Панова Л.Г.

Нумерологический проект Хлебникова
как феномен Серебряного века¹

1. Чертёжник истории и слов геометр

1.1. Нумерологический проект

Алгебра Хлебникова (1885–1922) — числа, формулы, уравнения и таблицы — стала его визитной карточкой с середины 1910-х годов. С 1920-х годов в программе хлебниковедческих штудий она прочно удерживает второе место² (первое — у словотворчества).

Традиционно в арифметике Хлебникова видят манифестацию его пророческого дара (вариант: дара учёного),³ с одной стороны, и самобытность его художественного мира, с другой. В настоящей статье предпринимается попытка пересмотреть оба эти положения в пользу третьего, интертекстуального. Математическое “хозяйство” Хлебникова, сосредоточенное в «Досках судьбы»⁴ и более ранних эссе, а также рассеянное по его поэзии, прозе, драматургии и переписке, — закономерный продукт Серебряного века. Принадлежность Хлебникова к этой традиции и драпируют одежды пророка.

Ревизию хлебниковской математики естественно будет начать c определения объёма этого понятия. Алгеброй оно не исчерпывается, ибо алгебра — лишь один из рычагов сложного механизма. Второй такой рычаг — геометрия, хлебниковедением практически не замеченная.⁵ Сам же механизм — назовем его нумерологическим проектом — восстанавливается в два этапа. Сначала алгебра и геометрия интегрируются в историософию (редко обсуждаемую⁶) и язык (тщательно и многосторонне описанный), а затем к полученной концептуальной конструкции подключаются жизнетворческие стратегии.⁷

Посмотрим теперь на этот механизм в действии. В руках недоучившегося математика,⁸ историософа-любителя и прирожденного словоиспытателя, каким был Хлебников, математика с её простейшими операциями оказалась ключом к ритму возникновения войн и их характеру, жизни народов и отдельного индивидуума, языкам вообще и русскому в частности — в общем, ко всему. Произведя соответствующие замеры, Хлебников суммировал данные в “законы” времени (правильнее: истории) и языка с далеко идущей целью: предугадать будущие войны и тем самым вырвать у судьбы мир и счастье для человечества. Нумерологическая деятельность осуществлялась Хлебниковым не только с позиций пророка, но и законодателя. В этом последнем качестве он учреждает две новые институции, направленные на объединение человечества: 317 Председателей Земного Шара и звездный язык, и подумывает о новом государственном устройстве в масштабах земли и космоса.

Таков нумерологический проект в целом. Обратимся теперь к его деталям.

1.2 Арифметическая историософия

1.2.1. Меры мира.  Алгебра Хлебникова покоится на двух родах чисел: одни — правители мира, другие — их подданные.

В правителях мира поначалу пребывало 365, традиционное сакральное число — количество дней в году. Из 365 путем вычитания 48 (по-видимому, количество недель в лунном календаре) получилось личное сакральное число Хлебникова, 317, кстати, образованное традиционными сакральными числами — единицей, тройкой и семеркой. 317 охватывало и количество Председателей Земного Шара и, до 1920 года, периоды между войнами. Экспериментировал Хлебников и с 28. Этим числом регулировались смена поколений и “звездная азбука”. В 1920 году Хлебников переключился на 2 и 3. В «Досках судьбы» им приданы следующие смыслы: 2, благое число, лежит в основе роста событий и маркирует свободу, а 3, негативное, — в основе противособытия. Эти смыслы подкрепляла “звездная азбука” — слова, начинающиеся с той же согласной: Трата и труд, и трение,/ Теките из озера три!/ Дело и дар — из озера два! («Трата и труд, и трение…», 1922).

365 и 317, а затем 2 и 3 проецировались на даты — второй род занимавших Хлебникова чисел. Такая арифметика должна была доказать закон качелей,⁹ или что через определенные промежутки всё повторяется: за событием следует противособытие, за завоеванием — отвоевание, за рождением человека — его великие деяния, за одним поколением — другое. Картина иногда усложнялась  колебательными волнами,  пробегавшими по промежуточным датам между событием и противособытием.

Объявляя, что пространственные законы окончательно найдены (и это при том, что физика как раз в эту эпоху радикально меняла свои спациальные позиции!), Хлебников позировал в роли открывателя окончательных временн`ых законов. Начало своей нумерологической деятельности он отсчитывал от Русско-японской войны — Цусимского сражения (14–15 мая 1905 г. по ст. ст.), — полагая, что так он сможет оправдать большие потери русской стороны.¹⁰ Свою арифметическую деятельность Хлебников формулировал в военных терминах, как войну за время и осаду времени, а законодательную, по объединению человечества, — в государственных: Государство Времени, Король Времени, Союз 317 и Председатель Земного Шара.

1.2.2. Примеры .¹¹ Диалог «Учитель и ученик» (1912) прославился тем, что сформулированное в нем “предсказание” о  падении государства  сбылось.¹² Ученик, излагающий свое открытие, обставляет его магическими обстоятельствами: в день Ивана Купала я нашел свой папоротник — правило падения государств. К этому правилу ведет уравнение с 365, по которому если в 534 году было покорено царство Вандалов, то не следует ли ждать в 1917 году падения государства? В 1917 году произошла русская революция. Правда, большой вопрос, равняется ли она падению государства или всего лишь изменению государственного устройства.

В «Битвах 1915–1917 г.г.» (п. 1915) — первом нумерологическом эссе — общие рассуждения о повторяемости морских (!) войн через 317-летние промежутки иллюстрируются Русско-японской войной. Как если бы одной теоретической посылки было недостаточно, на осаду Порт-Артура спроецированы также очертания Сибири и этапы ее покорения, в развитие идеи о том, что пространство влияет на время. Ср.

Далее сравниваются походы в Сибирь и морские бои осады Порт-Артура [Хлебников 1915: 12]:

Далее следует закон поколений, чья мера — 28:

В заключение «Битв…» делается вывод: поворотные события истории управляются не слепым роком, но числами.

«Предложения» (‹1915–1916›) в прескриптивной форме переводят существование всего человечества на новую меру времени — 365:

Манифест «Труба марсиан» (1916) учреждает новое государство — времени, поверх пространственных границ, для объединения творцов одного возраста:

     Изобретатели в полном сознании своей особой породы ‹...› отделяются от приобретателей в независимое государство времени ‹...› и ставят между собой и ими железные прутья. Будущее решит, кто очути‹т›ся в зверинце.¹³

В эссе «Время — мера мира» (п. 1916) Хлебников исходит из того, что происхождение 48 остается темным, и вместо 365 ± 48ⁿ берет его частный случай, 317.¹⁴ Здесь в арифметические формулы перелагаются не только судьбы народов, но и колебательные волнения души через 317 дней Марии Башкирцевой и Пушкина, чем и демонстрируется универсальность 317.

Последний извод хлебниковской алгебры — «Доски судьбы» (п. 1922). Хотя логики и связности здесь больше, мифотворчество в очередной раз побеждает. Ему придан вид противоборства Запада и Востока, с одной стороны, и свободы-несвободы, с другой. Счет же теперь ведется на 2 и 3:

Перед нумерологической миссией порой меркла даже и поэтическая. В письме сестре Вере от 2 января 1920 года Хлебников признается: Я забыл мир созвучий; их я как хворост принес в жертву костру чисел.¹⁵

1.2.3. Выводы.  Не будучи математиком или историком, в формулах из «Битв 1915–1917 г.г.», «Досок судьбы» и других работ я могу обсуждать лишь мотивировки, соединяющие событие с противособытием. В «Битвах…» ряд поколений с Каченовским, Тютчевым и Блаватской (см. § 1.2.2) распадется, если указать на отсутствие общего знаменателя. Неверие Каченовского лежит в области научных данных: он сомневается в подлинности древнерусских произведений. Вера Тютчева — вера в другом значении, — переносит нас в будущее, поскольку геополитическая судьба России может и не состояться. Вера же Блаватской — вера в третьем, религиозном, значении (которая только одна и может градуироваться, т.е. быть пылкой), — вообще относится к теософии.

Столь же шаткие основания объединяют события и противособытия в «Досках судьбы»:

24/VIII–410. Аларих разграбил Рим, столицу запада. Волна востока, хлынувшая на запад.	311+311	26/VIII–1380. Куликовская битва; ею поставлена плотина народам востока, достигнут отпор востоку.
2/VII–451. Разгром Атиллы, отпор востоку.	312–27	26/II–1905. Битва при Мукдене, отпор западу.16

Здесь недоверие вызывает уже деление на Восток и Запад. Почему Рим, традиционный символ Запада, и Россия, полувосток-полузапад, одновременно идут по ведомству Запада? И почему Аларих I (вестготы) и Мукден (Манчьжурия) представляют Восток? Наконец, почему волна Востока 410 года соответствует волне Запада не 451, а 1380 года?

Что ж, приходится признать, что в тисках такой арифметики смысл истории перекраивается. Это насилие освящено воинственной метафорикой: осадой времени и войной за время. Весьма симптоматично, что к Хлебникову возводят “новую хронологию” математика А.Т. Фоменко,¹⁷ недавно заклейменную профессиональными историками и лингвистиками как псевдоисторию для плохо образованного потребителя.¹⁸

Все сказанное не имеет своей целью умалить художественного творчества Хлебникова на те же арифметические темы. Там как раз критерии истинности и логики отступают на задний план, а нумерология предстает во всей своей мифопоэтической красоте, ср. «Ка» (1915):

1.3. Геометрическая лингвистика

1.3.1. Меры слова.  Лингвистические воззрения Хлебникова во многом повторяют историософские. И вообще, осада слова, судя по эссе «Время — мера мира», начиналась как раз с алгебраических измерений. Предвкушая замену слов числами, Хлебников заранее ставит себя в один ряд с Пифагором, мудрецами платоновских диалогов — Протагором и Горгием и Новалисом.¹⁹ Создает он себе и генеалогию, восходящую, в частности, к Аменофису [Аменхотепу] IV и Пифагору, которым приписывает собственную idée fixe:

На практике же Хлебников стал поверять слова не алгеброй, но геометрией, удержав от первой иерархический принцип: один элемент повелевает другими. Такая роль отводится согласному, открывающему слово:

     В первой согласной мы видим носителя судьбы ‹...› Этот волевой знак иногда общ у разных имен: Англия и Альбион, Иберия, Испания²⁰ ‹...› Слово имеет тройственную природу: слуха, ума и пути для рока.
‹Неизданная статья›,
ХСС III: 188

Универсальных потайных смыслов, закрепленных за начальным согласным, два: геометрический и, так сказать, символический. Формулируя первый, Хлебников оперирует точкой, прямой, кругом, плоскостью, объёмом, телом, оболочкой, а также разными видами движения, ср. «Художники мира!» (1919):

Мне Вэ кажется в виде круга и точки в нем: ‹...›

Зэ — вроде упавшего К, зеркало и луч:
Л — круговая площадь и черта оси:

Ч — в виде чаши:
ЭС — пучок прямых:

Второму же соответствуют слова, начинающиеся с той же согласной и передающие символические ценности, ср. любовь, могу, сияние, зрение.²¹

1.3.2. Звездная азбука и звездный язык.  «Слово о Эль» (1920) — самый известный образец лингво-геометрического дискурса Хлебникова. Здесь начальное л/ л’ дешифруется через точку, прямую, плоскость и движение, с одной стороны, и через ‘любовь’, — с другой:

Если «Слово о Эль» отвечает провидческой ипостаси Хлебникова, то сверхповесть «Зангези» (1920–1922) — ещё и номотетической.²² Здесь семантические «реконструкции» начального м/ м’ — через объём, части, движение, с одной стороны, и ‘могу’, с другой, — сменяются сериями неологизмов, выстроенных по этим схемам:

Словотворчеством путеец языка решал и практические задачи — заполнить имеющиеся в языке лакуны, что нашло поддержку в деятельности современного номотета Михаила Эпштейна.²³

Согласные, облеченные геометрическими смыслами, составили “звездную” азбуку. Уверившись в том, что она лежит в основе русского языка, и распространив ее на все остальные языки, Хлебников в «Нашей основе» (1919) законодательным актом провозгласил свой универсальный искусственный язык — звездный, или заумный:²⁴

Песни звездного языка зазвучали несколько позже в «Зангези»:

1.3.3. Выводы.  Диагноз такой лингвистике поставил Г.О. Винокур в докладе 1945 года:

Добавлю, что предложенные Хлебниковым серии Эль- и Ч-слов к общему геометрическому знаменателю никакими лингвистическими операциями не свести. Далее, в тисках его теории фонетический, морфологический и семантический облик русского языка перекраивается. Ещё один акт лингвистического насилия — звездный язык. Привязанный к универсальным (или кажущимся таковыми) смыслам, он примитивен, не годится для выражения мыслей и, что курьезнее всего, опирается на русскую фонетику и азбуку — чего стоит одно только ч, отсутствующее в целом ряде языков!

1.4. Системность

Отдельный вопрос — имел ли в виду Хлебников, объявлявший починку мозгов человечества своей первостепенной задачей, перестроиться на философский лад и свести алгебру и геометрию в законченную систему? Да, если исходить из «Нашей основы» и «Зангези» с такого рода попытками, а также из установки Хлебникова на универсальность чисел для существования космоса. И нет, если принять во внимание мышление Хлебникова — детское и примитивное,²⁵ мифопоэтическое и легко сбивающееся с одного предмета на другой. Системности противоречит и риторика Хлебникова, рассчитанная на декларации и пророческие озарения, но не на интеллектуальные построения. И уж совсем не согласуется с ней самообраз Хлебникова — юродивого-прозорливца, а не кабинетного учёного.

1.5. Хлебников-нумеролог в литературных зеркалах

Хорошо известно, что Хлебникова в роли нумеролога запечатлела мемуаристика, о которой ещё пойдет речь. Хуже освещен другой вопрос: как Хлебников отразился в зеркалах русской литературы. Приведу два примера, ранее не обсуждавшиеся.

1.5.1. Портрет работы Кузмина.  Михаил Кузмин славился умением подмечать в своих знакомых несоответствие желаемого с реальным, а также позы и претензии. Его проза — это целая галерея современников, выписанных именно с таких позиций. В одном из портретов узнается Хлебников, в прошлом — ученик Кузмина:

Здесь обнажен принцип, которым руководствовался Хлебников, составляя уравнения души Пушкина, Гоголя и Марии Башкирцевой и историософские формулы.

1.5.2. В диалоге с Мандельштамом.  Совсем иначе отпечатался образ Хлебникова-нумеролога на одном из восьмистиший Осипа Мандельштама 1933 года:

От Хлебникова здесь и геометрия, и эль-созвучия (причем не только в начальной позиции и без «звездных» смыслов), и невнятные поэтические лепетания, образующие во II строфе звуковую волну П/Б — О/Е — Т. Это — реакция Осипа Мандельштам на один из монологов Зангези, alter ego Хлебникова, в котором уже были и ветер (в него преображается говорящий), и пески, и раздвоение говорящего на два голоса, и диалог между “я” и “ты”:

Поэт-иудей, вступивший в разговор с умершим поэтом-чертёжником, геометром и ветром, выстраивает стихотворение по своим правилам, предпочитая пространственное развертывание математики хлебниковскому временнóму,²⁶ с одной стороны, и предоставляя слово умершему собеседнику (во II-й строфе), с другой. Пусть этот диалог послужит продолжением работы В.П. Григорьева по выявлению хлебниковского слоя в поэзии Мандельштама.²⁷

Герметичное восьмистишие Мандельштама явно понижает герметизм Хлебникова. Однако, если реплика Зангези проясняется на фоне своего источника — «Так говорил Заратустра» Ницше (о чем см. § 2.7.2), — то мандельштамовское стихотворение даже и при обнаруженных подтекстах²⁸ остается загадочным.

2. Предшественники

2.1. Проблема авторства

Хлебников преподносил свою нумерологию как прозрение, с безукоризненным артистизмом позируя в качестве Короля Времени, или пророка-учёного, которому открыто больше, чем простым смертным. В результате в оригинальность его доктрины уверовало не только его ближайшее окружение, но и хлебниковедение. Деконструировать и сам этот жизнетворческий миф, и сложившийся вокруг него культ Хлебникова, позволит интертекстуальный анализ.

Перифразируя слова Осипа Мандельштама о поэзии своего поколения,²⁹ можно сказать, что нумерологический проект Хлебникова не свалился с неба, а был предсказан русским символизмом, взявшим у Запада напрокат культ чисел и геометрических фигур и поставившим его на службу жизнетворчеству. На этот тезис легко возразить: но где же улики символистских влияний — ссылки на авторитеты или их цитирование? А без них нумерология Хлебникова и будет тем, за что он ее выдает.

Конкретных отпечатков влияний, действительно, ничтожно мало, но по иной причине. Зачатый в символистской среде, нумерологический проект рождался в авангардной, с прямо противоположными — откровенно ницшеанскими — установками. Традиция нужна не затем чтобы в ней работать, а чтобы демонстративно порвать с ней; авторитеты — чтобы сбросить их с пьедестала и занять их место; а чужие идеи — чтобы положить их в основание своей программы. Такая стратегия превозносится в «! Будетлянский» (‹1914›):

     На наш звонок 1913 год дал земному шару новую породу людей: храбрых будетлян.
     Отцы (Брюсов, Бальмонтик, Мережковский и др.) нам подали блюдо второй Цусимы, держа полотенце через плечо.
     Ма-а-до-е поколение небрежным пинком ноги разбило кушанье ‹...›
     Оно попросило в звонок мяс свежих ‹...›
     Сущность Брю-Баль-Мереж: они просили о пощаде ожидаемого победителя, предвидя разгром с востока, загодя молили кривобрового самурая: „Оставь мне жизнь…”
     В нас же каждая строчка дышит победой и вызовом ‹...›

А с неба смотрится какая-то дрянь,
Величественно, как Лев Толстой. ³⁰ ‹...›

     Все свободы для нас слились в одну основную: ‹...› от ‹...› г.г. ранее живших.
ХСС III: 193–195

На поверку оказывается, что в этом манифесте названы не только литературные “отцы” нумерологии Хлебникова, т. е. символисты, но и его “дед” — Лев Толстой. От них-то и происходит освобождение.

2.2. Нумерологический дебют: по стопам символистской поэзии

Приобщение Хлебникова к математической науке произошло в Казанском университете в 1903–1904 годах. Потребность найти законы времени датируется Цусимой. Знакомство же Хлебникова с оккультной нумерологией с большой долей вероятности можно отнести к 1907–1910 годам³¹ и локализовать на “башне” Вячеслава Иванова. Вот результаты этого знакомства.³²

2.2.1. «Могилы вольности — Каргебиль и Гуниб…»  За первым стихотворением о числах — «Познал я числа…» (1907, Познал я числа,/ Узнал я жизнь…³³), — последовало “башенное” «Могилы вольности — Каргебиль и Гуниб…» (1909), посвященное Вам — Михаилу Кузмину, “ментору” Хлебникова. В нем математика проецируется на краткую историософию, начинающуюся ab ovo:

Заметим также, что здесь соединены собственные математические интересы Хлебникова с бездной из символистского репертуара (проецируемой далее на кавказский горный пейзаж) и столь же привычной для символизма историософией.

2.2.2. «Гибель Атлантиды».  Недооцененный символистами, Хлебников переходит в футуристский стан, на правах вождя и первопроходца новых поэтических тем и приемов. Но связь с «отцами» пока что не прервана, и для поэмы «Гибель Атлантиды» (1912) Хлебников узурпирует у них топос об исчезнувшем идеальном государстве, восходящий к Платону.³⁴ Тем не менее, хлебниковская версия Атлантиды расходится с общепринятой, напоминая сюжет «Весны священной» Игоря Стравинского (премьера — 1913). Дополнительное освежение вносится арифметическими мотивами:

2.2.3. «Учитель и ученик».  Полемика с символистами отражена в брошюре 1912 года «Учитель и ученик. О словах, городах и народах. Разговор 1». Взяв за образец диалоги Платона, Хлебников выворачивает наизнанку привычную нарративную структуру этого жанра: учитель, источник мудрости, обучает ей свого ученика. Хлебниковский Учитель, с чертами Пифагора, легендарного основателя эзотерической школы, и символистов (особенно же Вячеслава Иванова³⁵), мудростью не обладает и не делится. Все эти функции переданы Ученику — alter ego Хлебникова. Учитель выслушивает откровения Ученика о значении слов (бог отличается от бег внутренним склонением), геометрической разметке новых столиц, числовых правилах судеб народов и представлениях писателей о русской жизни (собранных в таблицы), по ходу объяснения возражает (твоя главная находка — ‹...› произносить себе пышные похвалы), но в конце концов, убежденный доводами Ученика (В эту пустыню разума никто не внес общего закона и порядка), воздает ему должное: Целое искусство. Как ты достиг его? В сущности, победа Ученика ложится на классический прецедент: в 1820 году В.А. Жуковский почтил превосходство Пушкина надписью „Победителю ученику от побежденного учителя” на своем портрете.³⁶ Только не дождавшись своего жуковского из стана символистов, Хлебников-Ученик увенчал себя лаврами сам.

Оккультную подоплеку этого диалога раскрыл Н.А. Богомолов.³⁷ Хлебников, по всей видимости, переработал три произведения ещё одного посетителя “башни” — Бориса Лемана (писавшего под псевдонимом Б. Дикс), восходящих к Елене Блаватской и опубликованных в журнале оккультного содержания — «Изиде» за 1911 год. Это «Из книги, написанной золотыми и красными буквами», «Отрывок первый о “числе семь”» — разговор учителя и ведомого им по лабиринтам мудрости ученика, и «О государстве» — тоже разговор учителя и ученика, но с равноправием участников.

Переведя стрелки часов человечества на новое время, Хлебников заложил Давиду Бурлюку фамильные часы и на вырученные деньги издал «Учителя и Ученика».³⁸

2.2.4. «Числа».  Это стихотворение (п. 1913) датируется по-разному: 1912 годом и 1911, 1914:³⁹

Начиная с пионерской работы Барбары Леннквист⁴⁰ хлебниковедение не перестает всматриваться в это стихотворение. Оно замечает в нем многое, включая оригинальное мировидение⁴¹ и цитату из пушкинского «Пророка» (1826).⁴² Не замечает оно только символистского скелета, спрятанном в этом всё ещё ученическом шкафу.⁴³ Каков же этот скелет?

Возьмем заглавие. «Числа» и его разновидности — «Восемь», «Тринадцать», «Звериное число» и др. — вошли в символистский репертуар благодаря Брюсову, написавшему в 1898 году свои «Числа»:

К хлебниковским «Числам» в стихотворении Брюсова также обращен (само)образ пророка, на который, собственно говоря, и крепятся вещие зеницы из Пушкина.

Отмечу еще, что брюсовские «Числа» in nuce содержат всю нумерологию Хлебникова. Они оснащены и ссылкой на Пифагора, и мотивом чисел, правящих миром (оттого числа царственные), и набором жизнетворческих ролей (сивилла и пророк).

В «Числах» (п. 1903) Зинаиды Гиппиус в сторону хлебниковской нумерологии смотрит уравнение, связавшие трех единомышленников датами их рождения (Дмитрий Мережковский появился на свет 2 августа по ст. ст., сама Гиппиус — 8 ноября, а Дмитрий Философов — 26 марта):⁴⁴

Взяв за основу такого рода абстрактные формулы, Хлебников насыщает их конкретными деталями:

В точности следует Гиппиус нумерологический веник Хлебникова, соединивший его и трех собратьев по футуризму датами рождений:

С одноименным хлебниковским стихотворением «Числа» Гиппиус перекликаются не только заглавием, но также материализацией чисел и мотивом одевания (правда, у Гиппиус одежды — атрибут людей).

Было у Гиппиус и стихотворение «13» (1903):

Тут много от будущей топики Хлебникова: чет и нечет;⁴⁵ составление числа из других чисел; и 13 апостолов — как отдаленное предвестие 317 Председателей Земного Шара. В продолжение гиппиусовых «Чисел» и «13» в хлебниковских «Числах» звериное число 666⁴⁶ завуалировано звериными шкурами, то есть парономастически и метафорически. От них поэт переходит к картинам дикой природы.

До Хлебникова в русской поэзии чемпионом-нумерологом был Бальмонт.⁴⁷ Уже в его программном стихотворении «Будем как Солнце! Забудем о том…» (сб. «Будем как солнце», 1902) звучит гимн числам: ‹...› нас манит число роковое/ В Вечность ‹...›.

В нумерологическую копилку Хлебникова наверняка попали и два бальмонтовских коромысла, поставленные в пару с числами. В одном случае это — в соответствии с «Толковым словарем» Даля — стрекоза, ср. «Коромысло» (сб. «Только Любовь», 1903):⁴⁸

В другом же случае — созвездие: то ли Большая медведица (если следовать Далю), то ли рычаг «Весов», ср. стихотворение «Люди Солнце разлюбили, надо к солнцу их вернуть…», открывающее сб. «Литургия красоты» (п. 1904/1905):

Хлебников пляской коромысла, наряду с другими символистскими образами — в частности, качелями, придал своему закону времени художественное обличье. Примечательно, что в его «Числах» пляска коромысла вторит движению хребта вселенной как управляемая теми же числовыми ритмами. Коромысло можно понимать трояко.⁴⁹ Если это утварь, то тогда оно не только имеет конфигурацию, близкую к хребту, но также соотносится с ним метонимически. Если же это стрекоза,⁵⁰ то тогда изоморфность с хребтом пропадает, однако взамен появляется отсылка к бальмонтовскому «Коромыслу» — кстати, позже переделанному Хлебниковым в «Зверь + число» (1915): Когда мерцает в дыме сел/ Сверкнувший синим коромысел/‹...›// Огляните чисел лом./ Ведь уже трепещет буря,/ Полупоймана числом. При интерпретации коромысла в звездном коде привязка к Бальмонту тоже сохраняется. Возможно и четвертое прочтение коромысла, при котором все три его предметные референции (с привязанными к ним бальмонтовскими подтекстами) оказываются наложенными друг на друга.

Ещё одним претекстом «Чисел» Хлебникова были бальмонтовские «Числа» (сб. «Зарево зорь», п. 1912⁵¹), с нумерацией в пределах 10:

Общей для двух поэтов являются змеиная образность и тайна, сопровождающие число.⁵²

У символистов число правит миром абстрактно. Хлебников же мыслит конкретными проекциями чисел, или вещеобразно, как сказано в «Числах» по другому поводу, а в «Зангези» как раз по этому (Запах вещей числовой, пл. XV).⁵³ Но даже и тут не обходится без символистских колодок. Из ещё не отмеченных — троп века как зубы, модифицирующий брюсовское представление веков и цивилизаций нанизанными на одну нитку (точнее, выстроенными в один ряд), из «Фонариков» (1904):

В «Числах» Хлебникова не ложится на символистские модели, а потому остается загадочным, только уравнение с Я, поделенным на единицу. Впрочем, его можно прочитывать с опорой на символистский дискурс тайны: скрытое от читателя, оно попадает в интеллектуальное поле зрения лирического героя как обладающего зрением пророка. Есть у этого уравнения и ещё одно интертекстуальное измерение, толстовское, о чем см. § 2.4.1.⁵⁴

Представленные нумерологические произведения Хлебникова, особенно же «Числа», наглядно демонстрируют, откуда происходит его математика: из символистской поэзии.⁵⁵

2.3. Историософия Вл. Соловьева и символистов в нумерологическом преломлении

Нумерология Хлебникова заимствовала из символистской поэзии ещё и историософию, редуцировав ее до хронологии.

2.3.1. Восток versus Запад.  История по Хлебникову движется волнами: то Запад восстает на Восток, то Восток на Запад. Это “знание” он почерпнул из «Панмонголизма» Владимира Соловьева (1894):⁵⁶

Соловьев, представивший полем сражения Запада и Востока Россию, заложил мощную традицию. Соответствующий мотив окрасил и «Петербург» Андрея Белого (первая редакция — 1911–1913 гг.; из трилогии «Восток или Запад»), и прореволюционных «Скифов» (1918) Александра Блока. Блок углубил соловьевскую дилемму полузападности-полувосточности России до формулы „нам внятно все“. Обладая западным даром к числам и видениям, русские, тем не менее, угрожают Западу своею азиатской рожей:

Превращая противоборство Востока и Запада в универсальный мировой закон, Хлебников подчиняет его ритму “вечного возвращения” Ницше.⁵⁷ Из пары Запад vs. Восток Хлебников выбирает Восток; при этом символистам он приписывает страх перед Востоком/ Азией, а будетлянам — дух азиатов-триумфаторов (см. «! Будетлянский» в § 2.1). Русская цивилизация по Хлебникову не знает дилеммы Запад-Восток, поскольку совершенно самобытна. Что же касается ореола пророка, которым русские писатели наделила своих соотечественников, то его Хлебников берет себе.

Судя по «Зангези», Соловьев оставался в неразвенчанных авторитетах.⁵⁸ Упоминается он в Плоскости XVIII в связи с положенной в основу «Панмонголизма» формулой “Москва — третий Рим”⁵⁹ и картинами сражений Запада и Востока на русских территориях:

Соловьеву здесь щедро отдано предвидение Мукдена — на том основании, что в «Панмонголизме», и «Краткой повести об антихристе» (п. 1900; из «Трех разговоров») тот показал опасность Азии, все более сплачивающейся под эгидой панмонголизма,⁶⁰ для России и Европы:

2.3.2. Пробег по цивилизациям.  Нумерологический дискурс Хлебникова организован как быстрый пробег по разным цивилизациям, ср. «Нашу основу»:

Изобрел такую модель Брюсов — есть она, к примеру, в «Фонариках» (§ 2.2.4). Впоследствии ей следовали многие, включая Бальмонта, который в «Трех странах» (сб. «Литургия красоты») пользуется готовым набором цивилизацией из «Фонариков» — Ассирией, Египтом и Индией:

Нововведением Хлебникова стала подстановка знаковых событий на место знаковых картин и поиски единых законов, управляющих историей.

2.3.3. Историософия = хронологии.  Даты — наиболее элементарное наполнение историософии. Для работы с ними достаточно поверхностного знакомства с цивилизациями, хотя бы по массовой книжной продукции Брокгауза и Эфрона. Хлебниковскую трактовку истории Г.О. Винокур мотивировал так:

Историософия, редуцированная до чисел, занимает особое место в культуре Серебряного века. Познаниями Соловьева (профессионального философа), Брюсова (историка), Иванова (филолога-классика), Бальмонта (знатока многих цивилизаций и путешественника по экзотическим странам), Кузмина (с тремя годами консерватории и систематическим самообразованием) или Белого (сына профессора математики, с солидным университетским и самообразованием⁶¹) Хлебников, безусловно, не обладал.⁶² Дебютировав в литературу в символистской среде и заразившись ее интересами и вкусами, он позднее сориентировал свой нумерологический проект на авангардные ценности (такие, как “все позволено”, апелляцию к будущему, сверхчеловек подменяет Бога-демиурга⁶³), а вместе с ними — на более низкий культурный уровень и массовую аудиторию.

Считается, что нумерология Хлебникова вся нацелена на будущее. Это так, но с одной существенной поправкой. Если историософские эссе Бальмонта, Брюсова или Мережковского по сложности трактуемых проблем предвещали профессиональные теории развития и смерти цивилизаций Освальда Шпенглера и Арнольда Тойнби, то с Хлебниковым русская мысль вернулась во времена Пьера Безухова. Или, как показала М.Н. Виролайнен, к «Историческим афоризмам» Михаила Погодина (п. 1836), ср.

     В Истории идет Геометрическая прогрессия. Найдя среднее пропорциональное число, можно предвидеть и будущее.⁶⁴

2.4. Под знаком Толстого: мир без войны

На этапе вызревания нумерология Хлебникова стала отливать красками из палитры Толстого.

2.4.1. «Война и мир».  Нумерологический проект Хлебникова и в плане глобальной цели, а именно мира-не-войны, и в плане уравнений, долженствовавших привести к ней, и в плане антивоенной миссии, которую взваливает штатский на свои плечи, восходит к «Войне и миру»:⁶⁵

Масонскую деятельность Пьера, поданную Толстым иронически, Хлебников превращает в серьезное дело жизни.

Хлебникова и героя Толстого роднит многое. Пьер употребляет числовые эквиваленты букв, Хлебников же, попробовав их, переходит на геометрические. Далее, по примеру Безухова, составившего уравнение с событием и противособытием, Хлебников создает множество таких формул на самом разном материале, в том числе собственной жизни. Из масонского опыта Безухова рождаются и хлебниковские «Числа» (о которых см. § 2.2.4). Герой этого стихотворения тоже всматривается в числа и тоже держит в голове 666 — оттого числа кажутся ему одетыми в звериные шкуры. У него та же цель — найти судьбоносное число. Но, если Пьер в его поисках вычитает из своего числа 5, то герой Хлебникова делит свое «Я» на 1.⁶⁶

2.4.2. «Анна Каренина».  В «Досках судьбы» отразилась и «Анна Каренина» — своим библейским эпиграфом Мне отмщение и аз воздам (см. § 1.2.2). Это заимствование сопровождалось вполне предсказуемыми сдвигами. Если Толстой словами Бога кладет запрет людям на осуждение героини, то Хлебников подкрепляет ими свою теорию события и противособытия, развившуюся в том числе из уравнения Пьера Безухова.

2.5. Азы оккультизма

Перифразируя Леконта де Лиля, можно сказать, что время, пространство, число, прежде чем материализоваться в текстах русских символистов, упали с черных небес оккультизма во французскую литературу.⁶⁷ Таким образом, нумерология Хлебникова встраивается в цепочку ‘оккультизм (Блаватская, Шюре и др.) → европейская литература XIX века → русские символисты’. Но вот вопрос: восходит ли она ещё и к долитературной, классической, нумерологии? Хлебников отрицал какую бы то ни было преемственность. Татьяна Вечорка, обсуждавшая с ним падение государства в 1917 году, вспоминает:

Тексты же Хлебникова свидетельствуют об обратном, и хлебниковедение пунктирно прочертило маршрут этого влияния.⁶⁸

2.5.1. Наивный пифагореизм.  Из классиков нумерологии Хлебников знал ее основателя, Пифагора, в системе которого 1, 2 и 3 признавались первоосновой мира. О своем предшественнике Хлебников старается молчать, а, проговариваясь, отбирает у него приоритет:

Здесь та же инвертированная схема, что в «Учителе и Ученике», усиленная словами Иоанна Предтечи об Иисусе „Идущий за мною стал впереди меня, потому что был прежде меня”⁶⁹ и, наравне с ними, отсылкой к «Краткой повести об антихристе» Соловьева, где их в своих интересах перелагает антихрист (см. § 2.7.3).

Учение Пифагора, до нас не дошедшее, реконструировал Эдуард Шюре в «Великих Посвященных» (п. 1889):

     Счастливый день ‹...› был тот, когда Пифагор принимал нового ученика в своем жилище и торжественно присоединял его к рядам своих учеников ‹...›
     Пифагор называл своих учеников “математиками” потому, что его обучение начиналось с ‹...› чисел ‹...› Эта священная математика ‹...› рассматривала Число не как абстрактное количество, но как существенное и деятельное качество верховной Единицы, Бога, источника Мировой гармонии. Наука чисел была наукой живых сил, божественных качеств в действии, как в мирах, так и в человеке ‹...›
     Проникая в свойство чисел, схватывая и объясняя их разнообразные сочетания, Пифагор создавал ‹...› целую теогонию.⁷⁰

Книгу Шюре читали все — и Хлебников едва ли был исключением. По всей видимости, уже диалог Хлебникова «Учитель и ученик» (1912) опирается на нее, воссоздавая интеллектуальную обстановку пифагорейской школы.

„Наивный пифагореизм” Хлебникова (выражение В.Ф. Маркова) — это не только обращение к диаде и триаде (неприятие монады, возможно, вызвано тем, что в системе Хлебникова нет Бога), но и попытка свести все происходящее в мире к нескольким сакральным числам.

Пифагорейские установки Хлебников мог почерпнуть из лирики символистов. Пифагор входил в ее нумерологический минимум благодаря «Числам» Брюсова с пифагоровой максимой в эпиграфе (§ 2.2.4) и пифагорейским стихам Бальмонта, особенно же «Триаде» и «Завету Пифагора» (сб. «Зарево зорь», п. 1912).⁷¹

2.5.2. Переработка теософии.  Влияние Елены Блаватской на практику символистов было всеохватным. Наряду с Соловьевым она предоставила в их распоряжение материал для художественных конструкций, вместе с А.Р. Минцловой сформировала их оккультную практику и жизнетворчество, а вместе с Шюре выдала им лицензию на создание внелитературных учений, направленных на преображение мира, и, более того, ввела специальный жанр для этого: эссе.

Соприкоснулся с теософией Блаватской и Хлебников. Недаром ее фамилия, то в грамотном, то в безграмотном написании, фигурирует в его «Битвах 1915–1917 г.г.», а ее вера обсуждается как специфически русская и к тому же пришедшая на смену вере Каченовского и Тютчева (см. § 1.2.2).

Что же общего в учениях Хлебникова и Блаватской? Начну с очевидных программных схождений. В «Разоблаченной Изиде» и «Тайной доктрине» Блаватская снимает нумерологические показания с древних культур, масонства и кабалистики, оперируя 1, 2, 3, 5, 7, 12 и 365. Вслед за ней, но на материале хронологии мира и при помощи 2, 3, 365, а также личного сакрального числа 317, аналогичные операции делает Хлебников.

Оккультную основу — что удивительно! — имеет под собой и лингвистика Хлебникова. Уже применяемые им метафоры — скрытый ночной смысл слова в противоположность явному дневному или звездные азбука и язык, открывающие путь для рока и судьбы, — могут прочитываться как русифицированный эквивалент лат. occultus, ‘скрытый, потаенный, сокровенный’. Далее, в «Тайной доктрине» демонстрируется эзотрический, или сокровенный, язык древних (Esoteric, or Mystery, Language), понятный и египтянам, и индусам, и грекам.⁷² Хлебников, вводя свой, «звездный», язык, то ли упрощает и десакрализует оккультную модель, то ли создает ей аналог. Далее, «звездная» азбука Хлебникова во многом повторяет «Теософский словарь» Блаватской, в котором суммируются числовые, геометрические и божественные смыслы букв, лежащие на скрещении разных традиций, ср. S  Блаватской и Эс из «Зангези»:

     S. — Девятнадцатая буква; численно — шестьдесят. В еврейском языке она пятнадцатая буква, Самех, почитаемая как священная, ибо „сокровенное имя бога есть Самех”. Ее символы — опора, или столб, и фаллическое яйцо. В оккультной геометрии
она представлена как круг с крестом ;⁷³
     Эс — выход точек из одной неподвижной точки (сияние). (пл. VIII).

В подкрепление гипотезы о происхождении звездного языка из оккультных наук можно привести аналогичный продукт Серебряного века — «Глоссолалию» Андрея Белого (1917, п. 1922), или „поэму о звуке”.⁷⁴ Звук там препарируется и научно лингвистическими методами (от акустики до индоевропеистики), и антропософскими (часто со ссылкой на Рудольфа Штейнера⁷⁵). Примеры берутся из разных (преимущественно древних) языков и включают формулы священных текстов и имена мифологических героев. А рассуждения сопровождаются рисунками и стихотворениями современников Белого. Общая же теоретическая посылка «Глоссолалии» имеет сугубо оккультный характер — в целом, сходный с хлебниковским: язык — это тайна бытия; „умение прочитывать звук — только первый намек на язык языков; и мы знаем: второе пришествие Слова — свершится” (гл. 70); „звук мы можем записывать в линиях, можем его танцевать, можем строить в нем образы” (гл. 70). Наконец, как и Хлебников, Белый объясняет звуки по словарному принципу, заимствованному из оккультных сочинений:

Пары Хлебников / Пифагор и Хлебников / Блаватская заслуживают более детального изучения. От того, насколько хорошо владел Хлебников оккультной нумерологией, зависит интерпретация его замен. Если основательно, то они были продуманными. Если же поверхностно (а пока что складывается такое впечатление⁷⁶), то нововведениями, возможно, латались дыры в тех местах, где сведения были недополучены. Тактика же Хлебникова видна уже и на этом этапе. Он отбирает у г.г. ранее живших их тайное знание, десакрализует его, придавая ему вид современной математики, чтобы затем приписать его своему пророческому дару.

2.6. В ряду утопий

Прагматические параметры хлебниковской нумерологии были заданы не только Пьером Безуховым — персонажем с явно утопическими устремлениями, — но и символистами с их авторскими утопиями.⁷⁷

2.6.1. Число как моноидея.  Переориентация философии с объяснения мира на его пересоздание (в ницшеанстве и марксизме), пришедшийся на Серебряный век религиозный ренессанс и раскрепощающее влияние Блаватской породили в среде писателей новый вид деятельности: создание оригинальной моноидеи, призванной нащупать тайную пружину бытия, нажать на нее и привести мир к преображению.

Среди многочисленных религиозных, еретических, тео- и антропософских утопий в пару к Хлебникову можно поставить следующие. Соловьев и его последователи провидели в природе, снах и визионерских опытах правительницу мира — Вечную Женственность, с которой связывались ожидания скорого просветления космоса. Иванов воскрешал античный религиозный синкретизм и дионисийство. Мережковский и Гиппиус проповедовали Троичность и Третий Завет, а вместе с ними — совершенного человека, андрогина. Николай Федоров всерьез задумался о воскрешении мертвых. Наконец, Василий Розанов воспринимал мир через призму пола, рода и семьи, но был единственным, кто о его преобразовании не заботился.

Хлебниковские числа, правящие ходом истории, душой Гоголя и его собственной жизнью, — ещё одна такая моноидея, положенная в основу ещё одной русской утопии: поймать войну в мышеловку, заключить договор с судьбой и вывести человечество из состояния несчастья к состоянию счастья; затем основать новое государство, управляемое 317 Председателями, и ввести единый для всех звездный язык. От интеллектуальных учений Соловьева, Иванова, Мережковского-Гиппиус и др., рассчитанных на элитарное мировоспритиятие, хлебниковское отличается детскостью и примитивизмом.⁷⁸

2.6.2. Художественный мир: по рецептам символистских утопий.  Не только нумерологический проект Хлебникова, но и его поэтический мир производен от символистских утопий. Первой на это обратила внимание Н.Я. Мандельштам. В воспоминаниях об Осипе Мандельштаме она определяет поэтику Хлебникова через воскрешение славянского мира, аналогичного воскрешению древнего и западного символистами, и через образ сверхчеловека, наследовавший символистским заповедям. Ср.

Это наблюдение обогатило доминировавшее в середине XX века представление о том, что футуризм равен словотворчеству (или, по Н.Я. Мандельштам, „рожденным в колбе” словам).

Вслед за Н.Я. Мандельштам и последующей традицией, проанализировавшей самопрезентацию Хлебникова в текстах,⁷⁹ обратимся к тому, какое “я” соответствует нумерологическому проекту.

2.7. Самопрезентация — жизнетворчество — культ

“Я” Хлебникова — предмет его постоянной творческой заботы с самых первых шагов в литературе. Под это “я” продумывается и возвышающая его жизнетворческая программа, реализуемая в том числе нумерологическим проектом.

И на хлебниковском “я”, и на его жизнетворчестве оставили свой отпечаток моды и вкусы Серебряного века.

2.7.1. Огранка самообраза.  Создателям утопий требовались котурны, встав на которые они бы подчинили себе аудиторию. К 1910 годам, когда соответствующая потребность назрела у Хлебникова, в наличном символистском репертуаре уже имелись сверхчеловек, мудрец, пророк, маг и новое воплощение того или иного героя античности.⁸⁰ Все эти жизнетворческие стратегии попробовал и Хлебников.

Знаменательной вехой на пути к особенному “я” стала повесть «Ка», давшая автопортрет à la Заратустра, т.е. в виде пророка, но в то же время с чертами нового воплощения реформатора религии Эхнатона. Сюжет «Ка», в сущности, представляет собой развернутую жизнетворческую программу.⁸¹ В другом месте под аналогичный случай метемпсихоза — “Аменхотеп IV — Евклид — Ачарья — Хлебников” — подведена арифметически фундированная генеалогия.⁸²

Впоследствии самообраз Хлебникова претерпел почти толстовское опрощение. Новые жизненные ориентиры, в частности, война войне и война за время, появились до его призыва в армию в 1916 году. Эти ориентиры оставались неизменными и после 1917 года, тогда как самообраз воина не выдержал испытания воинской повинностью. В подготовительном строю, ещё не дойдя до поля сражения, Хлебников жаловался и молил о спасении:

     Король в темнице, король томится. В пеший полк девяносто третий я погиб как гибнут дети;⁸³
     А что я буду делать с присягой, я, уже давший присягу Поэзии? ‹...› Где место Вечной Женственности под снарядами тяжелой 45 см. ругани?⁸⁴

Воинский самообраз — дань Заратустре, говорившему: „Я хочу видеть мужчину и женщину: одного способным к войне, другую способной к деторождению”.⁸⁵

Революцию 1917 года Хлебников встретил с радостью, как избавление от службы, не просчитав, что она, окончательно лишившая его нормальных условий жизни, станет его погибелью. Чем дальше, тем сильнее Хлебников вживался в роль юродивого — или дервиша, как он называл себя во время поездки в Персию в 1921 году. Мемуаристы детально запечатлели его антибыт: редкие гонорары идут не на приобретение собственного угла, еды или семьи, а на сладкое; рукописи не хранятся в рабочем столе, а переносятся в наволочке и иногда используются для растопки костра; и т.д. И все общавшиеся с Хлебниковым после 1917 года в один голос утверждают — он был юродивым, странником, Божьим человеком, ср. воспоминания Н.Я. Мандельштам о 1922 годе, когда Осип Мандельштма подкармливал Хлебникова:

Ещё революция 1917 года — свобода, пришедшая нагая — как отмечает Борис Гройс, создала иллюзию правильного демиургического момента.⁸⁶ Россия, только что разрушенная до оснований и сумевшая выйти из Первой мировой войны, подлежала реконструкции. Авангард предложил ей свой художественный план. В хлебниковском изводе он подсоединял Россию ко всему человечеству институтами 317 Председателей Земного Шара и “звездным” языком. Заметим, как эволюционировала законотворческая деятельность Хлебникова: начав с учреждения Государства Времени для избранных (изобретателей одного поколения), он закончил претензиями на власть вселенского масштаба, выступив в роли Короля Времени и Председателя Земного Шара.

Несмотря на большой диапазон жизнетворческих ролей, для зрелого Хлебникова оправданно говорить о двух основных ипостасях: пророка-юродивого и законодателя. Первая, позаимствованная у символистов, претерпела футуристическую огранку. Пророк, но с уклоном в математическую науку; юродивый, но в то же время шаман, мистический воин и заклинатель судьбы. Вторая же отвечает футуристической практике. Она объединяет Хлебникова с русским авангардом, занятого пересозданием мира, требующего себе за это тотальной власти и пользующегося этой властью по меньшей мере на участке литературы — например, с помощью прескриптивных произведениях типа «Приказа по армии искусства» (1918) Маяковского.⁸⁷

2.7.2. Заратустрианский эпилог: «Зангези».  Длительная огранка самообраза, включавшая ученичество у символистов; «Ка» с изложением жизнетворческой программы; учительство; опрощение; публикацию главного нумерологического «прорыва» — «Досок судьбы со взором на 1923-й год», — подвела Хлебникова к созданию «Зангези». Это произведение, вышедшее в свет сразу после смерти Хлебникова, было воспринято его современниками как поразительное откровение. Своими истинами, их афористическим преподнесением и образом мудреца Зангези, в котором легко узнавался Хлебников, оно завоевало не только сердца читателей, но и умы филологов. Последние поставили ему высший балл, "opus magnum", и приравняли к «Фаусту» Гете, «Искушению святого Антония» Флобера и «Так говорил Заратустра» Ницше.⁸⁸

Эти сопоставления поддаются переводу в интертекстуальный план. Заратустрианский слой «Зангези» исследовался Хенриком Бараном и Бетси Мёллер-Сэлли,⁸⁹ но с большой осторожностью — видимо, из опасения лишить «Зангези» его самобытности. Чтобы сходство проступило сильнее, здесь «Зангези» будет рассмотрен не в заданном Хлебниковым модусе оригинальности (с точки зрения уникального жанра сверхповести, плоскостей слова или звездного языка), а с применением традиционного литературоведческого аппарата.

Начать с того, что в «Зангези» по принципу мозаики собрана вся хлебниковская мудрость, включая нумерологическую: историософию в числах и язык в геометрических проекциях. Любопытно, что алгебра и геометрия здесь, наконец, сомкнулись. Революция 1917 года объясняется через битву букв К (Каледин, Крымов, Корнилов и Колчак были ее участниками, а Киев — местом сражений) и Р (Рюрики и Романовы, лишенные власти), из которой победителем выходит Л, ‘любовь’ (пл. VII).

Эти и другие откровения возвещает Зангези — лесной пророк, в чьем имени, как многократно отмечалось, слиты Ганг, Замбези и Азия, т.е., в сущности, весь мир, по аналогии с Велимиром. Среди слушателей Зангези — ученики, толпа и просто прохожие, делящиеся на сторонников и противников.

Композиция и сюжет «Зангези» организованы так, чтобы монологи пророка проецировались на его житие. В жанровом отношении это пьеса для чтения,⁹⁰ чередующая стихи и прозу. По ходу сюжета птицы поют на своем птичьем языке, боги разговаривают на своем божественном, Зангези же — как на искусственном звездном, так и на естественном русском. Зангези проповедует «Доски судьбы», интерпретирует ход русской революции через смысл букв и ход мировой истории — через противоборство Востока и Запада, исполняет песни звездного языка, встречает Падучую — напоминание о последствиях войны. Далее на сцене — Смех, Горе и Старик (олицетворение смерти). Хотя бритвой зарезался Смех, газеты сообщают, что покончил самоубийством Зангези, в отчаянии от того, что его рукописи были уничтожены. Тогда на сцену выходит Зангези с финальной репликой Зангези жив./ Это была неумная шутка.

В таком разрезе «Зангези» обнаруживает сходство не только с «Так говорил Заратустра», но и с «Искушением святого Антония» Флобера, откуда заимствован жанр пьесы для чтения, явления богов, превращение абстрактных понятий в dramatis personae и проекция монологов святого на его житие.⁹¹

Перейдем теперь к точкам схождения «Зангези» и «Так говорил Заратустра». Герой Хлебникова — упрощенно-авангардный клон Заратустры. Согласно звездной азбуке, их имена приравниваются начальным З.⁹² По образу и подобию Заратустры Зангези проповедует новую идеологию, прибегая к характерным для Ницше парономасиям, афоризмам и игре слов.⁹³ У него те же отношения с аудиторией: одни принимают его просветительские речи, другие их воинственно отрицают. Наконец, он помещен в горно-лесной пейзаж — тот же, что и Заратустра.

Среди проповедуемых Зангези ценностей — сверхчеловек. Этот мотив проводится по-разному и, как правило, сопровождается ещё одним ницшевским мотивом: богоборчеством. Сверхчеловеческое на поверхности в полемической реплике Зангези,

     Могли бы вы  создать  бога? — Так не говорите же мне о всяких богах! Но вы несомненно могли бы создать сверхчеловека.⁹⁴

Некоторые проповеди Зангези — например, та, с которой вступил в диалог Мандельштам (§ 1.5.2), — кажутся темными, однако на фоне «Так говорил Заратустра» они проясняются. От Заратустры в интересующей нас реплике — самопрезентация в виде ветра, ср.

     “Ты” старше, чем “я”; “ты” признано священным, но ещё не “я”: до того жмется человек к ближнему.
Ницше 1981: 48
⁹⁵

У «Зангези» и «Так говорил Заратустра» имеются также общий сюжет⁹⁶ и сходная композиция. Ницше приводит песни Заратустры,⁹⁷ а Хлебников — песни звездного языка в исполнении Зангези. Далее, оба автора сначала предлагают ложный трагический финал со смертью героя,⁹⁸ а затем — оптимистический, в котором герой оказывается не только живым и невредимым, но и торжествующим. В обоих случаях концовка идеологически нагружена: у Ницше смерть богов компенсируется триумфом сверхчеловека,⁹⁹ а у Хлебникова ницшеанским сверхчеловеком Зангези символически побеждены Смех, Горе, Старик и Падучая.

«Так говорил Заратустра» следует литературным рецептам Библии. В сущности, это переписанная наново евангельская версия пророка (или же Бога на земле): подобно Иисусу ницшевский сверхчеловек распространяет свое учение, придерживаясь маршрута ‘одиночество — проповедь избранным — проповедь толпе’. Через голову немецкого философа Хлебников тоже прикасается к Новому Завету. В качестве заместителя Иисуса Зангези выписан как внешне слабый и подвергаемый критике и осмеянию, однако внутренне сильный сверхчеловеческой силой, ибо он единственный из героев, кто приобщен высшей истине.

Как же объяснить, что в пору наивысшего расцвета Хлебников вторично, после «Ка», переписывает «Так говорил Заратустра», причем гораздо ближе к оригиналу? Тем, что Заратустра и был идеальным воплощением пророка хлебниковского типа? неподконтрольностью источников? неразборчивостью авангардной среды, для которой Хлебников — что бы он ни делал — всегда воспринимался как новое слово? или — проще — поездкой в Персию в 1921 году, горный пейзаж которой смотрел на Хлебникова глазами пророка (видимо, Заратустры), судя по письму Вере из Энзели от 14 апреля? Ср.

2.7.3. Антихрист навыворот.  Как можно видеть, самопрезентация Хлебникова в текстах и в жизни попадает под категорию “сверхчеловек”. Соответствующей концепцией Хлебников обязан не только ницшевскому Заратустре с его программой нигилистических ценностей (элиминацией христианства) и позитивных (перестройкой мира), но и соловьевскому антихристу-созидателю.

В 1900 году, вслед за трактатом Ницше «Антихрист. Проклятие христианству» (п. 1895), была опубликована «Краткая повесть об антихристе» (из «Трех разговоров») Соловьева, с апологией христианства. Как отмечает Харша Рам, она повлияла на политические воззрения Хлебникова.¹⁰⁰ Перечень сходств может быть продолжен. Рисуя апокалиптическую дистопию, Соловьев делит XX и XXI века на три этапа: (пан)монгольского ига на территории Европы и России, империи антихриста и Второго Пришествия. Как можно видеть, от «Краткой повести…» — прямая дорога и к единому мировому государству Хлебникова, и к его провосточным (проазиатским) симпатиям. Разумеется, при этом соловьевская оценка “минус” меняется на “плюс”.

Далее, амбиции Хлебникова как Председателя Земного Шара оказываются теми же, что и у соловьевского антихриста — сверхчеловека и заместителя Бога. Сочинив «Открытый путь к вселенскому миру и благоденствию», он в свои 33 года стал известнейшим писателем, властителем умов и душ. На учредительном собрании европейских государств его избрали президентом/ “грядущим человеком”/ “императором”. Филантропические реформы он начал — совсем по-хлебниковски — с искоренения „ростков войны”. Несмотря на последовавший за ними материальный успех, политика антихриста противоречила христианству, ибо он поставил себя выше Христа:

Мышление Хлебникова не знало координаты ‘Бог — дьявол’, что не упраздняет кощунственного элемента в присвоении филантропической программы соловьевского антихриста. (Нет никакого сомнения, что подобный религиозный шок должна производила подпись Хлебникова Х.В., пародировавшая Христос Воскресе.¹⁰¹) Не исключена и апроприация по принципу “навыворот”, применявшаяся Хлебниковым для самоотождествления с небезопасными героями, ср. «Тиран без Тэ» (1921, 1922): Я — Разин навыворот./‹...›/ Он грабил и жег, а я слова божок.

2.7.4. «Что делать?» по Хлебникову.  Самообраз Хлебникова-сверхчеловека был детерминирован и характером его утопии. Из ещё не рассмотренных задач этой утопии остановимся на перековке человечества. Она производилась в соответствии с максимой Ницше: „человек есть нечто, что должно превзойти”.¹⁰² Поделенное на три касты, человечество должно было освободиться от своей изначальной природы тремя способами.

Низшая каста, люди вообще, — стадо, которое, по пушкинским заветам, должно резать или стричь.¹⁰³ Такими — неидивидуализированными — они представлены в «Ка», где герой по фамилии Хлебников думает об улучшении их породы в заводских условиях:

Более высокая каста — ближайшее окружение Хлебникова — в «Ка» подается как зверинец друзей:

Высшая каста — сам Хлебников, сверхчеловек по определению, имеющий тотальную власть и вершащий судьбы мира и отдельных людей. Основав союз 317 Председателей, он вроде бы делает демократический жест, приглашая к управлению миром ещё 316 членов. Однако при ближайшем рассмотрении этот институт оказывается авторитарным, ибо будущее устройство мира — например, состав Председателей¹⁰⁴ или звездный язык — диктуется одним Хлебниковым.

В иерархии ‘люди-стадо — будетляне-марсиане — Король времени Велемир 1-й’ легко опознается не только тринитарная система Ницше, ‘толпа — избранные — Заратустра’, но и «Что делать?» (1862) Николая Чернышевского: ‘люди — новые люди — революционер Рахметов’.

2.7.5. Культ Хлебникова.  Короля, как известно, играет свита. Будущего похитителя законов времени в 1909 году (?) на “башне” Иванова прозвали Велемиром/ Велимиром — “повелителем миров”.¹⁰⁵ 20 декабря 1915 году у Бриков его избрали Королем Времени.¹⁰⁶ В феврале 1916 года на квартире Георгия Золотухина им был основан союз 317-ти¹⁰⁷ и начата вербовка недостающих 316 членов — по большей части из ближайшего окружения и стран Востока.¹⁰⁸ Председателем Земного Шара Хлебникова провозгласили имажинисты 19 апреля 1920 года — правда, в шутку.¹⁰⁹

Культ Хлебникова сложился в гилейско-футуристической среде. Вот он в «Учителе и Ученике» формулирует свой миф:

Затем Алексей Кручёных в Предисловии к хлебниковским «Битвам 1915–1917 г.г.» повторяет его:

Эхо хлебниковского мифа, многократно усиленное ранней смертью писателя, продолжало звучать в докладах, лекциях и воспоминаниях о нем 1920-х годов, ср.

     Mыслитель чисел ‹...› расколол ядро судьбы и рока, чтобы достать доску исчисленных событий человеку, тем самым освободить ‹...› волю из власти рока и судьбы.¹¹⁰
Малевич 2000: 182

Культ Хлебникова довольно быстро шагнул за пределы футуризма — в русскую литературу других направлений, а также и в хлебниковедение. Разумеется, литература была и остается главным механизмом его поддержания, ср. эссе «Велимир Хлебников: святой» Эдуарда Лимонова:

Тем не менее, даже и на конференциях можно услышать, а в научных статьях — прочитать, что Хлебников — пророк, Нострадамус и Второе Пришествие.

Необходимые условия культу Хлебникова обеспечила недосекуляризованная русская ментальность. Как отмечает Ирина Паперно в своей монографии о Чернышевском,¹¹¹ шестидесятники-демократы были выходцами из духовной среды, их мышление о мире так и избавилось от религиозности¹¹² и в результате роман «Что делать?» воспринимался как новое евангелие, по которому несколько поколений пытались жить.¹¹³ Серебряный век не только не вступил на путь секуляризации, но и повысил религиозный градус оккультными исканиями. Не случайно Хлебников свое “я” выдерживает в стилистике пророков — таких как Моисей (отсюда метафора скрижалей) или Магомет (отсюда название доклада «Коран чисел»), а его миф находит отклик в русском авангарде, в сознании которого ницшеанство наложилось на неизжитые религиозные архетипы. Советское время наследовало и эпохе Чернышевского, и авангарду. За его внешне антирелигиозным фасадом скрывались и желание подчиняться авторитетам — если не политическим, то, по крайней мере, духовным, — и иерархическое мышление о мире, и, как следствие, вертикализованное представление о власти.

2.8. Миссия Хлебникова: выводы

Итак, в контексте Серебряного века ни нумерологический проект Хлебникова, ни его самопрезентация уже не выглядят уникальными. Более того, к Хлебникову оказались применимы все те филологические операции, которые были выработаны для Брюсова, Осипа Мандельштама и других писателей этого времени. Следовательно, творчество Хлебникова можно рассматривать не как отдельный остров в океане литературы, а как часть материка под названием «Русский модернизм».

С учетом этих обстоятельства мы попробуем переопределить миссию Хлебникова-нумеролога.

2.8.1. Прометей от авангарда:  интертекстуальное осмысление. Что было известно о нумерологической миссии Хлебникова до сих пор? Только его собственная версия: он похищает законы судьбы и отменяет войны на земле во имя счастья всего человечества. Здесь между судьбой и пророком нет посредников.

Посредники и их замалчивание восстанавливаются при интертекстуальном анализе. Поскольку на самом деле нумерологический проект Хлебникова — запутанный клубок символистских и околосимволистских влияний, а не чудесное откровение, то миссия Хлебникова должна быть переформулирована: как Прометей похитил огонь у богов и принес его в дар людям, огня до тех пор не знавшим, так и Хлебников похищает нумерологические тайны у оккультных деятелей и русских символистов, и, лишив эти тайны мистического звучания, а заодно наведя математическую ретушь, преподносит их от себя в дар человечеству в виде законов, чтобы оно жило счастливо.

Как можно видеть, эта миссия держится мифологических архетипов — а иначе Хлебников не был бы Хлебниковым.

2.8.2. Король и Председатель:  жизнетворческое осмысление. Ипостаси Хлебникова — Король Времени, Председатель Земного Шара, пророк и учёный — обычно рассматриваются как факты его жизни. Этому принципу следует, в частности, биография С.В. Старкиной «Велимир Хлебников. Король Времени».¹¹⁴ Писатель на то и писатель, чтобы создавать мифы о себе, а литературная среда — на то и литературная среда, чтобы подхватывать их и творить культы. Другое дело — филология, которая не должна поддаваться манипуляциям со стороны автора или общественного мнения, ибо ее задача — констатировать то, что есть на самом деле. Так вот, на самом деле ипостаси, о которых идет речь, — художественная надстройка над фактами жизни, вторичная моделирующая система, жизнетворческий спектакль. Договор, заключаемый Хлебниковым-нумерологом с аудиторией, состоит в том, что он предъявит ей разгадки тайн истории, а она за это признает его Королем Времени и Председателем Земного Шара и дает ему власть над миром. Спектакль этот — условность, а потому и судим он должен быть по законам искусства, а не биографии.

2.8.3. Мегаломания: психоаналитическое осмысление.  Хлебников, подменяющий реальное — желаемым (§ 2.8.1) и объявляющий себя Королем и Председателем (§ 2.8.2) — случай для психоанализа. Ранее психоаналитическое прочтение его творчества было предложено А.К. Жолковским (диагноз: мегаломания¹¹⁵), Кристин Виталич (обоснование диагноза «шизофрения»,¹¹⁶ выявленного в 1919 году психиатром В.Я. Анфимовым¹¹⁷) и И.П. Смирновым (Хлебников как представитель «садоавангарда»¹¹⁸).

Нумерологическому проекту явно отвечает мегаломания. Как мы помним, критики и литературоведы видели в Хлебникове-стилисте ребёнка. По-детски выглядит и его нумерологический проект. Наконец, хлебниковская мегаломания, то есть сверхчеловеческие претензии на тотальную власть, может прочитываться как неизжитые младенческие переживания своего всемогущества. В психоанализе «грандиозное я» — знакомое нам не только по Хлебникову, но также по Ницше¹¹⁹ и Лимонову¹²⁰ — объясняется нарциссической идентификацией ребёнка с отцом, архетипическим культурным героем или, наконец, Богом, в подражание его демиургической деятельности или же с целью исправления его ошибок.¹²¹ Повзрослевшие мегаломаны придумывают себе жизненные программы переустройства Божественного мира. Среди отцовских фигур, чьи действия имитирует Хлебников, есть и Бог-демиург,¹²² Иисус Христос, и антихрист, и пророки (в частности, Моисей и Магомет, давшие новое учение), и — в скрытом виде — Прометей.

Разумеется, Хлебников — не Ницше, чье соревнование с Богом в конце концов переросло в бред величия.¹²³ Тем не менее, зазор между тем, как себя видел Хлебников, и тем, как его воспринимали неангажированные современники, значителен. Недаром Король Времени часто становился объектом насмешек и розыгрышей (вспомним хотя бы, что имажинисты в шутку произвели его в Председатели Земного Шара). Отпор смехачам Хлебников давал в своих произведениях. В «Зангези» Смех — не только антипод Зангези, но и единственный из отрицательных персонажей, подлежащий физическому уничтожению. Финал с самоубийством Смеха удивителен ещё и тем, что Смех наносит урон лишь репутации Зангези, тогда как пощаженные Хлебниковым Горе и Падучая несовместимы с процветанием человечества.¹²⁴

2.8.4. На пути к тоталитаризму: историческое осмысление.  Долгое время считалось, что ранняя смерть не позволила Хлебникову выполнить его миссию: найти ритм войн, устранить войну как таковую, собрать вместе 317 Председателей Земного Шара и т.д., пока не было высказано противоположное мнение: сталинское общество было решено по принципу хлебниковского (и — шире — авангардного) дизайна государства.

На генетическое родство между Хлебниковым и тоталитаризмом впервые указал А.К. Жолковский в анализе того, как Хлебников, следуя русскому поэтическому мифу ‘Поэт vs. Царь’, выступил сразу в двух ролях — Поэта и Царя:

Борис Гройс в работе «Стиль Сталин» (1988) деконструировал миф о безгрешности авангарда.¹²⁵ Хлебников, а также Казимир Малевич и другие революционеры от искусства не руководствовались исключительно нигилистическими ценностями. Приняв смерть Бога и разрушение Божественного мира за исходные обстоятельства, они предложили программу пересоздания мира. Тем самым на место художника-созерцателя старого образца заступил художник-демиург, наделивший себя сверхчеловеческими полномочиями. В исторической перспективе и нумерологический проект Хлебникова, направленный на прекращение войн, переобустройство мира институтами 317 Председателей Земного Шара и звездного языка, и непосредственное участие будетлянина в формировании советской идеологии создали тоталитарное общество 1930–40-х годов со Сталиным в той самой роли художника-демиурга.¹²⁶

3. Последователи

Влияние Хлебникова — писателя, как известно, не для читателей, а для писателей — простирается от Кузмина и Мандельштама до Лимонова¹²⁷ и Ольги Седаковой.¹²⁸ Транслируется оно по каналам словотворчества, парономасии, славянского мира, верлибра и графомании — но только не нумерологии. Нумерология осталась бы совсем без продолжения, если бы не Даниил Хармс.¹²⁹

Хармс учился писать по Хлебникову, развивая и использованную будетляниным технику абсурда, и образность, и графоманское письмо, и особый сплав слова с магией. От Хлебникова он перенял и представление о “настоящей” литературе — той, в основании которой лежит моноидея:

Своего кумира Хармс воскрешает магическим двустишием 1926 года. Оно опирается как на хлебниковскую подпись Х.В., пародировавшую, как уже отмечалось, “Христос Воскресе”, так и на финал «Зангези» — Зангези жив:

Хлебников выведен и в «Лапе» (1930), в череде фантастических персонажей. Ещё Хармс пробовал жизнетворчество на хлебниковский манер, в образе пророка Даниила.¹³⁰ В общем, Лидия Гинзбург в 1932 году имела все основания утверждать, что Хармс имитирует Хлебникова:

Переходя к нумерологии, отмечу, что Хармс заразился математическими увлечениями Хлебникова,¹³¹ а для лучшего усвоения науки чисел и геометрических фигур погрузился в оккультизм.¹³² Его записные книжки пестрят уравнениями, арифметическими выкладками и монограммами. Есть там и размышления в хлебниковском духе:

Хлебниковский дух здесь, возможно, подкрепляется знакомством с четверостишием «Моя так разгадана книга лица…» (1916), опубликованным лишь в 1940 году.¹³³

Русскую литературную нумерологию Хармс вывел на новый — абсурдистский — виток. В чем состояло его учение, подробно рассказывается в монографии Михаила Ямпольского «Беспамятство как исток (Читая Хармса)».¹³⁴ Хармса занимала единица, ибо она укладывается в другие числа, и два обозначения ноля — ноль и нуль.¹³⁵ Он различал ноль — начальный пункт числового ряда, чьим геометрическим соответствием был круг (проецируемый на букву О), и нуль — основание цифрового ряда, внутри которого помещаются числа, названные им цисфинитными.¹³⁶

Нумерологические произведения Хармса распадаются на два типа. Одни при всей абсурдности сюжетов держатся традиционной алгебры — таков прозаический «Сонет» (1935, „Удивительный случай случился со мной: я вдруг позабыл, что идёт раньше, 7 или 8?”). Другие же порывают с ней — таковы стихотворения 1930 года «Третья цисфинитная логика бесконечного небытия» и «Звонитьлететь (третья цисфинитная логика)».¹³⁷

М. Ямпольский выдвигает гипотезу о том, что Хармс пишет с белого листа или с нуля, движимый — по Фрейду — беспамятством.¹³⁸ Однако, введение в хармсовскую нумерологию отцовской фигуры радикально меняет всю картину. Нет никакого сомнения, что цисфинитная теория не только возводилась на хлебниковском фундаменте, но и соперничала с хлебниковским учением по линии оригинальности — ср. то, что называется “мнимыми числами”, в хлебниковской «Скуфье скифа» (1916):

     √–1 нисколько не менее вещественно, чем 1; там, где есть 1, 2, 3, 4, там есть и
–1, и –2, –3, и √–1, и √–2, и √–3. Где есть один человек и другой естественный ряд чисел людей, там, конечно, есть и √–человека, и √–2людей и √–3людей ‹...› Я ‹...›, окруженный призраками, был 1 = √–человека. Пора научить людей извлекать вторичные корни из себя и из отрицательных людей.¹³⁹

Более того, в нумерологических произведениях Хармса естественно видеть замыкающее звено цепочки ‘оккультная нумерология → нумерология европейской литературы → нумерология русского символизма → нумерология Хлебникова’.¹⁴⁰

4. Хлебниковедение и Король Времени: верноподданичество или осада?

Хлебников постарался задать правила чтения себя в модусе поклонения, исключающем смех:

С другой стороны, его авангардистская интерпретация времени, слов и множеств шла под знаменем осады, так что хлебниковедению все-таки оставлен выбор. Пролагая свой маршрут между этими полюсами, оно больше тяготеет к первому. Как и вся недосекуляризованная русистика, оно нередко рассуждает о Хлебникове в том смысле, что поэт в России больше, чем поэт.

В принципе, писатели с пророческим ореолом, будь то Пушкин, Ахматова или Хлебников,¹⁴¹ повышают мировой статус русской литературы, а заодно и статус исследователя. Но не получается ли, что экзаменуя авторов на наличие у них пророческого дара, филология дублирует «Розу мира» Даниила Андреева?¹⁴² И не рискует ли хлебниковедение поддаться агиографическому соблазну, столь естественному для культурного процесса, но фатальному для научной деятельности? Обсуждение культа Хлебникова поднимает и ещё один принципиальный вопрос: не наносит ли он удар по литературной репутации Хлебникова? Ведь если Короля Времени предлагается ценить не за его тексты, а за внешние по отношению к ним пророчества (вариант: как Эйнштейна от гуманитарии), то закрадывается подозрение, что эстетически король голый!¹⁴³

Самым ярким примером того, как верноподданнические тенденции искажают нашу науку, могут служить хлебниковские понятия время, законы времени, осада времени, Король Времени и др., кочующие из одного исследования в другое без критического анализа, как если бы Хлебников и впрямь писал философскую поэзию à la Рильке или Элиот, держа в поле зрения абстрактное время. И действительно, под силу ли была такая задача поэту-ребёнку? Согласно классификации, разработанной мной на материале поэзии Осипа Мандельштама, Хлебников работал с качественным временем, оперируя двумя моделями сразу: циклической, в которой все повторяется, и исторической, в виде вектора, в которой события движутся к определенной цели.¹⁴⁴ Любопытно, что при всей своей любви к природе и даже спорадических занятиях естествознанием Хлебников не только не проецирует свои законы времени на эволюцию, но и обходит стороной гремевшую в ту эпоху «Творческую эволюцию» Анри Бергсона, где новая концепция времени коррелирует с теориями происхождения видов Дарвина и Ламарка. В переводе на научный метаязык хлебниковские термины выглядят так: ‘время истории’, ‘законы истории’, ‘редукция истории до ее законов’, ‘владеющий законами истории’.¹⁴⁵ Установив смысловой объём хлебниковской темпоральности, я попробую устранить ещё один перекос, бытующий в исследованиях по Серебряному веку. Хлебников не был ни единственным, ни наиболее оригинальным поэтом времени в ту эпоху. На эти звания могут претендовать также Осип Мандельштам¹⁴⁶ и Ахматова.¹⁴⁷

“Осаду” Хлебникова начал Д.П. Святополк-Мирский в 1928 году:

В 1962 году отрезвляющие нотки внесла и книга В.Ф. Маркова о поэмах Хлебникова, согласно которой биография и личность Хлебникова — идеальная почва для мифа. В.Ф. Марков, определив этот миф через „утопические мечты о мировом преображении, с конкретными и “научными” путями их реализации” и „наивный пифагореизм”,¹⁴⁸ предложил сделать его темой отдельного исследования. Впоследствии рождению мифа Хлебникова, в котором он предстает „радикальным поэтическим экспериментатором, политическим мечтателем и революционером в науке”, посвятил статью Рональд Вроон.¹⁴⁹

В этом исследовании я как раз и постаралась рассмотреть нумерологический проект Хлебникова во всей полноте за скрывающей и мистифицирующей его оболочкой жизнетворческого мифа. На исчерпывающее же описание хлебниковского мифа моя работа ни в коей мере не претендует, и он по-прежнему ждет своего исследователя.¹⁵⁰

Только сняв потемневший лак с иконы, можно увидеть ее подлинные краски. Только освободившись от мифа и культа, можно по-настоящему оценить Хлебникова-писателя — живого, а не мумию.

————————

      Примечания

¹ Мой приятный долг — поблагодарить А.К. Жолковского (за высказанные идеи), Рональда Вроона и С.В. Старкину (за ценные библиографические справки).
² См. о ней [Пунин 2000], [Lönnqvist 1979: 29–31] и [Леннквист 1999: 13–22], [Stobbe 1982: 17–20], [Григорьев 1983: 119–130], [Baran 1984], [Иванов 2000], [Wachtel 1994: 148–176], [Виролайнен 2003], [Бабков 2000], [Niederbudde 2006] и мн. др.; а о ее развитии — [Старкина 2005: 212–213, 231, 356, 401].
³ Обе позиции представлены, к примеру, в [Иванов 2000].
⁴ По [Хлебников 1922 a], но без учета реконструкции в [Хлебников 2000 b].
⁵ Если не считать [Киктев 1991], [Niederbudde 2006: 264–279].
⁶ См. [Wachtel 1994: 158–161], [Арензон 2000] и [Ram 2001 b: 216–223].
⁷ Жизнетворчество — область в литературоведении, заданная В.Ф. Ходасевичем в эссе «Конец Ренаты» (1928) и продолженная исследованиями о русских символистах (Брюсове, Блоке, Зинаиде Гиппиус и др., см. [Cultural Mythologies of Russian Modernism 1992] и др.) и постсимволистах (Ахматовой, см. [Жолковский 1996]). Оно проявляется в том, что писатель своей жизнью сознательно реализует эстетическую или идеологическую программу, как бы разыгрывая некий спектакль (иногда — по мотивам литературных произведений) или же выступая в некой роли. Тем самым его жизнь превращается в семиотический текст, поддающийся экспликации и анализу. Жизнетворчество стимулирует и собственно творчество, подсказывая новые темы, ракурсы и, естественно, самопрезентацию. Самопрезентация же не всегда производна от жизнетворчества. Так, богатый репертуар самообразов Мандельштама, о чем см. [Freidin 1987], едва ли имеет под собой жизнетворческую основу. К Хлебникову теория жизнетворчества не применялась, если не считать [Панова 2006 b] и настоящей статьи.
⁸ В 1903 году Хлебников поступил на математическое отделение Казанского университета, но после ареста за революционную деятельность охладел к занятиям и в конце 1904 г. подал прошение о переводе на естественное отделение, где тоже не задержался, [Старкина 2005:36–41]. Судя по реакции на доклад Хлебникова «О колебательных волнах 317-ти», профессиональным математикам были чужды идеи поэта, [Старкина 2005: 231]. Хлебников же, на все лады хваливший своего земляка Лобачевского, не одобрял современных теорий, в частности, эйнштейнову, о которой в 1916 году услышал от Сергея Боброва, [Старкина 2005: 249].
⁹ См. о нем [Stobbe 1982: 20–21].
¹⁰ [Старкина 2005: 50].
¹¹ Произведения Хлебникова цитируются по [Хлебников 1986], если другой источник не оговорен.
¹² См. об этом [Cooke 1987: 148], [Бабков 2000: 180], [Старкина 2005: 153] и др.
¹³ Художественное развитие идеи государства времени (в т. ч. в сторону Числобога, его Короля) см. в «Скуфье скифа» (1916).
¹⁴ [ХСС III: 439].
¹⁵ [ХСС III: 317].
¹⁶ [Хлебников 1922 a: 14].
¹⁷ По крайней мере, на ее ранних стадиях, о чем см. [Иванов 2000: 348] и [Владимирский 2000: 730–732].
¹⁸ См. [История и антиистория].
¹⁹ В [Иванов 2000: 353] приводится параллель из Новалиса: „Наши буквы должны стать числами, а язык — арифметикой” (без библиографической ссылки).
²⁰ Закон о согласных иллюстрируется гласными, А и И, — и это при том, что начальные гласные Хлебников в теоретических построениях игнорирует.
²¹ См. в этой связи [Киктев 1991].
²² В смысле платоновского «Кратила», где развивается тезис о том, что законодатель имен (номотет) придумывает их не по собственному произволу, а следуя идее нарицаемого объекта.
²³ См. http://www.emory.edu/INTELNET/dar0.html.
²⁴ См. о нем [Григорьев 1983: 78–83], [Vroon 1983: 211], [Solivetti 1988], [Перцова 2000], [Niederbudde 2006: 384–401] и др. Согласно [Григорьев 1983: 80–81], эпоха искусственных языков, в том числе эсперанто — кстати, Хлебниковым не одобренного, — предоставила в его распоряжение необходимые модели. Согласно [Solivetti 1988: 180–182], на звездный язык повлияла японская и китайская иероглифика. Добавлю к этому списку и египетские иероглифы, в виде рисунков (Хлебников увлекался Египтом в период написания «Ка» и даже вводил египетские слова в основание звездного языка).
²⁵ Ср. “детскую призму”, “инфантилизм поэтического слова”, „“ребёнок и дикарь” как новое поэтическое лицо” в [Тынянов 2000: 218] и аналогичный подход в [Markov 1962] и [Markov 1986: 7–9], восходящие к определению Николая Гумилева: неотделанные тексты и путанный синтаксис выдают в Хлебникове “испуганного дикаря” («Статьи и заметки о русской поэзии»).
²⁶ О том, что Мандельштам предпочитал пространство времени, см. [Панова 2003].
²⁷ [Григорьев 2000: 637–700].
²⁸ Включая «На островах» (1909) Блока, с геометрическими мотивами.
²⁹ «Заметки о поэзии» (1923–1927).
³⁰ «Ещё Петербург» (1914) Маяковского.
³¹ На 1907 год как начало общения с Ивановым указывается в [Клинг 1998: 106]. О 1910 годе, когда Хлебников, отторгнутый «Аполлоном», стал удаляться от символистов, см. [Клинг 1996: 65].
³² Работы о влиянии символизма на Хлебникова существуют (особо стоит отметить [Клинг 1996] и [Клинг 1998]), но без выхода на алгебру и геометрию.
³³ См. [Хлебников 2000 а, I: 18–19].
³⁴ Согласно [Хлебников 2000 a, IV: 350], замыслом «Гибели Атлантиды» Хлебников обязан знакомству с “Terror antiquus” Льва Бакста (на выставке 1909 года) и статье «Древний ужас» (п. 1909) Иванова с обсуждением этой картины.
³⁵ См. [Шишкин 1996: 158].
³⁶ См. [Анненков 1873: 54] и последующую биографическую литературу о Пушкине.
³⁷ [Богомолов 1999].
³⁸ [Старкина 2005: 129].
³⁹ [Хлебников 2000 а, I: 486].
⁴⁰ См. [Lönnqvist 1979: 34–39] и перевод на русский [Леннквист 1999].
⁴¹ К примеру, в [Иванов 2000: 353] любовью Хлебникова к биологии объясняются звериные шкуры, наброшенные на числа; строками Вы те же, 300, шесть и пять/ Зубами блещете опять из более поздних «Детей Выдры» — строка века как быстрого хохота зубы (в которой, тем самым, оказывается спрятанным 365); а позднейшим учением о коромысле весов числа 3² и 2³ из «Досок судьбы» — аналогичная пляска коромысла. Предлагаемое в этой статье интертекстуальное чтение не поддерживает ни одного из этих наблюдений.
⁴² [Леннквист 1999: 15–19]. В [Moeller-Sally 1996: 205–208] предлагается не только пушкинская, но и ницшевская оптика для анализа «Чисел» с точки зрения маски пророка.
⁴³ О становлении хлебниковской поэтики свидетельствуют аграмматизмы (одетые в звери; зеницы разверзлися понимать), постоянные стилистические перебои (после наукообразных строк 4–6 идут 7–8, с пестрой смесью из неуклюже построенного наречия вещеообразно, разверзлися — то ли архаизма, то ли фольклорного словечка, архаичных зениц и слов научного лексикона — делимое и единица) и безрифменность, почему-то сменяющаяся финальной рифменной парой зеницы/ единица. С другой стороны, самопрезентация “я” в виде пророка, включающая зачин ‘я сделал то-то’, приписывание себе величественных жестов, разговор с числами на вы, безусловно, придает «Числам» неповторимо хлебниковское звучание.
⁴⁴ [Гиппиус 1999: 475–476].
⁴⁵ См. об этом [Иванов 2000: 358] и др.
⁴⁶ О 666 в этом стихотворении со ссылкой на Откровение Иоанна Богослова см. [Хлебников 2000а, I: 486]. О поэтической моде на 666 свидетельствует хлебниковское «Зверь + число» (1915) и бальмонтовское «Звериное число» (сб. «Ясень», 1916). Ср. также «В мире цифр» Хлебникова: Мы все знаем, как наши бабушки и прабабушки увлекались “звериным числом” — 666, придавая ему особый, таинственный смысл. [ХСС III: 462]
⁴⁷ Отмечено в [Markov 1992: 30-31]. Конечно, Хлебников-писатель по частоте обращения к числам, уравнениям и датам сильно впереди всех символистов, может быть, и вместе взятых. О числе и его словообразовательном гнезде, а также числительных у Хлебникова см. [Григорьев 1983: 119–130].
⁴⁸ [Markov 1988: 192].
⁴⁹ См. [Хлебников 2000 а, I: 486].
⁵⁰ [Хлебников 1986: 664].
⁵¹ Точная дата написания «Чисел» в бальмонтоведении не обсуждается. Сборник, к которому они принадлежат, вышел в конце января, [Markov 1992: 3], что делает непосредственное влияние бальмонтовских «Чисел» на хлебниковские весьма вероятным.
⁵² Бальмонтовские рифмы, числа/ коромысло и число/ весло, не нашли поддержки в «Числах» Хлебникова, в отличие от «Гибели Атлантиды», ср. число/ русло (с неправильной акцентуацией).
⁵³ Согласно [Moeller-Sally 1996: 207], в вещеобразном скрыто пушкинское вещий.
⁵⁴ Ср. другие интерпретации. По [Иванов 2000: 368] деление Я-единицы на единицу — путь в ничто. По [Moeller-Sally 1996: 207] “я” — самостоятельная единица — при делении на единицу остается равной себе; таким образом, никакой тайны нет. По [Хлебников 2000 а, I: 487] тире перед единицей можно прочитывать не синтаксически, а как “минус”; тем самым речь идет о нет-единице.
⁵⁵ Было бы заманчиво возвести математику Хлебникова ещё и к символистским эссе на те же темы — к «Краю Озириса» (п. 1914) Бальмонта или «Учителям учителей» (п. 1917) Брюсова, о которых см. [Панова 2006 a, I: 176–178], — но знакомство Хлебникова с ними пока что не подтверждается.
⁵⁶ Эта статья продолжает исследование соловьевского слоя у Хлебникова, начатого М.С. Киктевым. В [Киктев 1992] отмечается общая для двух писателей идея «Единого», переход от соловьевской Богоземли к мыслезему, упоминание Соловьева в материалах к «Доскам судьбы» и переработка соловьевских «Трех разговоров» в «Зангези».
⁵⁷ “Вечное возвращение” Заратустре проповедуют звери [Ницше 1981: 192–195]. О Хлебникове и Ницше см. [Baran 1994] и [Moeller-Sally 1996], o хлебниковской рецепции “вечного возвращения” — [Baran 1994: 61].
⁵⁸ Иначе обстоит дело в «Чертике» (1909):

О д н а.  Соловьев… Отечественный мыслитель сказал…
Ч е р т.  Да, мы там послушаем и соловьев.

Такие каламбуры восходят к Н.В. Гоголю, вписавшему себя в финал «Тараса Бульбы» (п. 1835) в виде „гордого гоголя”, быстро несущегося по Днестру. Впоследствии к гоголевско-хлебниковской традиции подключился Даниил Хармс, ср. «Петров и Камаров» (б/д):

П е т р о в.  Эй, Камаров!
Давай ловить камаров!

⁵⁹ Ср. также уравнение происхождения Третьего Рима в [Хлебников 1922 a: 20].
⁶⁰ Панмонголизм — по образцу панэллинизма, панславизма и проч.
⁶¹ И, кстати, автором произведений со сходными исканиями: «Глоссолалией» (1917, п. 1922) и романом «Москва» (п. 1926), где среди героев есть профессор математики, а в разговорах звучат не только числа и дроби, но — совсем по-хлебниковски — циферник и числец.
⁶² Ср. противоположное мнение в [Baran 1984: 64]: отсутствие книжной культуры у Хлебникова не свидетельствует о его невежестве; читал он много, в особенности же о религиях и ритуалах, но не систематически (в результате Изанаги превратился у него из мужского божества в женское).
⁶³ Согласно [Гройс 1993].
⁶⁴ [Виролайнен 2003: 411–412], с той оговоркой, что сходство это типологическое.
⁶⁵ Связь между Хлебниковым и Пьером Безуховым подмечена в «Посвящается С.» А.К. Жолковского: „Борхес „в каком-то смысле ‹...› был Набоковым, ‹...› потому что родился в 1899 году, том же, что и Набоков, что позволяло последнему с помощью относительно несложных (по понятиям ‹...› Пьера Безухова или Велимира Хлебникова) арифметических выкладок отождествить себя со своим великим предшественником, тоже не дожившим до получения Нобелевской премии [Пушкиным. — Л.П.]” [Жолковский 1991: 5].
⁶⁶ О влиянии «Войны и мира» на историософию Хлебникова см. [Арензон 2000: 541–544].
⁶⁷ „Villanelle. Une nuit noirè, par un calmè, sous l’équateur” (1884) в пер. Ивана Бунина: Время, Пространство, Число/ С черных упали небес/ В море, где мрак и покой («В темную ночь, в штиль, под экватором», 1915), цит. по [Французские стихи: 424–425].
⁶⁸ См. [Markov 1962: 18], о пифагореизме, и [Stobbe 1982: 33–48], с развитием этих идей; [Никитаев 1991: 72–74], о влиянии на Хлебникова «Человека и вселенной. Общего обзора оккультных знаний» Папюса (1909, по-русски); [Богомолов 1999] — наблюдение о том, что хлебниковские числа, идея цикличности и искания в области языка восходят к Блаватской; и [Виролайнен 2003: 421, 424] — о том, что Хлебников черпал свои геометрические соответствия буквам и идею языка, объединяющего человечество, из «Курса Энциклопедии Оккультизма, читанного Г.О.М. В 1911/ 1912 году в городе С.-Петербурге» (СПб., 1912).
⁶⁹ Иоанн, I: 15.
⁷⁰ Русский перевод, [Шюре 1914], приводится по http://www.psylib.ukrweb.net/books/shure01/index.htm.
⁷¹ О пифагорейской основе стихотворений Бальмонта см. [Markov 1992: 29–32].
⁷² [Blavatsky 1893, I: 328]; раздел “The Mystery Language and its Keyes”.
⁷³ [Blavatsky 1918: 348]; цитируется пер. А.П. Хейдока, по http://www.sunhome.ru/library/166.
⁷⁴ Упоминание «Глоссолалии» в связи с Хлебниковым приводится в [Solivetti 1988: 170].
⁷⁵ Ср. „Такое искусство возникло; оно обосновано Штейнером; обоснование мое — физиология: то есть — бревенчатый смысл; из страны, где сверкает она, на руках, как младенца, принес ее Штейнер; и положил перед душами смелыми, чистыми” (гл. 73).
⁷⁶ Оно подкрепляется отсутствием некоторых общеобязательных нумерологических топосов, ср. 8 как перевернутый знак бесконечности; египетские пирамиды, их геометрические формы в оккультном свете и число π, о чем см. [Панова 2006 a, I: 176–178]; придуманное гностиками слово Абраксас для обозначения 365, [Панова 2006 a, I: 470].
⁷⁷ Утопическое мышление Хлебникова подробно рассматривается в [Stobbe 1982]; в [Гройс 1993] оно поставлено в контекст русского авангарда; в [Степанов 1975: 249] оно оценивается с точки зрения марксизма-ленинизма; а в [Ичин] сравнивается с утопией Платона.
⁷⁸ Хлебниковская утопия, а, возможно, и его жизнетворчество повлияли на художественный мир Андрея Платонова — в особенности же на его героев-иделистов, кующих светлое будущее.
⁷⁹ Хлебниковская самопрезентация в текстах освещалась нечасто, но с разных точек зрения. Начал А.К. Жолковский: тексты, чередующие плохопись и добротное письмо, смонтированные в технике отрывка и выдержанные в неестественно высокой стилистике, распались бы на части, если бы не “я”, разросшееся до Председателя Земного Шара, [Жолковский 1986: 62–64]. Далее, в монографии [Cooke 1987: 104–160] рассматривается переход Хлебникова от воинской ипостаси — к пророческой. В статье [Moeller-Sally 1996] показано, что хлебниковские маски пророка не только восходят к Пушкину и Ницше, но и оформляются цитатами из этих авторов. Во [Вроон 1996] прослеживается эволюция особого биографического “я”; перейдя рубеж 1920 года, когда был открыт закон времени и Хлебников почувствовал себя легендарной личностью, он придал и лирического герою стихотворений, и главному герою «Зангези» статус пророка. Наконец, в [Ram 2001 a] пророческий имидж Хлебникова из стихотворения «Одинокий лицедей» интерпретируется через миф об Ариадне, Тесее и Минотавре, Ветхий Завета и Пушкина, как кризис самовосприятия.
⁸⁰ В т.ч. по принципу метемпсихоза, о чем см. [Панова 2006 a, I: 249–250].
⁸¹ Подробнее см. [Панова 2006 a, I: 198-203] и особенно [Панова 2006 b].
⁸² См. [Баран 2002: 128].
⁸³ Письмо Дмитрию Петровскому, [НП 410].
⁸⁴ Письмо Николаю Кульбину, ноябрь-декабрь 1916 г. (?), [ХСС III: 309–310].
⁸⁵ [Ницше 1981: 185].
⁸⁶ [Гройс 1993].
⁸⁷ [Гройс 1993: 20–35].
⁸⁸ Мнение Р.В. Дуганова.
⁸⁹ В [Baran 1994: 79–80] отмечаются общие для Заратустры и Зангези ситуации — в частности, провокационные жесты. В [Moeller-Sally 1996: 209, 220–225] образ Зангези соотносится с Заратустрой по линии масок пророка. См. также [Григорьев 1986: 227], с беглым замечанием о том, что Заратустра присутствует в имени Зангези; [Вроон 1996: 140], о генезисе «Зангези» — изначально набора лирических стихотворений, собранных в целое и “драматизированных” по принципу «Так говорил Заратустра»; и [Старкина 2005: 340], с наблюдением, согласно которому появление Зангези на утесе — из Ницше.
⁹⁰ В дискуссии о жанре «Зангези», представленной в [Grubel 1986: 399–400], “пьеса для чтения” не значится.
⁹¹ Об основательном знакомстве Хлебникова с «Искушением святого Антония» свидетельствует его «Искушение грешника» (1907), о чем см. [Дуганов 1990: 19].
⁹² Более того, “звездная” азбука «Зангези» (Зэ — отражение луча от зеркала. — Угол падения равен углу отражения (зрение), пл. VIII) позволяет выстраивать лучеобразные соответствия между ЗангеЗи, с повторенным З, и Заратустрой. Символическое значение этого имение, зрение, сближает Зангези с лирическим героем «Чисел», чьи вещеобразно раскрытые зеницы позволяют ему видеть числовую изнанку мира. Ср. также трактовку Заратустры в «Глоссолалии» Белого: „Звуки слов “Заратустра” рисуют:

“Заратустра” есть распростертый лучами на все из духовного света-жара души” (гл. 39).
⁹³ Сопоставление стилистик Ницше и Хлебникова см. в [Baran 1994: 59, 81].
⁹⁴ [Ницше 1981: 71].
⁹⁵ Ницшеанский подтекст в пророчествах Зангези Мандельштам наверняка уловил, поскольку и сам часто цитировал «Так говорил Заратустра», о чем см. см. [Панова 2003: 341–343].
⁹⁶ В [Baran 1994: 80] финалы Хлебникова и Ницше, напротив, разводятся как непохожие.
⁹⁷ [Ницше 1991: 289].
⁹⁸ „Вот я уже умер” [Ницше 1991: 284].
⁹⁹ [Ницше 1991: 65].
¹⁰⁰ См. [Ram 2001 b], где они поданы в парадигме евразийства.
¹⁰¹ [Хлебников 1925: 4].
¹⁰² [Ницше 1981: 37].
¹⁰³ «Свободы сеятель пустынный…» (1823): Паситесь, мирные народы!/ ‹...›/ К чему стадам дары свободы?/ Их должно резать или стричь.
¹⁰⁴ Ср. «Воспоминания о Велемире Хлебникове» Дмитрия Петровского: „317 было число Председателей Земного Шара. Я вступил в их число одним из первых и вышел только в 1917 году, когда Хлебников обратил его в кунсткамеру, записывая в Председатели то Вильсона и Керенского, то Али-Серара и Джути, только потому, что это были первые арабы или абиссинцы, каких он встретил, то христианских братцев из Америки: м-ра Девиса и Вильяма”.
¹⁰⁵ Дата — по [Шишкин 1996: 144–145, 147]. Семантика — по [Асеев 2000: 103]; другие объяснения этого имени — в [Шишкин 1996: 148].
¹⁰⁶ [Старкина 2005:232].
¹⁰⁷ [Старкина 2005: 243–245].
¹⁰⁸ [Старкина 2005:249–250, 269–279].
¹⁰⁹ [Старкина 2005: 336–337].
¹¹⁰ Ср. в этой связи [Вроон 1996: 147]: Хлебникова написал о себе как об открывателе новых материков, а Маяковский канонизировал это знаменитой формулой „Колумб новых поэтических материков”.
¹¹¹ См. [Paperno 1988] и перевод в [Паперно 1996].
¹¹² [Паперно 1996: 168–169].
¹¹³ [Паперно 1996: 166–169].
¹¹⁴ [Старкина 2005].
¹¹⁵ [Жолковский 1986: 585].
¹¹⁶ [Vitalich].
¹¹⁷ [Анфимов 1935].
¹¹⁸ [Смирнов 1994: 203–204].
¹¹⁹ См., к примеру, [Руднев 2002: 227].
¹²⁰ О Лимонове см. [Жолковский 2005].
¹²¹ См. об этом, к примеру, [Руднев 2002: 222–224].
¹²² К примеру, в [Виролайнен 2003: 423–425] миссия Хлебникова проецируется на антибиблейский архетип. Если Бог не допустил строительства Вавилонской башни, разделив человечество на разные языки, то Хлебников, вводя универсальный язык — полуоккультный, ибо на нумерологической платформе, — восстанавливает Вавилонскую башню, тем самым превращая себя и людей в божичей.
¹²³ Ницше даже подписывался Дионисом и Распятым, [Руднев 2002: 227].
¹²⁴ Эти соображения входят в противоречие и с идеей Ю.Н. Тынянова о том, что смех Хлебникову был не страшен, ибо в «Зангези» предоставлено слово потешающимся над Хлебниковым, [Тынянов 2000: 217], и с распространенным мнением об ироничности «Зангези», особенно же в финале, где Смех зарезался бритвой.
¹²⁵ [Гройс 1993: 15].
¹²⁶ [Гройс 1993: 20-35, 61].
¹²⁷ См. [Лимонов 2004: 38–45], а также [Жолковский 1994] — исследование графоманского письма Лимонова на фоне Хлебникова.
¹²⁸ См. «Бабочка или две их» — ещё один после Мандельштама диалог c Зангези (ответ на самоотождествление Зангези-Хлебникова с бабочкой; «Зангези», пл. VI), — и эссе «Похвала поэзии» [Седакова 1994: 329–331].
¹²⁹ Вместе эти писатели рассматриваются подробно в [Niederbudde 2006].
¹³⁰ Об заимствовании каламбурного принципа см. сноску 58.
¹³¹ [Хармс 2002, I: 13–15, 102, 111–112, 120, 197, 379–380, 437–438, 459, II: 13и др.], в т.ч. с числовыми обозначениями букв.
¹³² [Хармс 2002, I: 86–88, 92, 100, 114, 138–139, 242, 245], в т.ч. с перечнями оккультной литературы.
¹³³ Хармс имел доступ к рукописям Хлебникова.
¹³⁴ [Ямпольский 1998: 287–313].
¹³⁵ Ноль не входит в традиционную оккультную нумерологию; возник он лишь 1300 лет назад в Индии, а в Европе утвердившийся в начале XVII века, [Ямпольский 1998: 291].
¹³⁶ Ср. также геометрические упражнения Хармса — шар в «Математике и Андрее Семеновиче» (1933).
¹³⁷ В [Руднев 2002: 50–51] нумерологические произведения Хармса рассматриваются как образец обсессивного дискурса.
¹³⁸ [Ямпольский 1998: 10].
¹³⁹ О такого рода математических операциях и мнимых числах см. [Иванов 2000: 364 и сл.] и [Никитаев 1992]; новый взгляд на √–1 предлагается в [Koll-Stobbe 1986] и [Niederbudde 2006: 274–279].
¹⁴⁰ Полный обзор литературной математики Хармса и ее мистических контекстов см. в [Niederbudde 2006].
¹⁴¹ Недавно этот иконостас пополнился Хармсом, о чем см. [Иванов 2005].
¹⁴² „Проследим ‹...› вестническую тенденцию ‹...› в бредовых идеях Хлебникова о преображении Земли и в его сумасшедших мечтах — стать правителем земного шара ‹...› Не случайно на первых же её [русской литературы. — Л.П.] страницах пламенеют потрясающие строфы пушкинского «Пророка»!” (1950–1958, [Андреев 1995, II: 380]). Ср. также стихотворение Андреева «Хлебников» (1940): Как феникс русского пожара/ ПРАВИТЕЛЕМ ЗЕМНОГО ШАРА/ Он призван стать — по воле “ка”!/ И в этом — Вышнего рука.
¹⁴³ Кстати, эти две ипостаси разводит В.Ф. Марков, отдавая должное лишь писательской „прелести” Хлебникова, [Markov 1986: 2].
¹⁴⁴ [Панова 2003: 358].
¹⁴⁵ Явное contradictio in adjecto — признание Хлебникова одновременно учёным и Королем (Времени). Напомню в этой связи исторический анекдот об Александре Македонском, попросившего математика Менахма изложить ему быстрый путь к освоению геометрии и услышавшего в ответ, что в геометрию нет королевского пути. Так что либо король, либо учёный.
¹⁴⁶ См. [Панова 2003: 333–603].
¹⁴⁷ См. [Verheul 1971].
¹⁴⁸ [Markov 1962: 18].
¹⁴⁹ [Вроон 1996: 148].
¹⁵⁰ Освобождение русской культуры от мифов предпринимается, в частности, в [Гаcпаров 1997], с деконструкцией культа М.М. Бахтина (авангардного толка, отчасти схожего с хлебниковским), и в [Жолковский 1996], с деконструкцией культа Ахматовой (сталинистского толка).

      Литература

     Андреев Даниил. Собрание сочинений в трех томах. Сост., вст. ст. и прим. А.А. Андреевой. М.: Московский рабочий, Алеся, 1993–1996.
     Анненков П.В. А.С. Пушкин. Материалы для его биографии и оценки произведений. СПб., 1873 [1855].
     Анфимов В.Я. К вопросу о психопатологии творчества: В. Хлебников в 1919 году // Труды 3-й Краснодарской клинической городской больницы, вып. 1. Краснодар, Издание Краснодарского горздравотдела, 1935, с. 66–73.
электронная версия указанной работы на www.ka2.ru

     Арензон Е.Р. „Задача измерения судеб…”. К пониманию историософии Хлебникова // МВХ 2000: 522–549.
     Асеев Ник. В.В. Хлебников // МВХ 2000: 103–109.
     Бабков Василий. Контексты Досок Судьбы // Хлебников 2000 b: 159–287.
     Баран Хенрик. О Хлебникове. Контексты, источники, мифы. М.: РГГУ, 2002.
     Богомолов Н.А. Об одном из источников диалога Хлебникова «Учитель и Ученик» // Богомолов Н.А. Русская литература начала XX века и оккультизм. М: НЛО, 1999, с. 264–269.
     Вечорка Татьяна. Воспоминания о Хлебникове // Хлебников 1925: 21–30.
электронная версия указанной работы на www.ka2.ru

     Винокур Г.О. Хлебников. ‹Вне времени и пространства› // МВХ 2000: 206–223.
электронная версия указанной работы на www.ka2.ru

     Виролайнен М.Н. „Сделаем себе имя”: Велимир Хлебников и М.П. Погодин: миф числа // Виролайнен М.Н. Речь и молчание: сюжеты и мифы русской словесности. СПб.: Амфора, 2003, с. 411–436 [1995].
     Владимирский Б.М. “Числа” в творчестве Хлебникова. Проблемы автоколебательных циклов в социальных системах // МВХ 2000: 722–732.
электронная версия указанной работы на www.ka2.ru

     Вроон Р. Генезис замысла “сверхповести” «Зангези»: (К вопросу об эволюции лирического “я” у Хлебникова) // Вестник Общества Велимира Хлебникова. Вып. I. М., 1996, с. 140–159.
     Гаспаров М.Л.  М.М. Бахтин в русской культуре XX века // Гаспаров М.Л. Избранные труды. Т. II: «О стихах». М.: «Языки русской культуры», 1997, с. 494–496 [1979].
     Гинзбург Лидия. Записные книжки. Воспоминания. Эссе. Вст. ст. А.С. Кушнера. СПб.: Искусство-СПБ, 2002.
     Гиппиус З.Н. Стихотворения. Вст. ст., сост. и прим. А.В. Лаврова. СПб.: Академический проект, 1999.
     Григорьев В.П. Грамматика идиостиля. В. Хлебников. М.: Наука, 1983.
электронная версия указанной работы на www.ka2.ru

     Григорьев В.П. Словотворчество и смежные проблемы языка поэта. М.: Наука, 1986.
электронная версия указанной работы на www.ka2.ru

     Григорьев В.П. Будетлянин. М.: Языки славянской культуры, 2000.
     Гройс Борис. Стиль Сталин // Гройс Борис. Утопия и обмен. М.: Знак, 1993, с. 11–112.
     Дуганов Р.В. Велимир Хлебников. Природа творчества. М.: Советский писатель, 1990.
электронная версия указанной работы на www.ka2.ru

     Жолковский А.К. Графоманство как прием. Лебядкин, Хлебников, Лимонов и другие // VChMR 1986: 573–590 [перепеч. в: Жолковский А.К. Блуждающие сны. М.: Восточная литература, 1994, с. 54–68].
электронная версия указанной работы на www.ka2.ru

     Жолковский Александр. НРЗБ. М.: Весы, 1991.
     Жолковский А.К. Анна Ахматова — пятьдесят лет спустя // Звезда, 1996, № 9, с. 211–227 [перепеч. в: Жолковский А.К. Избранные статьи о русской поэзии: Инварианты, структуры, cтратегии, интертексты. М.: РГГУ, 2005, с. 139–174].
     Жолковский А.К. Интертекстуал поневоле («Я в мыслях подержу другого человека…» Лимонова) // Жолковский А.К. Избранные статьи о русской поэзии: Инварианты, структуры, cтратегии, интертексты. М.: РГГУ, 2005, с. 309–326.
     Иванов Вяч.Вс. Хлебников и наука // Иванов Вяч.Вс. Избранные труды по семиотике и истории культуры. Т. 2: Статьи о русской литературе. М.: Языки русской культуры, 2000, с. 342–398 [1986].
электронная версия указанной работы на www.ka2.ru

     Иванов Вяч.Вс. Египет амарнского периода у Хармса и Хлебникова: «Лапа» и «Ка» // Столетие Даниила Хармса: Материалы международной научной конференции, посвященной 100-летию со дня рождения Д.И. Хармса. Ред. А.А. Кобринский. СПб: ИПЦ СПГУТД, 2005, с. 80–90.
электронная версия указанной работы на www.ka2.ru

     История и антиистория: Критика «новой хронологии» академика А Т. Фоменко. Сост. А.Д. Кошелева. 2-е изд., доп. М.: Языки славянской культуры, 2001.
     Ичин Корнелия. Утопия Хлебникова и замысел “идеального государства” у Платона. электронная версия указанной работы на www.ka2.ru


     Киктев М.С. Хлебниковская “Азбука” в контексте революции и гражданской войны // Хлебниковские чтения. Материалы конференции 27–29 ноября 1990 г. Отв. Ред. С.В. Старкина. СПб., 1991, с. 15–39.
электронная версия указанной работы на www.ka2.ru

     Киктев М.С. Хлебников и Вл. Соловьёв // Материалы IV Хлебниковских чтений. Астрахань, 1992, с. 28–32.
     Клинг Олег. Футуризм и “старый символистский хмель”: Влияние символизма на поэтику раннего русского футуризма // Вопросы литературы, 1996, № 5, с. 56–92.
     Клинг Олег. Хлебников и символизм // Вопросы литературы, 1998, № 5, с. 93–121.
     Крученых А. Предисловие // Хлебников 1915: 4.
     Кузмин М.А. Кузмин М. Проза. Вст. ст., ред. и прим. В.Ф. Маркова. В 12-ти тт. Berkeley, 1984–2000.
     Леннквист Барбара. Мироздание в слове. Поэтика Велимира Хлебникова. Пер. с англ. А.Ю. Кокотова. СПб.: Академический проект, 1999.
электронная версия указанной работы на www.ka2.ru

     Лимонов Эдуард. Священные монстры. М.: Ad Marginem, 2004.
электронная версия указанной работы на www.ka2.ru

     Малевич К.С. В. Хлебников // МВХ 2000: 182–185.
электронная версия указанной работы на www.ka2.ru

     Мандельштам Н.Я. Вторая книга. М.: Согласие, 1999.
электронная версия указанной работы на www.ka2.ru

     МВХ — Мир Велимира Хлебникова. Статьи. Исследования (1911–1998). Сост. Вяч.Вс. Иванова, З.С. Паперного, А.Е. Парниса. М.: Языки русской культуры, 2000.
     Никитаев А.Т. К интерпретации 2-ого паруса «Детей выдры» // Хлебниковские чтения. Материалы конференции 27–29 ноября 1990 г. Отв. Ред. С.В. Старкина. СПб., 1991, с. 69–95.
электронная версия указанной работы на www.ka2.ru

     Никитаев А.Т. Мнимые числа в творчестве Велимира Хлебникова // Поэтический мир Велимира Хлебникова. Вып. 2. Сост. С.А. Ланцова. Астрахань, 1992, с. 12–21.
электронная версия указанной работы на www.ka2.ru

     Ницше Ф. Так говорил Заратустра. Книга для всех и ни для кого. Пер. с нем. Ю.М. Антоновского. NY: Chalidze, 1981 [Репринт изд.: СПб.: Прометей, 1911].
НП — Хлебников Велимир. Неизданные произведения. Ред. и комм. Н. Харджиева и Т. Грица. М.: Художественная литература, 1940.
     Панова Л.Г. “Мир”, “пространство”, “время” в поэзии Осипа Мандельштама. М.: Языки славянской культуры, 2003.
     Панова Л.Г. Русский Египет. Александрийская поэтика Михаила Кузмина. В 2-х тт. М.: Водолей Publishers, Прогресс-Плеяда, 2006 (a).
     Панова Л.Г. «Ка» Велимира Хлебникова: сюжет как жизнетворчество // Материалы международной научной конференции «Художественный текст как динамическая система», посвященной 80-летию В.П. Григорьева (Москва, ИРЯ РАН, 19–22 мая 2005) // Художественный текст как динамическая система. Материалы международной научной конференции, посвященной 80-летию В.П. Григорьева 19–22 мая 2005. М.: Азбуковник, 2006 (b), с. 535–551.
электронная версия указанной работы на www.ka2.ru

     Паперно Ирина. Семиотика поведения: Николай Чернышевский — человек эпохи реализма. М: НЛО, 1996.
     Перцова Н.Н. О “звездном языке” Велимира Хлебникова // МВХ 2000: 359–384.
электронная версия указанной работы на www.ka2.ru

     Пунин Н.Н. ‹Хлебников и государство времени› // МВХ 2000: 157–174.
электронная версия указанной работы на www.ka2.ru

     Руднев В.П. Характеры и расстройства личности. Патография и метапсихология. М.: Класс, 2002.
     Седакова Ольга. Стихи. М.: Гнозис, Carte Blanche, 1994.
     Смирнов Игорь П. Психодиахронологика. Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней. М.: НЛО, 1994.
     Старкина София. Велимир Хлебников: Король времени. СПб.: Вита Нова, 2005.
     Степанов Н. Велимир Хлебников. Жизнь и творчество. М.: Советский писатель, 1975.
     Тынянов Ю.Н. О Хлебникове // МВХ 2000: 214–223 [1928].
электронная версия указанной работы на www.ka2.ru

     Французские стихи в переводе русских поэтов. XIX–XX вв. Сост., вст. ст. и комм. Е. Эткинда. М.: Прогресс, 1969.
     Хармс Д. Записные книжки. Дневник. Сост. и подг. текста Ж.-Ф. Жаккара и В.Н. Сажина, вст. ст. и прим. В.Н. Сажина. В 2-х тт. СПб.: Гуманитарный проект, 2002.
     Хлебников В. Битвы 1915–1917 г.г. Новое учение о войне. Пг., 1915.
     Хлебников В. Время мера мира. Петроград, 1916.
     Хлебников Велемир. Отрывок из Досок судьбы. 1922 (a).
     Хлебников Велемир. Зангези. М., 1922 (b).
     Хлебников Велимир. Записная книжка. Сост. и прим. А. Крученыха. М.: Издание всероссийского союза поэтов, 1925.
     Хлебников Велимир. Творения. Общ. ред. и вст. ст. М.Я. Полякова, сост., подг. текста и комм. В.П. Григорьева и А.Е. Парниса. М.: Советский писатель, 1987.
     Хлебников Велимир. Собрание сочинений. В 6-тт. Под общ. Ред. Р.В. Дуганова. М.: Наследие, 2000 (a) — … (продолжающееся).
     Хлебников Велимир. Доски судьбы. Василий Бабков. Контексты Досок Судьбы. М.: Рубеж столетий, 2000 (b).
     ХСС — Хлебников Виктор. Собрание сочинений. Gesammelte Werke. Nachdruck der Ausgabe Moskau 1928–1933. Mit einem Vorwort von Vladimir Markov. В 4-х тт. München: W. Fink, 1968–1972.
     Шишкин Андрей. Велимир Хлебников на “башне” Вяч. Иванова // НЛО, 1996, № 17, с. 141–167.
     Шюре Эдуард. Великие Посвященные. Очерк эзотеризма религий. Пер. Е. Писаревой. Изд. 2-е испр. Калуга: Типография Губернской Земской Управы, 1914.
     Ямпольский Михаил. Беспамятство как исток (Читая Хармса). М.: НЛО, 1998.
     Baran Henryk. Temporal Myths in Xlebnikov: From «Deti Vydry» to «Zangezi» // Myth in literature. Ed. Andrej Kodjak et al. Columbus: Slavica Publishers, 1985, pp. 63–88.
     Baran Henryk. Khlebnikov and Nietzsche: pieces of an incomplete mosaic// Nietzsche and Soviet culture: ally and adversary. Ed. by Bernice G. Rosenthal. Cambridge; New York: Cambridge Univ. Press, 1994, pp. 58–83.
     Blavatsky H.P. The Theosophical glossary. Krotona, Hollywood, Los Angeles: The Theosophical Publishing Society, 1918 [1892].
     Blavatsky H.P. The Secret Doctrine; the Synthesis of Science, Religion and Philosophy. V. 1–4. London: Theosophical Publishing Society, 1893–1897.
     Cooke Raymond. Velimir Khlebnikov. A Critical Study. Cambridge, New York: Cambridge Univ. Press, 1987.
Cultural Mythologies of Russian Modernism. From the Golden Age to the Silver Age. Ed. by Boris Gasparov et al. Berkeley, Los Angeles, Oxford: University of California Press, 1992.
     Freidin, Gregory. А Coat of Many Colors. Osip Mandelstam and his Mythologies of Self-presentation. Berkley, Los Angeles, London: Univ. of California Press, 1987.
     Grübel Rainer. The Montage of Codes and Genres as Secondary Syncretism in Chlebnikov’s Zangezi. The Construction of a Synthetical Text and the Problems of ‘Gesamkunstwerk’ // VChMR 1986: 399–473.
     Koll-Stobbe Amei. Cognition and Construction: Chlebnikov’s √–1 as a Metaphoric Process // Chlebnikov, Velimir: 1885–1985. Herausgegeben von J. Holthusen ... [et al.]. München: O. Sagner, 1986, Ss. 107–115.
     Lönnqvist Barbara. Xlebnikov and carnival: an analysis of the poem Poet. Stockholm: Almqvist & Wiksell international, 1979.
     Markov Vladimir. The Longer Poems of Velimir Khlebnikov. Berkeley, Los Angeles: Univ. of California Press, 1962.
     Markov Vladimir. Kommentar zu den Dichtungen von K.D. Bal’mont 1890–1909 // Bausteine zur Geschichte der Literatur bei den Slaven; Bd. 31. Koln; Wien: Bohlau Verlag, 1988.
     Markov Vladimir. Kommentar zu den Dichtungen von K.D. Bal’mont. 1910–1917 // Bausteine zur Slavischen Philologie und Kulturgeschichte: Reihe A, Slavistische Forschungen; Bd. 3 = 63. Koln; Wien: Bohlau Verlag, 1992. Tei 2.
     Markov Vladimir. On the prelest’ of Chlebnikov // VChMR 1986: 1–13.
     Moeller-Sally Betsy F. Masks of the Prophet in the Work of Velimir Khlebnikov: Pushkin and Nietzsche // Russian Review, vol. 55, April 1996, pp. 201–215.
     Niederbudde Anke. Mathematische Konzeptionen in der russischen Moderne. Florenskij – Chlebnikov – Charms. München: Verlag Otto Sagner, 2006.
     Paperno Irina. Chernyshevsky and the Age of Realism. A Study in the Semiotics of Behavior. Stanford: Stanford Univ. Press, 1988.
     Ram Harsha. Velimir Chlebnikov’s «Odinokij licedej»// Die Welt der Slaven, № 46, 2001 (a), pp. 331–346.
     Ram Harsha. The Poetics of Eurasia: Velimir Khlebnikov between Empire and Revolution // Social Identities in Revolutionary Russia. Ed. Madhavan K. Palat, Basingstoke: Palgrave Publishers Ltd, 2001 (b), pp. 209–231.
     Schuré Édouard. Les grands initiés. Esquisse de l’histoire secrete des religions. Paris, 1914.
     Solivetti Carla. “Азбука ума” Велимира Хлебникова // Russian Literature, 1988, vol. 23, № 2, pp. 169–184.
     Stobbe Peter. Utopisches Denken bei V. Chlebnikov. München: Verlag Otto Sagner, 1982.
     VChMR — Velimir Chlebnikov (1885–1922): Myth and Reality. Amsterdam Symposium on the Centenary of Velimir Chlebnikov. Ed. by Willem G. Weststeijn. Studies in Slavic Literature and Poetics, vol. VIII. Rodopi, 1986.
     Verheul Kees. The Theme of Time in the Poetry of Anna Axmatova. The Hague-Paris: Mouton, 1971.
     Vitalich Kristin. Khlebnikov’s Schizophrenia: A Pragmatic Approach to his Texts and their Discursive Context // Toronto Slavic Quarterly, http://www.utoronto.ca/tsq/18/vitalich18.shtml.
     Vroon Ronald. Velimir Xlebnikov’s shorter poems: a key to the coinages. Ann Arbor: University of Michigan, 1983.
     Wachtel Andrew. An Obsession with History: Russian Writers Confront the Past. Stanford: Stanford Univ. Press, 1994.

Воспроизведено по:
Панова Лада.  Всматриваясь в числа:
Хлебников и нумерология Серебряного века. // Велимир Хлебников и «Доски судьбы»:
текст и контексты: статьи и материалы.
Сост. Н. Грицанчук, Н. Сироткин, В. Фещенко. М.: Три квадрата, 2008, с. 393–455.

Изображение заимствовано:
Keith Tyson (b. 1969 in Ulverston in Lancashire, UK; christened Keith Thomas Bower. Based in London).
Everything is connected with everything. 2007.
Part of  «Large field array» Exposition at De Pont Museum of Contemporary Art in Tilburg, Holland.
www.flickr.com/photos/geertb/526890339/

Персональная страница Л.Г. Пановой на ka2.ru
карта  сайта		главная    страница
исследования		свидетельства
сказания		устав
Since 2004     Not for commerce     vaccinate@yandex.ru