литературной автобиографии «Я сам», в главке «Весёлый год», Маяковский писал: „Ездили Россией. Вечера. Лекции. Губернаторство настораживалось ‹...› Часто обрывались полицией на полуслове доклада”.Необходимость широкой пропаганды теории и практики нового течения была обусловлена бойкотом со стороны издателей, отказывавшихся печатать книги поэтов-футуристов.1
В декабре 1913 г. Маяковский, Давид Бурлюк и Василий Каменский предприняли турне по России.2
Тезисы:
Первый тезис лекции Маяковского («Квазимодо-критика») представляет собой сатирическое использование имени персонажа романа В. Гюго «Собор парижской богоматери». Однако Маяковский здесь имеет в виду главного героя другого романа того же автора — «Человек, который смеётся». Это подтверждается одним из газетных отчётов о данной лекции: „‹...› критика стала, по словам лектора, маской смеха” («Утро», Харьков, 1913, 16 декабря).
Лекцию «Кубизм и футуризм», посвящённую новейшим течениям в живописи Франции, Италии и России, Д. Бурлюк неоднократно читал на диспутах 1912–1913 гг. (с демонстрацией картин на экране):
Программа полемического доклада В. Каменского — «Смехачам наш ответ» — чрезвычайно близка к тезисам лекций Маяковского («Достижения футуризма»)4
Турне началось поездкой в Харьков. Выступление трёх поэтов-футуристов состоялось 14 декабря в Общественной библиотеке.
Среди многочисленных, преимущественно издевательских отчётов об этом вечере,6
Первым выступил В. Каменский:
Декларативная часть доклада В. Каменского совпадает с тезисами кубо-футуристических манифестов 1912–1913 гг.
Д. Бурлюк, выступавший вторым, посвятил свой доклад установлению связи кубизма и футуризма с предшествующей художественной культурой. По словам рецензента, „это был трактат по истории живописи, сопровождавшийся демонстрацией лучших живописных образцов от Рафаэля до футуристов при помощи волшебного фонаря”. Когда Д. Бурлюк приступил к демонстрированию своих картин, публика начала с чрезмерным шумом аплодировать. Но „лектор сразу водворил порядок, покрыв шум зычным призывом: Будем заниматься делом!”
Маяковский начал свой доклад полемикой с критиками русского кубо-футуризма:
Известный в дореволюционной России критик и пародист А. Измайлов
был одним из наиболее активных противников нового искусства с момента его возникновения.10
Бóльшая часть доклада Маяковского содержала в себе выпады, направленные против старшего поколения. Так, например, Маяковский продемонстрировал применение инерционных ритмико-синтаксических формул в стихах Валерия Брюсова, включив в середину его стихотворения четыре строки из поэмы Пушкина «Евгений Онегин».12
Привожу описание заключительной части доклада Маяковского: „Прочитав ряд стихотворений Бурлюка, Северянина. Каменского и своих и установив, что те же элементы были в стихах и прежних поэтов, он говорит, что могут спросить: если всё это было и раньше, то в чём же наша заслуга? И он отвечает: „И египтяне, гладя шерсть сухих чёрных кошек, умели извлекать электричество, но мы всё же не им приписываем честь открытия электричества...”14
В заключение состоялось отделение декламации. Все четверо декламировали стихотворения свои и своих отсутствующих товарищей ‹...› Заинтересованная публика задержала лекторов после лекции и в вестибюле, ведя с ними долгие и оживленные прения”.
Следующее выступление футуристов состоялось в Симферополе с участием Игоря Северянина.
Впоследствии Игорь Северянин вспоминал, что турне по Крыму было ему предложено его почитателем Вадимом Баяном (Сидоровым), бездарным поэтом, но весьма состоятельным жителем г. Симферополя. Игорь Северянин дал согласие „под условием выступления Маяковского, Бурлюка и Игнатьева”.15
Ещё в конце 1912 г. Игорь Северянин отошёл от возглавлявшейся им группы эго-футуристов и через год примкнул к “будетлянам”. В результате этого блока стихи бывшего лидера эго-футуристов были напечатаны в кубо-футуристических сборниках, вышедших в начале 1914 г. — «Молоко кобылиц» и «Рыкающий Парнас». Игорь Северянин даже подписал групповой манифест в сборнике «Рыкающий Парнас», направленный против всех враждебных кубо-футуризму группировок, не исключая петербургских и московских эго-футуристов.
По приезде в Симферополь Маяковский и Игорь Северянин присутствовали в Театре Таврического дворянства на встрече нового 1914 года. Когда Маяковский, явившийся в жёлтой чёрнополосой кофте, взошёл на трибуну, приветственные возгласы сменились криками „долой!” Зычный голос поэта удалось заглушить только громыханием оркестра, который спешно переместили на эстраду («Южные ведомости» и «Южное слово», Симферополь 1914, 3 января; «Крымский вестник», Севастополь 1914, 4 января).
1 января в газете «Южное слово» появился анонс об устраиваемом 7 января «Вечере эго-футуристов» (Игорь Северянин, Маяковский, Иван Игнатьев и Борис Богомолов). Маяковский вызвал в Симферополь Д. Бурлюка, находившегося в то время в Херсоне.16
22 декабря Д. Бурлюк прочёл в херсонской Городской аудитории лекцию «Футуризм в живописи», а на следующий день там же состоялись две лекции: Николая Бурлюка («Миф–сказка–слово») и Давида Бурлюка («Что такое футуризм»). Лекции иллюстрировались чтением футуристических произведений и показанными на экране картинами Владимира и Давида Бурлюков («Юг», Херсон 1913, 20, 22, 24 декабря).
Выступление Маяковского, Д. Бурлюка, Игоря Северянина и Вадима Баяна, “устроителя” вечера в Театре Таврического дворянства, состоялось 7 января: все билеты были распроданы («Южное слово», «Южные ведомости», Симферополь 1914, 5 и 9 января). На этом вечере, названном Маяковским «Олимпиадой футуризма», должен был читать доклад и глава петербургских эго-футуристов Иван Игнатьев («О вселенском футуризме»). Однако личные обстоятельства заставили его отказаться от поездки (вскоре он кончил жизнь самоубийством).
С чтением докладов выступили Д. Бурлюк и Маяковский («Футуризм в живописи» и «Футуризм в литературе»). Выступление завершилось «Олимпиадой». Сохранился автограф Маяковского — программа «Первой олимпиады российского футуризма» (с подзаголовком «Поведёт состязающихся Владимир Маяковский»):
По сообщению одной из газет, Маяковский читал свои стихи „с хлыстом в руке”. Д. Бурлюк прочёл и стихотворение отсутствовавшего И. Игнатьева («Южное слово», Симферополь 1914, 9 января).
9 января состоялся „поэзоконцерт” в Севастополе, в зале Общественного собрания («Свободное слово», Севастополь 1914, 11 января). По газетному сообщению, Маяковский „читал очень красиво и толково”, а многочисленная публика „была очень внимательна”.
В качестве образцов „вселенского футуризма” Д. Бурлюк прочёл заумные стихи Алексея Кручёных. Маяковский прочёл «О, рассмейтесь, смехачи!» Хлебникова. Наибольший успех имели “музыкальные стихи” Игоря Северянина.
Из Севастополя поэты отправились в Керчь. Накануне выступления они посетили Зимний театр, где была поставлена «Принцесса Грёза» Э. Ростана. Маяковский и Д. Бурлюк с футуристической разрисовкой на лицах сидели в ложе, возле которой толпилась публика («Южная почта», Керчь 1914, 14 января).
Вечер футуристов состоялся 13 января в Зимнем театре. В одном из газетных отчётов есть следующие подробности: „Немногочисленная публика (театр был более чем наполовину пуст), слушая футуристическую поэзию, всё время смеялась”, а Маяковскому, назвавшему „лучших русских критиков бараньими головами, шикала и свистала”.21
В Керчи между участниками турне произошел конфликт. Впоследствии Северянин объяснил ссору тем, что Маяковский и Бурлюк отказались выполнить его требование: выступать без эпатажного грима и в “обыкновенных костюмах”. Привожу отрывок из неопубликованных воспоминаний Игоря Северянина:
После разрыва бывший дождь эго-футуристов предпринял самостоятельную поездку по городам России.
В интервью с сотрудником одесской газеты Игорь Северянин дал чрезвычайно резкую оценку эпатажному эксцентризму и поэтической практике своих недавних союзников, заявив, что „между эго-футуристами и кубо-футуристами нет никаких точек соприкосновения”.22
13 января в Одессе, у подъезда Русского театра был повешен плакат с надписью: „Здесь обилечиваются на футуристов”. Обилечивала кассирша с позолоченным носом («Южная мысль» 1914, 14 января).
Через день в газете «Одесские новости» появилось сообщение о том, что на лекции футуристов „будет дежурить усиленный наряд полиции”.
Одесские выступления Маяковского, Д. Бурлюка и вновь присоединившегося к ним В. Каменского привлекли многочисленную аудиторию:
О первом вечере, состоявшем 16 января в Русском театре, вспоминал Василий Каменский:
К столу, за которым сидели поэты, был привязан зелёный воздушный шар.
Маяковский, выступавший в розовом смокинге, прочел «О, рассмейтесь, смехачи!» Хлебникова и ряд своих стихотворений: «Из улицы в улицу», «А вы могли бы?», «Несколько слов обо мне самом», «Ничего не понимают», «Адище города» и др. Кроме того, он читал вещи Северянина («Шампанский полонез», «Это было у моря» и др.), пародируя северянинскую манеру монотонного распевания стихов.24
Любопытно, что на одном из вечеров кубо-футуристов Маяковский заявил, что поэзы Игоря Северянина „надо петь, как шансонетки”. Маяковский продолжал читать с эстрады вещи Северянина и после конфликта с ним, так как считал его “стихи-шансонетки” типичными для “поэзии города” («Саратовский вестник» 1914, 21 марта).
Вместе с кубо-футуристами в одесском театре выступил критик П. Пильский, с которым В. Каменский познакомился ещё в 1908 г. В своем вступительном докладе («Футуризм и футуристы») Пильский попытался дать характеристику нового течения с „нефутуристической точки зрения” («Одесские новости» 1914, 12 января). Местные газеты стали упрекать П. Пильского в принадлежности к футуризму. В ответ на эти обвинения П. Пильский поместил в газете «Одесские новости» письмо в редакцию («Футурист ли я?»), где доказывал социальную обусловленность и закономерность футуристических экспериментов в искусстве:
19 января в Одессе состоялся второй вечер кубо-футуристов (в Русском театре). Каждый из участников произносил стихи на фоне ширмы-панно, разрисованной им самим («Одесские новости» 1914, 19 января). После выступления в Русском театре Д. Бурлюк “экспромтом” выступил в Литературно-артистическом кружке, где прочёл своё стихотворение «Незаконнорожденные». Построенное на сниженных образах и вульгарной лексике, оно вызвало бурный отклик у аудитории («Одесские новости» 1914, 20 января).
21 января кубо-футуристы приехали в Кишинёв, где „в течение дня служили предметом внимания публики на главной улице”. Вечером Маяковский, Д. Бурлюк и В. Каменский выступили с докладами и чтением стихов в Театре благородного собрания. Вступительное слово в защиту футуристов снова произнес П. Пильский.
По сообщению одной из местных газет, П. Пильский говорил „дельно, убедительно”, а выступлению Маяковского дана восторженная оценка: „яркий, внушительный мастер слова”, которого проводили „аплодисменты гулкие, долгие, яростные” («Бессарабская жизнь», Кишинев 1914, 22, 24, 25 января).
Следующее выступление состоялось 24 января в Николаеве, в театре Шеффера («Николаевская газета» 1914, 24 и 26 января):
В литературной автобиографии Маяковского отмечено, что в Николаеве кубо-футуристам было предложено „не касаться ни начальства, ни Пушкина”.
Среди многочисленных газетных откликов о докладах Маяковского в провинции наиболее точное изложение его речи мы находим в статье сотрудника Николаевской «Трудовой газеты» В. Нежданова, личного друга Д. Бурлюка, которого он назвал „одним из интереснейших и образованнейших людей в сфере искусства” («Трудовая газета», Николаев 1914, 26 января). Здесь переданы не только основные мысли Маяковского, агитатора за новое урбанистическое искусство, но и стилистические особенности его речи, богатой поэтическими гиперболами и эпитетами:
Мы ‹...› хотим дать теоретическое обоснование футуризма. Те, кто полагает, что им придется участвовать в скандале и работать руками, должны разочароваться: им придется работать мозгами... Поэзия футуризма — это поэзия города, современного города. Город обогатил наши переживания и впечатления новыми городскими элементами, которых не знали поэты прошлого. Весь современный культурный мир обращается в огромный исполинский город. Город заменяет природу и стихию. Город сам становится стихией, в недрах которой рождается новый городской человек. Телефоны, аэропланы, экспрессы, лифты, ротационные машины, тротуары, фабричные трубы, каменные громады домов, копоть и дым — вот элементы красоты в новой городской природе.25 января В. Каменский писал приятельнице своей и Маяковского — В.Ф. Шехтель: „Приветствую Вас из Николаева. Приехали из Одессы. Едем в Киев. И в Москву. Гастроли и успех надоели. Надо успокоиться. В комнате, где пишу, Маяковский рисует какого-то кретина. Хочется в Москву... хочется пойти к Щукину...”25
26 января поэты приехали в Киев, где в тот же вечер, в эпатажном гриме, посетили театр оперетты («Вечерняя газета», Киев 1914, 27 января).
Первое выступление в Киеве состоялось 28 января (во Втором городском театре). Три поэта выступали на фоне ярких футуристических декораций, а над эстрадой покачивалось повешенное к потолку пианино («Последние новости», Киев 1914, 29 января; «Киев» 1914, 30 января). Маяковский выступал в красной кофте.
Жёлтой прессе Киева принадлежат едва ли не самые развязные отзывы о выступлениях кубо-футуристов. Достаточно привести отрывок из отчёта, где Маяковскому, Д. Бурлюку и В. Каменскому дана такая характеристика: „У футуристов лица самых обыкновенных вырожденцев... И костюмы футуристов, — все эти красные пиджаки, — украдены у фокусников... И клейма на лицах заимствованы у типов уголовных”.26
На следующий день в киевских газетах появился анонс о второй и „последней стихобойне футуристов”, с лаконичными автохарактеристиками поэтов — строками из их стихотворений. „В. Каменский. Я! Танго с коровами. Вл. Маяковский. Я! На флейтах водосточных труб. Д. Бурлюк. Я! Доитель изнурённых жаб”.27
„Стихобойн”я состоялась 31 января, но, по сообщению газет, успеха не имела: „публики было очень мало”.
30 января Д. Бурлюк писал Н. Кульбину (в Петербург): „‹...› После 9 декабря не был в Москве ‹...› — теперь еду в Москву издавать 1-й № журнала — жду от вас материал” (О.р. Русского музея).
Издание «Первого журнала русских футуристов» было задумано Д. Бурлюком в начале того же 1914 г.28
В беседе с сотрудником «Одесских новостей», состоявшейся в день приезда кубо-футуристов в Одессу (15 января), В. Каменский кратко охарактеризовал установку редакции:
3 февраля Д. Бурлюк, Маяковский и В. Каменский вернулись в Москву.29
На 13 февраля была объявлена последняя (четвёртая) лекция главы итальянского футуризма.
Целью приезда Маринетти в Москву было установление дружественной связи с русскими футуристическими группировками.
Социологический анализ русского футуризма был затруднён некритическим смешением принципиально различных явлений: русского кубо-футуризма и итальянского футуризма. Социально-экономические основы возникновения итальянского футуризма с его воинствующей империалистической программой и прославлением технического прогресса могут быть определены совершенно точно. Итальянский футуризм сформировался как идеология технической интеллигенции, примыкавшей к крупной финансовой и промышленной буржуазии. Политической программой этих социальных слоёв было возрождение Италии в качестве империалистической державы.
Эстетическим кодексом их было создание достойного этой страны нового искусства, свободного от классических традиций и наиболее интенсивно выражающего ощущение современности. Именно этими установками объясняется яростный пафос манифестов Маринетти, бичевавшего Италию музеев и туристов и противопоставившего ей новую концепцию государственности, в которой легко различимы эмбрионы фашизма.
Достаточно привести несколько выдержек из Программы футуристической политики, опубликованной Маринетти в октябре 1913 г.:
Начиная с 1910 г. Маринетти был активнейшим пропагандистом идей итальянской экспансии. Он выступал с политическими докладами в Париже и Лондоне, призывая к борьбе с пангерманизмом, а накануне первой мировой войны совершил “агитационную” поездку в Россию.
Первые сведения об итальянском футуризме проникли в русскую печать уже в 1909 г.,32
С самого начала своей деятельности кубо-футуристы в многочисленных устных и печатных высказываниях настойчиво подчёркивали самостоятельность возникновения русского футуризма.34
В полемических целях ими была выдвинута фиктивная дата издания первого сборника русских “будетлян”, «Садок судей», вышедшего в апреле 1910 г. Так, например, в листовке «Пощёчина общественному вкусу» (1913), Д. Бурлюк писал: „В 1908 г. вышел «Садок судей». В нем гений — великий поэт современности Велимир Хлебников впервые выступил в печати”.
Фиктивную дату издания сборника «Садок судей» Д. Бурлюк приурочил ко времени литературного дебюта Хлебникова. Экспериментальная словотворческая вещь Хлебникова «Искушение грешника», типичная для его ранних новаторских тенденций, была напечатана на четыре месяца раньше, чем первый футуристический манифест Маринетти (журнал «Весна», СПб. 1908 № 9, октябрь).
Незадолго до приезда Маринетти, 11 ноября 1913 г., Маяковский прочёл в Москве доклад «Достижения футуризма», где в резкой форме отстаивал полную автономию русского футуризма.35
Привожу тезисы доклада Маяковского, отрицательно характеризующие иллюзионистскую систему итальянских футуристов и их агрессивные меры воздействия:
Тезис «Толстый роман. Звукоподражание» направлен против прокламированной Маринетти теории „беспроволочного воображения” и „слов на свободе” (март 1913). Практическим осуществлением этой теории является основанная на звукоподражаниях репортажная поэма Маринетти Zang-tumb-tumb (Assedio di Adrianopoli). Parole in libertà (Milano 1914).
Об этом выступлении Маяковского сообщил Маринетти его знакомец, московский литератор М. Осоргин, находившийся в Риме. В ответном письме к М. Осоргину Маринетти снова пытался хронологически обосновать преемственность русского футуризма от итальянского:
Характерно, что идеи Маринетти и итальянских футуристов не встретили сочувствия не только среди молодых русских новаторов, но и среди французских поэтов и художников-кубистов.
Французский кубизм возник в среде деклассированной богемы, в значительной своей части состоявшей из представителей разных национальностей, богемы — анархически непримиримой и демонстративно превозносившей аполитизм как основу своей идеологии.
Основным принципом кубизма было утверждение автономности искусства от других рядов культуры. Кубисты прокламировали право художника и поэта на изобретательство, на построение художественного произведения как замкнутого в себе индивидуального мира: „‹...› Пусть картина не копирует ничего, пусть она только утверждает себя, — писали живописцы Глэз и Меценжэ в своей теоретической работе «О кубизме». — Признаемся, однако, что некоторое напоминание существующих форм не должно быть изгнано окончательно, по крайней мере в настоящее время. Нельзя же сразу возносить искусство до полного исчезновения конкретности”.38
Эти тенденции перешли от живописи и на поэзию французских новаторов — Аполлинэра, Жакоба, Сандрара, Реверди, Кокто и др., которых принято называть поэтами-кубистами.
Футуризм в русской поэзии также развивался параллельно росту живописного кубизма.39
Лозунг автономности художественного творчества и враждебное отношение к академическим традициям в равной степени свойственны как французским кубистам (живописцам и поэтам), так и русским кубо-футуристам.
Близость идеологических установок французского кубизма и русского кубо-футуризма можно объяснить только общностью социальной основы этих течений.
Лидер итальянских футуристов был приглашён в Москву одним из русских делегатов общества «Les grandes conferénces» — Генрихом Тастевеном (бывшим сотрудником журнала «Золотое руно»).
В июне 1913 г. он встретился с Маринетти в Париже. О встречах с лидером итальянских футуристов Тастевен писал своему другу, писателю-символисту Георгию Чулкову:40
В письме к Г. Чулкову от 14 сентября 1913 г. Тастевен, снова совершивший поездку в Париж, сообщает, что он „заручился согласием” двух писателей — Лорана Тайада и Маринетти.
Чтобы подготовить московскую аудиторию к восприятию идей Маринетти, Г. Тастевен 13 декабря 1913 г. прочёл в «Художественном салоне» лекцию «Футуризм, как эстетика и мироотношение» («Раннее утро» 1913, 14 декабря). В конце января 1914 г. эта лекция вышла отдельным изданием: «Футуризм (на пути к новому символизму)».
Наиболее подробные сведения о поездке Маринетти в Россию даны в письме Г. Тастевена к Г. Чулкову, относящемся, по всей вероятности, к концу 1913 г.:
Маринетти „задержался на два дня в Милане” и 24 января (как было анонсировано) в Москву не приехал («Маринетти и футуризм», «Руль» 1914, 27 января).
Лидер левого крыла московских художников Михаил Ларионов воспользовался газетными анонсами для остроумнейшей мистификации. 24 января Ларионов дал сведения о приезде Маринетти сотруднику газеты «Голос Москвы» В. Маку. На следующий день в газете появилась заметка «Праздник футуристов». По сообщению Мака (т.е. Ларионова),
Доверчивый журналист был исключён из числа сотрудников газеты («Русское слово» 1914, 25 января), а мистификация Ларионова оказалась чрезвычайно правдоподобной.
Маринетти приехал в Москву 26 января 1914 г. Его приезд совпал с пятилетием со дня выхода первого футуристического манифеста («Голос Москвы» 1914, 26 января).
Главные представители московского кубо-футуризма отсутствовали: Маяковский, Д. Бурлюк и В. Каменский совершали свое турне, а Хлебников и А. Кручёных находились в Петербурге. Разумеется, ни Ларионов, ни его соратники на перрон Александровского вокзала не явились.
Лидера итальянских футуристов встретили делегаты общества «Les grandes conferénces» Г. Тастевен и А.Н. Толстой (неожиданно явивший себя апологетом футуризма),42
После кратких приветственных речей, произнесённых Г. Тастевеном и В. Шершеневичем, который вручил гостю свой перевод сборника итальянских футуристических манифестов, Маринетти сказал:43
В беседе с сотрудником «Московской газеты», состоявшейся в день приезда, Маринетти заявил:
Однако, все попытки Маринетти установить контакт с московским футуризмом оказались безуспешными.
Ещё накануне приезда Маринетти Ларионов обвинил его в измене принципам футуризма, „не знающего никаких определённых рамок, не носящего никакого сектантского характера”. Вместо “торжественной встречи” Ларионов предлагал устроить обструкцию:
Свой агрессивный монолог Ларионов дополнил следующими высказываниями:
Эти выпады, в которых было „фигурально выражено идейное отношение” Ларионова к Маринетти, вызвали протест со стороны одного из “встречавших”, В. Шершеневича: он обвинил художника в „явном некультурстве”. Кроме Шершеневича против устроителя выставок «Ослиный хвост »и «Мишень» неожиданно выступил его бывший соратник Казимир Малевич, заявивший, что „группа русских художников-футуристов с лучистом Ларионовым ничего общего не имеет и ограждет себя от такой главы”.44
Ларионов немедленно откликнулся («Новь» 1914, 29 января; см. также в «Московской газете» 1914, 27 января). Но, метко разоблачая псевдоноваторство Шершеневича, он с чисто полемическим пристрастием охарактеризовал Малевича, как художника, находящегося вне магистрали нового русского искусства:
Свои выступления в печати, направленные против Маринетти, Ларионов закончил следующим письмом, где сформулировал свой взгляд на “футуризм” Маринетти и “сочувствующих”:
Первая лекция Маринетти в Москве состоялась 27 января 1914 г. в большой аудитории Политехнического музея. Программа лекции «О футуризме» содержала в себе пять пунктов:
Маринетти появился на эстраде, сопровождаемый Г. Тастевеном и А.Н. Толстым («Раннее утро» 1914, 28 января). Тастевен представил гостя аудитории и прочёл приветствие.
Многочисленная аудитория, неоднократно проявлявшая самое нетерпимое отношение к выступлениям Маяковского и его литературных соратников, устроила Маринетти овацию.
Успех Маринетти был весьма сочувственно отмечен художественным критиком Я. Тугендхольдом, неоднократно выступавшим против кубо-футуристов:
Имея весьма туманное представление о взаимоотношениях русских новаторских группировок, Маринетти объяснил их разногласия распрями личного характера, препятствующими „идти сплочённо”.
Значительную часть своей лекции Маринетти посвятил главной проблеме итальянских художников-футуристов — „пластическому динамизму”. Между прочим, Маринетти яростно опровергал утверждение, что итальянские футуристы заимствовали идею пластического динамизма из кинематографа: „Мы стремимся изобразить предмет сразу во всех положениях, а не по моментам” («Голос Москвы» 1914, 28 января).
Здесь, не называя имени русского художника, Маринетти полемизирует с выпадами Ларионова:
После лекции Маринетти прочёл своё французское стихотворение — образец „футуристической корреспонденции с театра балканской войны”. Он декламировал с таким темпераментом, что внезапно „потерял голос”. Чтение было прервано. Маринетти покинул эстраду, сопровождаемый „долгими аплодисментами” (Р«аннее утро» 1914, 28 января).
Подробная характеристика Маринетти-оратора дана корреспондентом газеты «Речь» (30 января):
28 января Маринетти осматривал достопримечательности Москвы («Утро России» и «Новь» 1914, 29 января), посетил Кремль, 
где ему особенно понравилась древне-русская живопись (уже получившая восторженную оценку Матисса). Маринетти сказал, что, хотя он и футурист, но русская старина ему очень нравится.
Вечером состоялось его второе выступление, в малом зале Консерватории («Голос Москвы» 1914, 29 января). Вторая лекция, так же прочитанная на французском языке, была посвящена преимущественно изложению принципов „освобождённого слова”. Затем Маринетти прочёл „три отрывка”, демонстрирующие „слова на свободе”. Наибольший успех имело чтение «Train dуs soldats malades». Характеризуя произведения свои и своих литературных соратников, Маринетти сказал: „У футуристов нет рифмы ‹...› Наш лиризм — это стремительность слова, сила выражения, в которых и мы умеем дать нюансы “полутонов” ‹...›”.
После чтения стихов Маринетти перешёл к изложению идеологии итальянского футуризма и, в частности, к обоснованию тезиса „долой женщин”.
И на первом и на втором выступлениях Маринетти “воинствующие” московские футуристы отсутствовали («Голос Москвы» 1914, 29 января).
В своем втором докладе Маринетти снова заявил, что приехал в Москву для общения с ними, а не для того, „чтобы давать им урок” («Русское слово» 1914, 28 января).
По поводу предполагавшейся демонстрации московских „крайних левых” Маринетти заявил:
Мною обнаружен черновик неопубликованного письма Н. Гончаровой к Маринетти (на французском языке), в котором она объявляет итальянский футуризм „новым академизмом романтического характера”.
Сохранилась и неопубликованная запись Ларионова с аналогичными, но гораздо более резкими выпадами:
30 января в малом зале Консерватории состоялась третья лекция Маринетти, которая была анонсирована как „последняя”. Наиболее подробный и точный отчёт о третьем выступлении помещён в газете «Русское слово» (31 января):
На этот раз вождь итальянского футуризма ограничился чтением стихотворений и довольно коротенькой речью, представлявшей своего рода подстрочные примечания к его первым двум.В другом газетном отчёте отмечено, что Маринетти снова обратился к русским футуристам „с призывом присоединиться к нему, забыть свои личные счёты во имя общей идеи футуризма, связывающей всех людей будущего” («Раннее утро» 1914, 31 января).
На третьей лекции Маринетти присутствовал Михаил Ларионов и участники его группы («Новь» 1914, 31 января; «Голос Москвы», 1 февраля).
После лекции Маринетти посетил Литературно-художественный кружок, там же (в Обществе свободной эстетики) случайно оказался Ларионов. По просьбе Ларионова, их представили друг другу. Беседа началась „в крайне повышенном тоне”. Переводчик едва успевал переводить „горячие тирады” спорщиков. Но вскоре их столкновение приняло более мирный характер. Публика с большим интересом следила за словесным поединком футуристов.
На следующий день Маринетти уехал в Петербург.
Он предполагал по возвращении в Москву устроить собрание русских футуристов всех направлений, „с целью выяснения пунктов, в коих они расходятся с футуризмом итальянским, и выработки общей программы”.
1 февраля, сопровождаемый Г. Тастевеном, Маринетти приехал в столицу России, где был встречен Н. Кульбиным, принявшим активнейшее участие в устройстве его петербургских выступлений.
В 1909–1914 гг. Н. Кульбин читал лекции в Петербурге, в Москве и провинциальных городах, популяризируя западно-европейские художественные новации. Он был устроителем трёх петербургских выставок нового искусства 1908–1910 гг. и инициатором литературно-художественного сборника «Студия импрессионистов» (1910). И в выставках, и в сборнике Н. Кульбина принимали участие не только модернисты, но и будущие кубо-футуристы. На этом роль Н. Кульбина, как лидера “молодых”, кончается. После разрыва с ним молодые авангардисты Петербурга объединились в общество художников «Союз молодёжи» (1910).
Весной 1913 г., благодаря сотрудничеству с представителем левого крыла кубо-футуризма Алексеем Кручёных, Н. Кульбин как бы примкнул к группе кубо-футуристов. Совместно с Н. Кульбиным А. Кручёных выпустил декларативную листовку «Слово как таковое» (1913). С помощью и при участии Н. Кульбина им же были изданы и два сборника: «Взорваль» (1913) и «Тэ ли лэ» (1914). Дружеские личные отношения связывали Н. Кульбина с Д. Бурлюком, и с В. Каменским.
Кроме Н. Кульбина, на вокзал для встречи с Маринетти явилось „много петербургских футуристов” (в газетных сообщениях их имена отсутствуют).
По всей вероятности, на перроне присутствовали А. Кручёных, О. Розанова, Н. Бурлюк, М. Матюшин, Б. Лившиц, композитор А. Лурье, а также некоторые из участников уже распавшегося общества художников «Союз молодежи» и уже прекратившей свое существование поэтической группировки эго-футуристов («Биржевые ведомости», веч. вып., 1914, 31 января и 1 февраля).
Солидарность некоторых кубо-футуристов с Н. Кульбиным едва не привела к разрыву Хлебникова с его литературными соратниками.
К приезду “гостя” вождь “будетлян” издал листовку, в которой резко отмежевался от итальянского футуризма и прокламировал самостоятельность и своеобразие нового русского искусства:
В своём памфлете Хлебников разоблачает иных туземцев, т.е. Кульбина и его гостеприимных сторонников. Для заострения полемических выпадов Хлебников использовал образы “поэмы” Гоголя «Мёртвые души». Заключительная фраза листовки восходит к XI главе поэмы, где повествуется о таможенной деятельности Чичикова, способствовавшего контрабандному провозу кружев из-за границы: „‹...› читатель, без всякого сомнения, слышал так часто повторяемую историю об остроумном путешествии испанских баранов, которые, совершив переход через границу в двойных тулупчиках, пронесли под тулупчиками на миллион брабантских кружев”.
Листовка Хлебникова была подписана и Б. Лившицем: совместное выступление вождя “будетлян” с “западником” и пропагандистом французской поэтической культуры! Этот чрезвычайно странный союз объясняется главным образом отсутствием принципиальной позиции у Б. Лившица, случайного “попутчика” кубо-футуризма.
За месяц до приезда Маринетти, Б. Лившиц и другой “попутчик” и “западник”, композитор А. Лурье, подписали манифест художника Г. Якулова, который, кстати, не примыкал ни к одной из футуристических группировок.
В своем манифесте Г. Якулов противопоставлял “территориальному” искусству Западной Европы новое русское искусство, строящееся „на космических элементах”.
Не подлежит сомнению, что якуловский манифест «Мы и Запад», изданный в Петербурге 1 января 1914 г., получил полное одобрение Хлебникова. Отсюда его контакт с Б. Лившицем и вторая подпись на листовке, направленной против Маринетти.
1 февраля многочисленная публика, преимущественно молодёжь, заполнила большой концертный зал Калашниковской биржи, где состоялось выступление Маринетти. На вечере присутствовал Александр Блок.46
Итальянский гость был очевидцем столкновения Хлебникова с Н. Кульбиным. Когда вождь “будетлян” раздавал публике свою листовку, Н. Кульбин безуспешно пытался оказать ему противодействие. Между ними произошло чрезвычайно резкое объяснение. Хлебников пришел в ярость и, вызвав Н. Кульбина на дуэль, демонстративно покинул зал («Речь» и «День» 1914, 2 февраля; «Новь», 12 февраля).
На следующий день Хлебников прочёл в газете «Биржевые ведомости» (№ 13984) отчёт о лекции Маринетти, „с большим внешним блеском” изложившего основные эстетические принципы футуризма. В виде иллюстрации к речи Маринетти прочёл три стихотворения (два были посвящены эпизодам балканской войны), продемонстрировав „отличное звукоподражетельное умение”.
В том же газетном отчёте был полностью перепечатан и текст листовки Хлебникова со следующим издевательским “предисловием”: „Инцидентов, против ожидания, не было, кроме того, что два петербургских футуриста (из них один считается в своей среде чуть ли не “гением”) пустили по рукам (в печатном виде) следующую безвкусную и бездарную заметку”.
Газетный отчёт вызвал вторую, ещё более резкую отповедь Хлебникова. Сохранился черновик его письма, обращенного к „бездарному болтуну” Маринетти:
Успех Маринетти у столичных любителей западно-европейских “новинок” Хлебников с блистательным сарказмом уподобляет успеху грибоедовского „французика из Бордо” (монолог Чацкого, завершающий III действие комедии «Горе от ума»):
Шаржированный “портрет” Маринетти — овоща заставляет вспомнить гоголевские метафоры, выполняющие функцию сатирической оценки персонажей.
Так в союзе с Гоголем и Грибоедовым вождь русских “будетлян” бросил вызов надменному Западу.
Несмотря на то, что Маринетти энергично призывал к борьбе с пан-германизмом, Хлебников со свойственной ему исторической прозорливостью предсказал, что агрессивная политика приведёт Италию к союзу с Германией, а затем к поражению.
Черновик письма к Маринетти завершается заявлением Хлебникова о разрыве с литературными соратниками:
Наличие в этом перечне имени Лившица свидетельствует о том, что его поведение Хлебников признал изменническим.
Аналогичную запись Хлебников сделал на обложке каталога посмертной выставки Яна Ционглинского, открывшейся 1 февраля 1914 г.:
Эта запись оказалась вклеенной в рукописный сборник К. Чуковского, впоследствии снабдившего её следующим комментарием: „Чем был вызван его поступок, я до сих пор понять не могу”.49
По всей вероятности, Хлебников посетил выставку Ционглинского со своим другом Борисом Григорьевым 2 февраля 1914 г.
В августе-сентябре 1915 г., по просьбе составителя «Чукоккалы», Б. Григорьев “обогатил” сборник рисунком, изображающим сидящего Хлебникова, а заодно и “загадочной” записью об отречении Хлебникова от футуристов. Этой записью К. Чуковский, несомненно, был весьма заинтересован. Если бы он получил каталог от самого Хлебникова, то анти-маринеттианский “поступок” вождя будетлян был бы ему вполне понятен.
Отмечу ещё одну неточность в сборнике «Чукоккала». Портрет К. Чуковского, вопреки его предположению, безусловно, принадлежит не Б. Григорьеву, а Хлебникову, воспользовавшемуся своеобразно заостренным карандашом художника (“лопаткой”). Рисунок подписной, и Хлебниковым же указана фамилия изображенного лица, т.е. К. Чуковского.
После скандального столкновения с Хлебниковым на вечере в Калашниковской бирже Н. Кульбин и его друзья чествовали итальянского гостя в артистическом подвале «Бродячая собака» («День» 1914, 3 февраля). 2 февраля у Кульбина состоялся „дружеский ужин”, где в числе гостей был и Бенедикт Лившиц, подписавший известную листовку Хлебникова. Через двадцать лет сам Лившиц счёл нужным сознаться в своей “измене” вождю будетлян.50
Н. Кульбин принес в Калашниковскую биржу написанный им кубистический портрет Маринетти.
Однако, второе выступление Маринетти не имело такого успеха как первое и состоялось при „наполовину пустом зале” («Биржевые ведомости», веч. вып., 1914, 5 февраля).
На следующий день в московской газете «Новь» появилась декларация, подписанная группой кубо-футуристов:
Авторами “группового письма” оказались двое из подписавших: Д. Бурлюк и В. Каменский (об этом позднее сообщил Маяковский).
Не подлежит сомнению, что московская декларация была написана после того, как Д. Бурлюк и В. Каменский ознакомились с текстом листовки Хлебникова и с сообщениями о его столкновением с Н. Кульбиным, самовольно объявившим себя „главой русских футуристов”.
Находившиеся тогда в контакте с Н. Кульбиным Б. Лившиц, А. Кручёных, Н. Бурлюк, М. Матюшин своё участие в составлении „оскорбительного для Маринетти письма” опровергли («День» 1914, 13 февраля).
В Петербурге Маринетти задержался, чтобы ближе познакомиться с представителями русской литературы и футуристами. Он почти ежевечерне посещал «Бродячую собаку», где просиживал до утра, ведя беседы с петербургской “богемой” («Новь» 1914, 12 февраля).
9 февраля Маринетти вернулся в Москву. Поэтому он не мог присутствовать на объявленном на 11 февраля выступлении кубо-футуристов «Наш ответ Маринетти», с декларативно-полемическими докладами Бенедикта Лившица и композитора Артура Лурье: «Итальянский и русский футуризм в их взаимоотношении» и «Музыка итальянского футуризма».53
По всей вероятности Б. Лившиц выступил с “ответом Маринетти” под воздействием Хлебникова, порицавшего своего случайного “соавтора” за неустойчивое поведение.
На вечере председательствовал (вместо оказавшегося быть председателем известного лингвиста И. Бодуэн де Куртене) Н. Кульбин.
Перешедший в наступление Б. Лившиц объявил Маринетти „презентистом, находящимся всецело во власти сегодняшнего дня”, а его произведения — „бесформенным нагромождением аморфных слов, — вещами, лежащими за пределами искусства”.
По газетному сообщению, „горячий призыв сбросить с себя ярмо Европы (европейское искусство архаично и нового искусства в Европе нет и не может быть, так как последнее строится на космических элементах) пришёлся, по-видимому, по вкусу аудитории, которая наградила докладчика аплодисментами”.
Председатель диспута Н. Кульбин дал отрицательную оценку „односторонним” и „производящим тягостное впечатление” докладам Б. Лившица и А. Лурье (подвергнувшего резкой критике «Art des bruits» итальянских футуристов). Причиной неудачного, по его мнению, “ответа Маринетти”, Н. Кульбин считал отсутствие “дорогого гостя”.
На диспуте присутствовали представители итальянской “колонии” Петербурга, которые и должны были сообщить Маринетти о полемических высказываниях докладчиков («День» 1914, 13 февраля).
Вернувшись в Москву, Маринетти в тот же день посетил выставку произведений В. Серова. Маринетти не одобрил „формы исполнения”, но признал Серова „большим художником”. Наиболее высокую оценку получили поздние произведения Серова — «Похищение Европы» и декоративные мотивы, навеянные поездкой в Грецию и модернистической архаикой Бакста.
Вечером Маринетти посетил московский цирк, программу которого весьма одобрил. Он заявил, что считает цирк „предверием будущего театра” и наиболее интересным из существующих зрелищ.
Ночью, сопровождаемый московскими знакомыми, Маринетти отправился в знаменитую в то время «Комаровку», грязный подвал, переполненный пьяными “гостями”.
— В Неаполе и Милане есть такие же притоны, — сказал Маринетти, — но там веселее...
Интересуясь жизнью московского “дна”, он побывал и на Хитровом рынке («Новь» 1914, 12 февраля).
12 февраля Маринетти осматривал галлереи Щукина и Морозова. Тогда же он посетил выставку общества художников «Бубновый валет», где экспонировались произведения А. Лентулова, И. Машкова, Р. Фалька, П. Кончаловского, К. Малевича, А. Моргунова, А. Куприна, В. Рождественского, А. Мильмана, Н. Удальцовой, Л. Поповой, А. Экстер и др. Во второй половине февраля А. Лентулов писал своему другу Н. Кульбину: „‹...› Маринетти в бытность свою в Москве (обратно из Петербурга) был у нас на выставке и отметил мои вещи, как некто самобытное ‹...›” (Архив Русского музея).
Возвращение Маринетти в Москву совпало с отъездом Маяковского и Д. Бурлюка в Минск. Маяковский приехал в Минск 8 февраля. В тот же день он посетил редакцию «Минской газеты — копейки», а вечером присутствовал в местном театре, „обратив на себя внимание оригинальным костюмом”, рекламирующим предстоящее выступление («Минская газета — копейка» 1914, 9 февраля).
Доклады Маяковского и Д. Бурлюка состоялись 11 февраля в зале Купеческого собрания. В. Каменский был болен и поэтому не выступал («Минский голос» 1914, 12 февраля).
Минская пресса оказалась достаточно благожелательной к кубо-футуристам. Два сочувственных отзыва об их выступлении было помещено в одном номере газеты «Северо-западная жизнь» (1914, 13 февраля). Один из рецензентов писал:
После чтения докладов Маяковский и Д. Бурлюк прочли ряд стихотворений своих, а также Хлебникова, В. Каменского, А. Кручёных, Игоря Северянина, К. Большакова, Б. Лившица, В. Шершеневича.
Наибольшего внимания заслуживает статья «Революционеры», напечатанная в газете «Минский голос» (1914, 13 февраля). Автор этой статьи (Д. Бохан), обращаясь к историко-литературным аналогиям (выступление романтиков) пытался осмыслить тенденции и особенности русского кубо-футуризма:
Далее рецензент излагает речь Маяковского, провозгласившего автономию слова от внесловесных рядов, и заканчивает статью утверждением, что „будущее за футуристами”.
На следующий день Маяковский и Д. Бурлюк вернулись в Москву и выступили в качестве оппонентов на диспуте «Общество и молодежь (искусство, пластика, музыка, танго, театр, футуризм)» в аудитории Политехнического музея.
Участвовавший в диспуте бульварный беллетрист Марк Криницкий сравнил футуризм с „деревенским хулиганством”. Ответ Маяковского был бессловесным. Одетый в жёлтую кофту, поэт молча положил на стол хлыст, а Д. Бурлюк назвал М. Криницкого „дикарем, пищущим рассказы по пятачку за строку” («Русские ведомости», «Русское слово», «Раннее утро», «Московские ведомости», «Биржевые ведомости» — все №№ от 13 февраля 1914 г.).
Это вызвало грандиозный скандал. „Среди всеобщего смятения” председатель диспута объявил собрание закрытым.
13 февраля, в небольшой комнате Общества свободной эстетики состоялось последнее выступление Маринетти, в котором присутствовало 150 человек («Московская газета» 1914, 17 февраля). Маринетти прочёл доклад «О самых крайных исканиях футуризма в поэзии и живописи». Подробное описание вечера дано в «Московской газете»:
Среди присутствовавших: московские меценаты Носовы, Гиршманы, Манташев, художники Г. Якулов, М. Сарьян, С. Дымшиц-Толстая, второстепенные поэты-символисты С. Рубанович и С. Кречетов, “художественная” молодёжь, а также „скучающие дамы, энглизированные эстеты из банкирских контор и снобы, снобы, снобы”.
После выступления Маринетти Илья Зданевич прочёл на французском языке манифест, извещавший о том, что „группа московских футуристов расписывается в солидарности с Маринетти”. Маринетти пожал ему руку и заявил о своей солидарности с Ларионовым, Гончаровой и И. Зданевичем, которых признал „истинными футуристами” («Русское слово» и «Русские ведомости» 1914, 14 февраля).
Илья Зданевич выступил в качестве представителя группы Ларионова, неожиданно изменившего свое первоначальное отношение к Маринетти («Голос Москвы» 1914, 14 февраля). Однако церемония дружеского “рукопожатия”54
Последнее выступление Маринетти в Москве было самым бурным. Воспользовавшись „моментами затишья”, Маринетти выступил с критикой русского футуризма. Он заявил о своём отрицательном отношении к русским поэтам-футуристам, которые, в отличие от итальянских новаторов, либо „пессимистичны”, либо „романтичны”, либо „археологичны” («Русские ведомости» 1914, 14 февраля).
Первый выпад, вероятно, направлен против автора трагедии «Владимир Маяковский», второй выпад — против московской эго-футуристической группировки «Мезонин поэзии» (К. Большаков, Хрисанф, В. Шершеневич), третий выпад, несомненно, направлен против Велимира Хлебникова. Имея в виду Хлебникова и Кручёных, Маринетти назвал русский кубо-футуризм „соважизмом” («Московская газета» 1914, 17 февраля).
Обвинение в „эстетическом атавизме” объясняется полным незнакомством Маринетти с отношением Хлебникова к литературному времени: для Хлебникова характерно не возвращение к прошлому, а самое неожиданное переплетение разновременных моментов. Полемические выпады Маринетти, по всей вероятности, основаны на поверхностной и тенденциозной информации случайного и неверного союзника кубо-футуристов, В. Шершеневича. Это предположение вполне подтверждается рецензией В. Шершеневича на первый сборник стихов Маяковского (Я!), в которой Хлебников назван „воскресшим троглодитом”, а Кручёных „истеричным дикарём”.
Руководители Общества свободной эстетики приняли меры к тому, чтобы Маяковский и Д. Бурлюк не могли участвовать в прениях.
Желающим полемизировать с Маринетти было предположено говорить только на французском языке, что совершенно противоречило предварительному сообщению о последней лекции Маринетти: „прения будут вестись с помощью переводчика” («Новь» 1914, 6 февраля).
Маяковский и Д. Бурлюк заявили о необходимости соблюдать „равноправие языков”. Получив отказ, Маяковский сказал: „Требование вести диспут на французском языке — это публичное надевание намордника на русских футуристов! В Обществе свободной эстетики можно получать свободно только кушанья по карточке” («Голос Москвы» и «Русские ведомости» 1914, 14 февраля).
Выпад Маяковского вызвал „громкие протесты” и председатель диспута (известный меценат Гиршман) поспешил объявить заседание закрытым. В этот момент кто-то объявил, что в соседнем зале „критикуют футуристов”. Маяковский и Д. Бурлюк перешли в большой зал Литературно-художественного кружка, где критик Сергей Глаголь (Голоушев) читал доклад «Новейшие течения современной живописи». Подобно другим противникам кубо-футуризма, С. Глаголь сопоставлял произведения новаторов с рисунками психопатов и детей.
Первым выступил Д. Бурлюк (с разрисованным лицом). Его выступление было чрезвычайно эпатажным и вызвало бурное негодавание аудитории. Он сравнил русское дофутуристическое искусство с лоханью, „где плавают огрызки огурцов и арбузные корки” (тут он назвал ряд известных русских художников XIX–XX вв.).
Д. Бурлюка сменил на кафедре Маяковский (в красном смокинге). Вступительная часть его речи зафиксирована в газете «Раннее утро»:
Речь Маяковского была прервана неожиданным эпатажным выступлением Михаила Ларионова. Обращаясь к эстраде, Ларионов закричал: — Дурак в красном и дураки в чёрном.
После этого художник показал присутствующим “нос”, сделал в воздухе ногой антраша и засвистал.
Через день в газете «Новь» было помещено письмо Маяковского, К. Большакова и В. Шершеневича, где они отрицали „всякую преемственность от итало-футуристов” («Новь» 1914, 15 февраля).
17 февраля Маринетти уехал из России. В личной беседе Р. Якобсон сообщил, что накануне отъезда Маринетти в гостинице «Метрополь» состоялась прощальная встреча итальянского гостя с русскими футуристами.55
По сообщению газеты «Новь», на вокзал Александровской железной дороги явились „почти все представители искусства будущего”. К сожалению, ни в одной из московских газет не названы имена ни провожавших, ни отсутствовавших («Новь» и «Русское слово» 1914, 18 февраля).
Устроить собрание русских футуристов всех направлений „с целью выработки общей программы” Маринетти так и не удалось.
Встречи и столкновения с кубо-футуристами убедили его в том, что русский футуризм вырастает из совершенно особых социальных условий и что его теория и практика не совпадают с программой итальянцев.
Покидая Россию, Маринетти вынужден был признать, что у русских и итальянских футуристов общее — только кличка и борьба с культом прошлого.
В одной из бесед с Н. Кульбиным Маринетти заявил, что русские футуристы слишком отвлечённы в отличие от очень земных итальянских футуристов.56
Эти определения свидетельствуют о том, что он подметил тенденцию русских футуристов к абстрактным “самовитым” построениям.
„Очень земной” вождь итальянских футуристов отталкивал русских новаторов-богемцев своей “буржуазностью”. Характеристика Маринетти, сделанная И. Зданевичем, может быть дополнена разоблачительным сообщением Георгия Якулова (в письме к Н. Кульбину): „‹...› Несколько удивлён его отношением к русским художникам. Мне кажется, что ему следовало б нанести нам визит и познакомиться с живописью каждого, вместо усиленных посещений московской плутократии, чем он главным образом занимался” (О.р. Русского музея).
По возвращении в Рим Маринетти выступил с докладом, в котором объявил русских новаторов „лже-футуристами, искажающими истинный смысл великой религии обновления мира при помощи футуризма”.57
После отъезда Маринетти, вечером 17 февраля Маяковский и Д. Бурлюк участвовали в прениях по докладу А. Лепковской «Сказки и правда о женщине» (аудитория Политехнического музея):
Затем Маяковский, Д. Бурлюк и В. Каменский снова отправились в турне. 20 февраля состоялось весьма успешное выступление в Казани. В. Каменский вспоминал:
Из Казани Маяковский вернулся в Москву, а Д. Бурлюк отправился в Пензу, где уже появились анонсы об их выступлении.
23 февраля в московской прессе было оповещено об исключении Маяковского и Д. Бурлюка из Училища живописи. Это чрезвычайно усложнило переговоры Д. Бурлюка с пензенской администрацией.59
Вечер Маяковского и Д. Бурлюка в Пензе состоялся 3 марта (зал Соединённого собрания). В. Каменский не выступал. Полицией были приняты меры, чтобы поэты выступали без „маскарадных костюмов” и без футуристического грима («Пензенские ведомости» 1914, 2, 3, и 5 марта).
Сохранилось письмо Д. Бурлюка, посланное Н. Кульбину в день выступления в Пензе:
Из Пензы три соратника вернулись в Москву, где одновременно были изданы «Первый журнал русских футуристов» и трагедия «Владимир Маяковский».
2 и 4 марта кубо-футуристы предполагали выступить в городах Гродно и Белостоке. 21 февраля гродненский губернатор послал московскому градоначальнику запрос о политической благонадёжности футуристов. К ответу была приложена справка о Маяковском из Охранного отделения, и поэтому “поэзо-концерты” в Гродно и Белостоке не состоялись.61
8 марта состоялся вечер Д. Бурлюка и В. Каменского в Самаре (Маяковский не выступил).62
13 марта Д. Бурлюк и Маяковский приехали в Ростов-на-Дону («Южный Телеграф», Ростов-на-Дону 1914, 15 марта). Отсюда Д. Бурлюк 16 марта писал Б. Лившицу: „Последние лекции дают убыток. Пресса относится ужасно — замалчивает ‹...› Пришлось печатание поручить Шершеневичу и — мальчишеское самолюбие — 1–2 № журнала вышел вздор!”63
Ещё более резкую оценку “работа” В. Шершеневича получила в письме Д. Бурлюка, посланном на следующий день В. Каменскому: „‹...› сволочь-Шершеневич, ведь из моих стихов прямо окрошка сделана: назло. Вообще книга “сделана” неумело (если бы был я сам, она имела бы другой вид) и рисунков мало ‹...›” (ЦГАЛИ).
Вечер Маяковского и Д. Бурлюка, состоявшийся в Ростове-на-Дону 17 марта (в Большом Машонкинском театре), по словам фельетониста, „привлёк очень много публики и полиции”. Вместе с поэтами выступала в качестве танцовщицы Н. Эльснер (Н.В. Николаева, приятельница Н. Гончаровой, В. Хлебникова и Д. Бурлюка).64
Из Ростова-на-Дону Маяковский и Д. Бурлюк приехали в Саратов, где выступили 19 марта в „наполовину пустом” зале консерватории.65
В другой саратовской газете есть интересные подробности о лекции Д. Бурлюка:
24 марта поэты приехали в Тифлис и в тот же день совершили прогулку по Головинскому проспекту: Маяковский в жёлтой кофте, В. Каменский „в каком-то странном уборе на голове”, Д. Бурлюк с раскрашенным лицом. За ними неотступно шла толпа подростков, принявших их за цирковых актёров («Тифлисский листок» 1914, 27 марта). Выступление состоялось через два дня в Казённом театре.
Поэты „при поднятии занавеса” сидели за длинным столом. Посреди — Маяковский в жёлтой кофте, по одну сторону — Каменский в чёрном плаще с блестящими звездами, по другую — Бурлюк в розовом пиджаке. На столе перед Маяковским стоял колокол для водворения тишины и порядка.66
Об этом выступлении Маяковского Д. Бурлюк вспоминал в 1920 г.: „Когда весной 1914 г. мы ‹...› посетили Тифлис, я помню то удивление, кое было вызвано среди грузин приветственным словом, с каким Маяковский обратился на лекции к местному населению. Маяковский сказал его по-грузински”.67
29 марта 1914 г. три поэта выступили в Баку в театре братьев Маиловых («Баку», «Каспий» 1914, 25 марта).
Незадолго до их приезда лекцию о футуризме («Грядущий день и искусство будущего») прочёл в Баку Н. Кульбин («Баку» 1914, 11 марта).
Эпатажный грим футуристов и их театрализованное выступление описаны подробно в газетном отчёте, озаглавленном «Современные варвары»:
Выступлением в Баку турне кубо-футуристов окончилось.68
В течение 3 ½ месяцев они посетили 15 городов.69
Во время турне звучащее слово Маяковского имело наибольший социальный резонанс. Успех Маяковского в качестве пропагандиста теории и практики кубо-футуризма отмечен даже в издевательских фельетонах жёлтой прессы. Властный голос двадцатилетнего поэта побеждал шум „моря негодования”. Однако, это объясняется не только огромным ораторским талантом Маяковского, но и публицистической устремлённостью его “голосового” стиха и связанным с нею образом поэта-трибуна. Образ этот становится центральным уже в вещах 1913 г., непосредственно обращенных к аудитории («Владимир Маяковский», «Нате!», «Кофта фата», «А всё-таки» и др.).
1 См. в литературной автобиографии Маяковского (главка «Весёлый год»): „Издатели не брали нас ‹...› У меня не покупали ни одной строчки”.2 Турне было задумано в ноябре 1913 г.: см. в газ. «Наша копейка» (Вильно, 1913, 11 ноября). Анонс о вечерах футуристов помещён в харьковской газете «Южный край» 30 ноября 1913 г.3 Афиша.4 „1. Квазимодо-критика. 2. Газеты и журналы так милы в смехе. 3. Критика в хвосте поэзии. Образцы вульгарной критики. Корней Чуковский, Сергей Яблоновский, Валерий Брюсов и другие”.5 „Позорный столб российской критики... Сумятица и неразбериха критической поэзии, передержки, Чуковский, Философов, Измайлов, Львов-Рогачевский, Яблоновский и др. Либералы и кадеты от критики превращаются в крепостников, раз идёт речь о свободе искания в области литературы. Наша критика — охранители литературных традиций. Вопрос традиций, преемственности. Решение его есть вопрос о праве на существование нового искусства” (афиша). Эту лекцию Д. Бурлюк впервые прочёл в Петербурге 3 ноября 1913 г.6 См. напр. «Психопаты искусства» («Харьковские ведомости», 1913, 18 декабря).7 По свидетельству В. Каменского, это был художник Владимир Бурлюк (В. Каменский. Жизнь с Маяковским. Москва, 1940, с. 73). Сообщение В. Каменского я считаю ошибочным: в эстрадных выступлениях своих соратников В. Бурлюк никогда не участвовал.8 По сообщению С.Д. Долинского, жёлтая кофта была сшита по образцу кофты знакомого Маяковского, наездника Синегубкина.9 Ср. „железобетонную поэму” В. Каменского «Константинополь», в его сборнике «Танго с коровами» (М. 1914).10 См. его фельетон «Усмейные смехачи, или курам насмех» («Биржевые ведомости», веч. вып., 1910, 17 мая).11 «Биржевые ведомости», веч. вып., 1913, 25 января; «Биржевые ведомости», веч. вып., 1913, 3 декабря. Первая из этих статей — рецензия на сборник «Пощёчина общественному вкусу». А. Измайлов писал: „Вся книжка новых декадентов полна невероятными дикостями и намеренными вычурами ‹...› Вот, например, “стихи” Маяковского ‹...›”12 Ср. в статье Маяковского «Поэты на фугасах» (1914).13 Ср. в статье Маяковского «В.В. Хлебников» (1922).14 Ср. в статье Маяковского «Без белых флагов» (1914): „Это ‹...› творчество языка для завтрашних людей — наше новое нас оправдывающее. Нет нужды, если даже в этой задаче мы сблизимся с какой-нибудь мыслью старых. Ведь когда египтяне или греки гладили чёрных и сухих кошек, они тоже могли добыть электрическую искру, но не им возносим мы песню славы, а тем, кто блестящие глаза дал повешенным головам фонарей и силу тысячи рук влил в гудящие дуги трамваев”. См. также тезисы доклада Маяковского «Перчатка», прочитанного 13 октября 1913 г. Сведения В. Каменского о втором выступлении футуристов в Харькове и об их выступлении в Полтаве оказались недостоверными (Путь энтузиаста. М., 1931, с. 182; Жизнь с Маяковским. М., 1940. с. 77).15 Игорь Северянин. «Воспоминания о Маяковском», рукопись (Музей Маяковского). В конце 1913 г. был издан сборник стихов Вадима Баяна «Лирический поток» (СПб. 1914). Сборник „лирионетт” и „баркаролл” открывается лаконичным предисловием Северянина, весьма язвительно охарактеризовавшего “творчество” своего эпигона: „Изнеженная жеманность — главная особенность творчества Вадима Баяна ‹...› Его поэзия напоминает мне прыжок, сделанный на луне; подпрыгнешь на вершок, а прыжок аршинный”.16 5 января Д. Бурлюк писал из Екатеринослава В. Каменскому, находившемуся в Москве: „Еду в Симферополь (по приглашению Маяковского). Скоро буду в Москве. Высланы рисунки трагедии” (архив В. Каменского). Здесь Д. Бурлюк имеет в виду готовившуюся к изданию трагедию «Владимир Маяковский», иллюстрированную В. и Д. Бурлюками.17 Ср. строки 1–3 стихотворения «Кофта фата».18 Цитата из стихотворения Д. Бурлюка, напечатанного в сборнике «Садок судей» II (1913).19 Цитата из стихотворения Игоря Северянина «Фиолетовый транс» (сб. «Громокипящий кубок». М., 1913).20 Описание «Олимпиады футуризма» см. в автобиографическом романе в стихах Игоря Северянина «Колокола собора чувств» (Юрьев, 1925).21 «Крымский вестник», Севастополь 1914, 17 января, «Керченский курьер» и «Южная почта», Керчь, 15 января; «Петербургская газета», 18 января.22 «Одесский листок» 1914, 8 февраля; см. также «Одесские новости» 1914, 9 февраля. Поэзо-концерт Северянина в Одессе состоялся 7 февраля 1914 г. («Южная мысль», Одесса 1914, 2 февраля).23 В. Каменский. Юность Маяковского. Тифлис, 1931, с. 40–41.24 «Одесские новости» 1914, 17 и 18 января. См. также заметку в газ. «Одесский листок», где Маяковский назван „эфектным оратором, с темпераментом” (17 января).25 Письмо находится в моём распоряжении.26 «Киевская мысль» 1914, 29 и 30 января; «Киевлянин», 30 января. В тот же день в зале Киевского Коммерческого собрания критик А. Закржевский прочёл сочувственную лекцию «О футуризме», бóльшая часть которой была посвящена эгофутуристам («Киевлянин» 1914, 30 января). Свой первый доклад о футуризме А. Закржевский прочёл 17 декабря 1913 г. в Московском Литературно-художественном кружке. См. его книгу «Рыцари безумия (футуристы)», Киев 1914.27 «Последние новости», Киев 1914, 1 и 2 февраля. Через три недели после выступления “трёх”, 22 февраля в Киеве состоялось выступление А. Кручёных и Н. Кульбина, посвящённое „новым формам искусства”: первый прочёл доклад «О будетлянах», второй — лекцию «Грядущий день и искусство будущего» («Киевлянин» 1914, 21, 22, 25 февраля, 2 марта).28 См. заметку «Журнал футуристов» в газ. «Руль» 1914, 20 января и заметку «Футурист о себе» в газ. «Одесские новости» 1914, 16 января.29 В начале февраля Д. Бурлюк и Маяковский предполагали выступить в Екатеринославе, где 3 февраля состоялся поэзо-концерт Игоря Северянина. Однако местной администрацией вечер кубо-футуристов не был разрешён («Южная заря», Екатеринослав 1914, 5 февраля; «Голос юга», Елисаветград 1914, 7 февраля).30 Имеется в виду статья М. Матюшина «Футуризм в Петербурге», напечатанная в «Первом журнале русских футуристов».31 Копия письма Д. Бурлюка была мне предоставлена М. Матюшиным.32 Первый футуристический манифест Маринетти, опубликованный 20 февраля 1909 г , 8 марта того же года был помещён в петербургской газете «Вечер».33 См. сб. «Северянина Пролог. Эго-футуризм» (СПб., 1911). Первый эго-футуристический манифест, написанный И. Северяниным и К. Олимповым, вышел в январе 1912 г.: листовка «Скрижали Академии эго-поэзии (вселенский футуризм)». См. также статью Казанского (Ивана Игнатьева) «Первый год эго-футуризма» в альманахе «Орлы над пропастью» (СПб., 1912).34 В листовке «Доктрины интуитивной школы Вселенский эго-футуризм», изданной в сентябре 1912 г., Игорь Северянин писал: „Эго-футуризм не имеет ничего общего с футуризмом итало-французским ‹...›”35 См. отчет о докладе в газ. «Русские ведомости» (1913, 12 ноября), где указано, что Маяковский „оскорбился за российский футуризм, которому приписывается подражание Маринетти”.36 Ср. в декларативной статье А. Кручёных «Новые пути слова»: „‹...› В искусстве может быть несоглас (диссонанс), но не должно быть грубости, цинизма и нахальства (что проповедуют итальянские футуристы), ибо нельзя войну и драку смешивать с творчеством” (сб. «Трое», СПб. 1913, сентябрь).37 «Русские ведомости» 1913, 31 декабря. С М. Осоргиным Маринетти познакомился на Балканах (во время Балканской войны).38 А. Глэз – Ж. Меценжэ, О кубизме. Пер. Е. Низен под ред. М. Матюшина. СПб., 1913, с. 14.39 См. мою работу «Маяковский и живопись» в кн. «Поэтическая культура Маяковского», М., 1970, с. 9–49.40 Письма Г. Тастевена (1881–1915) к Г. Чулкову хранятся в о.р. ГБЛ. См. также Г. Чулков. Годы странствий. М., 1930, с. 182–193.41 Лекции “короля поэтов” Поля Фора в России состоялись: 12 марта 1914 г. — в Москве и 17 марта — в Петербурге.42 «Раннее утро» 1914, 27 и 28 января; «Русское слово» и «Новь» 28 января. — 10 февраля 1914 г. в «Московской газете» были напечатаны следующие высказывания А. Толстого о футуризме: „В футуризме я вижу чувствование жизни, ощущение радости бытия, поэтому за футуризмом я считаю огромную будущность. Истинные элементы футуризма я нахожу ясно выраженными в творчестве Маринетти, которое меня интересует. Футуризм — искусство будущего. Я провёл два вечера в беседе с Маринетти и нахожу, что выступление его в России сейчас своевременно, именно теперь, когда господствуют идеи застоя и пессимизма, когда мрак идеализации старины застилает нам радости непосредственного бытия. Ощущение бытия выражается в движении, а не застое. Я за истинное движение, а не призрачное, как у нас, — за оживление не только духа, но и тела. Я прошёл уже школу пессимизма, вижу в будущем торжество начал жизни и в этом смысле я — футурист”.43 «Московская газета» 1914, 27 января. К приезду лидера итальянских футуристов, кроме книги Г. Тастевена «Футуризм (на пути к новому символизму)», была издана книга Маринетти «Футуризм» (СПб.), в малоудовлетворительном переводе M. Энгельгардта. Любопытно, что эта книга была переведена на русский язык „по настоянию” Леонида Андреева («Раннее утро» 1914, 2 марта). См. также сборник «Манифесты итальянского футуризма» (перевод В. Шершеневича), М. 1914. См. заметку В.Ъ. (В. Шершеневич) в газ. «Новь» (1914, 5 апреля). Впоследствии в переводе В. Шершеневича были изданы две книги Маринетти: «Битва в Триполи» (два издания — 1915, 1916) и «Футурист Мафарка» (1916). В. Шершеневич понимал футуризм как пересадку на русскую почву теорий Маринетти.44 См. их письма в ред. газ. «Новь» (1914, 26, 28 и 30 января). В неизданных воспоминаниях Шершеневича, самовлюбленно озаглавленных «Великолепный очевидец» (1934), о Маринетти и русских кубо-футуристах даны полуфантастические сведения.45 См. письмо Г. Тастевена в редакцию газеты «Новь» (8 Февраля): „‹...› считаю необходимым во избежание дальнейших инсинуаций заявить определённо, что приезд Маринетти в Россию был решён во время моего последнего свидания с ним в Париже, где я передал ему приглашение от имени общества «Les grandes conferénces». Что же касается моего отношения к футуризму, то я считаю нужным ещё раз подтвердить то, что я неоднократно высказывал в печати. Признавая огромное значение за морально-культурной позицией футуризма, я в области эстетики слишком расхожусь с ним, чтобы иметь основание и право причислить себя к сторонникам этого течения”.46 «Записные книжки». М., 1965, с. 205.47 Раин (сербск. райетин) Здесь — раб: райя: христиане — подданные турецкого султана.48 Среди бумаг Хлебникова мною был обнаружен черновой отрывок ещё одной его декларации, направленной против Маринетти. В этой записи есть многозначительное упоминание о готических усах (à lа Вильгельм II) вождя итальянских футуристов.49 «Чукоккала». М., 1978, с. 128–133.50 Б. Лившиц. Полутораглазый стрелец. Л., 1933, с. 221.51 4 февраля 1914 г. в газете «Биржевые ведомости» была помещена статья Маринетти «Эстетика футуризма», будто бы специально написанная для данной газеты. Однако, как мне удалось установить, эта статья — монтаж, состоящий из двух манифестов Маринетти: «Рождение футуристской эстетики» и «Умноженный человек и царство машины».52 В манифесте сборника «Садок судей II» высказывания об итальянском футуризма отсутствуют.53 Тезисы доклада Б. Лившица: 1) Футуризм–канон и футуризм–регулятивный принцип. 2) Локальный характер итальянского футуризма. 3) Тяга на Восток. 4) Алкания Запада и наши достижения. Тезисы доклада А. Лурье: 1) «Art des bruits» итальянцев и их 15 “шумих”. 2) Истинный «Art des bruits», музыка интерференции, высший хроматизм — хромоакустика.54 Приветствуя Маринетти, Илья Зданевич сказал: „— Ваше присутствие поддержит нас в борьбе с этим стадом идиотов и дураков ‹...›” («Русское слово» 1914, 14 февраля).55 О личных беседах Маяковского и Д. Бурлюка с Маринетти мы не располагаем документальными сведениями. Сохранилось петербургское издание книги Маринетти «Футуризм» (1914) со следующим автографом: „А mon ami David Burliuk avec ma forte poignée de main futuriste. F.T. Marinetti” (ЦГАЛИ).56 См. статью Р. (Ромуальды) Бодуэн де Куртене «Галопом вперёд» (журн. «Вестник знания», СПб. 1914, № 5).57 См. корреспонденцию из Рима М. Первухина в газ. «Русское слово» (1914, 12 апреля) и его же статью в журн. «Современный мир» (1914, № 3, с. 173). По инициативе Маринетти, в апреле 1914 г. состоялось открытие «Межднародной футуристической выставки» (Esposizione libera futurista internazionale) в Риме, с участием художников Италии, России, Англии, Бельгии и США. Число русских участников выставки было крайне незначительным. Если не считать покинувшего родину ещё в 1908 г. Архипенко и находившейся в то время в Италии А. Экстер, в выставке приняли участие только Н. Кульбин и Ольга Розанова. См. каталог выставки Il contributo russo alle avanguardie plastiche (Milano, Roma) и мой обзор в журн. «Paragone» (1965, № 183).58 В. Каменский. Юность Маяковского. Тифлис, 1931, с. 50; «Камско-Волжская речь», Казань 1914, 22 февраля; «Город Казань» и «Казанский Телеграф» 1914, 23 февраля. Стоит отметить, что тогда же, 22 февраля 1914 г. в Киеве состоялся «Вечер нового искусства»: лекция Н. Кульбина «Грядущий день и искусство будущего» и доклад А. Кручёных «О будетлянах» («Киевлянин» 1914, 22 февраля; отрицательные отзывы — там же, 25 февраля и 2 марта).59 См. в статье Д. Бурлюка «Изничтожение футурного вкуса» («Новь» 1914, 1 марта).60 Подробных сведений о ссоре Маяковского с Н. Кульбиным не сохранилось. Не исключена возможность, что Маяковский был недоволен поведением Н. Кульбина на петербургском диспуте «Наш ответ Маринетти» (11 февраля 1914 г.): когда один из участников диспута, обвиняя публику в том, что она является источником скандалов на вечерах футуристов, процитировал строку из стихотворного памфлета Маяковского «Нате!» (ощетинит ножки стоглавая вошь) Н. Кульбин предложил оратору „осторожно выбирать выражения” («День» 1914, 13 февраля).61 «Волжское слово», Самара, 1914, 9 марта. Предполагавшееся в начале марта выступление кубо-футуристов в Житомире не состоялось. См. заметку в газ. «Жизнь Волыни» (Житомир 1914, 7 марта).62 «Голос Самары» 1914, 9 марта. В Самаре В. Каменский читал доклад «Аэропланы и поэзия футуристов»: „О влиянии технических изобретений на поэзию. Пробеги автомобилей и полёты аэропланов, сокращая землю, дают новое мироощущение. Новая красота. Умышленная клевета на футуристов критиков литературного хвоста. Невежественные толкования газет о наших выступлениях. Отсюда предубеждённое отношение большинства публики к исканиям футуристов. Причины непонимания задач искусства. Слово утешения к тем, кто свистит нам — вестникам будущего. Наши достижения в творчестве. Напрасные обвинения в скандалах, мы только — поэты” (афиша).63 В начале 30-х гг. письмо Д. Бурлюка хранилось у Б. Лившица.64 «Приазовский край», «Утро юга», Ростов-на-Дону 1914, 19 марта; «Ростовский на Дону листок» 1914, 20 марта. В письме Хлебникову (от 17 марта) Д. Бурлюк писал, что вечер в Ростове-на-Дону „дал 250 рублей убытку”.65 Маяковский и Д. Бурлюк предполагали выступить в Саратове ещё в феврале 1914 г. («Саратовский листок», 31 января).66 «Тифлисский листок» 1914, 30 марта; «Кавказ» 1914, 29 марта, где докладам и стихам футуристов дана отрицательная оценка. Тезисы В. Каменского повторяли тезисы его лекции «Смехачам наш ответ», но замена заглавия («Аэропланы и поэзия футуристов») вызвала прибавление вступительной части: „О влиянии технических изобретений на поэзию. Пробеги автомобилей и пролёты аэропланов, сокращая землю, дают новое мироощущение. Новая красота” (программа).67 Д. Бурлюк. Владимир Маяковский (журн. «Творчество», Владивосток, 1920, № 1, с. 11). В Книге о Евреинове (П. 1917), вспоминая о выступлении в Тифлисе, В. Каменский писал: Не странно ли было видеть ‹...› песнебойцев-ораторов, наряженных в яркоцветные одеяния и не постыдившихся разрисовать свои лица для идеи театрализации жизни, для убеждения нового понятия о красоте ‹...› Здесь мне хочется подчеркнуть несомненное влияние на современных поэтов, в смысле воплощения, театральной идеи Евреинова”(с. 40–41).68 Через две недели по завершении турне, 12 и 13 апреля Маяковский и К. Большаков выступали в Калуге («Калужский курьер» 1914, 17 апреля).69 Ср. в автобиографии Д. Бурлюка, где неточно указано, что кубо- футуристы выступали в 27 городах («Бурлюк пожимает руку Вульворт-Бильдингу», Нью-Йорк, 1914, с. 45). См. также в Книге о Евреинове В. Каменского (П., 1917): „Футуристы-песнебойцы ходили (турне с лекциями по России) по улицам более чем 20-ти городов ‹...›” (с. 40).| Персональная страница Н.И. Харджиева | ||
| карта сайта |  | главная страница |
| исследования | свидетельства | |
| сказания | устав | |
| Since 2004 Not for commerce vaccinate@yandex.ru | ||