первые я читала Хлебникова в 1973 году, заканчивая свои магистерские штудии в университете Хельсинки. Изучая русский язык с азов и корней, я увлеклась словотворчеством поэта, словами, живущими „веком мотылька”. В это же время я познакомилась с Бахтиным и нашла у Хлебникова такой же игровой момент, как в бахтинских текстах. Интерес к фольклору у меня был давний — мой старший брат этнограф. Когда прочитала поэму Поэт, я там вдруг увидела русские весенние праздники, карнавальный дух которых, как мне показалось, олицетворял некое нутро хлебниковской поэзии — его увлечение двойными образами („речь двоякоумная”) и переходом от одного к другому и обратно („закон качелей”). Но развивать эту идею я могла только после долгого пребывания в Москве, где я весь 1975 году сидела в архиве ЦГАЛИ, переписывая в черную тетрадь крупицы мудрости Хлебникова. Никогда не забуду ту серую кошку, которая меня встречала в прихожей архива, — не дух ли самого поэта?

      Углубиться в ту среду, где жил Хлебников, мне помогли два знакомства. В своей крохотной квартире на Кропоткинской Николай Иванович Харджиев любезно принимал меня, угощал чаем и рассказывал — о Хлебникове, Бурлюке, Малевиче, об одной потерянной рукописи Хармса в блокадном Ленинграде и о многом другом. Я не просила Николая Ивановича показать мне рукописи из бездонных его сундуков. Мне были куда интереснее его устные рассказы. Я слушала, пила чай, любовалась красным квадратом Малевича и пропитывалась “духом времени”.

      Несколько позже я познакомилась с другим свидетелем времени — Ритой Райт. В свое время Рита (для меня она сразу стала “Ритой” — мы сошлись в общем интересе к искусству перевода) встретила Хлебникова и написала об этой встрече в сборниках университета Тарту. Рита жила у меня в Стокгольме какое-то время летом 1978 года и осенью 1979 года. Мы долго, долго беседовали о футуристах и о том, что стало потом с ними и со всей русской поэзией в 20-е годы.

      В мае 1979 года я защитила докторскую диссертацию о Хлебникове в университете Стокгольма (Xlebnikov and Carnival, Stockholm Studies in Russian Literature 9). В Стокгольмском университете я потом работала преподавателем и исследователем до 1989 года, когда я стала профессором русского языка и литературы в университете Åbo Akademi в городе Або/Турку в Финляндии.

      Свои исследования Хлебникова я продолжала в 80-е годы, но менее активно. Некоторые открытия я еще сделала. Осенью 1975 года я со своим женихом посетила город Владимир. Когда мы вошли в комнату гостиницы, Аким включил телевизор и закричал: „Тут Хлебников!” В самом деле — лицо Хлебникова заполняло весь экран — был его день рождения, 28 октября по старому стилю (10 ноября), и кто-то на телевидении решился чествовать его. С тех пор дата сильно запечатлелась у меня в памяти. Перелистывая церковный календарь когда-то в 80-е годы, я вдруг увидела, что на 28 октября приходится “Мученица Параскева, нареченная Пятница”. Зная связь Параскевы с мифологической Мокошью в русском фольклоре, я теперь увидела многие хлебниковские образы в новом свете, в том числе образ Русалки (которая раньше связывалась у меня только с двусмысленностью и двойными образами). Музой поэта оказалось триединое женское существо Параскева–Мокошь–Русалка — пряха, ткачиха, швея. Или, как говорил сам Хлебников, „слово — пяльцы, слово — лен, слово — ткань”.

Барбара Лённквист на ka2.ru

• Работы 1979–1993 гг.
• Муха у Толстого и у Хлебникова
• Встреча через Балтийское море: Рита Райт-Ковалёва и Томас Транстрёмер