Два некролога
28 июня в Крестцах, Новгородской губ., скончался поэт Велемир Хлебников, один из создателей русского футуризма. На гробу его, как сообщает хоронивший его художник Митурич, написано: Председатель земного шара Велемир Хлебников. Так уродливой гримасой увенчано это нелепо сложившееся недолговечное (род. 28 октября 1885 г.) земное поприще недюжинного человека. У него были поэтически способности, литературные знания и напряжённые запросы в области художественного создания. Но именно напряжённость и высота этих запросов, неразрешимых его силами, губили его. Он был ни тех несчастных новаторов, которые, придя и мир законченных форм, искренно и глубоко проникаются верой в мертвенность этих форм и чувствуют повелительную необходимость преодолеть их, но силы для этого самостоятельного преодоления не имеют. Устарелые формы творчества преодолеваются не критикой, не буйными словами, не эстетическим озорством, не «пощёчинами общественному вкусу» (сборник, связанный с именем Хлебникова), но созданием новых форм, а на такое создание у Хлебникова сил не оказалось. Он умел писать стихи неумелые, он умел сочинять слова, но сочинял слова ненужные. Не только литературным консерваторам ненужной оказалась его поэзия, не столько заумная, сколько неумная, надуманная, нарочито крикливая и, прежде всего, не поэтическая. В нём горел пафос новизны, он был чист и самоотвержен в своих исканиях, литературных и моральных, но от всех этих исканий остался лишь привлекательный образ вечного неудачника, полубезумного стихослагателя, несуразные попытки которого обновить русский стих и русскую речь будут отмечены в той научной история русской поэзии, которая сумеет быть не только историей плодоносных побед, но и историей плодотворных поражений.
В.В. Хлебников умер 28 июня в глуши Новгородской губернии, на руках станкового живописца П.В. Митурича, завещая ему своё творческое наследие.
Смерть Хлебникова столь же тиха была, как тиха была его подвижническая жизнь, как тих был его голос, когда читал он свои стихи.
Хлебниковские вещи разбросаны в многочисленных журналах, листовках и отдельных книжках. Кроме того, имеются многочисленные рукописи.
Нужно поэтому затратить много труда, чтобы составить хотя бы только полный перечень работ Хлебникова. Над этим работает Митурич, который надеется опубликовать в скором времени свой труд.
Последним печатным произведением Хлебникова был «Зангези». Первый выпуск задуманной им и лишь начатой грандиозной работы «Доски судьбы» Митурич подготовляет к печати.
Ввиду разбросанности произведений Хлебникова, а также разносторонности его творчества, трудно даже учесть все направления его мысли, к тому же нужно быть конгениальным ему, чтобы объяснить его всецело. Поэтому преодоление Хлебникова будет совершаться постепенно. Мы же пока делаем лишь слабую попытку дать общую характеристику творчества Хлебникова.
Хлебников погрузился в исследование чисел.
Они его сызмальства заворожили.
В послесловии к «Изборнику» (1907–1914 гг.) он пишет:
В стихотворении «Бой в лубке» (Центрофуга 2-я, 1916 г.) Хлебников снова касается числовой сущности, иначе числового остова или геометрического скелета вещей.
Геометрический скелет Хлебников обнаруживает в расположении городов:
Он полагает, что в самой основе существования народов лежит чертёж:
В том же диалоге «Учитель и ученик», из коего мы сейчас цитировали, улавливаем неотвязную думу о действии будущего на прошлое.
Хлебников с годами всё более и более погружается в исследование природы времени. Этому вопросу он посвящает «Время — мера мира» и многочисленные другие специальные статьи.
Нашей задачей не является анализ его формул и математических изысканий. В данный момент нас интересует поэтический подход к изучению времени, а также связь его учения о времени со словотворчеством и многоритмичностью стиха...
В «Северном Изборнике» (1917 г.) он сам о себе пишет: Хлебников утонул в болотах вычислений, и его насильственно спасали.
Во «Временнике 2-м» он говорит:
Рассуждая о числах, Хлебников переходит к их филологическому генезису.
Далее Хлебников останавливается на целом ряде других чисел.
В своей последней, пока не изданной вещи «Азбука неба» Хлебников пишет:
Хлебников верит, что когда мы осмелимся вылететь из курятников наук, то увидим один и тот же лик числа, мудрый, как правящий дух.
По мнению Хлебникова, признак глупости одинаково безумно сводить единое к веществу или духу.
В своей статье «Наша основа», помещённой в сборнике «Лирень» 1920 г., он пишет, не без самоуверенности:
Подобная уверенность в преодолении смерти сближает Хлебникова с противоположными ему в других отношениях Анри Бергсоном и автором «Философии общего дела» Н.Ф. Фёдоровым.
Вернёмся к числам. Раз всё дело в числах, то отчего бы, говорит Хлебников, не летать событиям по сводам этих чисел, резвясь и порхая, подобно младенцам с крыльями и трубами, для возвещения своей воли?
И вот, как бы в подтверждение этого, Хлебников иллюстрирует свою мысль фантастическими поэмами «Ка», «Дети Выдры» и др., которые являются художественным синтезом его математических изысканий.
В то время как Уэллс в своих фантастических вещах по рельсам — последнее слово техники — разъезжает во времени, нажимая попеременно рычаг Назад–Вперёд, Хлебников, азиатский дух, одновременно и в прошлом, и в будущем, и довлеет настоящему.
Нельзя про него сказать по Бергсону: опираться на прошлое, склоняться над будущим присуще живому существу.
Не похож он и на немецкого фантаста Гофмана, в котором в высшей мере преобладает genius loci немецкой Gemütlichkeit.
Попробуйте засадить Хлебникова в стекло, взорвал бы он гофманскую бутылку.
Хлебников — длительная беспрерывь взрыва шрапнели во всех направлениях, позади него бергсоновский эволюционизм, он претворил германское учение о прерывчатости.
Таково математическое понимание истории Хлебникова.
Такими словами начинает Хлебников свою знаменитую статью «Наша основа». Не знаменательно ли, что и число букв в алфавите 28.
Если б оказалось, что законы простых тел азбуки одинаковы для семьи языков, то для всей этой семьи народов можно было бы построить новый мировой язык — поезд с зеркалами слов Нью-Йорк — Москва, пишет далее Хлебников.
Приведённые выдержки в достаточной мере раскрывают нам исходный пункт словотворчества Хлебникова.
Не надо, однако, забывать, что слово имеет свою историю развития, и что новорожденное слово — голое или чистое слово, тогда как состарившееся — под одеждой, скрывающей сияющую суть первозданного слова.
Самовитое слово отрешается от призраков данной бытовой обстановки, говорит Хлебников.
Если бы нам удалось начисто освободить слова от позднейшей накипи, то мы обнаружили бы общий язык людей каменного века.
Поэт делает остроумную догадку, сопоставляя слова: человек живет на “белом свете” с его предельной скоростью 300.000 километров, и человек мечтает о “том свете” со скоростью бóльшей скорости света. В этой догадке сказался весь Хлебников. Благодаря ей, мы убеждаемся, что мудростью языка давно уже вскрыта световая природа мира, что иногда он может служить для решения отвлечённых задач (напр., измерение длины волн, добра и зла), что Мудрость языка шла впереди мудрости наук.
Эти мысли открывают простор для исследования природы языка с одной стороны, и для строительства слова — с другой.
Городская жизнь не представляет такого широкого поля для словотворчества.
Разве что какая-либо опечатка, рождённая несознанной волей наборщика, вдруг даёт смысл целой вещи.
Это является, по мнению Хлебникова, одним из видов соборного творчества.
Другим путём словотворчества является внутреннее склонение слов. Об этом своём открытии Хлебников говорит в цитированном нами не раз уже разговоре «Учитель и ученик».
Такова природа слова бѣг и Бог.
Также слова лѣс (дат. падеж) и лысый (род. п.), которые, по мысли Хлебникова, возникли через изменение направления простого слова ла склонением.
Такова же природа слов бык — бок, вѣс — высь и целого ряда других слов.
Третьим путём словотворчества является вставление предлогов внутрь слова: вклиненный предлог раскалывает слово и создаёт тем самым новое. Таковы слова ‘По + до + л’ и ‘ко + до + л’, представляющие собой редкий случай творчества языком себя.
Остановимся теперь на том громадном значении, которое приписывал Хлебников буквам, в особенности же начальным буквам слова.
Хлебников в своём словотворчестве берёт за основу азбуку, поэтому и утверждает прежде всего её. Для этой цели он производит анализ буквенных значений, преимущественно согласных, так как они более изучены, чем гласные.
Во «Временнике 1-м» этому вопросу посвящена небольшая статья «Перечень. Азбука ума» и «Второй язык».
В последней вещи «Зангези» Хлебников снова возвращается к этой своей основной мысли, и во многих Плоскостях «Зангези» играют и сочетаются удивительные значения букв.
Эта же вещь наиболее раскрывает математическую природу самовитого слова.
Отсюда ясен переход к заумному языку, который, как пишет Хлебников, исходит из двух предпосылок:
Каждый согласный звук есть не только звук, но имя, неделимое тело языка.
Возьмем, например, звук Ч, который есть оболочка. Поверхность, пустая внутри, налитая или обнимающая другой объём: череп, чаша, чара, чулок, чоботы, черевики, черепаха, чехол, чахотка.
Если окажется, говорит Хлебников, что Ч во всех языках имеет одно и то же значение, то решен вопрос о мировом языке, и таким образом заумный язык есть грядущий мировой язык в зародыше. Только он и может соединить людей. Умные языки уже разъединяют.
Основой для словотворчества является у Хлебникова коренное знание русского языка, а также любовное к нему и родине отношение.
Примером может служить известнейшее его стихотворение «Сопряжение корней. Времери смеющиеся» из книги «Творения 1906–1908 гг.» и целый ряд других произведений.
В статье «Слово как таковое», написанной А. Кручёных и В. Хлебниковым, авторы говорят:
Об этом смотрите также в статье «Новые пути слова» в книге «Трое».
Хлебников первый показал с очевидной ясностью, что слово — материал, и материал тончайший, имеющий обратную, формирующую нашу мысль, силу.
В «Песне Мирязя» мы имеем пример словотворчества, в котором особенно ярко выражена природа словообраза, иначе пространственного облика слова (см. «Пощёчина общественному вкусу» и «Молоко кобылиц»).
Вот почему Хлебников своим словесным творчеством дал богатый материал художникам-живописцам.
Да и сам Хлебников не лишён способности давать нам изумительнейшие зревы с временным сдвигом.
К числу таковых принадлежит изображение морского берега в поэмах «Ка» и «Дети Выдры» (вспомните картину берега в «Машине времени» Уэллса).
Грань суши, выявленная ничтожная полоска сути, об неё ударяются волны необозримой массы влаги Океана — не выявленного. И на этой песчаной отмели одновременно встречаются индивиды из различных пластов времени.
Хлебников, будучи также орнитологом, часто с любовью возвращается к теме «Мудрость в силке». Лесное и сельское зрево служат частым сюжетом его поэтических произведений. В «Сельской очарованности» («Стрелец» № 1, 1915 г.), в «В лесу. Словарь цветов» («Четыре птицы») и целом ряде «Лесных сцен», повсюду разбросанных, мастерски воспроизводится птичий гомон. Мы незаметно подошли к эстетической стороне произведений Хлебникова. Во всех своих произведениях Хлебников прежде всего поэт, а следовательно и художник.
Упорное же исследование природы времени и оперирование числами внесло в поэзию Хлебникова небывалую доселе свежесть. Многоритмовая текучесть стиха характерна в высшей степени для его поэзии.
Новалис несколько приоткрывает нам тайну действа поэта, поясняет нам словомиф (цитируем по прекрасному переводу Г. Петникова).
То же хочет сказать Хлебников: как кравчие, мы способны накормить одним стихотворением целый год в жизни Великого народа («Северный изборник»).
Чтобы, с другой стороны, оттенить нашу мысль, приведём Божидара:
Теперь, чтобы нас не обвинили в том, что мы превозносим форму в ущерб содержанию, сошлёмся на того же автора, одного из славных будетлян:
Несколько выше он говорит:
Изломчатая, нежданно текущая мерность стиха, в особенности в конце стишия, когда преображается он в красу концевую, необыкновенны у Хлебникова.
Например, в «Звучизме З» чеканна и отрывочна её природа:
Стихотворение «Смугла, черна дочь Храма» на всём протяжении перебивается стихом
В конце, сливаясь вместе, два эти разъединённые поначалу стихи дают необычайную силу подъёма, который внезапно переходит в покойной мерности концевой стих
Чтобы закончить о многоритмичности стиха, приведём ещё два примера из стихотворений, помещённых в «Московских мастерах».
Одно из них, осень нашу северную и пору охотничью так красно и полно изображающее, будто полотно художественное перед нами; два срединные его стиха ярко вылезают своей кажущейся невмерностью:
Концевые строфы другого, совсем отличного, но рядом стоящего, так и кажутся, что в говор простой перешли, на деле же в закономерности строгой с целым пребывают:
Вообще говоря, у Хлебникова
Из прозаических вещей мы не можем не упомянуть еще одну — «Зверинец», великолепно написанную, полную сарказма и юмора вещь.
Своей работой над словом Хлебников положил начало новой поэзии,
стал гранью!
Чтобы положить начало новой эры в русской Поэзии, надо было хорошо узнать тайники родного языка.
Не только узнать, но и полюбить и оценить великолепное наследие языка.
Мало того. Хлебников, выполнив эти два условия, выполнил и третье — его поэзия имеет глубокую связь с поэзией народной.
Здоровое, крепкое зерно народной песни разрослось в многоветвистое дерево хлебниковской поэзии. Недаром Хлебников так резко противопоставляет большинство русских писателей — народной песне, и спор между ними он сопоставляет со спором монаду славянскими богинями Весной и Мораной.
Недаром Хлебников говорит:
С ранних лет он интересуется славянством, увлекается Юрием Крижаничем, пламенным идеологом всеславянства, родоначальником русских славянофилов, с которыми роднит Хлебникова его самобытность. Вполне понятен поэтому взрыв его славянского самосознания в 1908 году, когда он вывесил на дверях Петербургского университета своё знаменитое письмо к славянам.
Скептическое отношение к западному уму сближает поэта не только со славянофилами, но и с Н.Ф. Фёдоровым. Подобно ему, Хлебников ополчается против Канта.
Хлебников твёрдо уверен в превосходстве человека материка:
Я знаю про ум материка, нисколько не похожий на ум островитян. Сын гордой Азии не мирится с полуостровным рассудком европейцев, пишет он в другом месте. Целый ряд его произведений имеет национальную окраску. Таковы: «Алфёрово», «Сельская дружба», «Война — смерть», «Смерть Паливоды» из поэмы «Дети Выдры», «Ночь в окопе» и др.
Бурлюкам был уже ясен „путь искусства через национализацию к космополитизму”.
Как после этого Д. Бурлюк мог назвать Хлебникова истинным отцом футуризма?
Хлебников — основоположник полка будетлянского, пуп, вокруг которого расположилось войско будетлянское.
Будетлянство же не есть футуризм; в то время как последний вовсе отрицает традицию, будетлянство есть новотворчество, вскормленное великолепными традициями русской древности.
| Передвижная Выставка современного изобразительного искусства им. В.В. Каменского | ||
| карта сайта | | главная страница |
| свидетельства | исследования | |
| сказания | устав | |
| Since 2004 Not for commerce vaccinate@yandex.ru | ||