил о своём разрыве с «Гилеей» (НП: 368–369).52
По иронии судьбы, именно этот период оказался для Хлебникова наиболее “гилейским”: на исходе 1913 года Кручёных опубликовал «Ряв! Перчатки» (1908–1914), чуть позже — «Изборник стихов» (1907–1914); приблизительно в это же время Давид Бурлюк выпустил «Творения: 1906–1908».53
Начавшаяся в 1914 году война с Германией отвлекла публику от новинок отечественной словесности, но и дала Хлебникову дополнительный стимул к полуучёным (НП: 370) нумерологическим выкладкам, над которыми он работал. Особенно важным ему представлялось предсказание точных дат сражений; в конце года он опубликовал брошюру «Битвы 1915–1917: новое учение о войне». За ней последовало «Время мера мира» (1916).
К середине 1914 г. поток публикаций русских футуристов иссяк. Более того, ещё через полгода сами они стали частью литературного бомонда. Предвестием этого стал выход в марте 1914 года первого номера журнала «Стрелец», авторами которого были едва ли не все гилейцы, включая Хлебникова, а соседями их оказались четверо писателей, которых спровадили на „дачу у реки” в «Пощёчине»: Блок, Сологуб, Кузмин и Ремизов. Отныне футуристы шли в печать единым строем со своими бывшими противниками.
Как обычно, бóльшую часть 1914 и 1915 гг. Хлебников провёл у родителей в Астрахани, но к лету 1915 года он проездом через Москву вернулся в столицу (переименованную в Петроград) и, судя по дневниковым записям (СП V: 330–334), вёл довольно активную общественную и литературную жизнь. Среди тех, с кем он встречался, были Давид Бурлюк, Маяковский, Татлин, Виктор Шкловский и Осип Брик.
Всё так же погружённый в расчёты по выявлению законов времени, в декабре 1915 года он решил, что ему удалось установить то, что он называл постоянными времени,56
В апреле 1916 года Хлебников приехал навестить родителей в Астрахань, где и был призван в армию. После стольких лет кочевой жизни армейская дисциплина для запасного пехотинца в Царицыне (ныне Волгоград) стала катастрофой. Он воззвал о помощи к Николаю Кульбину, генералу медицинской службы. Хлебников стремился добиться увольнения по состоянию здоровья, и, вероятно, заступничеством Кульбина вскоре прошёл медицинский осмотр на предмет годности к военной службе. В августе 1916 года ему дали месячный отпуск, который он провёл в Харькове. Здесь он познакомился с Асеевым и Петниковым, вместе с которыми участвовал в издании журнала «Временник». Сотрудничеством с поэтами, которые примкнули к футуристическому движению, не будучи “отцами-основателями”, Хлебников закладывал новые важные литературные союзы.
Вернувшись в Астрахань в сентябре, он прошёл дополнительные медицинские испытания, и в конце года снова оказался в “западне” (СП V: 312) — в запасном стрелковом полку под Саратовом, где с ним „бесцеремонно” обращались, несмотря на документ, свидетельствующий о нервном заболевании.58
Хотя война с Германией рассеяла ряды футуристов (Кручёных и Каменский бежали от призыва на юг), Хлебников не утратил связь со старой гилейской гвардией и её приверженцами. Он, например, часто виделся с Матюшиным, а в Москве в конце 1917 г. вновь оказался в компании Давида Бурлюка и Каменского, которые даже подыскали ему богатого покровителя. Однако это “одомашнивание” Хлебникова было недолгим.60
В тяжёлых условиях 1918 года он много путешествовал. Задержавшись на Волге, главным образом в Нижнем Новгороде (ныне Горький), в августе или сентябре он прибыл в Астрахань — как оказалось, с последним визитом. Здесь он сотрудничал с местной большевистской газетой «Красный воин»,61
Гражданская война в России уже шла полным ходом. Хлебников обитал в пригороде Харькова, когда в конце июня город был отбит у большевиков Добровольческой армией Деникина. Красные войска вернули себе город только в декабре. По некоторым сведениям, в это смутное время Хлебникова задерживали по подозрению в шпионаже и красные, и белые.63
После того как большевики вернули себе город, Хлебников был выписан из больницы, но остался в Харькове. Одетый в лохмотья или самодельную одежду, он жил в страшной бедности, и, хотя мог без помех заниматься своими сочинениями и расчётами, его настроение, по-видимому, не отличалось приподнятостью. Были контакты с местной большевистской просветительской организацией и знакомство с поэтами-имажинистами Есениным и Мариенгофом. В апреле 1919 года он выступил с ними в местном театре, где была устроена публичная церемония избрания его Председателем Земного шара. По рассказам очевидцев, „измождённый” Хлебников дал присягу не шутя, но имажинисты, оказывается, просто дурачились, выставив его на посмешище.65
К концу лета Хлебникову снова захотелось на юг, и в сентябре он уехал на Кавказ. Ненадолго задержавшись на пролеткультовской66
В апреле 1921 года Хлебников числится в экспедиционном корпусе Красной Армии, направлявшемся в Иран для помощи местным революционерам в их борьбе за власть. Хлебников мечтал посетить Иран и даже Индию, и его письма весны 1921 года полны едва ли не эйфории. По тону высказываний они напоминают его лучшие утопические сочинения. Похоже, он обрёл на личном уровне гармонию, которую предсказал человечеству в целом.
Хлебникова всегда привлекала “простая” жизнь. Где бы он ни останавливался, поэт всегда жил скромно, даже аскетично, избегая малейшего намёка на мещанский уют. В Иране несчастный, похожий на застывшего в неподвижности бродягу Хлебников времён Харькова превратился в подобие восточного “дервиша”, странствующего по своей прихоти, к своему удовольствию одетому совершенно как местное простонародье. Всё это заслужило ему прозвище священник цветов (СП I: 245). Как он писал в стихотворении того времени, он, наконец, смог омыть свои усталые и больные ноги в зелёных водах Ирана (СП III: 127).67
Хлебников вернулся в Баку из Ирана в июле 1921 года. Осень он провёл в Железноводске и Пятигорске, куда прибыл, по его словам, полумёртвым, без гроша в кармане и совершенно босой (СП V: 322–323). Конец 1921 года был отмечен засухой и голодом, но, к счастью, ему удалось получить обувь, работу и паёк в местном отделении РОСТА. Здесь он работал не по литературной части, а ночным сторожем, что давало ему свободу писать. Он в полной мере воспользовался этим, и многие крупные произведения относятся к кавказскому периоду.68
Публикация во время революции и гражданской войны была чрезвычайно затруднена. Хлебников размещал свои работы в недолговечных газетах и журналах-однодневках, но с 1914 года не выпустил ни одного сборника. Запланированное на 1919 год издание не состоялось, и в конце ноября 1921 года он двинулся на север, чтобы посмотреть, что можно предпринять. Особенно заинтересован Хлебников был в издании своих изысканий во времени. Он приехал в Москву незадолго до наступления 1922 года и незамедлительно встретился со старыми товарищами Каменским, Кручёных и Маяковским, но, похоже, испытал разочарование. Маяковский свидетельствует, что Хлебников стал требовательном и подозрительном.69
Там, где потерпели неудачу гилейские коллеги Хлебникова, преуспел новый знакомый. С помощью художника Петра Васильевича Митурича Хлебников подготовил к изданию как сверхповесть «Зангези», так и некоторые разделы своего главного труда о законах времени «Доски судьбы».71
Жизнь в Москве в это время была трудной. К тому же здоровье Хлебникова было неважным; в некоторых сообщениях говорится, что страдал от приступов малярии (ИС: 62). Он стремился на юг, в Астрахань. Однако перед отъездом Митурич уговорил его съездить в деревню Санталово Новгородской губернии, где жена Митурича работала учительницей.72
1 Владимир Маяковский. Полное собрание сочинений в 13-м томах / ред. В.А. Катанян. Москва. 1955–1961. Т. 1. С. 23 (далее ПСС, с указанием номера тома и страницы).2 Там же.3 Г . . . д (вероятно, А.Г. Горнфельд). Некролог: В. Хлебников // Литературные записки, №3 (1922). С. 13.4 Сергей Городецкий. Велимир Хлебников // Известия, 5 июля 1922 г.5 Избранные стихотворения (М. 1936); Стихотворения (Л. 1940); и «Стихотворения и поэмы» (Л. 1960).6 См.: Борис Яковлев. Поэт для эстетов: (заметки о Велимире Хлебникове и формализме в поэзии) // Новый у мир, №5 (1948). С 207–31; Е.И. Наумов. Семинарий по Маяковскому. М.-Л. 1953. С. 38.7 Это «Неизданные произведения» (М. 1940 г.) под редакцией Николая Харджиева и Т. Грица. Сборник превосходен, он не свободен от изъянов. Публикация планировалась ранее 1940 г. (обратите внимание на дату введения — август 1938 г.), но литературный и политический климат не позволил это сделать. Такова была судьба многих книг, но, поскольку издательствам нужно было что-то выпускать, хлебниковский том, к счастью, был разрешён к печати.8 Александр Блок. Собрание сочинений в 8-й томах / ред. В.Н. Орлов, А.А. Сурков, К.И. Чуковский. М.-Л. 1960–1963. Т. 7. С. 232; Осип Мандельштам. Собрание сочинений, в 3 т. / ред. Г.П. Струве и Б.А. Филиппов. New York: Inter-Language Literary Associates. 1964–1971. Vol. 2. P. 390; Маяковский, ПСС 12: 23.9 Андрей Вознесенский: „без Хлебникова нельзя в наше время писать стихи” (цит. по: В.П. Григорьев. Грамматика идиостиля: В. Хлебников. М. 1983. С. 28. Юный Евтушенко посвятил стихотворение первому знакомству с томиком Хлебникова (см.: Е. Евтушенко. Избранные произведения в 2-х томах. М. 1975. Т. 1. С. 49–50.10 Vladimir Markov The Longer Poems of Velimir Khlebnikov. University of California Publications in Modern Philology, vol. 62. Berkeley and Los Angeles: University of California Press. 1962. P. 18.11 См. предисловие Виктора Шкловского к: Дмитрий Петровский. Воспоминания о Велемире Хлебникове. М. 1926. Впервые опубликовано: ЛЕФ, №1 (1923). С. 143–171.12 Подробности о рождении и раннем детстве Хлебникова см.: Парнис Александр. «Конецарство, ведь оттуда я...». Элиста: Теегин герл, №1 (1976). С. 135–51.13 См.: Н. Харджиев. Новое о Велимире Хлебникове (к 90-летию со дня рождения) // День поэзии: 1975. М. 1975. С. 203–204.14 Хлебников ещё в школьные годы проявлял способности к литературе. В 1899 году его сочинение преподаватель словесности признал лучшим в классе. По воспоминаниям очевидца, оно „поразило нас оригинальностью языковых оборотов и очень свободным подходом к теме”. Вскоре, продолжает мемуарист, преподаватель в Хлебникове разочаровался, сказав, что хотя тот имеет способности, он „губит их стремлением к необычайным выражениям” (см.: Н. Харджиев. Новое о Велимире Хлебникове (к 90-летию со дня рождения) // День поэзии: 1975. М. 1975. С. 202). Учебные аттестаты Хлебникова из Казанской гимназии (ед. хр. 154) показывают в целом хорошие оценки по русскому языку, хотя они несколько снижаются в 1901–1902 гг. (год, когда Хлебников получил высшие баллы по алгебре и тригонометрии).15 Подробности демонстрации и отказа Хлебникова уступить дорогу конной полиции даже после вмешательства отца, приведены в ИС: 10. Хлебников, возможно, вспоминает инцидент (СП V: 139): чёрная конница мчится на него по улице в Казани: И вдруг остановилась на месте ‹...› с злыми глазами толпа коней, почти наступившая мне на ноги. Некоторое время спустя (вероятно, около 1905 г.) он, как сообщается, входил в революционный кружок, планировавший какую-то экспроприацию; см. ИС: 11 и воспоминания Веры Хлебниковой (Велемир Хлебников. Стихи. М. 1923. С. 59–60).16 Наблюдения Хлебникова во время экспедиции на Урал, записанные, по-видимому, его братом Александром, были опубликованы (под обоими именами) как «Орнитологические наблюдения на Павдинском заводе» (Природа и охота, №12 (1911). С. 1–25). Более ранняя статья Хлебникова «О нахождении кукушки, близкой к Cuculus intermedius Vahl.», в казанском уезде Казанской губ. (Приложение к протоколу заседаний общества при Императорском Казанском университете. Т. 240. 1907. С. 1–2). Её копия находится в архиве Хлебникова в ЦГАЛИ (ед. хр. 99). Там же имеется черновой, по-видимому, дневник его брата Александра (ед. хр. 324).17 См.: Н. Харджиев. Новое о Велимире Хлебникове (к 90-летию со дня рождения) // День поэзии: 1975. М. 1975. С. 204.18 См.: Вера Хлебникова. Воспоминания // Велемир Хлебников. Стихи. М. 1923. С. 60.19 Иванов посвятил стихотворение Хлебникову в 1909 году; см.: Вячеслав Иванов. Стихотворения и поэмы. Л. 1976. С. 221–222. Хлебниковский «Зверинец» почти наверняка посвящён Иванову, см. НП: 453; но см. также Вячеслав Иванов. Стихотворения и поэмы. Л. 1976. С. 481, откуда следует, что стихотворение посвящено кому-то другому.20 По мнению Владимира Маркова, для Маковского „поэзия Хлебникова должна была казаться даже не тарабарщиной, а просто дрянью”; см.: Vladimir Markov. Russian Futurism: A History. London: MacGibbon and Kee. 1969. P. 13. По-видимому, это было его стихотворение в прозе (СП V: 287) «Зверинец», которое Хлебников надеялся опубликовать в «Аполлоне», см. НП: 454. Этот журнал впоследствии стал ассоциироваться с акмеистическим движением.21 «Воззвание учащихся славян» (СС III: 405–406) было опубликовано 16 октября 1908 г. Отрывок прозы «Искушение грешника» был напечатан примерно в то же время в «Весне» №9 (1908) и воспроизводится в SP IV: 19–21.22 Vladimir Markov. The Longer Poems of Velimir Khlebnikov. University of California Publications in Modern Philology, vol. 62. Berkeley and Los Angeles: University of California Press. 1962. P. 8.23 Там же.24 Текст манифеста дан в: Манифесты и программы русских футуристов / ed. Vladimir Markov. Munich: Wilhelm Fink Verlag. 1967. P. 50–51. Есть противоречивые данные о том, действительно ли Хлебников, хотя и подписал, участвовал в его написании. Бенедикт Лившиц в своей книге «Полутораглазый стрелец» (Л. 1933) говорит, что Хлебников участия не принимал (С. 129), хотя самого Лившица при написании не было. Надежнее, вероятно, свидетельство Кручёных, присутствовавшего при написании манифеста, — он утверждает, что Хлебников принимал деятельное участие в его составлении вместе с самим Кручёных, Маяковским и Давидом Бурлюком; см.: Дуганов Р.В. Алексей Кручёных 1886–1968: из воспоминаний // День поэзии: 1983. М. 1983. С. 159.25 См.: Виктор Эрлих. Место русского футуризма в русском поэтическом авангарде: переосмысление // Русская литература, №13 (1983). С. 14–15. В «Русском футуризме» (С. 384) Марков определил русский футуризм как „постсимволистское течение в русской поэзии 1910–1930-х годов, которое, грубо говоря, ставило под одну крышу все силы авангарда”. Аргумент Эрлиха состоит в том, что „определения или имплицитные понятия русского футуризма ‹...› были чрезмерно широкими”. Эрлих, к сожалению, слегка вводит в заблуждение относительно Хлебникова, чей панславянский салют священной и необходимой войне (его «Воззвание учащихся славян») был фактически впервые опубликован в 1908 г., а переиздан в 1914 г.26 Хлебников использовал слово будетлянин на протяжении всей своей работы. Это привело к поиску эквивалентного неологизма в английском языке, такого как ‘Futurian’. Для некоторых критиков Хлебниковский вид футуризма (будетлянства) был важной отдельной единицей внутри русского футуристского движения в целом; см.: Jean-Claude Lanne. Velimir Khlebnikov: poete futurien, 2 vols. Paris: Institut d’etudes slaves. 1983). Обсуждение слова будетлянин см.: Ronald Vroon. Velimir Xlebnikov’s Shorter Poems: A Key to the Coinages. Ann Arbor: University of Michigan. 1983. P. 101.27 Подробнее о различных футуристских группировках и союзах см.: Марков, «Русский футуризм».28 См.: Нильс Оке Нильссон. Футуризм, примитивизм и русский авангард // Русская литература, №8–5 (1980). С. 469–481.29 Николай Харджиев выявил существенные связи между изобразительным искусством и литературой в России того времени, см.: Поэзия и живопись (ранний Маяковский) // К истории русского авангарда (The Russian Avant-Garde). Stockholm: Almqvist & Wiksell International. 1976. P. 7–84. См. также: Маяковский: материалы и исследования / ред. В.О. Перцов и М. Серебрянский. М. 1940. С. 337–400; Харджиев Н., Тренин В. Поэтическая культура Маяковского. М. 1970. С. 9–49.30 Марков (ред.), Манифест и программы. С. 57.31 См. например: Vladimir Markov Russian Futurism: A History. London: MacGibbon and Kee. 1969. P. 147–163; Vahan Barooshian. Russian Cubo-Futurism 1910–1930 // A Study in Avant-Gardism. Mouton: The Hague-Paris. 1974. P. 145–152; E.J. Brown. Mayakovsky: A Poet in the Revolution. Princeton, New Jersey: Princeton University Press. 1973. P. 49–51; Виктор Эрлих. Место русского футуризма в русском поэтическом авангарде: переосмысление // Русская литература, №13 (1983). С. 4–10; Николай Харджиев. “Весёлый год” Маяковского // Vladimir Majakovskij: Memoirs and Essays / ed. Bengt Jangfeldt and Nils Åke Nilsson. Stockholm: Almqvist & Wiksell International. 1975. P. 119–141.32 См. например: Николай Харджиев. “Весёлый год” Маяковского // Vladimir Majakovskij: Memoirs and Essays / ed. Bengt Jangfeldt and Nils Åke Nilsson. Stockholm: Almqvist & Wiksell International. 1975. P. 120–121 ; Виктор Эрлих. Место русского футуризма в русском поэтическом авангарде: переосмысление // Русская литература, №13 (1983). С. 4.33 Vladimir Markov. Russian Futurism: A History. London: MacGibbon and Kee. 1969. P. 382; E.J. Brown. Mayakovsky: A Poet in the Revolution. Princeton, New Jersey: Princeton University Press. 1973. P. 50; Виктор Эрлих. Место русского футуризма в русском поэтическом авангарде: переосмысление // Русская литература, №13 (1983). С. 5–9.34 См.: E.J. Brown. Mayakovsky: A Poet in the Revolution. Princeton, New Jersey: Princeton University Press. 1973. P. 50; Виктор Эрлих. Место русского футуризма в русском поэтическом авангарде: переосмысление // Русская литература, №13 (1983). С. 9.35 Эрлих убедительно указывает на некоторые общие взгляды итальянских и русских футуристов (там же, стр. 9–10).36 О влиянии символизма на Хлебникова см.: Willem Weststeijn. Velimir Chlebnikov and the Development of Poetical Language in Russian Symbolism and Futurism. Amsterdam: Rodopi. 1983; Jean-Claude Lanne. Velimir Khlebnikov: poete futurien, 2 vols. Paris: Institut d’etudes slaves. 1983.37 См.: Виктор Эрлих. Место русского футуризма в русском поэтическом авангарде: переосмысление // Русская литература, №13 (1983). С. 10.38 Марков (ред.), Манифесты и программы. С. 56. См. также использование Хлебниковым выражения отравленная стрелка в СП V: 66.39 Это карточная игра, в том числе изображенная в совместной поэме Хлебникова и Кручёных «Игра в аду» (СП II: 119–135). Поэма обсуждается в: Vladimir Markov The Longer Poems of Velimir Khlebnikov. University of California Publications in Modern Philology, vol. 62. Berkeley and Los Angeles: University of California Press. 1962. P. 83–86.40 См.: Willem Weststeijn. Velimir Chlebnikov and the Development of Poetical Language in Russian Symbolism and Futurism. Amsterdam: Rodopi. 1983. P. 7.41 Юрий Тынянов. О Хлебникове // СП I: 26.42 В настоящее время установлено, что четыре статьи в газете «Славянин» — «О расширении пределов русской словесности» (21 марта 1913), «Закалённое сердце» (24 марта 1913), «Кто такие угророссы?», (28 марта 1913), «Западный друг» (7 июля 1913) — написаны Хлебниковым. «О расширении…» воспроизведено в: НП: 341–342; «Закалённое сердце» в: Александр Парнис. Неизвестный рассказ В. Хлебникова // Russian Literature Triquarterly, 13 (1975). P. 468–475, и в: Александр Парнис. Южнославянская тема Велимира Хлебникова: новые материалы к творческой биографии поэта // Зарубежные славяне и русская культура / ред. М.П. Алексеев. Л. 1978. С. 223–251.43 В. Блюменфельд. Поэтическое наследие В. Хлебникова // Жизнь искусства, №49 (1928). С. 4.44 Открытки, отправленные Хлебниковым Кручёным из Астрахани в августе 1913 г. (СП V: 299–300), пестрят неологизмами, связанными с театральной терминологией. Хлебников в значительной степени занимается здесь созданием славянских альтернатив иностранным словам (например, шутыня вместо ‘комедия’, деюга или дееса вместо ‘драма’). Некоторые слова, предложенные в открытках, были использованы им в прологе к опере Кручёных (СП V: 256–257). Подробнее о постановке и спектаклях этого футуристического театра см.: Б. Лившиц. Полутораглазый стрелец. С. 183–191; и Русские кубофутуристы (воспоминания М.В. Матюшина) // The Russian Avant-Garde. P. 129–158.45 Николай Харджиев. Новое о Велимире Хлебникове // Russian Literature, №9 (1975). P. 14.46 Подробнее о публичных дебатах и лекциях см.: Б. Лившиц. Полутораглазый стрелец. С. 176–183; Vladimir Markov. Russian Futurism: A History. London: MacGibbon and Kee. 1969. P. 132–139. Харджиев (НП: 467) утверждает, что Хлебников выступил только в одном публичное чтении — 11 ноября 1913 г. в Политехническом музее в Москве. Лившиц («Полутораглазый стрелец», стр. 179) и Марков (Russian Futurism: A History. P. 132) указывают, что Хлебников всё-таки появлялся на сцене ради “кредита доверия”, в то время как другие читали его произведения или говорили о нём.47 См.: НП: 466–467; Б. Лившиц. Полутораглазый стрелец. С. 181.48 E.J. Brown. Mayakovsky: A Poet in the Revolution. Princeton, New Jersey: Princeton University Press. 1973. P. 61; Susan Compton. The World Backwards: Russian Futurist Books 1912–1916. London: British Museum Publications. 1978. P. 25; Vladimir Markov. Russian Futurism: A History. London: MacGibbon and Kee. 1969. P. 150–151.49 Nadezhda Mandelstam. Hope Abandoned / trans. Max Hayward. Penguin. 1976. P. 109.50 Вера Хлебникова. Воспоминания // Велемир Хлебников. Стихи. М. 1923. С. 58.51 Инцидент описан: Б. Лившиц. Полутораглазый стрелец. С. 214–216; Vladimir Markov. Russian Futurism: A History. London: MacGibbon and Kee. 1969. P. 150–151; Николай Харджиев. “Весёлый год” Маяковского // Vladimir Majakovskij: Memoirs and Essays / ed. Bengt Jangfeldt and Nils Åke Nilsson. Stockholm: Almqvist & Wiksell International. 1975. P. 131. Сообщается, что Хлебников даже вызывал Кульбина на дуэль. Согласно Харджиеву, среди присутствующих на лекции Маринетти был Александр Блок.52 Письмо существует в черновой рукописи. Неизвестно, был ли отправлен чистовик. В НП письмо адресовано Николаю Бурлюку. Харджиев без комментариев изменил адресата письма на Маринетти, см.: Николай Харджиев. “Весёлый год” Маяковского // Vladimir Majakovskij: Memoirs and Essays / ed. Bengt Jangfeldt and Nils Åke Nilsson. Stockholm: Almqvist & Wiksell International. 1975. P. 131. Он подтвердил, что письмо действительно было адресовано Маринетти, когда я разговаривал с ним в ноябре 1984 года.53 Датировка Бурлюком произведений в «Творениях» неточна. Владимир Марков пишет: „Даты на обложке — это ‹...› часть попытки Бурлюка доказать, что русский футуризм предшествовал своему итальянскому аналогу. На самом деле, многие произведения в книге явно гораздо более позднего происхождения” (Vladimir Markov. Russian Futurism: A History. London: MacGibbon and Kee. 1969. P. 194).54 Степанов отмечает, что письмо тогда не было опубликовано (СП V: 354). Марков говорит, что его „никогда не отправляли по почте” (там же, стр. 195). Однако Давид Бурлюк, похоже, знал о недовольстве Хлебникова. По словам Бурлюка, Хлебников, увидев «Творения», пришёл в негодование: „Вы погубили меня, я никогда не хотел никому показывать свои опыты” (ИС: 475).55 См.: Vladimir Markov. Russian Futurism: A History. London: MacGibbon and Kee. 1969. P. 297.56 Термин законы времени часто встречается в творчестве Хлебникова (например, СП II: 10, CC: 437). О провозглашении государства времени см. в ед. хр. 121, л. 1. См. также СП V: 153.57 О создании общества «317» см. ед. хр. 121, л. 1. См. также: Дмитрий Петровский. Воспоминания о Велемире Хлебникове. М. 1926.;58 См. краткие воспоминания Владислава Земацкого, ед. хр. 167, л. 1.59 См.: В.Я. Анфимов. К вопросу о психопатологии творчества: В. Хлебников в 1919 году // Труды 3-й Краснодарской клинической городской больницы, №1 (1935). С. 68.60 Подробнее об этом см.: Дмитрий Петровский. Воспоминания о Велемире Хлебникове. М. 1926. См. также СП I: 13 и ИС: 52, где упоминается ещё одна безрезультатная попытка “одомашнивания” Хлебникова, о которой рассказывается и в: Сергей Спасский Хлебников // Литературный современник, №12 (1935). С. 190–204.61 См.: Александр Парнис. В. Хлебников — сотрудник «Красного воина» // Литературное обозрение, №2 (1980). С. 105–112.62 См.: Катанян В. Маяковский: литературная хроника. М. 1961. С. 118.63 См.: Дмитрий Петровский. Воспоминания о Велемире Хлебникове. М. 1926. Сообщают, что его приняли за шпиона и арестовали белые, см.: Григорий Гельфандбейн. Новый лад миру // Вечнозелёные листья: невыдуманные рассказы. Радуга (Киев), №1 (1965). С. 118.64 Психиатр Анфимов сообщает о своих обследованиях Хлебникова в статье «К вопросу о психопатологии творчества». Он находил, что Хлебников имеет отклонение от „нормы”, но общество в защите от него не нуждается. Анфимов рекомендовал „особый подход к нему со стороны коллектива, чтобы получить от него максимальную пользу” (В.Я. Анфимов. К вопросу о психопатологии творчества: В. Хлебников в 1919 году // Труды 3-й Краснодарской клинической городской больницы, №1 (1935). С. 70–71). Хлебников кратко поведал о своих харьковских мытарствах в письме к Осипу Брику (НП: 384).65 Подробнее о харьковском спектакле см.: Мариенгоф А. Роман без вранья. Л. 1928. С. 81–84; Gordon Mcvay. Esenin: A Life. Ann Arbor: Ardis. 1976. P. 136–137.66 Пролеткульт — пролетарская культурно-просветительская организация. Создан в 1917 году с целью развития пролетарского искусства. РОСТА — Российское телеграфное агентство, в то время центральная информационная организация нового советского государства. Создано в 1918 году и в основном занималось агитационно-пропагандистской работой, выпуском стенгазет, плакатов и т.п.67 Воспоминания о “персидском периоде” Хлебникова см.: Костерин А. Русские дервиши. Москва, № 9 (1966). С. 216–221.68 О недолгом пребывании Хлебникова в Пятигорске см.: Д. Козлов. Новое о Велемире Хлебникове // Красная новь, №8 (1927). С. 177–188.69 Маяковский, ПСС 12: 28.70 Об уверенности Хлебникова, что его рукописи украдены, см.: ед. хр. 125, л. 50; ед. хр. 96, оп. 2. Известны «Вопрос в пространство» Хлебникова о местонахождении пропавших произведений (СС III: 523; в рукописном виде — ед. хр. 67, оп. 24 об.) и его обвинениях издателей (SP V: 274). Этими вопросами после смерти Хлебникова занялся Пётр Митурич; см. его открытое письмо к Маяковскому (В. Хлебников Ночной бал. М. 1927. С. 17–19). В этом же издании есть статья Альвэка «Нахлебники Хлебникова» (с. 6–16). Я не нашёл никаких доказательств того, что Маяковский (или кто-либо другой) намеренно скрывал или плагиатировал произведения Хлебникова.71 На выбор Хлебниковым названия для этой работы почти наверняка повлияло его знакомство с буддийскими писаниями в обложках из деревянных досок в шёлковых чехлах. См. например, СП V: 24, где он говорит о в шёлковых досках книгах монголов. Слово доска может относиться и к иконе. Опубликованы только три раздела или отрывка хлебниковских «Досок судьбы» (СС III: 467–521). Они вышли в 1922–1923 гг. (первые два изданы при жизни Хлебникова). Один из них впоследствии был переиздан в исправленном виде: В. Хлебников. Слово о числе и наоборот // Е. Арензон. К пониманию Хлебникова: наука и поэзия // Вопросы литературы, №10 (1985). С. 163–90. В рукописи осталось несколько других фрагментов на разных стадиях готовности, которые, по-видимому, задумывались как дополнительные выдержки. Всего в архиве Хлебникова в ЦГАЛИ насчитывается до семи таких фрагментов.72 Двумя годами позже, в 1924-м, Митурич ушёл из семьи и женился на сестре Хлебникова Вере.
| оглавление монографии Рэймонда Кука | ||
| карта сайта |  | главная страница |
| исследования | свидетельства | |
| сказания | устав | |
| Since 2004 Not for commerce vaccinate@yandex.ru | ||