В. Молотилов
Калмыковатая Изида
Сопроводительная записка к переводу 
Anindita Banerjee. Liberation Theosophy:
Discovering India and Orienting Russia between Velimir Khlebnikov
and Helena Blavatsky.
PMLA, 126.3. 2011. P. 610–624.
памяти Е.Р. Арензона
Острова — угнетатели, материки — угнетаемые.
Велимир Хлебников. Индо-русский союз.
‹...› мы видим место Европы как спутника,
вращающегося вокруг главного светила —
Азии.
Велимир Хлебников. Азосоюз.
Я, выразитель перелома времен, когда Азия
хочет получить
морское единство, стать единым островом и, запершись
в
единые морские границы, стать великой Англией...
Велимир Хлебников. Я и Чосер.
а двадцать лет возделывания Хлебникова поля чем только не пригорюнит, бывало. То хляби разверзлись, то саранча, то град с лошадиную голову. Но чтобы птица Рух со слоном в клюве присела — никогда. И вдруг.
У нас как? У нас так: грибной дождь откуда ни попадя, сеногной — с запада, и в самую страду. Гнилой, по-нашенски, угол.
Тёплое течение Гольфстрим, вот и гнилой. Течение остановится — им каюк, а нам удои в кисельных берегах. Или так: Гольфстрим сворачивает с полпути, омывает не Британские острова, а побережье Марокко. Сахара процветает, англичанам каюк. Думаете, они об этом не знают? Знают.
Или так: Гольфстрим свернул с полпути → Карское море солонеет → устье Оби перемерзает → разлив → утонула Западная Сибирь → проран через Тургайский прогиб в Каспий. Готово: тю-тю материк Евразия. Так было, и так будет.
Хожалый посетитель Хлебникова поля хмыкнул: вальс устарел. Или так: он пугает, а нам не страшно. Да я и сам скажу: вводный разогрев.
И вдруг — Аниндита Банерджи. Теософия освобождения: Индия Елены Блаватской и Русский Восток Велимира Хлебникова. Перевод В. Молотилова. Допрыгался!
Почему я? За что? Случись такое с Харджиевым, как бы тот выкрутился? А Дуганов? Плюнул и растоптал? А Виктор Петрович Григорьев? Тельняшку надвое? Но я же не присяжный знаток, а кустарь без мотора: починяю примуса, никого не трогаю, иду своей дорогою (А. Градский. Мастер и Маргарита. Либретто).
А хотя бы и так: смыл копоть с морды — и айда уламывать Аниндиту Банерджи вымарать ляпы. Келейно, с глазу на глаз. Справа зайчиха, слева гончий огонёк. Вымарает, куда денется: мои почеркушки-то — адью. Согласно законам гостеприимства. И оно того стоит!
Именно починка (reficere, reparare; sarcire, resarcire) дорогостоящего оборудования: prīmus переводится 1) передний; ближайший; первый; головной, первоначальный; 2) восходящий; 3) свежий, молодой; 4) главный, лучший, виднейший, важнейший, высший; 5) каждый следующий, каждый по очереди, один за другим; 6) первый попавшийся, любой (Латинско-русский словарь / сост. И.Х. Дворецкий, Д.Н. Корольков. М.: ГИИЗНС. 1949. С. 702). Пятое и шестое значения опускаем, позывные ab425@cornell.edu в свободном доступе, поехали.
1. Червеобразный отросток слепой кишки
Я люблю тоску кишок,
Я зову судьбу мочалкой.
В. Хлебников. Бесконечность — мой горшок...
Нет ответа. Cornell University, of course. Тот самый случай: крестовый поход. Дядя Сэм, Джон Буль, крошка Цахес, Дракула, Швейк и папа Римский уверены, что разорвут нас в клочья, хапнут подземные кладовые и запируют на просторе. Вопрос: кто переписывается с работниками высших учебных заведений? Ответ: работники высших учебных заведений. Как определить, что в Cornell University (cornell.edu) обратился работяга из России? По расширению .ru его письма. И сервер cornell.edu взлаивает цербером: отставить кругозорчики!
А вы спросите у Ж.-Ф. Жаккара (Jean-Philippe Jaccard, Université de Genève), спросите. Лет пятнадцать приятельствуем, и вдруг. Взываю к Леониду Михайловичу Геллеру (Leonid Heller, Université de Lausanne), не стряслось ли чего. Тень Суворова, ледяной человек Этци... да мало ли! С Жаккаром порядок, отвечает Геллер, просто в Université de Genève (unige.ch) русским от ворот поворот. Вам к Жаккару теперь через другую дверь (bluewin.ch).
Казалось бы, доискаться другой двери к Аниндите Банерджи легче лёгкого: отзывчивость Хенрика Барана и Роналда Вроона проверена и лёгкою стопой, и тяжелозвонким скаканьем. Но перестали отвечать на мои письма уже года два как. Оба числятся при высших учебных заведениях града на холме, что снимает с меня обязанность вытурить их с Хлебникова поля за понты. Снимать-то снимает, но починке примуса приплызд.
Хорошо быть генералом, но штабному писарю тоже лафа. Главное, не наглеть. Потянулась рука вписать себя в наградной лист — руби по локоть. Ибо на одной чаше весов потеря лица, на другой — золотой руль с мечами и бантами.
Золотой руль переводится так: мои почеркушки не адью, целёхоньки.
NB. А вот не буду. Назло Cornell University не буду рассаживать ляпы Аниндиты Банерджи с головы поезда. Эти холмяки набегаются у меня с хвоста. С примечаний.
Примечание первое: Р. Дуганов. «Новое учение о войне». Поэт, История, Природа. Appendix // Вопросы литературы 10 (1985). С. 184.
Выше я недоумевал, как на моём месте поступили бы Харджиев, Виктор Петрович Григорьев и Дуганов. Самое первое телодвижение языком, хотя бы так. Сообразил и докладываю. Харджиев: „Вопросики? Ну-ну!” Григорьев: „Они там что, с ума все посходили?” Дуганов: „Убивать надо таких знатоков”.
Не повышая голоса, в отличие от предыдущих телодвиженцев. Удивляться не приходится: у Дуганова (Туганова, заменивши д на т) дедушка был конезаводчик, орловских рысаков держал. Где орловский рысак, там и арабский жеребец, где арабский жеребец, там и ахалтекинец. Чтобы не вдаваться в дебри стойла и конюшни, закруглю самым неожиданным для себя образом: никакой Дуганов не горец, а степняк.
Всё-таки следует обосновать, почему Дуганов не богоизбранный. Сам понимал необходимость отмежеваться, кстати. Знал себе цену. „Иванов был такой умный, что все думали: не еврей ли он”. Ещё как понимал: рассказывает мне про своего дедушку-конезаводчика. Ухитрялся при Советской власти держать личных рысаков. Или тройку вороных с бубенцами. Не поручусь, провал в памяти: Дуганов мне про коннный завод, а у меня приятные подозрения (умные на дороге не валяются) растут как на дрожжах. Понимаю, куда клонит. Говорящее, дескать, родовое прозвище: подпруга, дышло, дуга. Кондовый русак.
Держи карман. В сравнение с дугановской, у русаков голова редькой. Чистопородный осетин. Князь, разумеется. Горский князь, вот кто такой Дуганов. Тысячелетняя привычка повелевать.
Мне возразят: Туган-Барановские (Tuhan-Baranowski) имеют родоначальником татарина Туган-Мирзу; древнетюркское мужское имя Туган переводится кровный родственник, брат | сокол; замена начального согласного
т на
д в начале имени — частое явление в Средней Азии.
Редкий случай, когда в споре рождается истина: горский князь и татарский мирза (мурза) считаются выше немецкого графа, а евреи с титулом наперечёт, и все они бароны Ротшильды. Аминь.
В. Молотилов. Веха. Гл. 15–1.
Твердокаменные убеждения не лучшая сторона В. Молотилова, как видите. А ведь совсем, было, уверился в горском князе. Впрочем, отставных кочевников на Кавказе располным-полно, а для степного наездника побратимство выше кровного родства. Для богатыря, во всяком случае.
О соприсяжном собратстве сказывают:
„Все договоры о дружбе, освящённые клятвой, у скифов совершаются так. В большую глиняную чашу наливают вино, смешанное с кровью участников договора (для этого делают укол шилом на коже или маленький надрез ножом). Затем в чашу погружают меч, стрелы, секиру и копье. После этого обряда произносят длинные заклинания, а затем как сами участники договора, так и наиболее уважаемые из присутствующих пьют из чаши” (Herod., IV, 70). ‹...›
Собранные Геродотом сведения частично подтверждает Лукиан, от которого узнаём, что присутствие свидетелей клятвенного договора обязательно: иметь более двух побратимов у скифов строжайше воспрещалось.
В. Молотилов. Красотка. Гл. 7–15
Перехожу от присказки к приснопамятному. Их было три побратима: Харджиев, Дуганов и Арензон. Васнецовскую рассадку творим по заветам православия: потому Илья Муромец нáбольший богатырь, что принял постриг, стяжал благодать и просиял во Христе. Ныне мощи Св. Ильи Муромца вывезены в направлении гнилого угла. Тем хуже для гнилых угланов.
Два слова о святцах и божничке Хлебникова поля. Во-первых, апостол Пётр.
Истёртый в пудру алюминий,
запальник в склянке — на удар —
(а перхлората нет в помине:
обогащённая руда).
Печурка падает на крышу,
и нý железо выплавлять!
На кровле дырочку продышит —
ныр на чердак, на балки...
Глядь, и занимаются стропила
игрой старинной в петуха;
чердак печурка протопила —
дохнут кузнечные меха:
пожарными любимый стволик
подъёмника ленивых ног, —
и в клетку лестничную с воли
влетает сизый голубок…
„Митурич Петя барахлишко
спокойно и без толкотни
успеет вынести с сынишкой:
на чёрной лестнице — одни!”
Есть благо в недостатках быта.
Но ведь и первыми сгорим.
Трясутся нижние, а ты-то...
Так, завтра же обговорим,
всенепременно завтра с Маем:
два чемодана и баул.
Мы свои меры принимаем:
багры, щипцы... Уже уснул,
уснул, поди, усталый Зайчик,
последний Хлебников в роду...
Уторкать «Велимир в бреду»
меж пустяками, да в серёдку:
похуже кипочки горят...
Асбеста б на перегородку...
А стекловата, говорят!..
Сундук поставить у порога.
. . . . . . . . . .
Отбой воздушная тревога.
В. Молотилов. Ночные бдения апостола Петра // Велимир-наме
Во-вторых, Александр Ефимович Парнис. Адамант христианского смирения. Простой пример: ответка за погремуху Трупарнис. Глядя из Лондона, перл остроумия: трупарня слов (Хлебников) и трупёрда (Ильязд). А теперь нацепи эту погремуху на себя. Нацепил, сверли дырки под Иуду четырёх степеней: осведомитель, доносчик, наседка, стукач. И весь наградной лист — рукой фельдмаршала. Ну-тка?
Но вот фельдмаршал двинул кони | перекинулся | загнул салазки | гэпнулся. Издох тот, кто вымазал смолой, вывалял в перьях и линчевал не дядю Тома, а тебя. Твои действия. И Александр Борисович Градский (1949–2021) одобрит, даже не вопрос.
И к вашим памятникам, знаю я,
Не зарастёт тропа народная,
Она на то лишь будет годная,
Чтоб на могилу наплевать!
А. Градский. Баллада о лицах
Всё бы ничего, но ходоки на могилу Александра Борисовича напрягают не одни только слюнные железы, но и прямую кишку. Гарпагон, Гобсек, Скупой рыцарь, Свидригайлов, чижика съел и всё такое. Вывод: нам не дано предугадать.
Но иной раз удаётся. Знаю, откуда прилетит за фимиам, и не беру в голову. Не беру. Не беру. Не беру.
Самовнушение, да. Готово, продолжаю. Итак, фельдмаршал гэпнулся, довольно-таки загодя линчевав тебя. Но ты у Гарри Гудини выучился не только выскальзывать из наручников, но и вывёртываться из удавки.
Ответка Парниса настолько не соответствует его славе показательного мерзопакостника, что, как тот юноша Маяковского, призадумаешься. Самое, казалось бы, время сплясать на костях. Подземно хмыкать с видом оскорблённой невинности, на худой конец. А он славит и славит, кадит и кадит... Чистейшей прелести чистейший образец!
Хожалый посетитель Хлебникова поля мигнёт понимающе: прелесть у православных с подвохом. Впасть в прелесть и осатанеть — равноудалённые от благодати глаголы. Впал — и ты на посылках у Бафомета. Лукавство и прелесть, они с дымком.
Оправдываться не хочу, но буду: Парнис у меня всего-навсего в святцах, не на божничке. На божничке апостол Пётр и новомученик Евгений. Золотописьмо, нимб, титло, хартия — всё при всём. Без промедления перехожу к новомученику.
Итак, три побратима: Харджиев, Дуганов и Арензон. Васнецовскую рассадку творим по заветам православия: Арензон — Илья Муромец. А кто, по-твоему, тридцать три года сиднем сидел и ещё тридцать разминался? Не Добрыня же. Алёшу, кстати говоря, опознать легче лёгкого: Николай Иванович Харджиев.
Почему не надо ля-ля. Именно легче лёгкого: прозвище говорит само за себя. Попович, сын священника. Колокольный дворянин. А колокольные дворяне при Владимире Святом все до единого греки. Следовательно, Алёша наполовину константинопольский ромей. Былина поддакивает: Алёша Леонтьевич. А поп Леонтий самолично, если верить олонецким песнярам, перекатил Красно Солнышко в православие. Перекатил, крестит податные сословия. Макает он эти сословия в купель и макает, макает и макает, матушка на хозяйстве как белка в колесе. Дети, почитай, безотцовщина: ни «Отче наш», ни «Богородице, дево».
Алёша был резов, но мил: просит пеленать его кольчугою, бывало. А где кольчуга, там и шелом, где шелом, там и меч-кладенец.
По прошествии веков нашлись доброхоты, сплотили былины про Алёшу Поповича воедино. Не весьма благоприятное впечатление. Кичлив, лукав, увёртлив и горазд на гнилое слово.
Какой, спрашивается, ему барыш рассекать и разбрасывать Тугарина по долинам и по взгорьям? Очень простой ответ: выкуп тела родичами. Остап Бендер хотел всё сразу — и обобрали до нитки молодчика. Смотрим, как наживает копейку Алёша Попович: кочевому кодлу, пока последний тугаринов кус не найден, приходится не просто платить, а лелеять, ублажать и оберегать убийцу.
Вот он указал, где тот буерак с головой; собрали пазл. Сейчас бы и прикончить Алёшу. Не тут-то было: хотите, говорит, наведу такое благообразие, что Святогор позавидует? Мёртвая вода называется. Как не хотеть, отвечают. Деньги вперёд кудесникам не положены, отпускают Алёшу без конвоя к Бабе-Яге. А той, между нами говоря, восемнадцати не исполнилось, а уже зови Алёна Збродовна. И пошли у них Алёшка за Алёшкой, как до свадьбы условились. Долго ли, коротко — поместье разрослось в слободу, слобода в городок. А вы думали, с какой стати этот сквернослов прозывается Юз Алешковский. С такой.
Мне возразят: Харджиев грек по матери, отец армянин. Ну и дураки вы все. Велимир Хлебников тоже армянин по астраханским Алабовым, однако напирал как раз-таки на маминых запорожцев. Да и речь о другом: пока Илья Муромец не сподобился калик перехожих, сиднем сидел. Ни шагу с лавки. А Добрыня с Алёшей в это самое время супостата косили, как Микула Селянинович росный травостой. Алёша — тот аж за полвека до побратима!
Мы работали на свой страх и риск. Не получая никаких грантов, сами сделали первый том, довели до вёрстки (его можно было печатать) и с этим первым томом обратились в издательство «Художественная литература». С нами заключили договор, но тут случился распад СССР ‹...› Рудольф ушёл из жизни совершенно неожиданно, в 1998 году. Только два года спустя в ИМЛИ мне предложили продолжить эту работу, чем я и занимался несколько лет. Шеститомный труд вышел в семи книгах, так как материал, предназначенный для последней книги (она вышла в 2007 году), получился слишком объёмным. Это самое полное собрание сочинений поэта, но, конечно, не весь Хлебников.
Арензон Е.Р. „Вот тебе 50 копеек в день, и пиши стихи”
Списано с хартии в шуйце новомученика Евгения на моей божничке. Рудольфа заменяем на Добрыню, само собой. Дуганов, кстати говоря, такой же Рудольф, как я испанский лётчик: во святом крещении нарекли Романом. Бабушка подгадала удобный вечерок: родители «Богемой» Пуччини укатили наслаждаться. Папин любимец Рудольф (Сергей Лемешев), мамина любимица Мими (Ирина Масленникова). Довелось и мне певать эту Мими подле Рудольфа. Очнулся под капельницей: вывих аорты.
Многие знают, что Харджиев совсем, было, назначил Дуганова своим преемником по доизданию Хлебникова, но передумал. И даже проклял, но речь пока не об этом. Объём доиздания известен из первых уст.
— Вот сейчас, последнее время, появились воспоминания о Хлебникове всякие. Это всё проходимцы и аферисты, которые, значит, понимаете, прочитывают что-нибудь из материала и потом наворачивают всякие мнимые мемуары. ‹...› Есть такой даже человек, тип такой, который собирает всякие фантастические воспоминания о Хлебникове, и через, когда уже, вероятно… через какое-то количество лет он обрушит на читателей другого уже времени массу… сто пудов вздора всякого псевдомемуарного о Хлебникове.
О Хлебникове… понимаете, о Хлебникове даже его ближайшие друзья ничего не могли особенного… Он был человек очень скрытный, понимаете: ни Бурлюк ничего особенного… Это не поддается, понимаете, никаким мемуарным… я уж про измышления не говорю. Как раз измыслить легко, но они ничего о нём… Кручёных очень мало о нём написал.
Из беседы Н.И. Харджиева и В.А. Арутчевой 31 января 1974 г.
https://oralhistory.ru/talks/orh-357-358-359/text
С объёмом приходится погодить. Хотите знать, кто этот проходимец и аферист? А его подельники?
Я был лефовец, был связан с футуристами. Хлебников был для нас первым номером. Потом он очень плохо издан был. Я был занят текстологией, мне хотелось перевести его на русский язык.
Он так искажён в пятитомнике, что там нет ни одного правильного текста. Моя цель была собрать неизданные тексты и дать установку для будущего полного собрания сочинений, которое, кстати, до сих пор не издано. Вышел сейчас толстый том — это ужасный хлам, чудовищная работа. Там такой Парнис, этот аферист вовлёк в эту историю всё-таки лингвиста Григорьева, который опозорил себя, потому что это чудовищное издание вышло через много лет после пятитомника Степанова, но через столько лет надо было приступить к изданию во всеоружии, умея и имея возможность исправить все ошибки Степанова. А они их повторили. Они пишут в предисловии, что это дело будущего. Но сейчас, через шестьдесят лет после издания, будущее уже настало. Так что это спекуляция на юбилее. К юбилею, кроме этого тома, вышло еще несколько мелких книжек Хлебникова, все они никуда не годятся. Это всё спекуляция.
„Будущее уже настало”. Беседа Ирины Врубель-Голубкиной с Н.И. Харджиевым (январь 1991).
https://zerkalo-litart.com/?p=3816
Издания малого формата к столетию Хлебникова все, до единого, пробил Дуганов. Пробив, воздал, как видим, В. Молотилову. Даже слегка горжусь, но речь не о скромности, матери всех пороков (Д.И. Менделеев). Поговорим о дряни (В.В. Маяковский).
— Нет, у меня есть как раз и достовернейший… такой документальный биографический материал. Я, например, уже после своей работы над книгой… я… у меня писем много его, вероятно, тридцать пять неопубликованных писем.
— Да что вы говорите!
— Да. Так что у меня… тот материал, который я потом собрал, его тоже… им можно заполнить тоже новый том неизданного Хлебникова.
— Ну а чего же вы этого не делаете?
— Ну, а кто, никто не заключает договор. Абсолютное равнодушие!
— Нет, но если вы будете…
— Равно-ду-шие! Вы думаете, я не пытался? Равнодушны все.
— Нет, вы хотите, наверное, все письма сразу опубликовать, а если по одному, по два письма?
— Нет, я не хочу по одному, по два письма. Я хотел бы просто издать сборник, где бы это впервые было напечатано всё вообще.
— Сборник трудно.
— Отбиваться мелкими публикациями — это я терпеть не могу, вообще. Это бессмысленно, ненужно, и, вообще, это чепуха какая-то. Нет. И тоже, кстати, трудно.
— Но тогда, по крайней мере…
— Трудности из-за тома — это я ещё понимаю. Но трудность — переживать каждую публикацию — это не по мне вообще, нет. Это… я этим заниматься не буду. ‹...›
Я делал же, вообще. Вот «Неизданный Хлебников» — там… это всё-таки был первый опыт критического издания Хлебникова, самый первый, так что… Там вот была попытка дать ключ к его вещам и правильно тексты опубликовать. Конечно, может быть, первый блин комом, но всё-таки это начало такой работы было. Сейчас бы я это, конечно, мог бы сделать гораздо лучше и обширнее… И вообще, мне хотелось бы всего Хлебникова издать.
Из беседы Н.И. Харджиева и В.А. Арутчевой 31 января 1974 г.
https://oralhistory.ru/talks/orh-357-358-359/text
Дальнейшее общеизвестно: часть неизданных рукописей Хлебникова без шума и пыли переправлена в Амстердам, остальное 22.02.1994 задержала таможня: хозяин клади — подставное лицо. Для выяснения ценности задержанного на место прибывают сотрудники Ленинской библиотеки, ценность удостоверяется, кладь изымают в пользу РГАЛИ. Кончено? Плохо вы знаете законодательство РФ.
События развивались куда более прихотливо. А именно:
подставное лицо раскрывает имя нанимателя. Таковым оказывается годом ранее переселившийся в Нидерланды Николай Иванович Харджиев. Переселенец опровергает наветы простым, как мычание, доводом: в задержанном грузе письма ко мне или к Пушкину? Ко мне. Тайну переписки отменили? Не отменили. Нарушены правила вывоза? Уголовное преследование? И как не возбуждать? Дарственная? А дарственная с оговоркой? Записывайте: перед прочтением сжечь. Если без шуток? Если без шуток — опечатать на двадцать пять лет.
Наступает 2019 год. Пломбы сняты, сотрудники РГАЛИ приступают к работе. Двадцатью пятью годами позже сорванной экспертизы Дуганова. Человека одной, но пламенной страсти (трубку оставим злопыхателям). Он сделал себе имя; сколотил «Общество Велимира Хлебникова»; быт налажен как московские куранты; жена — прелесть что такое (до сих пор завидую). И вдруг узнаёт, что потаенные рукописи Хлебникова вне доступа на четверть века.
Они с Арензоном уже довели первый том
ПСС до сдачи в набор, а теперь о полноте не приходится и мечтать.
Как это не приходится, плохо вы знаете Дуганова. Опечатник Хлебникова в здравом уме и трезвой памяти. Простой пример: усыновил армянина. Армяне — древнего благоразумия люди, плохого не посоветуют:
— Вы, Николай Иванович, собрались переплюнуть Плюшкина? Так и так рукописи не выцарапать. Мы что, собаки на сене?
— Сказано двадцать пять лет без права переписки — сделано двадцать пять лет без права переписки, — сердится усыновитель. Сердится раз, сердится другой, на третий умирает от удара (обрезок водопроводной трубы я бы не исключал). Справляемся о годе смерти от удара: 1996. Справляемся относительно убытия Романа Валентиновича Дуганова и Натальи Сергеевны Шефтелевич в Японию: 1996.
В. Молотилов. Отрицание отрицания // Заступиться за Парниса
Страна восходящего солнца объясняется просто: Наталья Сергеевна Шефтелевич (1941–2010) довольно-таки загодя защитилась по современной японской поэзии, судя по надписанной мне книжке. Глядя в подзорную трубу, на островах они были как Айседора Дункан и Есенин в Америке. Разница в том, что Есенин изнывал, а Дуганов работал, как проклятый. В прямом смысле слова.
Рукописи Велимира Хлебникова на Кубани долго ждали понимающих людей.
Их была горстка, знатоков. Зато каких.
Н.И. Харджиев один стоил целого НИИ.
Хрущовская оттепель обманула надежды понимающих людей:
после карманного издания в 1960-м — молчок до элистинской книжицы в 1984-м.
Поэтому в 70-е годы золото Кубани оказалось условной пробы.
Смотря, как условишься. Смотря с кем.
Государство не даст ломаного гроша, частное лицо — хорошие деньги.
Потому что частное лицо перепродаст Хлебникова за очень хорошие деньги.
Это на родине Хлебников гонимый, за бугром — совсем даже наоборот.
Понимающих людей раздражал успех людей с очень хорошими деньгами.
Хлебникова нельзя отдавать на откуп западным барыгам, говорил Ю.М. Нагибин.
Так уж все и барыги, — соображал я про себя, но не спорил.
Потому что знал от верных людей, что Парнис — перекупщик.
Собирает рукописи Хлебникова, чтобы сбежать за бугор.
Там он их продаст. Для этого и собирает.
Парнис действительно уехал. На съезд славистов.
Когда вернулся, рукописей уже не было.
Архив Абиха теперь в библиотеке Нью-Йорка.
Рудольф Абих был с Хлебниковым в Персии.
Это Парнис нашёл его бумаги. В Баку, в чулане под курятником.
И Парнис опять уехал. Проведать украденный архив.
Проведал, и — в Краснодар. К Анфимовым. Но его опередили.
Никита Анфимов был бессребреник.
Сколько стоит дюйм рукописи Хлебникова, его ничуть не занимало.
Облапошить такого — милое дело. Отдаст за спасибо.
Он так и поступил, когда за Хлебниковым пришли.
И очень правильно сделал. И нам всем необычайно повезло.
Потому что забрать золото приехал Дуганов, а не Харджиев.
Харджиев направил в Краснодар своего ученика Дуганова.
И Никита Анфимов даром отдал Хлебникова Дуганову.
И Дуганов показал золото нам всем.
И Николай Иванович Харджиев проклял своего ученика.
Потому что хотел, чтобы золото сперва полежало у него. В запаснике.
Какое счастье, что ученик неправильно понял учителя.
Потому что учитель всё своё собрание переправил-таки за бугор. В Нидерланды.
Надёжное место. Всё окружено дамбами.
Это вам не Москва, которую Гитлер чуть не сделал Китеж-градом.
В. Молотилов. Золото Кубани
Дуганов работал на износ, преподавал в трёх японских университетах.
Потому что заручки в издательствах нынче не рулят, живую копейку подавай. Взнесёшь — пойдёт рукопись в набор, не взнесёшь — от винта. Причём рубль трещит, как парусник в шторм (дефолт 1998-го), а иена — вполне себе подводная лодка.
Иду от противного: иены подкоплены, издатель тут как тут: чего изволите? Первый том расходится в мгновение ока, верстаем второй и так далее. Досконально зная объём опечатанного Харджиевым на двадцать пять лет.
Многие знания — многая печаль. Печаль, тоска, сердечный приступ. И побратим подхватывает знамя.
Мне возразят: сойдя на пирс, богатенький подводник обошёлся бы своими силами, славою делиться не стал. Упомянул в перечне благодаримых, и это в лучшем случае. Во-первых, мол, Арензон чином не вышел, во-вторых — кто платит, тот и расстёгивает пуговки.
Плохо вы знаете Дуганова. Мне он писал так: я пониматель. Пойму — мнения своего уже не меняю. Дурацкая это привычка или нет — речь о другом. Послушайте опытного человека (пять лет предлагал уставить общий лад): привлекая потаенного о ту пору новомученика Евгения к сотрудничеству, Роман Валентинович основательно подумал. Ибо смычка такого рода называется, повторяю, соприсяжное собратство. Бывают и предатели, как не быть.
Барабанщика Ринго я писал с Александра Ефимовича Парниса, и кончим этот разговор. Озаботимся лучше вкладом его гонителя в отечественную словесность. Принят в Союз писателей одновременно (1940) с Владимиром Владимировичем Трениным (1904–1941), и это не случай, бог-изобретатель:
Гриц Т., Тренин В., Никитин М. Словесность и коммерция. (Книжная лавка А.Ф. Смирдина) / Под ред. В.Б. Шкловского, Б.М. Эйхенбаума. М.: Федерация. 1929. 373 с.
Тренин В.В. Москва Нью-Йорк по воздуху. М.: Молодая гвардия. 1930. 32 с.
Тренин В.В., Харджиев Н.И. Повесть о механикусе Ползунове / Предисловие: Виктор Шкловский. М.: ОГИЗ, Молодая гвардия. 1931. 101 с.
Усиевич Е., Тренин В., Харджиев Н. Забытые статьи В.В. Маяковского 1913–1915 гг. // Литературное наследство. Т. 2. 1932. С. 117–164.
В. Тренин, Н. Харджиев. Ретушированный Хлебников // Литературный критик, 1933, №6. С. 142–150.
В. Тренин, Н. Харджиев. Маяковский и “сатириконская поэзия” // Литературный критик, 1934, №4.
В. Тренин, Н. Харджиев. Поэтика раннего Маяковского // Литературный критик, 1935, №4.
Тренин В. В “мастерской стиха” Маяковского. М.: Советский писатель. 1937. 212 с.
Тренин В., Харджиев Н. Огненная машина. М.: Издательство детской литературы ЦК ВЛКСМ. 1939. 80 с.
Как видим, ко времени зачисления в инженеры человеческих душ Николай Иванович со своим руссейшим языком ходил в упряжке пристяжным и не рыпался.
В. Молотилов. Отрицание отрицания // Заступиться за Парниса
Рыпнулся, как только рядовой В. Тренин погиб в бою под Вязьмой. Где, за редким исключением, полегла вся писательская рота. Исключение — ополченец Н. Харджиев, заблаговременно убывший в медсанбат, но речь не об этом: до гибели Тренина его напарник ходил, как то следует из перечня совместных изданий, пристяжным. А после войны назначил себя коренником. От перемены мест слагаемых, дескать, сумма в кассовой ведомости не меняется.
Мне возразят: он же дополнил и развил. Отвечаю с усталостью наперёд: Арензон тоже дополнил и развил, да ещё как. Однако их семь, томов собрания сочинений Хлебникова 2000–2006 гг., и все предваряет сообщение о безоговорочном главенстве Дуганова. Андидита Банерджи, например, Арензона вовсе не знает: см. примеч. 3, 28, 31–36, 43, 56, 61, 73, 77–81, 83.
Но это совершенные пустяки в сравнение с прямым поношением новомученика Евгения. Напоминаю, откуда растут ноги моей соприсяжной богатырщины: из примечания
Р. Дуганов. «Новое учение о войне». Поэт, История, Природа. Appendix // Вопросы литературы 10 (1985). С. 184.
Двигаемся дольше: все до единого «Вопросы литературы» доступны (за отдельную плату) в Сети. Из оглавления десятого выпуска следует:
Дуганов Р. Поэт, история, природа . . . . . . . . . . . . . . . . . С. 130–162
Хлебников В., Арензон Е. К пониманию Хлебникова:
наука и поэзия. Вст. ст., публикация и комм. Е. Арензона . . . . . . . . . С. 163–190
Судя по указанной в примечании странице, Аниндита Банерджи сочла сообщение Е. Арензона добавлением | придатком | приложением (Латинско-русский словарь / сост. И.Х. Дворецкий, Д.Н. Корольков. М.: ГИИЗНС. 1949. С. 73) к статье Р. Дуганова. Допустим, она имеет все основания так считать. Но причём здесь «Новое учение о войне»?
Можно привести стихотворные параллели едва ли не к каждому историческому фрагменту из «Слова о числе».
Но будем иметь в виду, что «Слово» не только ключ к пониманию хлебниковских поэтических текстов. Оно и само по себе выразительный образец его художественного мышления.
Нельзя равнодушно пройти мимо своеобразного метафоризма поэта в передаче отвлечённых математических понятий.
Уравнения времени похожи у него на стройные деревья с ветвями степеней. Уравнения пространства напоминают ископаемых животных с громадным телом основания и крохотным черепом степени. Жизнь хлебниковских чисел уподоблена речному руслу и твёрдому берегу реки, хищной птице и неподвижной горе, многочлены, построенные на двойке и тройке, напоминают города с башнями и колокольнями. Поэтам и писателям, работающим в жанре научной популяризации, есть чему у этого «Слова» поучиться.
«Слово о числе» наполнено и выразительными биографическими деталями, укрепляющими берега жизни Хлебникова фактами и уничтожающими досужие вымыслы.
Наконец, внимательное чтение «Слова о числе» обращает нас к проблеме литературного происхождения хлебниковских
законов Времени. ‹...›
Между тем, непосредственной моделью для разработки Хлебниковым законов времени послужила историософия Л.Н. Толстого, как она изложена в «Войне и мире».
Толстовская эпопея была семейным чтением Хлебниковых (
Отец — поклонник Дарвина и Толстого,
СП V: 279); это культурная почва, на которой поэт был воспитан.
Эпилог «Войны и мира» весь пронизан мыслью, что действия людей подлежат общим, неизменным законам, выражаемым статистикой. ‹...›
Хлебниковская идея закономерности движения и противодвижения человеческих волн (вековой поединок Востока и Запада) удивительно точно совпадает с толстовским рассуждением о ходе событий рубежа XVIII–XIX веков. ‹...›
Предлагаемая вниманию читателей журнала статья «Закон поколений» является одним из вариантов идеи
свёрстанного человечества. Здесь указаны ряды по признаку сходства и контраста идей. ‹...›
Наконец, третья предлагаемая здесь статья Хлебникова (о памятниках) написана в период активного сотрудничества поэта в газете «Славянин» (1912–1913).
Е.Р. Арензон. К пониманию Хлебникова: наука и поэзия
Верьте опытному человеку: предисловие Е.Р. Арензона к трём произведениям Велимира Хлебникова («Слово о числе и наоборот», «Закон поколений», «Памятники...») — воистину бросок в будущее: никто допрежь не заявлял о судьбоносном влиянии Льва Толстого на Великого Числяра. Правдоподобно это высказывание или ложно — не суть; ну-тка, опровергни, умник. И вспыхивает борьба мнений — та самая заваруха, когда в пылу драки забывают расстилаться перед начальством, и по ударам ниже пояса узнаёшь: борец перед тобой за истину или за кормушку.
Нумерологический проект Хлебникова и в плане глобальной цели, а именно мира-не-войны, и в плане уравнений, долженствовавших привести к ней, и в плане антивоенной миссии, которую взваливает штатский на свои плечи, восходит к «Войне и миру»* ‹...›
Масонскую деятельность Пьера, поданную Толстым иронически, Хлебников превращает в серьёзное дело жизни.
Хлебникова и героя Толстого роднит многое. Пьер употребляет числовые эквиваленты букв, Хлебников же, попробовав их, переходит на геометрические. Далее, по примеру Безухова, составившего уравнение с событием и противособытием, Хлебников создаёт множество таких формул на самом разном материале, в том числе собственной жизни. Из масонского опыта Безухова рождаются и хлебниковские «Числа». Герой этого стихотворения тоже всматривается в числа и тоже держит в голове 666 — оттого числа кажутся ему
одетыми в звериные шкуры. У него та же цель — найти судьбоносное число. Но, если Пьер в его поисках вычитает из своего числа 5, то герой Хлебникова делит свое
Я на 1. ‹...›
В «Досках судьбы» отразилась и «Анна Каренина» — своим библейским эпиграфом
Мне отмщение и аз воздам. Это заимствование сопровождалось вполне предсказуемыми сдвигами. Если Толстой словами Бога кладёт запрет людям на осуждение героини, то Хлебников подкрепляет ими свою теорию события и противособытия, развившуюся в том числе из уравнения Пьера Безухова.
————————
* Арензон Е.Р. „Задача измерения судеб…”. К пониманию историософии Хлебникова // МВХ 2000: 522–549.Панова Л.Г. Нумерологический проект Хлебникова
как феномен Серебряного века
Скрывать и не подумаю: файл с вычитанными Арензоном статьями Велимира Хлебникова был куплен до кучи, что называется. Допрежь Арензон ходил у меня в сереньких перепелах. И вот я приобретаю вместе с этим файлом уверенность: не перепел, а петушок. Тот самый, из волшебного мешка Звездочёта в исполнении Александра Градского.
Горный орёл, он же степной беркут Дуганов догадался об этом ещё в начале восьмидесятых. Дальновидность. Воздаю и умолкаю. На самое, коли позволят обстоятельства, непродолжительное время.
Изображение заимствовано:
Н.К. Калмаков (1873–1955). Мистическая танцовщица (Occult dancer). 1926.
Бумага, карандаш, акварель. 42 × 57 см. Частное собрание.
Продолжение следует
