Анфимовы появились в моей жизни почти одновременно, в 1983 году.
     Двое, оба из Краснодара. Родственники, подумал я.
     Догадка подтвердилась двадцать лет спустя: И.В. Чеников растолковал в подробностях,
     кто кому кем приходится.
     Разнообразные достоинства неутомимого просветителя моего включают
     заповеданную Пушкиным любовь к отеческим гробам, к родному пепелищу.
     Любовь деятельная, подход — научный.
     
     Краеведы жмутся в сторонке, архивны юноши стонут от зависти, и вот уже А.Е. Парнис назвал рожденную во всеоружии, как Афина из головы Зевса, отрасль знания — анфимоведением.
     
     Надобно встрепенуться и нам, современникам первопроходца.
     «Первый велимировед» — краеугольный камень, на котором какой-то псих уже накарябал
     “Всё тайное станет явным!”
     Я сам и накарябал? Едва ли: не выношу восклицательных знаков.
     Г.А. Левинтон говорит, что Хлебников привлекает душевнобольных. Возможно. Лично меня
     привлекают «Заметки о Хлебникове» Г.А. Левинтона.
     
     А вот перечитывать заметки психиатра В.Я. Анфимова не тянет:
     В. Хлебников представлен в них образчиком Dejeneré supericur.
     При этом сам В. Хлебников считал В.Я. Анфимова не врачом, а сумасшедшим.
     В. Хлебников неоднократно заявлял, что иных, кроме себя, врачевателей душ —
     что в психушке, что вне её — не видит.
     
     И посвятил врачу, дабы исцелился, поэму якобы в 365 строк.
     Это была проверка на вменяемость. Вменяемый человек первым делом пересчитает строчки.
     Врач поверил на слово.
     Барбара Лённквист пересчитала — 457.
     
     Теперь о признании своих заблуждений, важном показателе душевного здоровья.
     Делается так.
     
     Простите, заврался. Хотел уколоть за Dejeneré supericur — и заврался.
     Поздно сообразил, что это преднамеренная описка, мудрость в силке 1935 года:
     пустышка Dejeneré вместо убойного Degenéré, ‘выродок’.
     Кабы не пустышка — никуда не денешься: по воззрениям советской психиатрии
     в лице проф. Анфимова В.Я. Велимир Хлебников — деженер человеческих душ.
     А. Жолковский, А. Щетников и даже П. Палиевский отдыхают, кабы не Dejeneré.
     
     С опечатками покончено, переходим к заблуждениям.
     
     Хлебников не считал В.Я. Анфимова сумасшедшим. Совсем наоборот.
     Задним умом, но с тем бóльшей охотой признаю:
     В.Я Анфимов обладал подлинным величием, а не манией величия.
     Хотя бы потому, что в своих записках назвал весьма ценным  для него посвящение,
     но почему-то не воспроизвёл душеподъёмных слов. А вы могли бы удержаться?
     
     
     Что до недоразумения с числом строк, то Анфимов тут не при чём.
     Просто Хлебников спустя два года имел мужество (его слова) перечитать  «Карнавал».
     
     Таких людей, как В.Я. Анфимов, нужно не только ценить, — их нужно тщательно изучать.
     Кого попало Хлебников не выбрал бы своим первым исследователем.
     Воздадим должное его проницательности: cпешно покидая осенью 1919 года Харьков,
     доктор Анфимов не забыл прихватить с собой подаренные Хлебниковым рукописи.
     
     Он даже сына десяти лет обуть по-зимнему не успел, поспешая:
     ЧК и лично Степан Саенко возвращались в Харьков добивать прихвостней Деникина.
     В.Я. Анфимов сотрудничал с белыми.
     Золотопогонники привели к нему призывника В. Хлебникова, например. Почему не отстреливался?
     Ох припомнил бы Степан Саенко.
     
     И.В. Чеников предлагает широкий подход. Всех Анфимовых — Я.А., В.Я., Н.В. и т.д. — сделать предметом изучения. Яблоко от яблони недалеко падает. Одобряю и поддерживаю.
     
     Потому что уже прочёл «О периодических нервных и душевных расстройствах
     в связи с возможными теллурическими и космическими влияниями лучистой энергии» Я.А. Анфимова.
     И.В. Чеников не устаёт добывать подробности жизненного пути отца первого велимироведа.
     Такие, например: Я.А. Анфимов похоронен в Дидубе, пантеоне великих людей Грузии.
     Недавно там погребли Зураба Жвания, и число могил перевалило за сотню.
     Своих, да с большим разбором, стало быть. А тут — инородец.
     
     Разумеется, грузины столь высоко, и даже в нарушение обычая, почтили Анфимова-отца
     не за бронзовый бюст Анфимова-сына в Кубанской государственной медицинской академии.
     Тогда за что? См. Кавтарадзе П.П. Жизнь и деятельность заслуженного профессора Я.А. Анфимова.
     
     Качественного изображения ни одного Анфимова на ka2.ru до сих пор нет.
     Взамен предлагается глиняная маска из Мексики 1000–600 гг. до н.э.
     Анфимовы — психиатры и археологи, Mesoamerican concept of duality показался мне уместным.
     
     В подвале этой страницы указаны ссылки на размещённые у нас оцифровки научных работ семейства
     и воспоминания современников.
     Бывалого посетителя не удивит боевое ржание бога по имени Циминчак из «Сказаний».
     Не В.Я. Анфимов, так и помалкивал бы Циминчак на своём Юкатане.
     Барбара Лённквист сама  предложила (учитесь, витязи, у жён варяжских)
     вывесить на ХП её построчное исследование той самой поэмы (Лучшая моя вещь. — ВХ)
     с посвящением В.Я. Анфимову.
     
     Начало 80-х. Ни отточия, ни восклицательного знака. Позвольте взамен пару слов.
     
     Перепечатку (без единой ошибки) статьи В.Я. Анфимова «В. Хлебников в 1919 году» прислала мне Лариса Класс-Фесенко, а книгу Н.В. Анфимова «Из прошлого Кубани»
     я откопал самостоятельно.
     Прошлое Кубани занимало меня в ту пору ничуть не меньше будущего Велимира Хлебникова.
     Родное пепелище и любовь к нему — вот и весь сказ.
     
     Подозреваю, что в Перми я так и остался единственным читателем
     выпущенной в 1958 году Краснодарским издательством книжки местного археолога.
     Во всяком случае, единственным пристрастным читателем. Эти выписки сделаны не забавы ради:

     1. А. Лопатинский: ‘меоты’ — от адыгского ‘мей’ (вонь) и ‘ято’ (болото, тина).
     2. Война между синдами и меотами (Полиен. «Военные хитрости». 162 г.):
     
3. Синды, меоты, ассимилировавшиеся сарматы (сираки) и племена зихского племенного союза Черноморского побережья Кавказа явились той основой, из которой сформировались адыги.

     Пристрастность моя заключалась к несогласии с преувеличением значения т.н. низовых (не горских) подразделений адыгов и замалчиванием абхазо-адыгского языкового единства.
     Впрочем, последнее обвинение надумано: протоабхазо-адыгский язык
     трудами лингвистов восстановлен много позже выхода в свет «Из прошлого Кубани».
     Есть мнение, что протоязык Северо-Западного Кавказа близок языку хатти,
     древних насельников Передней Азии.
     Их поглотила волна пришлых индоевропейцев, причём новосёлы присвоили имя туземцев. Напрашивается предположение о переселении части уцелевших и вольнолюбивых на Кавказ.
     Беглецы унесли с собой высокие по тем временам понятия и познания: хатти имели
     развитую письменность и считаются изобретателями сыродутного способа выплавки железа.
     
     Язык хатти — отдохновение от индоевропейских этимологий для Вяч.Вс. Иванова.
     Учёный решительно сближает хаттский и древнеадыгский языки,
     поэтому я постоянно натыкался на его имя в трудах кавказоведов, после чего искал указанные ими работы.
     Далековатое сближение это по ряду причин до сих пор меня греет.
     
     Только я вбил в строку поиска ключевое слово “хатти”, как с лёгкостью необыкновенной обрёл ещё более определённое высказывание учёного:
     
     Зихи, упомянутые Н.В. Анфимовым, мало занимали просветителя адыгов Шору Ногмова (1794–1844). Анты — вот его любимый конёк. Антов Ногмов считал имядателями адыгов.
     Особо оговаривая, что не втирает при этом себя и свой народ в родственники славян.
     Любопытная оговорка, не так ли. Как сообщает Прокопий Кесарийский в «Готской войне»,
     
     Славяне и анты Прокопия Кесарийского обитают “по ту сторону Дуная, недалеко от его берега”. При этом владения антов простираются далеко не восток:


     Восточных антов и считает Шора Ногмов имядателями адыгов:


     Этими примерами Шора Ногмов не ограничивает обоснование своего воззрения. Но тщетно: современное кавказоведение к нему равнодушно. Анты-адыги полагаются заблуждением Ногмова.
     Разумеется, я так не считаю. Поэтому пролог «Первого велимироведа» несколько затянулся.
     Две минуты — и слово И.В. Ченикову.
     
     Итак, Вяч.Вс. Иванов сближает хаттский и северокавказские языки,
     а Шора Бекмурзин Ногмов считает антов имядателями адыгов.
     В Переднеазиатском сборнике III, М., 1979, на стр. 102–103 находим хеттское antuhšaš ‘человек’ и хаттское an-tu-uh-ša-aš ‘человек’.
     Из отрывка древнего сообщения, воспроизведённого Вяч.Вс. Ивановым, не ясно, что это за ‘человек’. Есть подозрение, что человек молодой, поскольку был покаран за то, что “посмотрел на женщину”.
     
     См. антигишао, ‘антский юноша’ Ногмова.
     
     И последнее. В сборнике «Из истории феодальной Кабарды и Балкарии», Нальчик, 1980, на стр. 148 читаем:


     Разумеется, крест в круге — знак солнца.
     
     Это я к тому, что родовое прозвище первого велимироведа ‘Анфимов’
     содержит греческую фиту. Оно может читаться как Антимов (ср. кафолический и католический).
     
     Ошибочно полагается, что родовое прозвище ‘Анфимов’ происходит от имени Анфим (‘покрытый цветами’).
     
     На самом деле, т.е. согласно Шоре Ногмову и Вяч.Вс. Иванову, прозвище сие — самое что ни на есть коренное адыгское, причём хаттского происхождения.
     
     Молотилов В.
     6.08.2006

Владимир Яковлевич Анфимов родился 29 октября 1879 года в СПб в семье в то время слушателя Медико-Хирургической Академии (переименованной впоследствии в Военно-Медицинскую Академию), будущего профессора нервных и душевных болезней Томского, Харьковского и Тбилисского университетов статского советника Якова Афанасьевича Анфимова. Рос он в СПб, Тифлисе, Ставрополе (это родина матери), а с 1885 по 1892 гг. — снова в СПб. После двухгодичного пребывания в Томске (1892–1894 гг.) семья оказалась в Харькове. Там Владимир Яковлевич и закончил 3-ю Гимназию.
     Высшее образование он начал приобретать вначале в Военно-медицинской академии в СПб. Там (по некоторым данным — ГАКК, Р-1567,оп.1, дело 115, лист 59) В.Я. принял участие в студенческих беспорядках. Был арестован и по приказу министра образования отчислен из Академии. Из «Крестов» его вызволил отец с помощью кн. Святополк-Мирского и митрополита. Только через некоторое время, с трудом, В.Я. удалось продолжить свою учебу на медицинском факультете Харьковского университета, где его отец работал в должности заведующего кафедрой невропатологии и психиатрии. Когда это произошло — сведений нет. В декабре 1905 года (не закончив Харьковский университет), В.Я. оказался в Париже.
     По официальной версии, в начале 20 в. количество учреждений, занимающихся в России невропатологией и психиатрией, было невелико, и лучших студентов и выпускников посылали стажироваться в европейские страны. Именно поэтому В.Я. оказался в клинике проф. Рэймона в Париже, где с декабря 1905 по март 1906 гг. и в 1906-1907 гг. (октябрь-март) повышал свою квалификацию, посещая лекции и занятия виднейших психоневрологов Франции. Работая у Raymond’a, сделал доклад в Societe de Neurologie на тему «Existence et signification des petites hemorragies sous piemere celebrale dans l’epilepsie».
     В соответствие с дипломом, Харьковский университет В.Я. закончил 7 апреля 1906 года cum eхimia laude. Своей специальностью он избрал душевные и нервные болезни. Таким образом, несмотря на знаменитого отца, получение высшего врачебного образования заняло у него почти десять лет.
     По возвращении из-за границы В.Я. избрали сверхштатным ассистентом по кафедре душевных и нервных болезней Харьковского Университета. Одновременно он исполнял ординаторские обязанности в лечебнице доктора Платонова, в которой велось преподавание по кафедре психиатрии и невропаталогии, и в электролечебном кабинете имени Манько.
     По постановлению Совета Харьковского Университета В.Я. был командирован в СПб для усовершенствования в своей специальности сроком на один год с 1 января 1908 года, но задержался там на целых десять лет. В СПб он занимался в основном в клинике душевных и нервных болезней при Императорской ВМА.
     Уже осенью 1908 года В.Я. избрали в число ассистентов Психо-неврологического института. С 25 ноября 1908 года по решению Совета СПб-ского женского медицинского института он занял должность сверхштатного лаборанта при кафедре душевных и нервных болезней. В это же время по поручению профессора В.М. Бехтерева руководил практическими занятиями слушательниц женского медицинского института по психиатрии. С начала 1909 года по указаниям профессора В.М. Бехтерева принял на себя дальнейшую организацию имеющейся при женском медицинском институте лаборатории по экспериментальной психологии и руководил вместе с приват-доцентом Лазурским практическими занятиями по психологии. В том же году принимал больных по нервным болезням в амбулатории Петропавловской больницы.
     С 1910 года В.Я. был переведен на должность сверхштатного ассистента клиники душевных и нервных болезней при императорской ВМА и по 1915 гг. состоял на этой должности (у В.М. Бехтерева).
     С февраля 1910 года по август 1911 года его избрали на Совете Психо-неврологического института заведующим амбулаторией психоневрологического института и врачом этого же института.
     Анфимов также бесплатно вел приемы больных от Попечительства о душевных и нервных больных. В январе 1910 года по поручению академика В.М. Бехтерева организовал совместно с приват-доцентом Владычко С.Д. отдел объективного исследования душевно-больных на выставке «Охранение душевного здоровья» при III съезде отечественных психиатров. С 1910 года принимал участие в амбулаторных приемах больных клиники душевных и нервных болезней при императорской ВМА, как в общих, так и специальных по психотерапии.
     Состоял действительным членом общества психиатров в СПб и научных собраний врачей клиники душевных и нервных болезней.
     С 27 января 1909 года в течение нескольких лет В.Я. состоял казначеем русского общества нормальной и патологической психологии. С 18 марта 1910 года состоял секретарем русской лиги для борьбы против эпилепсии; по поручению этого же общества совместно с приват-доцентом Белицким Ю.К. составил проект устава лиги. С декабря 1911 года вошел в число секретарей журнала «Обозрение Психиатрии и Психологии». В этом же журнале с 1907 года он поместил несколько рефератов французских и итальянских статей из журналов.
     Со 2-го октября по 3 декабря 1911 года В.Я. сдал теоретические и практические экзамены на звание доктора медицины при Харьковском Императорском Университете (почему не в СПб??) и получил звание докторанта.
     В 1912 г. был командирован в Цюрих на международный съезд Лиги для борьбы с эпилепсией (6-7 сентября), где представил доклад совместно с академиком В.М. Бехтеревым на тему «Алкоголь и эпилепсия». Русский доклад объявили программным. Анфимову было даже предложено председательствовать на одном из заседаний, но он по присущей ему природной скромности отказался, что вызвало дружеские упреки со стороны В.М. Бехтерева.
     В 1913 году В.Я. состоял ординатором нервного отделения Николаевского военного госпиталя в Петербурге. Вместе с госпиталем впоследствии попал на театр военных действий в 1914 году. Волею случая там он оказался в гуще знаменитых событий при Сольдау. Усилиями отца на самом высшем уровне В.Я. был в конце концов переведен в госпиталь в Варшаве. Ни в одной из своих автобиографий участие в военных действиях В.Я. не упоминает (также как и о пребывании в царской тюрьме).
     С 1915 по конец 1918 гг. включительно В.Я. занимал должность заведующего нервным отделением и старшего ассистента клиники душевных и нервных болезней при ВМА. В эти же годы одновременно по совместительству работал ординатором нервного отделения Тюремной больницы, ординатором нервного отделения почтовой больницы, ординатором нервного отделения городского лазарета № 5 и врачом невропатологом Крестовоздвиженской больницы.
     Был секретарем кружка военной психологии при «Обществе ревнителей военных знаний» в Петрограде, секретарем русской лиги для борьбы с эпилепсией, секретарем научных собраний Клиники нервных болезней ВМА. С 1917 года состоял секретарем общества врачей-психиатров в Петрограде.
     Состоял членом общества научной медицины и гигиены в Харькове и Харьковском медицинском обществе. В 1919 году переехал в Харьков. Причиной переезда, как полагают биографы, послужили семейные обстоятельства. Еще в клинике ВМА в течение 3-х лет В.Я. подготовил диссертацию на степень доктора медицины «Влияние травмы на психику. Внимание, умственная работоспособность и ассоциации при травматическом неврозе. Экспериментально-психологическое и клиническое исследование». 10 ноября 1919 г. состоялась ее защита в Харькове. Оппоненты — профессора Репрев, Тринклер и Давыденков — дали о ней положительный отзыв и В.Я. получил звание доктора медицины. Интересно, что утверждение в звании доктора медицинских наук произошло только в соответствии с приказом ВКК Н.К.З. № 1433 (предтеча ВАК). Почему пришлось одну и ту же диссертацию защищать дважды — непонятно. Ко времени утверждения докторской относятся и находящиеся в семейном архиве заслуженных профессоров Анфимовых (ГАКК) справки-свидетельства от выпускников Харьковского университета о том, что В.Я. Анфимов действительно закончил медицинский факультет с квалификацией «лекаря с отличием».
     Машинописный вариант диссертации и рукописные фрагменты находятся в ГАКК (Р-1567). В ней установлены своеобразные факты тяжелых и длительных интеллектуальных нарушений при травматическом неврозе. Эта работа была сопряжена с занятиями в лаборатории экспериментальной психологии известного психолога А.Ф. Лазурского, что побудило В.Я. составить таблицу букв для исследования внимания. С 1911 года в клинике В.М. Бехтерева, а позднее во многих клиниках СССР, с помощью этой таблицы были выполнены десятки диссертационных и других работ.
     В 1919 году В.Я. начал работать ассистентом при кафедре душевных и нервных болезней в Харькове. Там же был избран ординатором Харьковской Губернской Земской больницы (на место ушедшего профессора В.Э. Дзержинского). В ноябре 1919 года его избрали преподавателем нейропатологии и психиатрии в фельдшерской школе при этой же больнице. В ней В.Я. не только работал преподавателем, но и был также членом Правления.
     Отметим, что 25 июня Харьков заняли деникинцы.
     В Земской больнице летом (скорее всего в конце августа) появился пациент, сделавший врача знаменитым в достаточно широких кругах — Велимир Хлебников. Написанная значительно позже (в 1931 году) и опубликованная в 1935 году статья «О психопатологии творчества. Хлебников в 1919 г.» стала заметным явлением для исследователей творчества этого своеобразного поэта.
     11 декабря 1919 года Харьков заняли войска Красной армии. Но еще раньше В.Я. перебрался в г. Екатеринодар. Почему именно Екатеринодар (Краснодар)? Ответом на этот вопрос частично может ответить цитата из романа В. Лихоносова «Мой маленький Париж» (Лихоносов В. Избранное. — М.:ТЕРРА, 1993. — 670 с.)

ЕКАТЕРИНОДАР, 1919 ГОД (С. 366–369)
«И придут времена, и исполнятся сроки».

        Все изменилось. Раньше, в мирное время, Екатеринодару случалось принимать высоких вельможных гостей; дважды взирали жители на царских особ; наезжали сюда наместники Кавказа, министры, князья, генералы. Но тогда они лишь мелькали, были над народом; их речи, взгляды, приветствия белыми перчатками были величественны и легки, позы уверенны; между народом и ними всегда был забор: цепь вооруженных казаков и офицеров, свита, толпа почетных гостей и местного начальства. Нынче растерянные господа толкались среди обывателя везде и всюду, и было их так много, что можно было коснуться и заговорить. Вся Россия, казалось, сбежала на узкие улицы степного города.
        Да! — казалось, вся титулованная и богатая Россия, тонкая ее косточка, перекочевала в маленький Париж. Такое можно было представить только во сне или в нелепых мечтах. Случилось несчастье, и те, кто никогда бы не подумал без гримасы об этой куркульской дыре, были рады, что их приютили и спасают им жизнь. Если бы каким-то чудом успокоилась взбаламученная Россия, вернулась бы на «круги своя» и присмирела, Екатеринодар в одну ночь стал бы ее столицей — в нем были все или почти все, кроме царской семьи. Присутствие высочайших чинов кое-кому прибавляло духу: не померкнет держава, которую всегда охраняли от попустительства погоны, шубы, трости, белые воротнички.
        С пожарной высоченной каланчи любопытно было наблюдать в теплую погоду за шествиями по Екатерининской и Красной улицам.
        Воистину: кого там только не было! И в ресторанах, кафе, в театрах, на лекциях князя Е. Трубецкого, о. Шавельского, о. Восторгова кого только не увидишь! Тут были камер-пажи вдовствующей императрицы Марии Федоровны и камер-пажи, несшие шлейф некогда юной царевны в тот час, когда она впервые вступила на русскую землю, и камер-пажи, трогавшие во время репетиции последнего коронования трон Ивана III в Кремле. В квартире на улице Рашпилевской собирал членов Государственной думы Родзянко. Копошилось с планами дворянство и земство. В Управлении продовольствия армии на Кирпичной улице слышалось: «Княгиня, не будете ли вы так любезны достать дело 14522 А?» Чванились жены членов Государственного совета. Но былые заслуги, звания и отличия не имели больше никакого значения. Лавры оплетали головы участников Ледяного похода и героев последних сражений.
        Все подходили поклониться памятнику Екатерине II на Крепостной площади, повздыхать и передернуть бранным словом в адрес черни. Памятник высился так же гордо, как и в Петербурге у Алексанринского театра, в том Петербурге, где уже нет старой власти и неизвестно что происходит в домах с золочеными ручками. Но неужели?! неужели все погибло?! Ложились спать по екатеринодарскому времени, служащие вставали на работу по петроградскому…
        Никогда не дремлет жизнь. Обыватель пирует во время чумы: хоть день, да мой! За спиной армии, то белой, то красной, укрывались живоглоты, спекулянты, черная свора и просто «милые люди», пережидавшие момент. Едва в шесть утра подкатывал первый трамвай, толпа спекулянтов с Дубинки забрасывала вагон чувалами, корзинами, ведрами и спешила на базар в Пашковскую забрать по любой цене все, что выставят казаки на прилавок: молоко, хлеб, сыр, рыбу. Жизнь продолжалась. Открывались курсы по пчеловодству, созывался съезд северокавказских городов. Тучами налетали гастролеры. Продавались подворья, дачи в Геленджике, процветало в Круглике тайное винокурение, выделывались кроличьи шкурки, шла торговля с Италией. На почтамте контрабандисты, ехавшие в Москву, брали за большие деньги письма и поручения: «Беру без политики. С политикой тоже вожу, но но тройному тарифу». И как всегда: прошлое забывалось, а будущее было туманно. Забыли, как летом 1918 года бежали в Новороссийск, и уже с надеждой взирали на потрепанный турецкий пароходишко в бухте…
         — Но пройдите по Красной. Всмотритесь в этих сытых людей. Они довольны. Ювелиры еще никогда так не торговали, как сейчас. Берут только валюту, чтобы в крайнем случае не менять в Кон-Шополе московские «колокола». Шестого августа крестились, плакали , целовали офицерам руки. Под копыта лошадей бросали цветы…
        Вместо почетного места в центре города корниловский полк простоял на кожевенных заводах. Екатеринодарцы, видите ли, думали, что армия несет им дешевый хлеб и кофе со сливками, а тут оказывается, что разрушенный дом остается разрушенным…
        Екатеринодар 1919 года! В газетах останется его приблизительная жизнь, и никому не будет дано оглянуть и разом схватить тогдашний миг каждого. Кто был тогда тут, стерег свою безопасность, торговал, блудил, спорил в кафе, плакал по убиенному государю, одиноко думал, ждал с поля боя своего брата, отца, таился, лукавил, тихо обменивался мыслями с родственниками, спасал от преследований красноармейцев — сие есть тайна каждого…
     ‹...›
        Утром 17 марта (1920 г.) под глухой звон колокола Александро-Невского собора он (Тостопят) выехал на Красную, перекрестился и через полчаса был на дороге за мостом.
        В два часа дня в Екатеринодар вступили буденовцы. На гривах, на хвостах их коней позорно висели офицерские погоны добровольцев.
        Народ ликовал...
     
     Со всем этим как-то не согласуется то, что с 7 декабря 1919 года по 7 мая 20-го года (по документам) В.Я. состоял младшим ординатором 27 Психолазарета Красного Креста в Екатеринодаре. Напомним, что красные вошли в Екатеринодар 17 марта 1920 г. Похоже, оформление происходило задним числом. Семья В.Я. добралась в Екатеринодар только в первых числах января 1920 года (по воспоминаниям сына, Никиты Анфимова). Перемещения Анфимовых из Харькова, очевидно, проходили по территории, занятой деникинцами. Не вызывает сомнения, что в известных воспоминаниях Андриевского о Хлебникове, фигурирует совсем не В.Я. Анфимов.
     В мае 1920 года В.Я. назначили сначала ординатором, а потом заведующим психиатрическим отделением Областной Больницы. Эту должность он занимал до августа 1921 года. Когда отделение на 5 месяцев выделили в самостоятельную психолечебницу, В.Я. стал её старшим врачом. С 7 мая 20-го года был назначен ординатором нейропатологом Областного Травматологического института, заведующим нервным отделением того же института, а с конца 21 года В.Я. состоит врачом-нейропатологом 15-й Центральной школьной амбулатории. В 1922 году он был назначен ординатором Дома дефективного ребенка. На Кубани того времени практически не знали, что такое невропатология и психиатрия. И если в самом Екатеринодаре еще можно было обратиться к доктору медицины Ф.К. Телятнику — чистой воды психиатру, то в глубинке никакой психоневрологической помощи было не найти.
     В июне 20-года В.Я. занимается организацией медицинского факультета в Краснодаре. Комиссия состояла из профессоров Мельникова-Разведенкова, Малиновского, докторов медицины Очаповского, Самойловича и Анфимова.
     1 июля 20-года он становится зав. кафедрой душевных и нервных болезней Кубанского Государственного Университета. Помимо этого, с 1921 года он преподавал психиатрию и невропатологию в Краснодарской акушерской школе. В 1920 году по предложению Санчасти Кубармии читал армейским врачам курс нейропатологии и психиатрии. В 1921 году читал частную патологию и терапию нервных болезней применительно к курортам на курсах для врачей, организованных Курортным управлением. В 1922 году читал такой же курс для медицинских сестер того же курортного управления.
     В конце 1921 года В.Я. Анфимов был единогласно избран профессором кафедры нейропсихиатрии Симферопольского университета, но решил остаться в Краснодаре зав. кафедрой душевных и нервных болезней местного медицинского института.
     В 1924 году от Кубанского медицинского института ему дают несколько комнат недалеко от работы, в двухэтажном доме на улице Посполитакинской 8, которая позже будет переименована в Октябрьскую.
     Дом, принадлежавший в прошлом некоей Озерецкой, по ее заказу проектировался для частного детского сада, который занимал весь первый этаж, а на втором жила хозяйка. При доме был большой двор и сад. И до сих пор в нем проживают потомки заслуженных профессоров Анфимовых. Дом включен в одну из экскурсий по г. Краснодару. «Эрудированные» экскурсоводы рассказывают о дружбе В.Я. со знаменитым поэтом В. Хлебниковым. Дому посвящен один из сюжетов популярной в городе Краснодаре телепередачи «Прогулки по Екатеринодару» (автор и ведущая М.Г. Никишова). Но старый центр перестраивается и, видимо, недалеко время, когда дом станет жертвой реконструкции.
     В 1926 года В.Я. исполнял временно обязанности ректора (приказ по КМИ от 1.06.1925 г. № 376). Работа в медицинском институте протекала без особых потрясений, за исключением разделения кафедры в 1936 году — выделилась кафедра психиатрии, и В.Я. стал заведовать кафедрой психоневрологии. Это было только к лучшему, так как по долгу службы раньше ему приходилось участвовать в работе революционных трибуналов и давать оценку психическому состоянию подследственных. Теперь же все это стало прошлым. В период ВОВ В.Я. находился в эвакуации — вначале вместе с институтом в Ереване, затем — в Сочи, где работал какое-то время директором института курортологии.
     Мечте отца Владимира Яковлевича, Я.А. Анфимова — написанию учебника по психиатрии тремя Анфимовыми — не суждено было сбыться. Сыновья В.Я., Юрий и Никита, не стали врачами. Никита, правда, закончил мединститут, но стал впоследствии знаменитым археологом. Юрий закончил Ленинградский технологический институт по специальности «Литейное дело» и, проработав 10 лет по специальности, какое-то время был инженером технологом на кафедре у отца, где конструировал аппараты для окситерапии. Уже в пенсионном возрасте он работал рабочим и учебным мастером на химическом факультете Краснодарского политехнического института (ныне КубГТУ).
     Всю свою жизнь В.Я. интенсивно работал во многих местах, вел разнообразную общественную и просветительскую работу. Совершенно заслуженно, его считают не только одним из организаторов психиатрической службы на Кубани, но и человеком, внесшим большой вклад в становление курортного дела, прежде всего курорта «Горячий ключ».
     Похоронен Владимир Яковлевич Анфимов на Всесвятском кладбище г. Краснодара. Могила неухожена и заброшена. Очень похоже, место его упокоения давно никем не посещается.
     
     Чеников И.В.
     

Анфимовы на ka2.ru

     • Анфимов Владимир Яковлевич. К вопросу о психопатологии творчества. Хлебников в 1919 году.
     • Анфимов Яков Афанасьевич. О периодических нервных и душевных расстройствах в связи с возможными теллурическими и космическими влияниями лучистой энергии.
     • Анфимов Никита Владимирович. Персональная страница.
     • Кавтарадзе П.П. Жизнь и деятельность заслуженного профессора Я.А. Анфимова.
     • Бермант Ю. Поэт и чекисты.
     • Лённквист Барбара. Поэма «Поэт»