Он стоял, как утёс, вдохновенный
сумасшедший и гордый певец.
В. Хлебников. Карнавал
Передо мною был Владимир [так! — В.М.] Хлебников — писатель для писателей, как говорит В. Шкловский, от которого пошли Маяковский, Асеев, Пастернак, влияний которого не избегнул даже буйный Есенин.
Его беспокойная судьба занесла его в Харьков, и о нём встал вопрос, как и о каждом гражданине в тот тревожный 1919 год, — насколько он подходит к военной службе. Врачи послали его в психиатрическое учреждение. Мой новый пациент как будто обрадовался человеку, имеющему с ним общие интересы, он оказался мягким, простодушно-приветливым, и с готовностью пошёл навстречу медицинскому и экспериментально-психологическому исследованию. Я не ошибусь, если скажу, что он отнёсся к ним с интересом. Прежде всего, он рассказал мне историю своей семьи — и так, как это и нужно было для врача.
Он происходил из семьи с наследственно-психическим отягощением. В роду были и душевнобольные, и чудаки, и оригиналы. Один из братьев матери страдал депрессивной формой какого-то психоза. Другой дядя, будучи морским офицером, категорически отказывался от какого-либо плавания и достиг большого служебного положения, редактируя специальный журнал. Был известен, как выдающийся полиглот. Был страстным любителем птиц. Его, как в своё время композитора Глинку, окружали в квартире целые стайки птиц. Особенно он любил попугаев. Когда пришли годы революции с последующими экономическими затруднениями, он никак не мог приспособиться к изменившимся обстоятельствам Ленинграда [так! — В.М.], и погиб от истощения среди своих попугаев.
Родители поэта имели пять человек детей. Один из сыновей изучал артиллерию, готовился к научной деятельности и рано погиб от душевного недуга. Одна из сестёр поэта была зубным врачом и, по его словам, придавала своей профессии какой-то особый характер мистического служения человечеству, чем производила странное впечатление на окружающих. Другая сестра работала как художница во Флоренции и выставляла свои работы за границей. “Все мои братья и сёстры, — сказал мне поэт, — имели какие-то психические препятствия к браку”.
Поэт родился по счёту третьим, преждевременно-недоношенным, у него была кормилица. Вырос в глухой лесистой местности — его отец был чиновником Удельного Ведомства в Каринском Округе. Он помнит себя застенчивым мальчиком, склонным к уединению. Во все периоды жизни он был далёк от обывательской тишины и порядка. Именно про него, наверное, не говорили, что он “мальчик, как мальчик”, или что у него всё “Suo anno”. У него всё было не “как у людей”. Конечно, этот уход от обычных норм существования был патологическим, но отмеченным талантом.
Немного рахитичный, он, в общем, развивался правильно. В детстве почему-то “стал нюхать эфир с удовольствием”. В отрочестве у него прошла полоса религиозных мечтаний. Однако, уже в это время “стрелка его характера”, — можно сказать, повторяя слова Локка, — “всегда склонялась в ту сторону, в которую её изначала направила природа”, — он обнаружил наклонность к математике, физике и логике. Поступив в третий класс гимназии, учился легко и кончил её хорошо в 17 лет, но на этом и кончились успехи его официального обучения. По окончании гимназии начинаются его университетские скитания с факультета на факультет: первый год он был на математическом факультете, 3 года на естественном и один год на филологическом в Петербургском университете. Его отношение к университетским занятиям приблизительно таково, как и Блока, но ещё своеобразнее. Он везде работает, „но по-своему”. „Никогда не мог заставить себя держать экзамены”, — так он мне заявил об этом периоде жизни.
Проблема любви в жизни Хлебникова с самой юности ставилась и разрешалась своеобразно. „Влюблялся Хлебников невероятное количество раз, — писал о нём Дм. Петровский, — но никогда не любил по-настоящему”. Несомненно, в этом вскрывается шизоманическая черта — амбивалентность, наклонность удерживать в сознании полярно-противоположные содержания (П.И. Зиновьев). Способный к половым мечтаниям и сантиментальным побуждениям, говорит Дюпуи, шизоман равнодушен к сексуальной жизни и даже избегает её. Это хорошо отражено в новелле Панини «Тот, кто не умел любить». В собранном мною анамнезе я отметил, что пациент начал половую жизнь поздно и она, вообще, играла очень малую роль в его существовании.
Одно время, по его словам, злоупотреблял алкоголем.
В своей жизни В. Хлебников, по-видимому, не имел ни постоянного местожительства, ни постоянных занятий в обычном смысле этого слова. В вечных скитаниях то в Царицыне, то в Астрахани, то в Москве или в Харькове и Ленинграде и в других городах, он терял свои вещи, иногда их у него похищали воры. Рукописи он свои тоже постоянно терял, не собирая и не систематизируя их. Про него можно сказать то, что другим психиатром написано про другого талантливого французского писателя Жерара де Нерваля: „Всем своим существом он вошёл в жизнь литературной богемы, и с тех пор никогда не научился никакой другой жизни”.
Недаром в 1918 году им была направлена в Правительственные учреждения «Декларация творцов», в которой проектировалось, чтоб „все творцы, поэты, художники, изобретатели должны быть объявлены вне нации, государства и обычных законов”. „Поэты должны, — говорилось далее, — бродить и петь”.
Не удивительно, что при таком умонастроении у него были бесконечные недоразумения с отбыванием воинской повинности, тем более что он в своих странствованиях в то переходное время попадал в зоны различных правительств. Ещё в гимназии он страдал неврастенией (с 15 до 17 лет). В 1916 году и в 1917 году дважды пользовался пятимесячным отпуском по неврастении, и, кроме того, долго лечился в лазарете. Короткое время служил в Запасно-пехотном полку. „Службу нёс плохо”, — лаконически заявил мне поэт.
Соматическое состояние довольно удовлетворительное — он дважды перенёс воспаление лёгких: в детстве и в возрасте 24-х лет. Потом страдал вегетоневрозом в форме бронхиальной астмы. Литературной деятельностью начал заниматься с 1910 года.
В сущности, В. Хлебников всегда выполнял свою программу, он “бродил и пел”, охваченный странными мечтаниями. По-видимому, самым важным делом в своей жизни он считал те мистические вычисления, которыми он занялся с 1905 года.
Он уверял, что существует особое, постоянное соотношение между выдающимися событиями истории: „между рождениями великих людей 365 умноженное на n, а для войн 317 умноженное на n”. Занятый “законами времени”, он следил за какими-то “точками времени” и “хорошими и плохими днями”.
Вячеслав Иванов высоко ценил Хлебникова как поэта, и сожалел об его увлечении вычислениями. Некоторые смотрели на них как на „математическую ахинею”, а иные находили “пророчества” в его вычислениях. Так, Радин в своей статье «Футуризм и безумие» вспоминает, что, по мнению некоторых, в сочинениях В. Хлебникова точно предсказано падение России в 1917 году. Дм. Петровский в своей «Повести о Хлебникове» упоминает о “предсказании”смерти Китченера.
Параллельно с Государством Пространства, он грезил о Государстве Времени. Для этого он основал общество 317. Ниже я привожу нигде не опубликованное его произведение, где эта идея получила свое яркое выражение: В моём разуме, — говорит он в нём, — восходишь ты, священное число 317, среди облаков, не верящих в него.
Среди жизни, напоминавшей грёзы наяву, Хлебников ухитрялся что-то делать и что-то писать. Это был для него, по выражению Блока, своего рода „всемирный запой”. Характерно для него ощущение несвободы своей личности, сомнения в реальности окружающего и ложное истолкование действительности в смысле трансформации внешнего мира и своей личности (Nerio Rajas). От животных исходят, по его мнению, различные, воздействующие на него силы. Он полагал, что в разных местах и в разные периоды жизни он имел какое-то особое, духовное отношение к этим локальным флюидам и к соответствующим местным историческим деятелям. В Ленинграде, например, ему казалось, что „он прикован к Петру Великому и Алексею Толстому”, в другом периоде жизни он чувствовал воздействие Локка и Ньютона.
По его ощущению, у него в такие периоды даже менялась его внешность. Он полагал, что прошёл „через ряд личностей”.
Словом, он страдал, как говорит один психоаналитик (R. Wälder), при проекции своего мышления — полным перенесением своих мыслей во внешний мир.
Отличаясь наклонностью к неожиданным обобщениям и к символизму — он придавал особое значение букве В. Все слова, начинающиеся с этой буквы, по его мнению, обозначают предметы, один конец которых прикреплён, а другой свободен.
Всё поведение В. Хлебникова было исполнено противоречий: он или сидел долгое время в своей любимом позе — поперёк кровати с согнутыми ногами и опустив голову на колени, или быстро двигался большими шагами по всей комнате, причём движения его были легки и угловаты. Он или оставался совершенно безразличным ко всему окружающему, застывшим в своей апатии, или внезапно входил во все мелочи жизни своих соседей по палате, и с ласковой простодушной улыбкой старался терпеливо им помочь. Иногда часами оставался в полной бездеятельности, а иногда часами, легко и без помарок, быстро покрывал своим бисерным почерком клочки бумаги, которые скоплялись вокруг него целыми грудами.
Вычурный и замкнутый, глубоко погружённый в себя, он ни в какой мере не был заражён надменностью в стиле “Odi profanum vulgus et arceo”, напротив, от него веяло искренней доброжелательностью, и все это инстинктивно чувствовали. Он пользовался безусловной симпатией всех больных и служащих.
И всё-таки, подобно Стриндбергу и Ван Гогу, он производил впечатление вечного странника, не связанного с окружающим миром, и как бы проходящим через него. Как будто он всегда слышал голос, который ему говорил:
Среди той массы уклонений от нормы, с которыми мы, психиатры, встречаемся, с чем же мы, в конце концов, имеем дело? Некоторые авторы предлагают нам различать три основные группы: процессы болезни, или психозы в полном смысле слова; патологические реакции или реактивные психозы (нарушения нервно-психического равновесия под влиянием боевой обстановки, стихийных бедствии и т.п. — очевидно временного характера) и, наконец, психопатии или аномальные вариации человеческого характера.
Gruhle (цит. по Кутанину) предлагает психотическое, или болезненное рассматривать, как выражение нового, для организма вредного воздействия или извне, или изнутри, как внедрение патологического процесса; или психопатическое, аномальное, как выражение известного предрасположения, или врождённого склада, сказавшегося на развитии личности.
Для меня не было сомнений, что в В. Хлебникове развёртываются нарушения нормы, так называемого шизофренического круга, в виде расщепления — дисгармонии нервно-психических процессов. За это говорило аффективное безразличие, отсутствие соответствия между аффектами и переживаниями (паратимия); альтернативность мышления: возможность сочетания двух противоположных понятий; ощущение несвободы мышления; отдельные бредовые идеи об изменении личности (деперсонализация); противоречивость и вычурность поведения; угловатость движений; склонность к стереотипным позам; иногда импульсивностъ поступков — вроде неудержимого стремления к бесцельным блужданиям. Однако всё это не выливалось в форму психоза с окончательным оскудением личности — у него дело не доходило до эмоциональной тупости, разорванности и однообразия мышления, до бессмысленного сопротивления ради сопротивления, до нелепых и агрессивных поступков. Всё ограничивалось врождённым уклонением от среднего уровня, которое приводило к некоторому внутреннему хаосу, но не лишенному богатого содержания.
Для меня было ясно, что передо мной психопат типа Dejeneré supericur.
К какому разряду надо было его отнести — к оригиналам, импульсивным людям (Bleuler) или астеническим психопатам (K. Schneider) — это имело мало практического значения. Понятно было то, что В. Хлебников никак не может быть отнесён к разряду “врагов общества”. После этого, как решён был вопрос Quid est, естественно вставал другой, чисто практический вопрос quid est faciendum.
При наличии нарушения психической нормы надо установить, общество ли надо защищать от этого субъекта, или наоборот, этого субъекта от коллектива.
„Клинический облик отдельных, выродившихся личностей, конечно, в высшей степени разнообразен, так как здесь встречаются всевозможные смеси патологических задатков со здоровыми, — говорит Kraepelin, — нередко даже выдающимися”.
Вот это наличие выдающихся задатков у талантливого Хлебникова ясно говорит о том, что защищать от него общество не приходится и, наоборот, своеобразие этой даровитой личности постулировало особый подход к нему со стороны коллектива, чтобы получить от него максимум пользы.
Вот почему в своём специальном заключении я не признал его годным к военной службе.
Я не буду останавливаться на вопросах своего клинического и экспериментально-психологического исследования, как имеющих слишком специальное значение. Я отмечу только не лишённое интереса явление, что при исследовании ассоциаций мне пришлось установить в среднем очень значительное замедление реакции — пять и три пятых секунды — и в то же время их высокое качество. Процент так называемых опосредственных [опосредованных? — В.М.] ассоциаций был довольно высок. Многие отличались большой оригинальностью, так например:
В процессе экспериментально-психологического исследования я для изучения способности фантазии дал своему испытуемому три темы: охота, лунный свет и карнавал. В результате у меня оказалось три оригинальных произведения крупного художника слова, хотя и отмеченных печатью болезненного творчества. На первую была написана оригинальная сказка о зайце. Вторая тема явилась поводом для странного произведения, отмеченного, так сказать, кабалистическими увлечениями поэта. Третья тема даже вызвала к жизни небольшую поэму ровно в 365 строк. Автор выполнил её со свойственной ему виртуозностью в версификации, и указывает на это в следующих строчках: Сколько тесных дней в году, стольких строчек стройным словом я изгнанниц поведу по путям судьбы суровой. В оригинале, которым хранится у меня, эта поэма так и называется «Карнавал», и заканчивается ценным для меня посвящением. Как оказалось впоследствии, она была напечатана в собрании сочинений поэта под заглавием «Русалка». Во всяком случае, литературоведу, изучающему творчество Хлебникова, вероятно, будет небезинтересным узнать, как возникло это произведение. Что касается двух других, о которых я упоминал выше, мне неизвестно, чтобы они были напечатаны, и я позволяю себе их привести полностью, как образец патологического творчества. У меня имеются ещё три произведения поэта «Горные чары», «Лесная тоска» и «Ангелы».
Когда заяц выбежал на поляну, он увидел старые знакомые кусты, незнакомый белый сугроб среди них и безусловно-загадочную чёрную палку, выходившую из сугроба. Заяц поднял лапку и наклонил ухо. Вдруг за сугробом блеснули глаза. Это не были заячьи глаза, когда они большими звёздами ужаса восходят над снегом. Чьи же — человечьи? Или они пришли сюда из страны великих зайцев, где зайцы охотятся за людьми, а люди робко по ночам выходят из своих нор, вызывая выстрелы неумолимых стрелков, пробираются на огороды, чтобы обглодать ветку осины или кочан капусты.
— Да, — подумал заяц, — это он, Великий Заяц, пришёл освободить своих родичей от оскорбительного ига человека. Что же, я исполню священные обряды нашей страны.
Заяц покрыл прыжками всю снеговую поляну, то изящно перекувыркиваясь в воздухе, то высоко подбрасывая свои ноги. В это время чёрная палка пошевелилась. Сугроб двинулся и сделал шаг вперёд. Страшные голубые глаза мелькнули над снегом.
— Ах, — подумал заяц, — это не великий освободитель, это человек. Испуг сковал его тело. Он сидел и дрожал своими членами, пока выстрел, брызгая кровью, не подбросил высоко его тело.
| Передвижная Выставка современного изобразительного искусства им. В.В. Каменского | ||
| карта сайта |  | главная страница |
| свидетельства | исследования | |
| сказания | устав | |
| Since 2004 Not for commerce vaccinate@yandex.ru | ||