В. Молотилов

Зовы новых губ





К статье Леонида Геллера
«Тело и слово, скачебная пара. Замечания об утопии эроса, либертинстве, футуризме»
1. Глоп

Итак, измерьте насмешкой разность между вашим желанием и тем, что есть.
В. Хлебников.  Из письма к А.Е. Кручёных 1913 г.


ka2.ruде только и чего только не писал я
о Дуганове — всё вокруг да около. Ни гу-гу о главном. Доколе. Кто сказал, что Тютчев назидал сдержанность с чистой души, без подвоха? Вот он велит нашему брату ни гу-гу, а сам возлюбленных меняет, как перчатки. Возлюбил — излился, возлюбил — излился, возлюбил — излился. А ты про свои амуры помалкивай, дескать, нишкни.

Ишь, чего захотел. Я вам так свой разнополый опыт переслою созвучиями, что Есенин весь ад разнесёт к чертям собачьим от зависти. В другой раз, не сегодня. Тютчев, что ни говори, отчасти прав: срыву развязывать язык вредно для кровоснабжения остальной головы. Надобно исподволь заехать издалека, и уже потом резать правду по самую матку. К тому же вопрос поставлен ребром: доколе скрывать, чего ради Молотилов попёрся в этот Реутов, да ещё и на улицу Победы?

— Остановка «Баня», — умильно подхватывает завсегдатай Хлебникова поля.

Вот именно: где «Баня», там и Хлебников.


         Проблема времени, проблема овладения временем в сознании Маяковского была прочно связана с Хлебниковым — и как „живописцем своего нечеловеческого времени“, и как исследователем „материков времени“. „Таким я уйду в века — открывшим законы времени”, — говорил Хлебников. И его концепция времени, в частности, идея будетлянства, имела для Маяковского, да и для многих его современников, не только поэтический, но и непосредственно жизненный авторитет. Поэтому естественно, что замысел «Бани» ‹...› прямо восходит к Хлебникову.
Р.В. Дуганов.  Замысел «Бани»

— А где улица Победы с «Баней», там и Победоносиков, — хватает наживку польщённый похвалой завсегдатай. Мне ли, дескать, не знать, каким боком вышло тебе посещение Дуганова в бытность его таинственным незнакомцем даже для Мая Митурича.

— Расходная ведомость — дело десятое, ты мне прибавочную стоимость оборудуй, — осаживал таких умников Адам Смит. Парнис А.Е. (род. 1938)Подсекаю наживочного сырохвата и выуживаю закономерный вопрос: кой чёрт Победоносиков, а не Победоносцев?

Подсёк, выудил, призадумался — хоть сказку о рыбаке и рыбке садись и пиши.


На берегу пустынных волн
Старик латает сеть и чёлн.
Так и помалкивал б, латая,
Кабы не рыбка золотая!

Переговоры с рыбкой опускаем — и вот он, добрым молодцам урок: простереть над свиными рылами совиные крыла Дуганову помешала вспыльчивость. Горячиться надо хладнокровно; взаправду рвать и метать себе дороже: рванул тельняшку на груди — три наряда вне очереди за неуставной внешний вид.

Коли рвать, так уж кольчугу: поди докажи, чьей молитвой целёхонька. Эвон каким старцем преставился Жириновский, буйствуя понарошку. Сегодня понарошку, завтра притворясь, на третий день полетели клочки по закоулочкам: достали. Поэтому пример хладнокровия берём не с Жириновского, а с Парниса.

— Нетленный мамонт родины слонов, — двусмысленно поддакивает завсегдатай.

— Что бы ты понимал в старейшинах, молокосос, — перешибаю обух сомнения плетью опыта, сына ошибок трудных. — Не мамонт, а наружный Бармалей. У наружного Бармалея внутри Айболит на божничку поставлен, и лампадка привешена. Негасимо подсвечивает лжицу в деснице и хартию в шуйце: „Посеешь гнев — пожнёшь кондрашку!”

— Так уж и кондрашку, — льёт примирительный елей завсегдатай, — меня, например, носовое кровотечение выручает.

Льёт и льёт, льёт и льёт. А кучера Селифана возьми да и смори.

— Он пьян, мерзавец! А вот я тебя высеку! — грозится былой образчик учтивости.

— Отчего не высечь, коли человек виноват? — ответствует образчик благодушия, задирая подол помещицы Коробочки. — С нашим удовольствием!

Сам вижу, что заехал куда-то вбок. Чем Парниса лета считать трудиться, не лучше ль пареньком собой оборотиться.


         Впервые меня напечатали мальчишкой. Единственный раз, когда с ведома и согласия.
         Шёл мальчишке в ту пору пятнадцатый год. Заметка с описанием устройства звукоизвлечения, чертёж прилагается. На почте маме выдали мой гонорар, 7 руб. 50 коп. Мама зашла в книжный магазин и купила собрание сочинений Маяковского. Библиотека «Огонёк», издательство «Правда», 1968 год. Восьмитомник в обложках цвета небрежно замытой крови, по 90 коп. за книжку.
         Маяковский перевернул всю мою жизнь, но не сразу.
         Стихи я читал только по необходимости, оценки ради. На уроках, где эту муть проходили, сидел тихий, задумчиво-сосредоточенный: рисовал. Бал у Лариных, пророк в пустыне. Мцыри, само собой.
         Что такое свобода? Правильно, осознанная необходимость. И я давай читать Маяковского, раз уж лично мной заработан. Но не стихи, а как делать стихи. Или «Я сам», например. В третьем томе. Или «Париж (записки людогуся)». Тоже в третьем томе, как и поминальная заметка «В.В. Хлебников».
В. Молотилов.  Особняк в одно жильё

Человек перевернул всю мою жизнь, а Евтушенко мажет заёмную лесенку соплёй напускного прискорбия: ну и бедолага Владимир Владимирович, ну и лишенец-горюн! Так и не узнал счастья отцовства, о-хо-хо. В отличие от меня, папашки. Тра-ля-ля, тра-ля-ля!

В пору этой-то показухи на реках Вавилонских и достиг я поминальной заметки из третьего тома собрания сочинений В.В. Маяковского. Чёрным по белому: В.В. Хлебников скончался в захолустье, там и зарыли. Вдова и дети на погребении замечены не были.

Всаживаю паренька себя обратно в подсознание, но задним умом крепчать никто не запретил: Маяковскому его дочь Патти тоже не отдала последнего целования. Причина весомая, как свинец или даже плутоний: за морем телушка полушка, да рубль перевоз.

Как это зачем такие подробности. Никто иной, как Маяковский ратовал за разнополую любовь с первой же примерки жёлтой кофты. Пушкин, Тютчев, Маяковский — три слона русской разнополой любви.

На чём стоят? Встречный вопрос: как выяснить половую принадлежность черепахи, не обнажая срамного места?

— Смотря по тому, как ходит налево, — задумчиво предполагает завсегдатай. — Ходит кругами — он, восьмёрками — она. Одна и та же бесконечность, кстати.

Эге, да ты умелец дуть в уши не хуже Тютчева, как я погляжу. Борей звать? Кто бы сомневался. На рею таких Бореев, говаривал Фернандо Магеллан. Сказано — сделано: скрипучий поворот руля. Чу: холстина паруса мало-помалу оборачивается ветрилом изящной словесности. Мало-помалу, мало-помалу, сама пойдёт, сама пойдёт, подёрнем, подёрнем, да ухнем: Мария из «Облака в штанах».

Вышла замуж, ну и что. Родила, ну и что. Второй раз вышла замуж, ну и что.

Ещё Хаммурапи догадался, что женщина отдаётся в чужие руки или назло мужу, или для проверки его достоинств, и велел побивать камнями ревнивых кляузников. Мария Денисова (1894–1944) проверила и перепроверила: куда им. То есть пора Одиссею проведать свою Пенелопу. Чтобы сравнить с нимфой Калипсо, но я вам этого не говорил.

А вы думали, Владимир Владимирович не блудил без ведома и дозволения подругиных супругов. Блудил. Начальник Управления по командному и начальствующему составу РККА генерал-полковник Щаденко (1885–1951), например, знать не знал об изменах дражайшей половины. Поэтому и не сопоставил её закидоны с выстрелом 14 апреля 1930 года.


         По воспоминаниям Руслана Гельмана, жила она в огромной сдвоенной квартире, с какой-то обслугой. Временами показывалась на лестничной площадке, и это впечатляло. Высокая дородная баба с пронзительным грозным взглядом — вспомните картину Сурикова (sic!) «Царевна Софья»: так вот, это её портрет, как будто писано с неё. А если прибавить к этому чёрное длинное платье, подпоясанное солдатским кожаным ремнём, и за этим ремнём заткнут столовый нож, а её рука на рукояти, — было на что поглядеть!
         В качестве развлечения она выставляла на лестничной площадке стул, на котором ваза с фруктами и дамская сумка, туго набитая, из которой высовываются денежные купюры большого достоинства, и стоял этот стул по несколько дней.
Юрий Слёзкин.  Дом правительства. Книга третья. Часть V. Глава 27.

Тронулась ли умом Сонка Шамардина? Нет. А Лиличка? Вероня? Тата?

Ни малейших угрызений совести, вот и не тронулись. В качестве доказательства от противного приведу краткое содержание оперы Дж. Верди «Риголетто».


         К юной затворнице (надоело хуже макарон) Джильде, дочери горбуна Риголетто, посредством подкупа сторожихи втёрся переодетый бедняком герцог Мантуанский. Юноша убедительно речист, и Джильда в него влюбляется. Холуи герцога, по горячим следам умыкнув Джильду, влекут её во дворец: ничего личного, детка, служба такая. Герцог, поощряя добытчиков посулом попойки с одетыми в золотую пудру графинями ди Чепрано и Монтероне, удаляется в спальню.
         Верди не сообщает, как и чем этот сладострастник умаслил жёсткое принуждение Джильды к сожительству, но таки умаслил: пленница на седьмом небе от предвкушения дальнейших ласк. Но это вряд ли: воронок от снарядов у герцога много, а пушка одна.
         Удручённый баритон (бархат и бронза голоса Этторе Бастианини) Риголетто приводит сопрано Джильду под окна баса-профундо Спарафучиля, и приводит вовремя: герцог домогается сестры хозяина, контральто Мадлены. Не на таковскую напал: знаем, плавали, осаживает ухажёра хладнокровная простолюдинка.
         Но сердце не камень. Пощади, говорит Мадлена брату, покамест этого забавника, авось и поддамся на уговоры. Кто, говорит, первый постучится в дверь, тому и нож по рукоятку. Лады?
         Оказывается, мстительный горбун заказал герцога Спарафучилю посредством задатка, остальное по предъявлении тушки. Джильде он об этом, разумеется, не сообщает. Да и неприступность Мадлены оговорена за отдельную плату, дочери напоказ: учись, как отшивать озабоченных.
         — Выбрось из головы этого жеребца, — умоляет Риголетто неприятно поражённую поведением герцога Джильду. — Одумайся, голубка ненаглядная.
         Но голубка увещеваниям родителя не внемлет, и решает погибнуть вместо любимого: первой постучусь я. Знает, что современники не оценят, но ей наплевать. Сумасшедшее, безоглядное чувство.
         Бьют полночь. Спарафучиль бросает под ноги Риголетто окровавленный мешок. Раздаётся песенка герцога и призывный хохоток Мадлены.
         — Кто же убитый? — бормочет горбун, обрывая ногти о смолёную бечеву. Не то. А вот мы её зубами. Не то. Свист извлекаемого клинка, зловещий треск вспарываемой мешковины. Вопль. Занавес.

Думаете, Молотилов не подозревает, что прошлеца и вчерахаря доказательством от противного не проймёшь? Подозревает. Как и то, что будетляне моей правотой проникнутся, пусть и не сразу. Поэтому гну своё: будь я Шостакович, мценской леди Макбет отбой, наваливаемся на Джоконду. Не на Джоконду из Лувра, а на Джоконду Маяковского, Марию. Иносказание достовернейшее: обеих умыкнули — раз, обе вернулись к законному владельцу — два. Разница в том, что Джоконду Леонардо удалось вернуть окончательно, а Джоконду Маяковского — на время. Причём возвращалась она трижды, но Шостаковичу об этом пока ни гу-гу.

О похищении Марии Джоконды узнаём из душераздирающего по томлению плоти «Облака в штанах», но уже «Флейта-позвоночник» льёт воду на мельницу благоустроенного быта: тройственный союз крахмальной скатерти (хозяйка дома), самовара (хозяин дома) и граммофона (сожитель хозяйки с дозволения хозяина дома). Из граммофона голосом Вадима Козина льётся «Наш уголок нам никогда не тесен». Это действие первое. Действие второе: из граммофона голосом Петра Лещенко льётся «У самовара я и моя Маша». Переводим звуки чудные на язык молитв: наскучив закрытым распределителем и дачей на реке, Мария отдаётся Маяковскому (обоюдное с хозяевами дома решение проверить чувства разлукой, подсказывает Василий Абгарович Катанян). Маяковский гол как сокол и свободен: пособие американской семье через Марусю Бурлюк скорее угадывается, чем бременит.

Действие третье: как там благоверный без борща, переживает Мария. И, под ариозо «Взвейтесь кострами, синие ночи», с головой уходит в суровые будни закрытого распределителя и дачи на реке.

Маяковский в отчаянии: под левый сосок приставлен ствол и спущен курок. Осечка. Стук в дверь: Мария насытила мужа и вернулась. Итого два возвращения из трёх возможных, но Шостаковичу об этом ни гу-гу. Слезища наплывает на поцелуище, поцелуище на слезищу. Занавес.


Вот и вся опера «Глоп» с Клавдией Шульженко (Мария) и Максимом Дормидонтовичем Михайловым (Маяковский). Небывалая по незабываемости постановка, битва западных фирм за право звукозаписи, круглосуточный прокат стретты Маяковского из каждого утюга Аргентины, восторг Пуленка, Хиндемита и Бартока оркестровкой осечки, сталинская премия первой степени.

Но вот отец народов убыл за окоём бренного существования, и Никита Сергеевич вперяет в оперу Шостаковича подземный взгляд углекопа:

— Нельзя, товарищи, поддаваться нас возвышающему обману в преддверии сорокалетия светлого будущего, давайте-ка жить не по лжи. Есть мнение выйти к Дмитрию Дмитриевичу с предложением доработать «Глоп» в свете вновь открытых обстоятельств: Марию, товарищи, крали трижды!

Маленков, Молотов, Каганович и Климент Ефремович Ворошилов согласно кивают головами: вот именно.

Поскольку заседание закрытое, объяснять их одобрение приходится мне.


*    *    *
По окончании скульптурного факультета ВХУТЕМАС Мария обнаружила супруга в бессрочном отпуске по состоянию здоровья: истребление соотечественников не всякому сходит с рук. Заела совесть, но не как Владимира Красно Солнышко, вследствие чего тот крестил Русь, а как Ницше, который стал заговариваться и бить посуду. Недужного Ефима Щаденко наркомвоенмор Клим Ворошилов переводит в распоряжение ГУ РККА — за штат, попросту говоря. Лечение в Довиле и Бад-Эмсе. Лазурный берег, само собой. Сравнение с оздоровлением Фрунзе далеко не в пользу последнего, я тоже так подумал. Потому не в пользу, что Клим Ворошилов, побратим Ефима Щаденко со времён рейдов по тылам Деникина и Врангеля, — преемник Фрунзе на посту наркомвоенмора. Соединив лёд (ваяние — искусство точного расчёта) и пламень конницы Будённого, имеем подлейшую слякоть и мерзейший дождь. Мария, повторяю, — ваятель времён первой пятилетки: гранит и лабрадор подчистую прибраны строителями усыпальницы вождя; мрамор на чёрном рынке пока в наличии, но кусается.

Итак, работы Марии Денисовой отлиты не в бронзе и даже не в чугуне. И бессрочный отпускник испомещает эту хрень и трахомудию (застят застольям с рубкой лозы и гопаком) в бочки золотарей, с наказом больше на глаза его маузеру не попадаться. Туда и дорога, машет Мария вслед золотарям рукой, испачканной в глине и папье-маше. Ба, какая мысль: прежний золотарь нынче ассенизатор и водовоз, то есть мобилизованный и призванный революцией Маяковский. Да это же знак свыше. И Мария обращается к опустошителю выгребных ям обывательщины: ссудите на мрамор, отработаю. Не к щирому Шадру или баснословно запасливому Конёнкову обращается, замечу в скобках. И закрутилось. Но я на месте Владимира Владимировича обольщаться бы не стал.

Потому что видел высеченного (оставьте свои хихоньки о половых извращениях) Марией Денисовой Маяковского. Омерзительное зрелище, гаже не найти. Возьмём Ленина в кепке вместо ночного колпака: лепота. Но даже Ленин в кепке меркнет перед погрудным изваянием замнаркома Ефима Щаденко: приставить рога — вылитый Моисей Буонарроти. Кого люблю, того целую — вот как говорит в таких случаях русская баба, будь она и харьковчанка.

Начинаем понимать, какого чёрта Молотилов топтался вокруг да около «Риголетто»: герцог Мантуанский у голубки Джильды первый голубок, это же самое в отношении Денисовой и Маяковского сообщает Василий Абгарович Катанян в своей подённой росписи. Но не в той, что вышла в Госиздате.

Оказывается, канва жизни Маяковского у Катаняна шита белыми нитками, но товарища Ягоду не проведёшь на мякине, а товарища Ежова на стреляных воробьях. И Василий Абгарович обогащает маяковедение рядом подробностей для служебного пользования. Герцог, попади он в руки Спарафучиля, тоже сдал бы всех с потрохами, как Всеволод Мейерхольд.

„Брехня, в топку,” — начертал Иосиф Виссарионович на обложке собрания показаний Катаняна. Однако Лаврентий Берия подменил скоросшиватель, и сожгли показания Кусикова о последней с Есениным пьянке. А потом Иосиф Виссарионович позвал священника, исповедовался, причастился и выпил бутылочку «Мукузани» с проткнутой людьми Лаврентия пробкой.

Итак, Сталин убыл за окоём бренного существования, а Хрущёву отсебятину Катаняна целиком читать недосуг. И он поручает Ивану Серову составить перечень бед и обид Маяковского последних полутора его лет: а ну как не самоубийство, а дело рук Генриха Ягоды, не к ночи будь помянут. И то сказать, поэма «Владимир Ильич Ленин» — вот она, а про Сталина — ни гу-гу. И этот Сарданапал мог подумать: молчит, значьит скривает нéдоброе óтношение, зáтаил злобу. Вот, оказывается, в чём опасность доверительного подхода к Тютчеву во время чистки рядов строителей светлого будущего.

Иван Серов, как водится, перепоручает выборку надёжному сотруднику, а именно Филиппу Денисовичу Бобкову. Отсюда и утечка в мою бездонную память, но я вам этого не говорил. И что. А то, что Мария Денисова-Щаденко только в 1929 году дважды бросала мужа и уходила в общежитие ВХУТЕМАС. Где и навещал её В.В. Маяковский.

Толку-то, что навещал: перебираться к нему в Гендриков переулок Мария отказалась наотрез. Начинаем понимать, во что это выльется.

Но вот Никита Сергеевич разделался с 1929-м, приступает к 1930-му году: Тата выходит замуж за француза, Вероня отказывается разрываться между любовью и привязанностью, выбирает привязанность. О семье в Америке лучше не вспоминать. И тонущий (без помощи водолазов, как ни странно) Маяковский хватается за соломинку: предлагает Марии Денисовой-Щаденко уже не бытовую смычку, а законное супружество.

Он и раньше предлагал, но без нынешнего напора: на дворе 12 апреля, счастливое по всем признакам число.


Не Молотилов первый заметил, что счастливое, а епископ Юкатана Диего де Ланда Кальдерон (1524–1579). Однако внимание человечества к этому приковал всё-таки Молотилов.


         Да, у майя не было тягловых домашних животных, следовательно, не было колеса. Да, майя жили в каменном веке, не знали ни выплавки, ни ковки металла. Да, занимались преимущественно подсечно-огневым земледелием.
         А теперь подробности.
         1. Целина в Мезоамерике — это не залежные степи, а тропический лес. Чем он гуще, тем плодородней почва.
         2. У вас в руках каменный топор. Зачем валить дерево, когда лучше ошкурить ствол кольцом, да и пускай себе сохнет на ветерке до времени. Землю майя не пахали. Поэтому пней не корчевали. Главное — сжечь дотла, убрать преграды солнечному свету. А с поливом бог Чаак пособит.
         3. Но ещё Диего де Ланда Кальдерон удивлялся:
К концу января и в феврале бывает короткое лето с палящим солнцем; дождь не идёт в это время, кроме как в новолуние. Дожди начинаются с апреля и продолжаются до конца сентября; в это время жители делают все свои посевы, которые созревают, несмотря на постоянные дожди; они сеют в день св. Франциска особый сорт кукурузы, который вскоре собирают.
         Вот и получается, что звездочёты майя не даром кукурузный хлеб ели: 11 апреля ещё рано поджигать сухостой на мильпе, 13 — уже поздно: проливные дожди на полгода. ‹...›
         В заключение два слова о боге Воды, который гораздо сильнее майанского бога маиса или египетского Осириса с его пшеницей.
         Наука времени у египтян рождена мутным потоком разлива Нила — водой снизу. Наука времени майя рождена ливнями на полгода — водой сверху. Нил как разливался, так и разливается. А дождь 14 апреля на Юкатане однажды не пошёл и не пошёл.
         Не зря в этот день Маяковский застрелился.
В. Молотилов.  Плоть и кровь

Пастернак сравнил выстрел Маяковского с извержением Этны, это неправильно. Хлынула, дескать, лава на головы насельников низины. Ничего не хлынуло, в том-то и дело. Ни капли. Дабы убедиться в этом, перечитаем падре Диего с пристрастием.

Итак, проливные дожди на Юкатане длятся с апреля по конец сентября, а кукурузу сеют в день с памяти св. Франциска, отмечаемый католиками 4 октября. Диего де Ланда Кальдерон — францисканский епископ, т.е. монах ордена нестяжателей, учреждённого этим святым. Разбуди ночью — день памяти патрона от зубов отскочит. И вдруг он сообщает, что туземцы сеют с прекращением зноя и началом дождей в апреле, и посев этот приходится на 4 октября. Чушь собачья.

Расписание работ на мильпе (делянке для возделывания кукурузы) известно и без падре Диего. Сухостой поджигали 12 апреля — в День космонавтики, русскому человеку запомнить легко. Сутки горело и тлело, а потом на гарь обрушивался ливень. Самое время накинуть на плечи дождевик из волокон сизаля, палкой натыкать ямки, вложить в них зёрна, легонько притоптать — и вернуться на любимый гамак из волокон хенекена. Вернувшись, призадуматься о несуразице в сообщении падре Диего.

На счастье досужего наблюдателя, многочисленность Франциско (Франсиско, Франческо) в католических святцах подстать обилию православных Иоаннов. Смекаем показатели отбора: годы жизни юкатанского епископа — раз, день ухода в мир иной св. Франсиско — два. Его причисление к лику ангелов должно или предшествовать появлению падре Диего на свет, или укладываться в годы его жизни. Подводным камнем опасливо предполагаем введённый папой Григорием XIII календарь. И не зря, как выясняется.

Всем перечисленным выше требованиям удовлетворяет Francesco di Paola († 2 апреля 1507, канонизирован в 1519). При этом григорианский календарь введён в 1582 году — после смерти не только этого святого, но и францисканца Диего де Ланда Кальдерона. Оба жили по сбитым часам Г.Ю. Цезаря, и это Молотилову на руку.

Потому на руку, что папа Григорий XIII распорядился прибавить к следующему за изданием буллы «Inter gravissimus» дню ещё десять. Следовало перескочить с такого-то на такое-то, а потом выбросить этот сдвиг из головы. Таким образом, Francesco di Paola (дата успения сообщается по юлианскому календарю), почил 12 апреля по новому стилю, что и требуется доказать: этот-то день и предшествует в Мезоамерике утолению засухи взахлёб.

Усугубим в мою пользу пройденное: дабы предотвратить сумятицу в католических святцах, папа Григорий даты успения наличных святых пересчитывать не велит, в качестве образчика приводя незыблемость 4 октября (IV ноны), дня памяти Франциска Ассизского. Это, разумеется, касается и Francesco di Paola, почившего за 75 лет до нововведения. Таким образом, его память как праздновали 2 апреля испокон, так и празднуют ныне. А должны бы 12 апреля, но я вам этого не говорил.


Чего ради Молотилов грузит посетителя подробностями севооборота кукурузы, словно тот Гумбольдт или Вавилов? Хладнокровный ответ: ради улик ответственного подхода Маяковского к решению переселиться в мир иной. Цель оправдывает средства, включая нарушение данного мной Филиппу Денисовичу слова ни гу-гу. Итак,

12 апреля 1930 года В.В. Маяковский делает М.А. Денисовой-Щаденко предложение, но та отказывается не только выйти за него, но и длить скачебную (следователь переспросил Катаняна, и тот повторил: именно так, именно) связь.

— За что? — плавит Маяковский лбом стекло окошечное.

— Юшка связал мне чепчик под будёновку, когда обрили после тифа. Это был первый мой сыпняк. В разгар второго Юшка подогнал к лазарету грузовик солёных арбузов. А вы могли бы?

И потребовала больше ей не докучать. Она же не знала, это пожар сердца Маяковского и поджог мильпы в Мезоамерике совпали, а дождь не пойдёт и не пойдёт. Когда узнала, было уже поздно.

Итак, доказательства от противного (краткое содержание оперы Дж. Верди «Риголетто») и показания Василия Абгаровича Катаняна совпадают наизнанку, что и требовалось: Джильда жертвует собой, а Джоконда нет. Джильда спасает никчемного вертопраха, Джоконда губит позарез необходимого человечеству писателя. И всё это на почве любви: Джоконда любит не Леонардо, а мужа.

Подведём краткий итог. Риголетто сходит с ума, и Мария Денисова сходит с ума. Разница в том, что горбун впадает в безумие сразу по обнаружению трупа, Мария же постепенно, poco a poco accelerando. Подробности.


Все думают, что Маяковский застрелился после заминки с Вероней, но это не так: его пришиб отказ Марии. Вероня — жест отчаяния: просто некуда деться. Но не Маяковский пугал Марию маузером у виска, пугал Ефим Щаденко. Повторяю, побратим Ворошилова понятия не имел о шашнях боевой подруги, поэтому грозился убить себя так, на всякий случай.

Но ведь грозился. Кроме того, Мария знала о Вероне всё или почти всё: утешит, сучка, куда она денется.

Видите, уже сквернословлю. Почему. Потому что каждое 14 апреля приходится оплакивать человека, давшего мне путёвку в жизнь. При этом ни слова порицания Джоконде. Почему.

Потому что у Молотилова первая жена тоже гуляла с его ведома. А что прикажете делать: двое детей. Перебесится когда-нибудь, потерплю ради подрастающего поколения. Но всенародное безденежье затянулось, и она подала на развод. Не оговаривая ни раздела имущества, ни детей: оба остаются при отце. И укатила в Канаду.

Мария же не только сохранила семью, но выхватила мужа из лап врачей-вредителей: Ефим Афанасьевич больше пальцем не тронул ни гипсовых отливок, ни мраморным высекновений. Хотя эти каменные гости продолжали застить застольям с рубкой лозы и гопаком. Поэтому и умер завидным вдовцом, генерал-полковником.

Но Маяковский застрелился взаправду, и латинское mea culpa поселилось в голове Марии как неистребимый, если верить «Хаджи-Мурату» Льва Толстого, татарник.

Вот почему замнаркома Щаденко так легко смирился с посторонними от стирки, мытья полов и травли тараканов занятиями супруги: производительность её внеурочного труда упала до нуля. Вообще никаких голов, тем более торсов. Вылепила бюст мужа-огурчика — и шабаш.

Дали хлопотами Климента Ефремовича в Доме правительства жилое помещение, какое Бухарину не снилось: сдвоенная квартира с видом на собор Василия Блаженного. И это не намёк, а виды Ворошилова на погрудное высекновение. Или даже в рост, почему нет.

Кстати, о мраморе: только свистни, а грузчики бесплатно. Знай ваяй. Нет, не хочу. А хочу колотить рукояткой мужнина маузера ночью в дверь соседям: не спи, не спи, художник, не предавайся сну — ты вечности заложник у времени в плену! Времени этого — вагон и маленькая тележка, денег — куры не клюют. А ваять не хочется. И выбросилась из окна.



2. Скачебная пара

Я — не Чехов.
В. Хлебников.  «Собачка машет хвосточком, лает...»

Хлебникова спасала удивительная, незнакомая нам чистота.
Н.Н. Пунин.  Дневниковая запись 1923 г.


После признания Молотилова о молочном братстве с взводом — если не с ротой — особей мужского пола, пропадают последние остатки оторопи завсегдатая от моих упаданий на колени перед Марией Никифоровной Бурлюк, известной более как Маруся. Вот была женщина, мне б такую лет в девятнадцать!

Образцовой подруги сподобился и Кручёных. Ольга Владимировна умерла в расцвете лет, и Алексей Елисеевич хранил ей верность до конца своих дней. Совершенная противоположность Маяковскому.

То есть не о чем говорить. Тогда о чём. Не о чём, а от чего. От противного, конечно.


         Н.И. Харджиев сжёг порочащий Хлебникова снимок и сообщил об этом Р.О. Якобсону, тот одобрил. Стало быть, мамонты хлебниковедения трубили заединщину с Мандельштамом: „В Хлебникове есть всё!”. Есть удивительная, незнакомая нам чистота (Пунин) — и не менее удивительная грязь. Если, разумеется, понимать под грязью живописание плотской любви без прикрас: единотствуя в скачебной паре (Творения, 1914).
         Тютя в тютю Чехов, когда тот делится впечатлениями от гейши: „вам кажется, что вы не употребляете, а участвуете в верховой езде высшей школы” (Из письма Суворину 27.VI.1890 г.)
         Совокуплению свойственны friction engagement and vibration, если мы не на брачном пиру пауков. Но это взгляд стороннего наблюдателя. Лично своё единотство следует, на мой взгляд, изображать прикровенно. В. Молотилов.  Пружас


И откуда бы я узнал про гейшу. А, вспомнил. Приноравливаюсь к Левинтону, и надобно шире познакомиться с плодами его раздумий о Кручёных. Закидываю невод-поисковик, и приходит он даже не с пиявками, а с глистами: Литературное оборзение 1991, №11. Не описка.


Текстам писем Чехова не везло. Первое (шеститомное) их собрание (1912–1916) издавала его сестра, М.П. Чехова; она изымала места, где брат слишком резко отзывался о родительской семье ‹...›. Во втором — полном — издании чеховских писем, осуществленном в 1948–1952 гг. в рамках Полного собрания сочинений в 20-ти томах, многие из этих купюр сохранились; при этом было добавлено огромное количество новых. ‹...›
         Всего в корпусе чеховских писем в Полном собрании сочинений в 20-ти томах было сделано около 500 купюр. Можно ль удивляться, что не только в сознании читателей, но и по страницам биографических книг о Чехове многие десятилетия гуляет образ чинного, благопристойного господина с палочкой, не позволявшего себе солёного слова, несколько постноватого и болезненного, мало интересующегося женщинами.
         Ситуация изменилась после выхода академического собрания сочинений Чехова. ‹...›.
         Были впервые напечатаны многие места, где врач и писатель говорит о болезнях, о физиологических отправлениях; стало возможным увидеть, как в его стиле свободно сочетаются латинские термины и выражения вполне русские — coitus и тараканить или употреблять, геморрой и задний проход в шишках, задница.
         В ряде случаев в издании обсценные слова обозначены буквой с точками (б…, ж…), по которым даже не слишком догадливый читатель поймёт, в чём дело. ‹...› В письме Суворину 25 ноября 1889 г. читаем: „Напрасно Вы бросили Марину Мнишек; из всех исторических б… она едва ли не самая колоритная” (3, 291). В оригинале находим: „Из всех исторических блядишек (рифма к Мнишек) она едва ли не самая колоритная”. Убрав слово, текстолог вынужден был убрать и непонятное теперь замечанье про рифму. Игра слов полностью пропала. ‹...›
         Благодаря нашей привычной заботливости о моральном облике писателя, читатели лишены одного фрагмента чеховской прозы, любопытного с точки зрения поэтики нечасто изображавшейся в русской литературе ситуации:

Когда из любопытства употребляешь японку, то начинаешь понимать Скальковского, который, говорят, снялся на одной карточке с какой-то японской блядью. Комнатка у японки чистенькая, азиатско-сентиментальная, уставленная мелкими вещичками, ни тазов, ни каучуков, ни генеральских портретов. Постель широкая, с одной небольшой подушкой. На подушку ложитесь Вы, а японка чтобы не испортить себе причёску, кладёт под голову деревянную подставку, вот такую [рисунок]. Затылок ложится на вогнутую часть. Стыдливость японка понимает по-своему. Огня она не тушит и на вопрос, как по-японски называется то или другое, она отвечает прямо и при этом, плохо понимая русский язык, указывает пальцами и даже берёт в руки, и при этом не ломается и не жеманится, как русские. И всё это время смеётся и сыплет звуком ‘тц’. В деле выказывает мастерство изумительное, так что вам кажется, что вы не употребляете, а участвуете в верховой езде высшей школы.
Суворину, 27 июня 1890

А. Чудаков.  Неприличные слова и облик классика.
О купюрах в издании писем Чехова // Литературное обозрение. 1991, №11



Забегая вперёд, скажу: означенное издание весьма способствовало моему разочарованию в Левинтоне. Особенно после „да мне похую Ваша откровенность” в отношении Молотилова.

Напоминаю: Молотилов ещё подростком читывал и про женщин с пониженной детородной ответственностью, и про ананасную (ононасную?) воду. И что. А то: сказано в запальчивости.

— Так ведь и Левинтон сгоряча, мне ли не знать, — недоумевает завсегдатай. — Где скидка?

— Обратитесь в лигу сексуальных реформ,— осаживаю заступника голосом Сергея Юрского, — здесь вам не тут. Хлебников чурался бранных слов пуще иностранных. Ибо шум вызывает у подростка впечатление силы, мат — чудовищной силы, но это издержки воспитания. Лично меня мама с папой воспитали так: блажен муж, иже не иде на совет нечестивых.

— Но в дугановском шеститомнике никакой скачебной пары нет, — выливает завсегдатай запасной пузырёк тютчевского елея на мою взволнованность. — С какой бы стати?

Придётся этому зануде ответить, и ответить напропалую. Доколе скрывать, какого чёрта Молотилов попёрся в этот Реутов, да ещё и на улицу Победы. Читайте и ужасайтесь.



2.1. Оттенки сотрудничества

Май Митурич узнал о Дуганове от Харджиева, у которого тот проходил выпестку. В дальнейшем Харджиев Дуганова проклял, но кого Харджиев не проклял? Проклял и Митурича: зачем отдал рукописи Хлебникова государству, а не мне. Вот почему втереться к старейшему блюдуну заветов русского футуризма у Молотилова не получилось: проклятьем заклеймённый воспрепятствовал. Как это исключено при любом раскладе. Никого не принимал? Анчаров два месяца не принимал. И что. Принял, прочёл предложенное и проговорился, что Высоцкий полгода ждал разговора по существу.

Как бы то ни было, пересечься с Харджиевым у Молотилова не получилось. И проклял меня Парнис. Понарошку, ясное дело.

Так вот, преподаватель Гнесинки Дуганов показался Маю (Петровичу, но я же и Митурича-Хлебникова вдвое сократил) заманчивым новобранцем, и он послал меня к нему на разведку. Ещё бы Молотилов не согласился — после незадачи-то с Григорьевым!

Эсперантиста Григорьева Май имел случай прощупать в упор, и тот произвёл благоприятное впечатление. Дал мне позывные, звоню. Битый час выслушиваю подробности каких-то препон и передряг, но в гости так и не пригласил. А Дуганов пригласил.

— Смотри, не проговорись, что подослали, — напутствует Митурич.

— Не волнуйтесь, — отвечаю. — Могила.

И как в воду глядел: Май похоронил Дуганова у подножия каменной бабы, а сам лёг в головах. Такие вот оттенки сотрудничества.

— А на Парниса наводку не дадим, — улыбается Ира. — Даже не думай!

Ира пережила Мая, но эти сволочи похоронили её с ним врозь. Не забуду и не прощу.


Всё-таки нельзя о проф. В.П. Григорьеве мимоходом, словно я Радищев какой. Григорьев — моя боль до гробовой доски: не доругались. Приходится множить свои доводы задним числом, а это не весьма хорошо. Но любой покойник вам скажет, что лучше о нём плохо, чем ни гу-гу.

— За ни гу-гу вшатают в Пропулк, — болезненно вскрикивает Даниил Андреев, — как бесхозного!

По собственноручному его признанию, Григорьев больше всего на свете любил Чехова. Делаем вывод: Хлебников — для отвода глаз в хорошем смысле. Ещё бы не в хорошем: внёс вклад в изучение последствий так называемой Чеховым верховой езды, совершаемой по зову губ, на которых молоко не обсохло.


         ‹...› Нам же предстоит обратиться к следующей загадке текста, которую содержит строка 24Потому пел мой потомок. Попытки метафорически осмыслить в ней слово потомок, признáюсь, ни к чему мало-мальски правдоподобному не привели. Прямое же значение этого слова сразу будоражит сознание: пока как будто никому и в голову не приходило, что у великого поэта мог быть ребёнок...  (ср. фактическую историю дочери Маяковского). «Горные чары» заставляют лишний раз пересмотреть тексты Хлебникова уже под этим частным углом зрения. Пел — в 1919 г. это могло обозначать, что теперь он уже не “поёт”, но когда-то родился живым и по крайней мере разборчиво “агукал”. Всё дальнейшее — вполне таинственно и неопределенно. Это относится и к ребёнку, и к его матери. По крохам, из самых ранних, в основном, текстов поэта, кое-что удается собрать для предположения о судьбе обоих. Более уверенные заключения потребуют развития разысканий, предпринятых в свое время по проблеме “Любовь и Смерть у Хлебникова” ‹...›
         В ‹Автобиографической заметке› 1914 г. поэт как бы эпатажно заявлял: Вступил в брачные узы со Смертью и, таким образом, женат. Нисколько не настаивая на необходимости радикально иного понимания этого утверждения, выскажу лишь догадку о возможности здесь какого-то влияния даже отдалённой по времени информации о смерти Л.Г., которую он вправе был по-своему считать своей женой. Ведь в принципе не были исключены какие-то контакты с ней и после 1905 г. От неё непосредственно он мог своевременно узнать и о кончине ребёнка.  Как бы то ни было, но приходится предполагать, что ко времени создания «А я...» их обоих уже не было в живых.  Иначе новые свидетельства брачных уз не могли бы не обнаружиться в творчестве “мужа” и “отца”. Но живые “коннекты” стали и достоянием благодарной памяти автора нашего “диптиха”, и приношением образу человека, любимого поэтом.
         Ранние относящиеся сюда свидетельства немногочисленны, однако во всей своей совокупности существенны. Прежде всего это — несколько стихотворений 1907–08 (?) гг., нити от которых предположительно могут быть протянуты к Л.Г. и потомку. Важнейшее из них — стихотворение «Стенал я, любил я...» прямо указывает на кончину любимой женщины, Той, что о мне лишь цвела и жила / И счастью нас отдала. Вся логика анализа текстов «А я...» и «Горных чар», думаю, закономерно приводит к отождествлению этой Той и полураскрытой впоследствии Л.Г. Реальные альтернативы как будто отсутствуют. Если так, то 1907–08 гг. оказываются временем и ухода из жизни Л.Г., и известия об этом, достигшего Хлебникова. Без сомнения, в будущем удастся установить более определенные даты. Путь к ним — это сопоставление текстов. ‹...›
         Уже сейчас имеются некоторые основания для того, чтобы, попытавшись прояснить и загадку инициалов Л.Г., выдвинуть как ориентир при дальнейших поисках (эх, где же вы, краеведы-велимиролюбы из округи Павдинского камня!) и отталкиваниях или уточнениях такие имя и фамилию: Любовь Гордеева.
В.П. Григорьев.  «Горные чары» В. Хлебникова


Краевед в округе Павдинского камня Юдина М.К. налицо, Гордеевых не обнаружено. Гордячкиных, кстати говоря, тоже. Ни о чём не говорит, кто бы спорил. Съезди, поживи, посети хутора и заимки. А Молотилов как посиживал, так и ни с места. Дело не в скупердяйстве: Парнис. Разве я посмею соваться в пекло поперёд главстаршины?

Что-то слышится родное в долгих песнях ямщика. Кучера? А я что говорю. Селифаном звать. Кучер преизрядный, когда трезв случается. Взять помещицу Коробочку: случилась и закономерно родила младенца Лукерью. То-то было весело, то-то хорошо. В крёстные определили Заседателя: почтенный конь.

Это к тому, что в Реутове ждала Молотилова неприятность похуже опрокидывания брички. Читайте и ужасайтесь.



2.2. Казанский пацан

Не всяко лыко в строку.
Русская пословица


Итак, вопрос задан в лоб, изволь отвечать без штучек-дрючек: почему в дугановском шеститомнике стихотворение «Единотствуя в скачебной паре...» упоминается только в примечании (СС, 1: 462), а в степановском пятитомнике оно целиком (СП, 2: 262)? Начну отсылкой к первоисточнику:


Единотствуя в скачебной паре
В спряготинеющем узоре
И тел развернутые нутра,
Красотинеющие зори
Застали встанственного утра

В примечании Дуганова сказано, что переработанный отрывок из этого стихотворения использован в «Грезирой из камня немот»: таковое заканчивается двустишием Красотинѣющiя зори / Застали встанственнаго утра. Стало быть, Хлебникову на свежую голову первые три строки не понравились, и он их вымарал, а последние две оставил: хороши. Лукавство Дуганова обнаруживаем по сопоставлении времени создания: «Грезирой...» датировано 1907–1908, а «Единотствуя...», все пять его строк, — 1914-м, годом обнародования «Творений».

Загвоздка в том, что «Творения» издали Бурлюки, а Хлебников этому не обрадовался до такой степени, что потребовал уничтожить весь тираж (480 экз.). Включая варианты «Крылышкуя...» и «Передо мной варился вар...» (см. выше). Относительно сего преткновения Кручёных свидетельствует:

С рукописями В. Хлебникова всегда происходило что-то странное. Они, например, исчезали самым неожиданным и обидным образом. Когда печатался сборник «Рыкающий Парнас», то рукопись большой поэмы Хлебникова — два печатных листа — была утеряна в типографии; между тем, у остальных авторов сборника не пропало ни строчки. Хлебников всё же не растерялся: он засел за работу и в одну ночь восстановил всю поэму по памяти! Большинство же рукописей Велимир терял сам. Для борьбы с этой стихией утрат Бурлюк решил попросту припрятывать рукописи Хлебникова, чтобы потом, по мере надобности и часто уже в отсутствие автора, печатать их. Ясно, что это могло повести “к некоторым недоразумениям”. Одно из них вызвало даже следующее до сих пор не опубликованное письмо Хлебникова (1914 г.):

Открытое письмо
         В сборниках: — «I том стихотворений В. Хлебникова», «Затычка» и «Журнал русских футуристов» Давид и Николай Бурлюки продолжают печатать подписанные моим именем вещи никуда не годные, и вдобавок тщательно перевирая их. Завладев путём хитрости старым бумажным хламом, предназначавшимся отнюдь не для печати — Бурлюки выдают его за творчество, моего разрешения не спрашивая. Почерк не даёт права подписи. На тот случай, если издатели и впредь будут вольно обращаться с моей подписью, я напоминаю им о скамье подсудимых, — так как защиту моих прав я передал моему доверенному, и на основании вышесказанного требую — первое: уничтожить страницу из сборника «Затычка», содержащую моё стихотворение «Бесконечность». Второе — не печатать ничего без моего разрешения — принадлежащего моему творческому я, тем самым налагаю запрещение на выход I-го тома моих стихотворений, как мною не разрешённого.
Виктор Владимирович Хлебников
1914 г. февраль 1


         Овладение путём хитрости...
         Вся хитрость заключалась в том, что я с Давидом Бурлюком, забравшись в комнату В. Хлебникова в его отсутствие, набили рукописями целую наволочку и унесли её. Из этих рукописей получились лучшие книги Хлебникова: «Творения т. I», «Пощёчина общественному вкусу», «Дохлая луна», «Затычка» и др. Письмо-протест Хлебников передал мне для обнародования, но я этого не сделал. В настоящее время печатание этого письма, думаю, никому вреда не принесёт, а для историка литературы оно чрезвычайно интересно.
         Об одном жалею: что своевременно не было унесено бóльшего количества рукописей Велимира, так как сам он постоянно терял их, и таким образом эти вещи пропадали для будетлянства. (Так, например, исчез большой его роман в прозе, несколько поэм, бесконечное количество мелких стихов и проч., и проч.).
Алексей Кручёных.  Наш выход. Неизданные документы

Между делом обнаруживаем, откуда растут ноги пресловутой наволочки Хлебникова, где он якобы хранил свои рукописи: на воре шапка горит. Но главное в другом. Кручёных поясняет гнев Хлебникова словами старый бумажный хлам. То есть черновики. Смотрим, что такое черновики Хлебникова.

         ‹...› сначала мы пошли ко мне пить чай, а потом к нему: очень хотелось узнать, как он живёт, где, в каких условиях.
         Был поражён: Хлебников жил около университета, и не в комнате, а в конце коридора квартиры, за занавеской.
         Там стояли железная кровать без матраца, столик с лампой, с книгами, а на столе, на полу и под кроватью белелись листочки со стихами и цифрами.
Василий Каменский.  Путь энтузиаста

         Вскоре после водворения Хлебникова весь разнообразный инвентарь мастерской покрылся ворохами его рукописей. Они валялись всюду — на дровах, на сундуках, под столом, у печки. Но Хлебников неизменно утверждал, что этот беспорядок для него есть величайший порядок. И, действительно, прекрасно в нём ориентировался. ‹...›
         Работал он в Железноводске чрезвычайно много. Пересматривал какие-то старые записи, что-то рвал, что-то вписывал в большую книгу, похожую по формату и по виду на конторскую. Лес вокруг нашей дачи был усеян листочками его черновиков. Он разбрасывал их без сожаления. Они белели всюду: на кустах, на траве, под деревьями. Хозяйка видеть не могла этих листочков: „И на что только человек время тратит!..” — ворчала она, снимая их с розовых кустов…
         А Хлебников всё пускал да пускал свои листочки по ветру, мало заботясь воркотней хозяйки.
Ольга Самородова.  Поэт на Кавказе

Оказывается, Хлебников прекрасно разбирался в том, что доверить печатному станку, а что нет. Но вот он ушёл за окоём бренного существования, а кое-какие листочки сохранились, и теперь судьбу их решает Харджиев или Дуганов. Что не совсем одно и то же.

Простой пример: Николай Иванович собирается лететь в Краснодар, где обнаружен архив проф. В.Я. Анфимова, но едет почему-то Дуганов. Соответствующие корочки налицо, и Дуганова не просто допускают в краевое древлехранилище, а разрешают изъять подлинники. Что делает Дуганов: возмещает изъятое копиями. Это я знаю достоверно: краснодарец И.В. Чеников по моей просьбе проник и доложил.

Что делает Харджиев по возвращении Дуганова. Просит анфимовские бумаги на дом. Нет ничего легче, вот плёнки. Нет, ты подлинники мне предоставь. Ах, не хочешь. Ну, тогда и я тебя не хочу знать.

И проклял.

О том, какая судьба ждала эти сокровища Кубани, отдай их Дуганов Харджиеву, догадаться нетрудно: осели бы в Амстердаме, коли не застряли на таможне, что стократ хуже. И среди них — рукопись «Ангелов». Которую Дуганов обнародовал при первой возможности. При первой. При первой. При первой. При первой. Вечная ему память!

— Не сгоряча ли вечная? — сомневается завсегдатай. — А скачебная пара?

И давай забивать мне баки. Забивает и забивает, забивает и забивает. Не хочу и не буду лить вам в уши то, что этот умник мне в них надул. Но почему бы ни изложить вкратце.

Единотствуя въ скачебной парѣ вопиюще противоречит прискорбию О.Э. Мандельштама: „Хлебников делает лёгкие изящные намёки — никто не понимает” (Буря и натиск. 1922–1923). Скачебную пару поймёт и оценит по достоинству любой подросток, даже подросток Достоевского. Что говорить о Давиде Бурлюке: его б воля — золотом вышил на знамени футуризма. Бурлюк чуть не задохнулся от восторга, нашарив этот лоскуток у Хлебникова под кроватью: перл!
         При этом ни Бурлюк, ни Шершеневич понятия не имели о мнении Чехова относительно прыгучести японских гейш. Даже Сергей Бобров об этом не подозревал. А Хлебников подозревал!
         Но почему вполне себе славянское соитие он переиначил в единотство? Очень простой ответ: новодел приживётся только при наличии скрытых смыслов. Народ любит не просто крепко, а таинственно выразиться. Нащупываем двойное дно единотства: идиотство,  то есть умственная отсталость. Прореха на месте образного мышления, в частности. Единотствовать сродни простонародному дурью маяться, то есть тратить время попусту. Следовательно, выбор между соитием и сочинительством в пользу последнего для Хлебникова очевиден.
         Перехожу к скачебной парѣ.
         Каким словарным слоем отсвечивает прилагательное скачебная? Двух мнений быть не может: отсвечивает, и отсвечивает злостно, прилагательными  лечебный  и  врачебный.  Ни единого блика из области зачатия, предваряющего деторождение. Отдельные двуногие особи лечиться не прочь, но большинству беготня по учреждениям подобного рода мерзит.
         Но это присказка, молодцам урок впереди. А именно: скакальная  пара. Суффикс уже не  -еб,  а  -кал.  Икально-какальная сдвигология Кручёных в чистом виде. Однако Хлебников употребляет (вспоминаем словарь А.П. Чехова) прилагательное на  -еб,  а прилагательное на  -кал  не употребляет.
         Почему.
         Потому что правильному пацану петушатина западло. Где в России самые правильные пацаны? А Хлебников был именно из казанских, то есть жил по понятиям. Даже в Питере. Где к нему клеился один такой продвинутый, с прямой кишкой общего доступа. В конце концов, Хлебникову это надоело, и он перебрался в Москву.
         Москва жила по назиданию Чернышевского: шведская семья. Совместимо с понятиями казанского пацана? Отнюдь, и Хлебников перебирается в Харьков, к сёстрам Синяковым. Добры, красивы и не курят. Влюбляется во всех с первого взгляда.
         Опять не по понятиям: гарем — тот же сераль, только вид сбоку. Перебирается в Персию. Персиянки закутаны с головы до ног и откликаются только на имя Шаганэ. Хлебников этого не знает, и пробует знакомиться по старинке: милая моя, солнышко лесное!
         Не солоно хлебавши, возвращается на север. Глядь — Синяковы разобраны по мужьям, не подступиться. Плохо вы знаете казанских пацанов:
— Он во ВХУТЕМАСе лежал больной совершенно. А мы жили во ВХУТЕМАСе, там, наверху. Он пришёл к нам, а я чистила на корточках картошку. Он сел тоже на корточки и говорит мне: „Будьте моей женой”. Я говорю: „Как так, Витя, ведь я же замужем за Асеевым”. Он сказал: „Это ничего”. Вот какой был человек. Я ему говорю: „Витечка, знаете что, лучше женитесь... там ученица ВХУТЕМАСа очень вас любит. Она и ухаживала во время вашей болезни...” Он как закричит: „Ни за что!”

Асеева (Синякова) Ксения Михайловна (1893–1985) // Велимир Хлебников в размышлениях
и воспоминаниях (по фонодокументам В.Д. Дувакина 1960–1970 годов)




Убедил меня завсегдатай? Нет, но про казанского пацана зацепило. Продолжай, говорю. Не тут-то было: испарился, как утренний туман.

Обкатать на фуфере, вот как это у них называется. Чего только на мне Анчаров не обкатал: я, дескать, формулировки оттачиваю. И Дуганов предполагал фуфер, но не тут-то было. Читайте и ужасайтесь.



2.3. Муки Тихо Браге

Обули Филю в чёртовы лапти.
Русская пословица


Тихо Браге звали датского звездочёта, наблюдения которого помогли Кеплеру открыть одноименные законы. Почему Браге сам их не открыл? Не успел. Был на воробьиный скок от всемирной славы — и нате вам: дурацкая смерть.

Дело в том, что Тихо Браге был наследственный богач. Дания маленькая страна, родовитые богачи в ней наперечёт пальцами одной руки, поэтому все они волей-неволей исправляют придворные должности. При этом надобно вам знать, что такое застолье у датского короля: не смей даже привстать со своего места, не то, чтобы выйти по нужде. Исстари повелось, ещё со времён датских викингов.

Тоже носили штаны, а как же. Но с гульфиками. Чем отличается съёмный гульфик от вшивной ширинки? Удобством. Судите сами: конунг созвал викингов на пир с первым криком петуха, и застолье за полночь. А привстать со своего места уже и тогда было против правил. И вот стол яств заблаговременно покрывают шитой скатертью до пола, и запускают внутрь карликов. Дрыгнет викинг три раза ногой — незримая рука отстегнёт ему гульфик, приставит ёмкость и давай кукарекать, чтобы заглушить звон струи.

Удобно? Ещё как, но главное не в этом: соблюдён так называемый салернский кодекс, в числе прочего гласящий: долго мочу не держи, не насилуй потугами стула.

А потом ханжеская ширинка вытеснила откровенный гульфик со всем вытекающим: посторонней рукой не расстегнуть. Да и карликов скупила на корню Анна Иоанновна Московская. А выходить по нужде на званом пиру датского короля не положено, повторяю. И у Тихо Браге лопнул мочевой пузырь. Дурацкая смерть, и лавры достались Кеплеру.


Итак, Май заслал казачка к таинственному Дуганову, кое-как известному и мне. Дело в том, что мама выкупила восьмитомник Маяковского ещё до выхода соответствующего тома БСЭ, где словарная статья о Хлебникове имеет подпись  Р.В. Дуганов.  Кроме того, в сноске за его именем значилось Краткое “искусство поэзии” Хлебникова. Известия АН СССР. Серия литературы и языка. т. XXXIII, №5. 1974. С. 418–427.

Так что Дуганов для Молотилова был ого-го. К тому же у меня к нему вопрос, о котором чуть погодя.

И вот я на улице Победы, в доме №14, кв. 1. Невероятно продуманный приём: шпиц несёт в зубах тапочки. Оба враз, и это подкупает наотмашь. У вас есть шпиц не более напёрстка? Нет? Прыжками к заводчику, и перенимать передовой опыт гостеприимства. Мягкую мебель после такого шпица воспринимаешь как бы сквозь фата-моргану, а зря.

— Кожа кафрского буйвола, — шепчет Илья Ильф Евгению Петрову.

— Калимантанского, — поправляет Ильфа Петров.

— А я вам говорю — кафрского.

— Калимантанского.

— Нет кафрского.

— Что бы вы понимали в коже.

— Да и вы тоже.

Но я вам не Ильф и не Петров, а засланный Митуричем казачок.

Май знал от Харджиева, что у Дуганова богатая жена, но не до такой же степени. Довольно-таки постарше. Помните сухих и чёрных кошек Маяковского? Первое, что пришло тогда на ум. И оберегает мужа от случайностей, совершенно как Ира Мая. Только Ира неотлучно встревает, а Наташа неотлучно помалкивает. Изумительная женщина, мне б такую лет в девятнадцать.

Так вот, в сравнение с митуричевой средой обитания роскошь неописуемая. Хотя как сказать: выставь одни только гуаши Мая на торги в Нагасаки — вся улица Победы твоя, не только хрущёвка №14. И вот мы втроём погружаемся в кафрскую кожу, и потекла беседа. Чаем не угощают. И правильно делают, как оказалось.

У Мая так: засиделись допоздна — Ира стелет на кушетке в гостиной. Правила проживания обременительными я бы не назвал:

— Сюда заварку не выливай, — кивает Ира на толчок, — а то затопим соседей.

Иносказание, да. Вдруг я воспряну среди ночи записать наитие. Пишу и зачёркиваю, пишу и зачёркиваю, пишу и зачёркиваю. Вся гостиная в черновиках. И я их в толчок, в толчок, в толчок, в толчок.

Попутно два слова об Ириных обязанностях помимо тыловой службы: искусствоведение набросков.


Май Петрович Митурич-Хлебников в мастерскойЧто толку в бессонной работоспособности, если в итоге пшик. Художник Френхофер из «Неведомого шедевра» Бальзака только портил работу, без устали подправляя. Бедняге мерещилось: ещё один мазок — и вот оно, совершенство.
Это называется “замучить работу”.
Нелегко, порой невозможно вовремя остановиться. „Езда в незнаемое затягивает”, — говорил неутомимый путешественник лорд Байрон.
Волшебница Айрэн всегда останавливала кисть Майн Гудрича в нужное время:
— Ставь подпись, готово.
И не было случая, чтобы тот ослушался, уверяю вас. Если Айрэн молча отходила от мужа, езда в незнаемое продолжалась.
В. Молотилов.  Вакх

Увековечил, да. Не такая уж Молотилов неблагодарная скотина, сам удивляюсь. Сглотнув поминальную слезу, продолжу о кафрской коже.

Надо вам сказать, что Майн Гудрич и Айрэн не просто курили, а хоть топор вешай. Дом построен тяп-ляп, вытяжка еле-еле. Не то у Дуганова: первый этаж. Тянет со свистом, завистливо предположил Молотилов.

Ибо подумал: пора Наташе показать ему, куда не стоит пихать черновики. Пора, пора, пора, пора.

Надо вам знать, какое это захолустье дугановский Реутов: пилишь и пилишь, пилишь и пилишь, пилишь и пилишь до этой бани, будь она неладна. А Молотилов, как вам известно, адепт салернской школы врачевания, приучил себя не держать и не насиловать.

Лучше бы не приучал, вот что я вам скажу после застольных мук Тихо Браге применительно к себе. И это по прибытии на место, впереди убытие.

Вот почему никто не вспоминал, не вспоминает, и не будет вспоминать Дуганова чаще меня: мочевому пузырю не прикажешь всосать внутрь то, что саленские врачи назидают извергнуть. Приспичит — Дуганов тут как тут, приспичит — Дуганов тут как тут, приспичит — Дуганов тут как тут, приспичит — Дуганов тут как тут.

Поэтому и помню только кафрскую кожу, ненавязчивый дымок (изумительная вытяжка) из трубки, сухую и чёрную Наташу, да ещё свой вопрос:

— Правда ли, что Хлебников был девственник?

Что мне ответил датский король — не помню, хоть убей! хоть убей! хоть убей! хоть убей!



Продолжение возможно

Передвижная  Выставка современного  изобразительного  искусства  им.  В.В. Каменского
       карта  сайтаka2.ruглавная
   страница
исследованиясвидетельства
          сказанияустав
статистика  посещаемости  AWStats 7.6:
востребованность  каждой  страницы  ka2.ru  (по убывающей);  точная локализация  визита
(страна, город, поставщик интернет-услуг); обновление  каждый  час  в  00 минут.