В. Радзишевский

Принадлежу к месту встречи Волги и Каспия моря

Сопроводительная записка В. Молотилова

ревнее название Астрахани — Хаджи-Тархан — стало, как известно, заглавием одной из поэм Велимира Хлебникова. Поэма вырастает из прошлого, уходящего вглубь на многие века, но кажется, что для автора это прошлое — не история, а воспоминание. Будто и впрямь чудом дожил до нового времени современник «Слова о полку Игореве». Но для Астрахани Хлебников не только эпический поэт. Здесь помнят и его оперативную работу — в разгар гражданской войны — в местной армейской газете «Красный воин»... Несколько лет назад в Астрахани открыта мемориальная доска со знакомым хлебниковским профилем.
Поэт называл Астрахань городом своих предков. Тут жил его дед. Тут родился отец — Владимир Алексеевич Хлебников. Зоолог и лесовод, он организовывал старейший в стране Астраханский заповедник, был его директором. Астраханью, поэзией брата навеяны многие работы художницы Веры Хлебниковой. Особый зал отведён ей в областной картинной галерее.
         И вот Астраханский облисполком принял решение открыть в городе мемориальный музей Хлебниковых.

В  заповеднике

Это — дорога на Дамчик, в центральную усадьбу Астраханского заповедника, расположенного в устье Волги.

Конечно, лишь немногое удастся повидать в заповеднике за несколько дневных часов. Их едва хватит, чтобы побывать в здешнем музее да пройтись на лодке — через лабиринт глухих коридоров тростника — к зарослям лотоса. Но плеснёт рыбина, покажется изрытая кабанами земля, тяжёлая птица перемахнёт ерик перед самой лодкой — и вам, пускай на мгновение, передастся напряжённый и слитный трепет вольной заповедной природы.

Существует заповедник более шести десятилетий, и казалось невероятным встретить здесь человека, который помнил бы его первые годы, видел Владимира Алексеевича Хлебникова. Но мои спутники спросили, как найти Нестерова Александра Андриановича, и он, не прерывая какую-то привычную рукам работу, подтвердил:

— Видел. Вот как вас, видел.

Было тогда Нестерову лет десять. Его отец водил Хлебникова по Обжоровскому участку заповедника, а мальчишка увязался с отцом. И теперь, вспоминая давнего гостя, будто рассматривает картинки волшебного фонаря:

— Высокий, красивый, с бородой...

И, подытожив, улыбается детскому своему впечатлению:

— На него глядеть было хорошо.

Нестеров, наш собеседник, сменил в заповеднике отца, убитого браконьером. Сначала был лесником, потом многие годы — таксидермистом. Бесчисленные чучела зверей и птиц на диораме, что развёрнута в музее, — его работа. И сейчас он говорит, а руки привычно заняты делом...

Наследие В.А. Хлебникова служит исходным материалом для нынешних учёных. До сих пор сохраняются чучела, изготовленные им. Можно полистать составленный Хлебниковым список птиц астраханского края. Их более четырёхсот — оседлых, пролётных, кочующих, залётных... В этом пёстром царстве неожиданно выделяется пеночка зелёная — из-за краткого примечания: „Мои сыновья Виктор и Александр слышали пение самцов в г. Астрахани весною”. Дело в том, что Виктор — будущий поэт Велимир Хлебников.

Даже при беглом знакомстве поэзия Хлебникова поражает обилием населяющих её растений, зверей и птиц. Особенно птиц. Вот и пеночка зелёная подает голос в драматизированном стихотворении «Мудрость в силке»: Прынь, пцирэб, пцирэб! Пцирэб cэ, сэ, сэ! Нет на памяти другого поэта, у которого мир растительный и животный представал бы в таком разнообразии. При этом поэтическая речь Хлебникова, то акварельно прозрачная, то туманно таинственная, временами сгущается до монументальной афористики:

Сын-поэт не повторил путь отца-учёного, но живо воспринял его естественнонаучные интересы, его экологические идеи. Характерно: в то время, когда отец вынашивает мысль о заповеднике для спасения природных богатств волжской дельты, сын в одной из утопий предсказывает:

...До глубокой старости Владимир Алексеевич Хлебников жил в Астрахани. Затем переехал к дочери в Москву. Но похоронить себя завещал в заповеднике. И могила его здесь, на Дамчике, — в окружении тополей, стремительно уходящих в небо.

Свет  живописи

— Когда мы снимали эту выставку, казалось, что свет сдираем со стен, — говорит Калерия Михайловна Чернышёва, главный хранитель галереи. И говорит так, точно было это не пять лет назад, а только что.

Мы стоим в небольшом сквозном зале галереи среди оставшихся в Астрахани работ Веры Владимировны. Что за ними? Парижская школа живописного бунтарства, уравновешенная старательным копированием старых мастеров в итальянских музеях, общее с братом увлечение языческой древностью, народным русским примитивом и искусством Востока, постоянная сосредоточенность на стихах и судьбе Велимира. Тут и прямая иллюстрация к его поэме «Шаман и Венера», и фантазия на его излюбленные темы («Русалки»), и спрессованный до формулы живописный образ того зловещего, в котором жила она и жил он («Старое и молодое»).

В соседних залах — Лентулов, Судейкин, Фальк, великолепный Павел Кузнецов... Чужие полотна то и дело забредают в дверные проёмы, и Вера Хлебникова, как и было задумано, воспринимается в широком кругу своих современников. Не каждый художник выдержит такое соседство.

— Вы посмотрите, какое свечение, какая чистейшая живопись! — говорит Калерия Михайловна и, сама озаряясь, вспоминает из Хлебникова: Сыновеет ночей синева... И ещё раз — в другом зале, у портрета, написанного другой художницей, — перебрав несколько определений, она останавливается на хлебниковском: холодный костёр...

Хлебников и сам рисовал, и знал, и прекрасно чувствовал живопись. Недавно, кстати сказать, была разыскана в газетных комплектах 1918 года его заметка об открытии Астраханской картинной галереи, и сегодня ею вполне можно воспользоваться как своеобразным музейным путеводителем. Но это ещё и этюд о природе искусства. Буквально одной фразы хватило Хлебникову, чтобы, очертив характер наиболее интересных полотен — Малявина, Нестерова, Сурикова, Врубеля, представить живопись напряжённым полем творческого взаимодействия. Конечно, есть у Хлебникова образцы яркой словесной живописи. Вспомним хотя бы, как трепещет в его стихотворной строке поток синеющих стрекоз, как старательно выписан в прозе синий красивейшина — павлин, что роняет долу хвост, подобный видимой с Павдинского камня Сибири, когда по золоту пала и зелени леса брошена синяя сеть от облаков...

Но живопись значила для поэта неизмеримо больше. Вдохновлённый её дерзкой новизной, он хотел, чтобы слово смело пошло за живописью. На этом ему виделись горизонты словесной выразительности, лишалась фантастического ореола любимая хлебниковская мысль о едином мировом языке. Ведь живопись всегда говорила языком, ступным для всех...

Дом  и  мир

Но Астрахань была для Хлебникова и просто родительским домом, откуда он уезжал и куда возвращался, где останавливался проездом, а случалось — оставался надолго. В Астрахани, сменив две квартиры, Хлебниковы окончательно обосновались на Большой Демидовской. Теперь это улица Свердлова, 53.

Двухэтажный, недавно надстроенный дом на солнечной стороне. Открытая кирпичная кладка. В три ряда ребристые ставни. Квартира Хлебниковых на первом этаже. Высокое парадное, шесть каменных ступеней — и дверь налево.

Об этой квартире я, конечно же, наслышан, в Москве видел её макет. Кажется, без труда мог бы представить праздничный блеск узких кафельных печей, ощутить настороженную тишину гостиной или отрешённую сосредоточенность той уединённой комнаты, где повсюду разбросаны тетради, листы, клочки бумаги, исписанные бисерным хлебниковским почерком. Но лишь в этих стенах, когда переступишь порог, и дверь закроется за тобою, давние и чужие впечатления становятся сегодняшними, своими. Пусть даже на несколько минут — их хватит на всю жизнь. Ради этих мгновений и создаются мемориальные музеи.

Конечно, нужно, чтобы в дом вернулись старые вещи, чтобы жилым духом запахло в комнатах. И астраханцам повезло: в Москве у Хлебниковых сохранились многие семейные реликвии. Тут и книги, и утварь, даже медная табличка, висевшая на входной двери, письма поэта, его рисунок, чернильница, карандаш... И сын Веры Владимировны — Май Петрович Митурич — готов всё передать в музей.

Можно предположить, что из мемориальной квартиры посетители попадут в зал поэзии — обязательно просторный, двухсветный... Здесь пространственный контраст должен ощущаться, как в стихах Хлебникова:

Поэзия Хлебникова непроста для восприятия, особенно первочального. И немногие сумели по достоинству оценить её при жизни поэта. Зато среди этих немногих были Маяковский, Асеев, Пастернак... Маяковский назвал Хлебникова „Колумбом новых поэтических материков”. Есть у Хлебникова стихи, известные нам лишь потому, что их запомнил и процитировал юный Маяковский:

Целая жизнь отделяет эти строки от поэмы «Во весь голос», но их отзвук явственно слышится в последней исповеди Маяковского: „Парадом развернув моих страниц войска…” Слышится и тогда, когда стих приобретает оглушающую мощь:

До нас Хлебников дошёл уже не только сам по себе, но и в творчестве своих учеников и последователей. Вот чем обернулась давняя формула: поэт для поэтов.

еред отъездом из Астрахани я встретился с председателем облисполкома М.А. Тюриным. Как о решённом деле шла речь о размещении музея в мемориальном доме на улице Свердлова. Правда, предстояло ещё выселить жильцов, подыскать им другие квартиры. Это всегда нелегко, но, казалось, вполне осуществимо.
И вдруг звонок из Астрахани: музей будет, но не там, где жили Хлебниковы, а... во флигеле картинной галереи. Вот тебе раз! Изо всех сил пытаюсь вспомнить, что это за флигель такой, — и не могу. Мне подсказывают: большой, двухэтажный... Если ещё надстроить третий этаж — для музея места хватит...

Ну что ж, большой труд будет положен, а на первый же вопрос посетителей, не глядя им в глаза, придётся отвечать, что не жили здесь Хлебниковы, не останавливались, не бывали...

А жили неподалёку: высокое парадное, шесть каменных ступеней — и дверь налево.

Воспроизведено по:
Литературная газета. 1983, №33. С. 5.

————————

Примыкалово

О.К.

1.  Ясебник

Пусть сосны бурей омамаены,
И тучи движутся Батыя,
Идут слова — молчаний Каины —

Велимир Хлебников.  Усадьба ночью, чингисхань!..

И дёрнул же чёрт разворошить.

Всё тот же чёрт! Третий раз!

— Белый, с венком из молний? — ехидничает знаток вопроса. — Крутя власы бородки?

Знатока звать Николай Иванович. К делу его проницательность не пришьёшь, ибо чёртова дерготня — наша с ним вековечная морока.

Стало быть, Молотилов — чёртова кукла? Таки да: игрушечный слоник в посудной лавке понарошку. Дёрнут за верёвочку — черепки твоих младенческих забав и захрустят, детка.

Но к делу.

Называется так: письмо позвало в дорогу.

Содержание пересказывать не буду, а заголовок сообщу: «Заступиться за Хлебникова». Можно, подсказывает Николай Иванович, назвать и манифестом. Если не бояться подзатыльников белого чёрта — да, соглашаюсь, можно. Но я-то боюсь. Поэтому не манифест, а воззвание. Воззвал — и бегом согласовывать.

Володя, здравствуйте!
         Зная Вас, я не удивляюсь Вашему желанию написать статью, равно как и Вашей горячности.
         Но, по правде говоря, я во многом не согласен с Вашей статьёй.
В частности, я категорически против тех мест, где Вы прямо или косвенно ссылаетесь на наши с Вами частные разговоры (то же и с Андриевским), на неопубликованные рукописи и т.д. На не свершившиеся факты (мемориал, зарубежные будущие издания).
Настаивая на таких ссылках, Вы потеряли бы моё доверие.
В целом же, если Вы решились писать — было бы лучше, если бы Вы писали не как специалист — это уже настораживает — а как рядовой, но горячо заинтересованный читатель и почитатель Хлебникова.
И на пользу было бы, если бы Вы выступили, назвавшись тем, кем Вы являетесь на производстве. Вот к таким письмам, письмам с производства, от народа — прислушиваются в сто раз внимательнее, чем к письмам специалистов и литераторов (если они не корифеи). Не забывайте, что Вы хотите обратиться в газету — то есть к широкому читателю, а не к специалистам, которые и так всё знают.
         Поэтому ссылки на малоизвестные (пусть и почтенные) имена художников, писателей, критиков — и на малоизвестные их произведения лишь запутывают дело и мало что дадут широкому читателю, который их не знает и не узнает (благодаря Вашей статье).
         В таких статьях следует ссылаться на безусловно и широко известные положительные авторитеты (Бурлюк — скорее отрицательный).
         Так что я посоветовал бы Вам написать иначе, “от себя” и не выдавая, что Вы поэт, а значит в каком-то смысле и специалист.
         Постараться написать так, чтобы Ваше письмо, статья могли бы заинтересовать, привлечь к поэзии Хлебникова мало, а лучше и вовсе не знакомого читателя — до этого равнодушного. М.б., Вашего соседа по рабочему месту — вот это было б дело.
Всего Вам доброго. М. Митурич

Врезка эта — из беспримерно правдивого (кликнув по личной печати М. Митурича, сверяемся с подлинником) повествования «Веха». Там же и свидетельство такого рода:

         Дорогой В.С.! Грызёт меня это дело. Перечитал снова все материалы, завтра жена пойдёт выпрашивать в филиале Ленинки Собрание Хлебникова на дом. Но не по силам мне это. Возможны такие варианты: В. Каверин — он мог даже знать Хлебникова, кроме того, он с тыняновского подворья, что тоже немало. Вячеслав Иванов (сын Всеволода) — профессор, доктор литературоведения и вся его группа, которую ставят очень высоко. Он занимался периодами Хлебниковым. Лотман — столь популярный на Западе. У всех этих людей больше возможностей громко, квалифицированно и веско сказать о Хлебникове, чем у меня.
Я не хочу устраняться, но я в растерянности. Наверное, я мог бы в соавторстве с Вами сделать статью, вернее, спаразитировать на Вашем материале, что для пользы дела — не беда. Но я не имею дела с «Литературкой» и не обращусь туда даже ради Хлебникова. Это вопрос принципиальный. Остаётся «Литературная Россия», хотя она слабовата. А может, для начала сгодится? Может, кого-то подтолкнёт? Я не уверен, что «Лит. Россия» выступит, но шансы есть. С ними я могу разговаривать. Можно и с Ц.К. сходить. Один я не справлюсь. Я беллетрист и только. На пару с Вами — авось что-нибудь и выйдет. Что Вы об этом думаете?
C уважением
Ю. Нагибин
————————————

Уважаемый В.С.!
             Начал скорбный (в силу зацикленности, отсутствия знаний и, если честно говорить, права) труд над статьёй о Хлебникове. Стыд приму я, но моральная ответственность на Вас — искусителе. Буду безбожно пользоваться Вашими материалами и формулировками. Что из этого выйдет — не знаю. Мне всё-таки хотелось бы сослаться на Вас, и я прошу Вас сообщить, кем Вы работаете. Я Вас не скомпрометирую, но сниму некоторую тяжесть с собственной души. Я никогда не эксплоатировал чужой труд даже ради благородных целей.
         Но иначе мне не справиться. Каверину тоже не справиться, но у него преимущество “свидетеля происшествия”. Крепко Вы его отстегали. Неудивительно, что он взвился. В Л.Г. я не печатаюсь, у меня нет выбора: Л.Р. и «Литучёба». Вот мои возможности. Работу закончу 15–20 сентября. Перепечатаю и вышлю Вам.
Ю. Нагибин

В. Молотилов.  Юрий Маркович // Веха

И действительно: перепечатал и выслал. Искуситель ознакомился и довёл до сведения жертвы свои замечания. О выборе издательства, в частности: оба хуже. Судя по тому, что задействованы заручки в «Новом мире», — принято к сведению.

Воззвание Нагибина обнародовано в том же 1983-м, что и статья В. Радзишевского. Разумеется, тот и другой прислали мне оттиски, а я передарил Музею семьи Хлебниковых. Жалею страшно.

2 февраля 1995. Москва

         Старина Володя, здравствуй!
         У нас странная зима — всё больше идёт дождик, туман и мрак. Так что сидим тихонько дома и почти не высовываемся.
         Из событий, которые наверное могут тебя заинтересовать: я передал-таки в астраханский Музей Хлебниковские архивы (около 1000 разных разностей).
          Там новый директор — Александр Александрович Мамаев, который произвёл хорошее впечатление и, мне кажется, около Музея собираются интересные и хорошие люди.
         Мне кажется, ты мог бы послать туда свои произведения, связанные с Хлебниковым, и встретить там определённый интерес к ним. ‹...›
         Этой осенью, зимой тяжело болела Ирина. Перенесла операцию на позвоночнике. До сих пор не вполне оправилась. Ходит всякий день на уколы.
         Так что зиму эту мы провели под больничной сенью.
         Письмо твоё, Володя, показалось грустным. М.б. это наступление зрелости? Лучезарность отступает куда-то за горизонт…
         Кланяйся Тане, привет вам всем от нас с Ирой.
М. Митурич

————————

5 XI 1995. Москва.

         Милый Володя, время мера Мира! А что ещё могу я тебе сказать? (в ответ на грустное твоё письмо)
         У нас эта осень была наполненной: в Астрахани состоялись “чтения” к 110-летию В.Х. Приехали даже француз и двое американцев. И главное — открылся Музей с новой, значительно дополненной экспозицией.
         И очень, очень хороший получился Музей, хотя и доделок пока много остаётся там. Но он, Музей, теперь в очень хороших руках. А сегодня, 5-го ноября, завершающий день московской конференции, которая проходила в ИМЛИ. Тоже международная. Было около 40 докладов. Они будут изданы, отпечатаны.
         Я же готовил выставку, проспектик которой, хоть и плохонький, посылаю тебе.
         Не знаю (или не помню уже), что произошло у тебя с Дугановым, но Дуганов делает много хорошего, и эти чтения, конференция, во многом состоялись его хлопотами. Он теперь возглавляет «Общество Велимира Хлебникова». И ты, Володя, мог бы стать его членом. А насчёт рукописей твоих я астраханскому Музею напомню, видимо, в запарке по созданию новой экспозиции они могли и забыть.
         Привет от нас с Ирой ребяткам, живите дружно.


————————
13.11.95 г. Астрахань

         Уважаемый Владимир (простите, не знаю Вашего отчества).
         Меня зовут Мамаев Александр Александрович. Я заведую Музеем Велимира Хлебникова в Астрахани. Мне 55 лет. Путь мой в официальное хлебниковедение очень короток (всего три года), но Хлебниковым я занимаюсь с октября 1969 года. Пожалуй, через всю свою жизнь я пронёс два увлечения: Артюром Рембо и Велимиром Хлебниковым.
Я коренной астраханец, и это немало: живя здесь всю жизнь, я продышался хлебниковской “Хаджи-Тарханью” и отчасти — хлебниковской Лебедией. Разумеется, изучил многие места, связанные здесь с Велимиром.
Музей пережил две подачи (экспозиции): без коллекции (она была неудачна) и с коллекцией (знаменитой “хлебниковской коллекцией”, которую нам отдал Май Петрович Митурич), и теперь уже Музей удалось “подать”. Недавно, на Пятых хлебниковских чтениях в Астрахани были хлебниковеды из-за границы и наши отечественные. Музей всем понравился, и Музею много дарят и присылают. Что-то идёт в экспозицию, что-то в Методический кабинет (для изучения), что-то в запас.
Все охотно откликаются и присылают материалы.
         Я обращаюсь с просьбой и к Вам — что-нибудь прислать в Музей Велимира Хлебникова (оговорюсь: «Жертвоприношение коня» у нас есть с датой 1984 года).
         Если же даже и не найдёте что подарить, пришлите просто письмо, станьте другом Музея Хлебникова.
         Наш адрес обозначен на конверте, телефон 22-30-04.
Буду рад, если отзовётесь.
А. Мамаев

И как было не отозваться: жена бросила с двумя детьми („Привет от нас с Ирой ребяткам, живите дружно”), телесный питатель «Стеклодув» дышит на ладан, о вознаграждении за труд и не заикайся.

Напыщенность послания покоробила, но было не до жиру. Из дальнейшей переписки с новобранцем выяснилось: на пенсию вышел пятидесяти лет, по вредному списку (воспитатель в колонии для несовершеннолетних), имеет ведомственные награды. Надзирательский стаж — от неизбывности: из школы (преподаватель английского языка) выперли под предлогом сокращения ставки. Заслуженный за колючей проволокой отдых сочетал с работой ночным сторожем при Музее; в заведующие произведён за успешную доставку предметов домашнего обихода Митуричей-Хлебниковых к месту встречи Волги и Каспия моря.

Шибануло «Золотым телёнком» и в хвост, и в гриву, и на отвал башки.

У Мая Митурича располным-полно моих рукописей. Какие он присовокупил к дару астраханцам — не ведаю. Но «Жертвоприношение коня» — так точно, см. выше. Не поручусь, но «Родословную» я, кажется, подарил сам. Вот дурак.

Эту гадость, эту простыню лжи я получил от Митурича. Ликуй, дескать, в кои-то веки обнародовали!

Ещё раз: оповестил не первопечатник. Продолжительная (ноябрь 1995 – ноябрь 1999) переписка, подчас оживлённая прямо-таки до судорог, а тут молчок.

Молчок о том, что Владимир Молотилов объявлен глашатаем дури несусветной: Велимир Хлебников — новый Иисус Христос.

Называется без меня меня женили. При этом жена стерва до такой степени, что норовит подвести даже не под монастырь, а под анафему. Узнай дьякон Андрей Кураев о такого рода поползновениях, всенепременно донесёт патриарху Алексию. Это нынче времена травоядные, при царе-батюшке ересиархов упекали на вечное покаяние в Соловки.

Уже сказано, что я боюсь подзатыльников белого чёрта. Верующий, стало быть.

21 февраля 1997


         Так-то лучше, Володя, да к тому же, если ты обрёл веру — в ней должно быть и утоление печали, спасение от отчаяния, утешение в скорби.
Прости, что впадаю в пастырский тон, не имея на то право.
У нас всё тихо, без событий. Зато теперь каждый день в мастерской с живописью, которая чем дальше, тем труднее даётся, а может быть и не даётся вовсе. Кто знает, что из неё получается? Я — не судья, но пишу и ставлю на полки. Никто и не видит. Разве что Ира — судья строгий она, и порою сильно меня осаживает. Хоть и со скрипом, но приходится с ней соглашаться, и тогда нарастают новые и новые слои краски.
Шлю тебе гималайские фото, и наш привет.
         Возможно, в Пермской картинной галерее будет моя выставка. Иллюстрации к Чуковскому («Сказки дедушки Корнея»). Но когда — точно не знаю. Ещё я отослал туда и иллюстрации к «Маугли».
         Это по давней, давней переписке.
         Ну и пусть душа твоя обретает „покой и волю”.
Твой М. Митурич

————————


10 января 2000


     Милый Володя, а пути-то Господни и впрямь неисповедимы. Как изменилась твоя жизнь! И, вопреки тесноте обстоятельств, как бы и бодрее, веселее настрой твоих писем (?)
     И лыжи, и Священное писание.
     Но вот, как же всё-таки ты, вы, выживаете, если зарплата идёт за прошлый ещё год? Как?
     О таких задержках денег то тут, то там, часто и по телевизору поминают, и забастовки, протесты.
     Но, каким образом живут люди без денег годами, и как бы и не худеют, как в Индии, когда голод? Как устрояется ваше выживание? Какие-то пайки? Талоны? Ведь ты ещё не пенсионер (?) Или, может быть, жена благополучнее?
     У нас всё тихо и мирно. Без событий ярких. Но и без бедствий.
     Мало-мало работаю и складываю картины в мастерской.
Привет твоим близким. М.

Промедление смерти подобно: катаю челобитную Митуричу и отповедь клеветникам.

Верандяне в лёгкую отводят обвинения: мы писали, мы писали, наши пальчики устали. С ужасом понимаю, что ветерок в голове — про меня: сменил место жительства, а сообщить не удосужился.

Шлю извинения. Принимаются. На челобитную тоже последовала отповедь:

         Эх, Володя, Володя,
знал бы я, какую бурную реакцию вызовет эта публикация — не стал бы посылать.
         Должен сказать, что в поэзии, как и в изображении, живописи, меня  вовсе  не интересует смысл, сюжет. Воспринимаю лишь звук и цвет.
         Посему категорически не способен вникать в твои разборы и замечания.
         И впредь устраняюсь от всякой литературной полемики (как впрочем никогда и не совал в эти дела свой нос).
         Это относится и к Александру Александровичу и его начинаниям. Ни во что подобное, ни в какой форме вмешиваться не намерен.
         Поздравляю с приближением весны, оживанием солнца и души.
М. Митурич.
17 февраля 2000 г.

Не стал вникать, вона как. А ведь чёрным по белому: оболгали, прошу заступиться.

Дальше — хуже: начинания Александра Александровича простерлись до изящной словесности Веры Владимировны Хлебниковой. И узнал я об этом опять-таки от Митурича: прислал книжку

Вера Хлебникова.  „Что нужно душе...” Стихи. Проза. Письма.
Составители: А.А. Мамаев, Н.В. Колесникова. Предисловие и коммментарии А.А. Мамаева.
М.: Дом-музей Марины Цветаевой. 2000.

Николай Иванович через губу и спрепя сердце, но подтвердит: мама Вера действительно подала мне руку помощи в тяжёлое время. Почему скрепя сердце? А вот:

равая бровь чешется — к с искреннему собеседнику, левая — к лицемеру. Сроду (1954) не чесалась ни одна. Потому что не был знаком с Николаем Ивановичем Харджиевым (1903–1996). Слыхом не слыхивал о нём во времена своего почтения к сединам и неложного благочиния. Ещё не покрылся морщинами слона, и не бежала впереди худая слава — запросто можно было спроворить встречу.
Мне возразят: Харджиев до такой степени опасался незнакомцев, что месяцами никому не открывал дверь. Вообще никому, даже водопроводчикам. Упущенная невозможность — вот как называются твои виды на Харджиева задним числом.
         Охотно соглашаюсь не гадать на ромашке сослагательного наклонения. Зачем гадать, если круг моих московских знакомых о ту пору очерчивал Май Митурич-Хлебников (1925–2008), и он счёл Харджиева невхожим. Разумеется, был прав, сейчас докажу.
         Вместо Харджиева Митурич свёл меня с его любимым учеником. В дальнейшем любимый ученик был проклят, но кто не был проклят Харджиевым, спрашивается. Вот вам неопровержимое доказательство мудрости Мая Митурича: из младой поросли велимирян чаша сия миновала одного меня.
         Ещё бы Харджиеву не проклясть Мая: зачем отдал рукописи Хлебникова в ЦГАЛИ. Пока не отдал, ими пользовался один только Николай Иванович. У Митурича на дому, ну и что. Терпи, раз одолжить трусишь. И вдруг рукописи Хлебникова уплывают в общепит.
         Чтобы вы навсегда перестали держать меня за хвастуна в шансах проникновения к Харджиеву, напоминаю, что Май Митурич — его сын. Внебрачный, ну и что. Дело было так: рукописи Хлебникова до их передачи в ЦГАЛИ хранились у наследников. Престарелые родители не в счёт, старшая сестра сошла с ума, брат пропал без вести. Случайно уцелела младшая Вера, художница. Твёрдый остаток работы головного мозга Хлебникова целиком и полностью осел у единственной владелицы, причём ни клочка покамест не обнародовано. Более того, никто эти рукописи в глаза не видывал, кроме самой Веры и ангелов.
         Харджиев об этом пронюхал и давай подбивать клинья к барышне, то есть клеиться и охмурять. Мало кто знает, что Ильф и Петров списали Остапа Бендера времён Зоси Синицкой с Харджиева, такого же одессита до переезда в Москву, как и Бабель с Багрицким. Встретив обнадёживающий приём, Николай Иванович предложил Вере Хлебниковой руку и сердце.
         Харджиев был красив даже в гробу, что говорить о его первой молодости: чаровник. Да ещё и язык подвешен к умной голове. Хлебникова согласилась, оговорив только прежнее родовое прозвище, в память о брате. Брак был заключён по всем правилам, с проставлением печати ЗАГС, и Николай Иванович без промедления переехал к Вере и всосался в почерк Велимира Хлебникова.
         Да так в этом увяз, что забыл о ежевечернем бритье, не говоря о чистке зубов. Вере это показалось обидно, и она в одностороннем порядке расторгла брак, предварительно перепрятав рукописи в надёжное место: на чердаке ВХУТЕМАСа.
         Московские чердаки о ту пору были набиты беспризорниками, включая брошенных мужей. Одним из таких бедолаг оказался художник Митурич, отставленный вследствие неспособности прокормить семью. Внешность Митурича являла собой полную противоположность смазливой чернявости Харджиева: это был сухопарый викинг.
         Викинг так викинг, решила Вера Хлебникова, лишь бы ноги не пахли. Убедившись в чистоплотности Митурича, она согласилась составить его счастие. Будучи каким-то чудом, памятуя о супружеской небрежности Харджиева, на сносях.
         Я дружил с Маем Митуричем-Хлебниковым на излёте пребывания Харджиева в немытой России, ну и что. Одна нога там, но другая-то здесь. Навещая папашу, Митурич имел при себе отнюдь не объятья Тома Джонса, найдёныша: пудовые сумки с гостинцами так и оттягивали его руки. Запросто можно было напроситься на роль грузчика, захоти Митурич познакомить меня со своим отцом. А вот не захотел.*

————————

*  Сообщаемое впросинь заимствовано из не весьма надёжного источника: „Чтобы заполучить рукописи обожаемого им поэта Велимира Хлебникова, даже решился на серьёзные отношения с его сестрой Верой, которую немедленно бросил, как только документы оказались в его руках.” (www.s-info.ru/read/excurs/2654/).

В. Молотилов (сост.).  Корабль из чужих досок. Правда и ложь Николая Харджиева

Выращивая слова из корня смех-,  Велимир Хлебников якобы допустил чистоплюйство (см.:  Плуцер-Сарно А.  Суффиксы  аньк-, еньк- и  ёчк- в языке блатных и нищих // Литературное обозрение. 1991, №11). Отнюдь с этим не спорю, крепко держась мнения древних: глас народа — глас Божий. Таки возвышаю.

Но с какой стати В. Молотилову заглядывать в рот Вере Владимировне Хлебниковой?

Так он же её первоиздатель. Извлёк из-под спуда, размножил и, по предварительной договорённости о продвижении в печать, отправил Р.В. Дуганову.

Милый Володя,
твой напряжённый ритм заставляет думать о тебе — “хорошо живёт”.
Может быть, в годичном цикле земледельца творческое время — посев, рост. А уборка урожая хоть и страда, но тут уж что бог дал — пассивное дело.
Рассуждение это — вроде оправдания, потому что напряжённость твоя — упрёком невольным некоторой моей сейчас разбросанности.
Что-то вроде сбора урожая — всё время что-то нужно от меня в связи со сделанным ранее. Что-то собрать, принести, отнести, найти, восстановить, передать…
         Участвовать — в смысле всяких художественных общественных дел (выставкомом, пленумов, конференций и т.д. — тоже дело “осеннее”).
         И круговорот этот затягивает и крутит. И не сказать, что без всякого смысла, но не я им, а он мной правит.
         Сейчас перерыв занятиях в институте, и мы с Ириной удираем от всего в Гагры. Если будут дни без дождей и ветров, чтобы порисовать — то и хорошо.
         Вчера мне сказали, что появилась некая книга «Грамматика идеостиля», издательства «Наука». Автора говоривший не помнил точно (Григорьев?).
         Это так, к сведению тебе.
         Ты первый,* после П‹етра› В‹асильевича›, кто обратился к стихам В‹еры› В‹ладимировны›.
         Я не кокетничал и не из уклончивости говорил тебе, что не доверяю своему восприятию стихов — не только твоих, но и вообще. Это и по отношению к матери.
         И твой интерес к её стихам для меня важен, как, ну если хочешь, профессиональное суждение.*
         И стихи твои открывают для меня нечто, более смутное до них (путанно пишу — сам ещё не разобрался). Словом, спасибо за письмо, за стихи.
         Других новостей нет как нет.
         Кланяйся от нас милым домочадцам твоим.
М. 12.1.84

         *  Выделено мной. — В.М.

Даже так: милый Володя — не просто исследователь изящной словесности Веры Хлебниковой, а первопроходец. И в Астрахани прекрасно об этом знают: эвона когда мой самиздат осел в запасниках Музея.

И я на правах Карамзина, даже Нестора семейства, даже Плутарха, даже и Геродота вменяю этим без году-неделя почерковедам омамаевание мамы Веры. Включая наглые привнесения и умолчания, смахивающие на шулерство.

Ответ не заставил себя долго ждать:

Жизнь полна таких извивов, что свивается в петлю: довелось-таки справиться о судьбе присланного допрежь этой угрозы. Повод не шуточный: на www.ka2.ru близится к завершению Полное собрание сочинений Р.В. Дуганова.

— Не смешите мои тапочки! — рвёт и мечет Николай Иванович, и правильно делает. — Полное собрание сочинений без писем — филькина грамота!

Соображаю, каким образом выкрутиться. Ба, да ведь я гражданин. Обнародовать вверенные мной астраханским запасникам письма Р.В Дуганова времён гонений на Хлебникова — мой гражданский долг.

Делаю запрос.

Ни гу-гу.

Вслушиваюсь в пространство: то ли плеск воды, то ли пляс огня, то ли мерная поступь Небабы.

2.  Воявль

Дух облака, одетый в кожух,
Нас отразил, печально непохожих,
В года изученных продаж,
Где весь язык лишь “дам” и “дашь”.

Велимир Хлебников.  Моих друзей летели сонмы...

Но вернёмся на самое короткое время к воззваниям и подстрёкам В. Молотилова.

8 августа 82 г.
Милый Володя!
         Ваше письмо в Л.Г. таки начало работать. Поздравляю Вас и нас всех (хотя м.б. и рановато, но всё же…)
         Виделся с сотрудником Л.Г., рассказал и показал ему, что делается в связи с астраханскими делами. В субботу он едет в Астрахань разбираться на месте.
         И интерес этот возник именно благодаря Вашему письму.
         Других новостей ощутимых пока нет. После больницы я уезжал в деревню под Калугу. Теперь между дачей и Москвой. Кое-что намечается, но говорить об этом пока рано. Многое вилами по воде…
         Если что будет — буду писать.
         Поклон семье.
М. Митурич

————————

         ‹...› Радзишевский уже вернулся из Астрахани. Но я не застал его пока что. (Вернулся, видимо, вчера).
         И всё-таки мне мнится, что за всем этим какая-то польза про-све-чи-ва-е-т смутно.
         И в интересе Нагибина — надежда.
         Кстати, Володя, м.б. Вы сообщите мне его адрес (и телефон).
         М.б. он заинтересуется рукописью Андриевского и как-то поддержит её. И ещё — м.б. он согласится войти в Комиссию по наследию. Хотя бы как генерал. У нас мало солдат, но и генералов немного.
         Собираюсь в конце сентября – начале октября быть в Астрахани сам.
         Пока же стараюсь жить больше на даче, благо дела, в общем, позволяют. Очухиваюсь после выставки (она продолжается в г. Подольске) и после больницы.
         В результате ли общего течения или же после этих передряг стал гипертоником вдруг (раньше никогда и не думал о давлении). Это скверно — и так невысокая моя (в последние годы) трудоспособность упала вовсе. Голова не болит, но делается вовсе пустая, когда давление ползёт к 200. А мысли, выражаясь образно, становятся тягучими и липкими, как бальзам Шостаковского.
         Прилипнув к чему-либо незначительному, отклеиваются с трудом и снова липнут куда не надо…
         Так же впрочем, как и дела, которыми мы с Вами заняты. Порою, по совести, такая одолевает тоска, что хочется всё бросить, заниматься только тем, что движется, что зависит от тебя самого.
         На даче у нас плотники ремонтируют дом. Гляжу на них в такие моменты с завистью. Берёт доску, пилит, приколачивает — и дело движется: сколько гвоздей, столько и движения.
         А наши гвозди — все в вату, но когда тоски нет и такая хорошая погода — думается, что копятся они, гвоздики, где-то там, в вате этой, и ещё сработают. (И когда хорошие письма из Перми! — других давно не получал.)
         Что же касается до дел литературных, поэтических — я всегда готов быть читателем, но затрудняюсь быть судьёй. Воспринимая скорее на чувство, я не привык, не умею формулировать свои ощущения, более того — пожалуй, меня мила их смутность. Такая смутность сложнее ясной формулы, и м.б. отсюда неохота формулировать, вытаскивать эти ощущения на операционный стол под бестеневую лампу.
         Андриевскому действительно надо бы позвонить. И как-то страшно. Не могу пока себя заставить, хотя и часто о нём думаю. И всё хочется сообщить ему что-нибудь утешительное. А всё нет ничего — (опять тянучка, от которой тошно).
         Ну вот! Дозвонился до Радзишевского. Он только что из Астрахани. Там был у высокого начальства — пред. облисполкома. Тот отнёсся хорошо и обещал сдвинуть дело с места — (хотя обещали и раньше, но зам. пред.).
         Сказал, что не знал, что это дело почти “горит”. Радзишевский собирается на основании встреч и увиденного (был он и в доме) подготовить материал для газеты.
         Вслед за разговором с Радзишевским — звонили из Астрахани. Удовлетворены, но было так плохо слышно, что толком ничего не разобрать. Понял только, что обещания обещаниями, но надо ещё и ещё напоминать всеми средствами (а какими?).
         Всего Вам доброго, привет супруге.
М. Митурич

————————

Милый Володя,
         Прорыв Радзишевского случился, когда все, как я думаю, кто ждал его — ждать перестали.
         На мой взгляд, сама по себе статья очень хороша. В ней точно и полно расставлены акценты, заманчиво и увлекательно рассказана общая затея Музея. Да и красиво написано. Словом, хорошая статья.
         Но в какой мере она поможет делу, пока не ясно. Ведь пока она готовилась — всё, о чём там говорится, организационно пришло к полному и абсолютному нулю. А ведь кроме пространства (в данном случае — площадей и объёмов дома на ул. Свердлова), существует ещё и Время!
         Вот времени, как раз, уже и не остаётся. Год… Разве что “заложон” он может быть к 85 году.
         Теперь в “мёртвый сезон” трудно понять — будут ли решительные сдвиги.
         Просьбу о письмах Александра помню, но мы и сами были в отрыве от Москвы. А Ире нужно перепечатать их. Пока не сделали. И Харджиев в обиде — ему тоже они нужны для анализа.
         У Сергея затяжной ремонт и даже перестройка квартиры. Поэтому все его книги, бумаги и прочее — в штабелях на полу. И взять у него рукопись возможности не было вовсе. (Мне и самому нужно взять у него кое-что, да нужно подождать.)
         Привет Тане с Анюткой.
         Спасибо Анютке за фото с Иваном.
М. Митурич

Итак, В. Молотилов не имеет малейших оснований надувать щёки: «Литературная газета» выступила, а толку-то. Подстрекатель на пустые хлопоты, не более того. Поговорим о хлопотуне куда более успешном.

         Осенью прошлого года литературно-художественная общественность страны отмечала 90-летие со дня рождения Велимира Хлебникова. А 3 июня этого года в Астрахани произошло торжественное открытие мемориальной доски, установленной на доме номер 6, по улице Наташи Качуевской, где поэт проживал некоторое время вместе с родителями в 1914 году. На многолюдном митинге, посвящённом этому событию в культурной жизни Астрахани, присутствовали посланцы Москвы и Киева, гости из других городов.

         Митинг открыла заместитель председателя горисполкома А. Григорьева.
         …Спадает покрывало. Перед взорами собравшихся — графическое изображение В. Хлебникова, выполненное на белом мраморе скульптором Г. Сафроновым. В основу портрета положен широко известный рисунок Бориса Григорьева. Под портретом надпись: «В этом доме жил русский советский поэт Велимир ХЛЕБНИКОВ 1885–1922».
         О жизни и творчестве Велимира Хлебникова говорили выступавшие: ответственный секретарь Астраханской областной писательской организации А. Шадрин, А. Парнис (Киев), Э. Аламдарова (АГПИ).
         Затем в Астраханской консерватории состоялся большой литературный вечер, посвящённый Велимиру Хлебникову. Там же была развернута выставка книг и рисунков поэта и фотокопий иконографических материалов.
         Вечер открыл председатель правления областного отделения ДОК РСФСР Н. Травушкин. Доклад «В. Хлебников и Астраханский край» прочитал В. Самаренко (АГПИ). Докладчик отметил существенность творческих и биографических связей Хлебникова с астраханским краем. Поэт родился на астраханской земле, в стане монгольских исповедующих Будду кочевников, и провёл раннее детство в легендарной Лебедии, как называли в древности волжско-прикаспийский край. В период с 1912 по 1919 год Хлебников неоднократно бывал и работал в Астрахани. Его отец, В.А. Хлебников, учёный-естественник, один из первых инициаторов создания знаменитого ныне Астраханского заповедника, посвятил свою жизнь изучению и охране приволжской фауны и флоры.
         В сообщении А. Парниса шла речь об одном из малоизученных этапов биографии Хлебникова — его работе в 1918–1919 годы в армейской газете «Красный воин» (впоследствии — газета политотдела Реввоенсовета Каспийско-Кавказского отдела Южного фронта). Исследователем выявлен ряд текстов поэта, публиковавшихся на страницах этой газеты.
         Племянник поэта М. Митурич поделился своими воспоминаниями о семье Хлебниковых.
         С. Бобков (Москва) произнёс слово о Хлебникове. Он огласил также текст приветствий, поступивших в адрес земляков поэта от Правления Союза писателей СССР, редколлегии журнала «Новый мир» и Комиссии по литературному наследию В.В. Хлебникова при Московской писательской организации.
         „Творчество В. Хлебникова — одного из зачинателей советской поэзии, поэтические искания и открытия поэта-новатора — интереснейшая страница в литературе XX века, — говорится в приветствии Правления СП СССР. — «Ночь в окопе», «Ладомир», «Ночь перед Советами», «Ночной обыск», «Синие оковы», другие поэмы и стихотворения Велимира Хлебникова неотъемлемо принадлежат к лучшим произведениям советской поэзии, а значит, являются нашим общим, национальным достоянием…
         Нельзя не радоваться тому, что отныне в родных краях поэта, где зарождалось в его душе стремление стать звонким вестником добра, будет на мемориальном камне навсегда высечено прекрасное имя Велимира Хлебникова”.
         В течение всего вечера в зале звучали стихи Хлебникова.
         Работниками астраханского телевидения подготовлена передача «Рассказываем о земляках: поэт Велимир Хлебников». В ней приняли участие М. Митурич. А. Парнис, заслуженный художник РСФСР Г. Захаров и С. Бобков.
Бобков С.  Астраханцы — Хлебникову.
Вопросы литературы. 1976, №9. С. 314.

Произноситель слова о Хлебникове С. Бобков (Москва) — это Сергей Филиппович Бобков (род. 1948). Стало быть, приветствие Правления Союза писателей СССР на улице Наташи Качуевской огласил некто молодой, да ранний. Видите хиппаря в пол-оборота к Маю Митуричу? Сроду не подумаешь, что он здесь главный.

Этот власть имущий парняга мог наделать мне бед, чудом пронесло. Вот извлечение (полностью см. выше) из письма времён обманутых надежд на вмешательство «Литературной газеты» в астраханские дела:

Речь идёт о моей писанине, переданной утеснённому благоустроителю среды обитания из рук в руки. Милый Володя был оповещён и не возражал. Писанину Серёжа глянул и сообщил подателю сего, что помогать Володе поздно, а макет «Хождения за три времени» забирать рано.

         Знаете, каким он парнем был? Один звонок — и я в уме. А не среди клевещущих козлов. Но звонок не разразился. За что я благодарен Серёже Бобкову по гроб жизни. Не погубил, издав. Потому что долг платежом красен. Незнание законов гостеприимства не освобождает от их исполнения.
Пока прорабы перестройки не раззвонили про Филиппа Денисовича, Серёжа был для Мая Митурича — стало быть, и для меня — пятёрочником без кавычек. Сказано — сделано. Обещал, что издаст Веру Владимировну — издал.
Случайного ничего не бывает, но есть странные сближения: Серёжа готовил книгу о художнице Хлебниковой, я — сборник её изящной словесности. Независимо друг от друга. Серёжа — среди бела дня, с чувством, с толком, с расстановкой; я — украдкой, аки тать в нощи. Соглядатай — это про меня, а не про Серёжу. Книга вышла, сборник — нет. Дуганов не удосужился, трепло. Каляки-маляки писателей издал, изящную словесность художницы Хлебниковой — нет. Со зла на меня, даже не вопрос.
Ни разу не пересеклись, ни разу. Крупно повезло. Наверняка Серёжа мне понравился бы, и есть о чём поговорить. Не пересеклись, но дорогу перебежал-таки: семейный пятитомник 1928–1933, зеницу ока отца своего, Май Митурич подарил Серёже.
         Два слова о законах гостеприимства.
         Митуричу-сыну пришлось-таки отработать Серёже, сделать ему сборничек. Я его приобрёл и перелистал по пути домой. Так себе графика. Самоповторы. Сделал крюк на помойку и выкинул.
В. Молотилов.  Особняк в одно жильё

Выкинул, вот дурак. Бобковское «Хождение за три времени» ценно даже не посвящением «Баллады о затворниках» Маю Митуричу (И Время, сорванное с петель, / Как двери, валится за нами), а единственным достоверным изображением Серёжи. Всё подчищено, дотла.

Зато снимков Филиппа Денисовича располным-полно, и это правильно.

         У Филиппа Денисовича образцовая советская семья, Двое сыновей. Старший — вылитый отец в молодости. Волосы длиннее, правда. Как у Белинского, неистового Виссариона.

         На что книгочей Филипп Денисович, а против Серёжи — гоголевский Петрушка. Потому что Серёжа своё пишет. Вот с кем посоветоваться насчёт Хлебникова.
         Садится Филипп Денисович в служебную “Чайку”, и погнали. Серёжа говорит, ‘чайка’ — запорожский чёлн. Приятно ощутить себя запорожцем без кавычек. Из-за острова на стрежень, на простор. Закавыченные шарахаются в сторону.
         — На дачу.
         Серёжа сегодня там. Пишет своё. Как Солженицын у Ростроповича в Жуковке. Приятно ощутить себя Ростроповичем.
         Приехали.
         — Тут вот какое дело, Серёжа. Ты Хлебникова читал?
         — Нет. Не издают, гады.
         — Как это не издают. Да вот же стоит, на полке. Малая серия Библиотеки поэта, 1960 г.
         — Это дозволенный Хлебников, для дураков. Дозволенное я не читаю.
         — А что, есть потаенный Хлебников?
         — Конечно.
         — У наследников, небось.
         — Наверное.
         — А кто эти люди?
         — Понятия не имею.
         — Узнай.
         — Зачем?
         И Филипп Денисович довёл до сведения Серёжи руководящие указания. Для служебного пользования.
В. Молотилов.  Особняк в одно жильё

В пору обустройства «Особняка» я не удосужился вникнуть в перечень изданного моим подельником по распространению творческого наследия Веры Хлебниковой. Восполняю пробел.

Таким образом, профессор Московского полиграфического института М. Митурич сполна, даже с перехлёстом, отработал Бобкову С.Ф. подарочное издание художницы Веры Хлебниковой: налицо три макета поэтических сборников, из коих «Судьба» удостоена премии Ленинского комсомола. Но почему хабаровские позывные художника отличаются от молодогвардейско-современниковских?

Понятия не имею, но что хабар переводится взятка — так точно. Взятка М.П. Митурича-Хлебникова за вселение не во флигель, а согласно мечты, зримо воплощённой в макете Музея своей семьи.

ело было так. Сразу после того, как я вернул ему пропуск на Новодевичье, Митурич распахнул свои закрома. Если ты по привычке от Николая Ивановича Харджиева подумал на сундуки, то слегка ошибся. Единственное число, так называемый Санталовский сундук.
Но речь покамест не о нём, потому что мы находимся в среде обитания Иры и Мая, а сундук спрятан вне. За семью замками, да.
Среда обитания приемлема для семейной пары средней упитанности, но в самый обрез. Спальня, например, в такой обрез, что кровать днём складывают гармошкой, потому что иначе ступить негде. Гостиная чуть больше.
Теперь оцени домовитость Иры: в этой теснотище уторкана тысяча единиц будущего хранения в астраханском Доме-музее. Главные сокровища спрятаны под лежанкой. Можно назвать для краткости софой, если была б не узенькая, без подлокотников и без спинки. Топчан, да. Из-под него Митурич извлёк ручку, чернильницу, галстук и кукол Велимира.
Никакого впечатления главные сокровища на меня не произвели, ни одна жилка не дрогнула. Держу в правой руке орудие письма Велимира Хлебникова, а в левой его чернильницу — и ни одна жилка не дрогнет. Ну я и чурбан, сам скажу. Положено затаить дыхание, разве не так. А я дышу как паровоз. Или сосредоточенно сдвинуть брови, насупиться. И этого нет. Чурбан бесчувственный.
Митурич это видит и быстренько забирает свои сокровища назад. Прячет кукол Витюши, а потом достаёт со шкафа целый кукольный театр.
         Или кукольный домик. Именно домик, если приглядеться. Не для расфуфыренных Мальвин и Барби, а для безымянных пупсиков. Куклы-малютки, обязательно голые. Самостоятельно одень, во что мама сошьёт, и обставь домик, чем даст.
         Ни одного пупсика, что за дела. И как-то голо. Тупички, закуточки. Лабиринт Минотавра, а не кукольный домик. Или всё-таки домик.
         Хватит валять дурака: макет Музея в Астрахани. Жильцов отселяем вместе с их запахами, грызунами и насекомыми. Покраска-побелка-циклёвка. Обои тёплых тонов, ширмы, драпри. Спальня родителей, гостиная и всё такое. Комнату Веры найти проще простого: на стенах махонькие прямоугольники живописных полотен. Дом-музей Хлебниковых. Не Велимира, а семьи.
         Но дело не в кукольном домике, а с каким лицом наклонился над ним строитель чудотворный. Мальчик Майчик, вот с каким. Маюшка-Май. Водит перстом промеж перегородочек: здесь будет это, а здесь то.
         Должен быть жёлтый от курева ноготь, ничего подобного. Загадка природы или маленькая тайна Иры. Быть можно дельным человеком, заботясь и о красоте ногтей. Пилочки, щёточки. В любимом человеке всё должно быть прекрасно: и душа, и борода, и оправа очков, и ногти.
         Этот ноготь-поводырь поневоле застрял в памяти: перевести взгляд выше не хватало духу — вдруг перехватит и осечётся. Хлебниковская повадка подразумевает весьма развитое чувство собственного достоинства. Трунить — ни-ни. Даже над собой. Разве что вздохнуть о былой шустрости. Вздохнуть, а не поплакаться: я таки выбираю слова.
         Дитя малое, о-хо-хо. Так они и съехали, жильцы. Держи карман. Полвека живём, и здрасьте. Царские палаты, мало ли что водоканал сгнил. А где не сгнил, покажите. У всех течёт и капает. Зато вона какие стены: из пушки не пробить. Летом просто благодать. В хрущобах изнывают летом, а у нас хоть бы хны.
         А мальчик Майчик водит розовым ноготком по своему домику. Взяло меня за живое, что называется. Тогда я ещё не был властителем дум, но кой-какими приёмчиками обворожения поигрывал. Однокоренное слово с ‘вор’, правильно.
В. Молотилов.  Посевная // Веха

Почему нет. Пар «Литературки» ушёл в свисток — раз, не сошёлся на ней клином белый свет — два.

И взрослым, и детям
В МАСТЕРСКОЙ ХУДОЖНИКА
С. Бобков
Газ. «Правда», 11 февраля 1983.

рок и своеобразен творческий мир заслуженного художника РСФСР Мая Митурича. Подавляющее большинство работ выполнено им непосредственно с натуры. Вероятно, поэтому его рисунки, акварели ествественно, ненавязчиво доносят до зрителей ощущение “рабочей” повседневности ритмов жизни. Олени в тундре сгрудились в стадо, и их ветвистые рога образуют живые заросли… Ледяные вершины памирских гор нависли над дозорной вышкой погранзаставы, а ниже, в долине, пасутся кони пограничников… Трасса БАМа пролегла в теснине суровых заснеженных сопок Забайкалья… По-новому даже для коренного москвича раскрывается прошлое и настоящее древней столицы в цветных линогравюрах серии «Золотая Москва». О жадном интересе Митурича к личности современника говорят графические портреты чабана с Алтая, прославленного первопроходца-бамовца Александра Бондаря, колхозника-пенсионера и другие работы…
         Начальные вехи биографии художника во многом сходны с судьбами тысяч его сверстников. С семнадцати лет солдат Великой Отечественной, Май Митурич прошёл фронтовыми дорогами от Москвы до Берлина. Горький след в памяти оставили слёзы и беззащитность обездоленных фашизмом детей. Может быть, рвущие душу воспоминания об этом вызвали желание беспрестанно дарить детям только счастливую улыбку, только добрую сказку, побудили М. Митурича к активной работе в области детской книжной графики. Развитию творческого мышления М. Митурича в немалой степени способствовали советы и опыт его отца — известного художника Петра Васильевича Митурича.
         Ныне Май Митурич — один из ведущих книжных графиков нашей страны, его работы завоевади популярность за рубежом. Поистине неисчислимы юные читатели книг советских авторов с красочными рисунками М. Митурича. Ребятам полюбились иллюстрации к «Маугли» Р. Киплинга, к «Приключениям Алисы в Стране чудес» и к «В Зазеркалье» Л. Кэрролла. А в книжке «Командорские острова» художник выступил и как увлекательный рассказчик-путешественник. Своеобразие графики М. Митурича — в её “узнаваемости”: увидев однажды книгу, оформленную им, потом уже вряд ли спутаешь характерную для художника манеру.
         Май Митурич — постоянный участник международных, всесоюзных и всероссийских выставок и конкурсов, его работы неоднократно удостаивались высоких наград, книги с его рисунками издавались во Франции и Японии, в Болгарии и Финляндии. Митурич избран вице-президентом Ассоциации деятелей литературы и искусства для детей и юношества.
         Недавно Май Митурич завершил новую большую работу — графическую серию рисунков по мотивам поэмы Гомера «Одиссея». Эпическая классика, к которой обратился художник, требовала вдумчивого и деликатного подхода к отражению событий легендарной античности и, по замыслу художника, не стилизации, а современной трактовки мифологических образов, так называемых “вечных тем”, пронизывающих поэму.
         Если книжные иллюстрации и станковая графика Мая Митурича давно получили заслуженное признание, стали объектом художнического и искусствоведческого внимания, то дарование Митурича-живописца, пожалуй, впервые раскрылось со всей полнотой на недавно прошедшей его персональной выставке.
         Прозрачные, лёгкие купы весенних берёз, пленительная роскошь летней зелени, увядание красок осени, образы дорогих, духовно близких художнику людей — все эти поэтичные, виртуозные по исполнению, изобразительным ассоциациям и удивительно нежные по цветовым, колористическим решениям полотна художника сравнимы с протяжной лирической песней во имя и в честь жизни, мирной радости общения с природой.

Здесь представлены работы М. Митурича:
«Семья охотника» и иллюстрация к басне С. Михалкова «Без вины виноватые».

сличи с подлинником

А вот В. Радзишевскому Май Митурич свою справку о мега-благонадёжности не показал. Мудрая предосторожность. Тот мог из лучших побуждений проговориться, и М.А. Тюрин мигом сообразил бы, чем ему грозит промедление с выселением жильцов из бывшего доходного дома Поляковых на Большой Демидовской, ныне Свердлова. Поди тогда разберись: золотой ярлык (пайцза) тебе выдан или — так, по головке погладили.

‹июнь 1984›

                 ‹...›  Книжка (Одиссея) для тебя будет. Не было пока сил добраться до почты. Новостей нет по-прежнему интересных. Кроме, разве, того, что зашевелилась Элиста с изданием и срочно навалились на меня с оформлением сборника. И не ко времени — мне ехать на практику в Боровск, а редакторша прилетает завтра в Москву.
Григорьевский адрес есть у меня только на работе: Институт русского языка АН СССР 121019 Москва Г-19 Волхонка 18/2 Григорьев Виктор Петрович. Лариса давно мне не пишет, и ничего я о ней не знаю.
Ещё вспомнил я о давней не выполненной мной твоей просьбе — взять у Бобкова твои рукописи, но я, пожалуй, с тех пор и не был у него, хотя взять нужно многое и кроме рукописей. Ужо как-нибудь выберусь, пока же тяжко от дел, хоть и мелких, всё время больше чем времени и сил, а раз так, то копятся всё больше и больше — кучей оседают на совести и давят мозги подсознательно, эти не выполненные дела и делишки. Тоже причина для хандры, а хандра — причина для накопления ещё большей кучи исполненных долгов. И снова — весь год ждёшь весну, лето, а приходят они — всё мимо за частоколом, а может быть скорее плетнём из дел и делишек, после которых остаётся либо спать, либо выпить водки — для “свободности”.
         Так и живём вот, в тенётах.
         В мастерской был потоп — кто-то, видимо, нарочно открыл кран на чердаке, как выяснилось потом, а дело-то так было: звонит вечером соседка снизу — её заливает от меня. Хорошо, были в Москве. Помчались — потоп. Льёт с потолка. Пока нашли ключ чердачный, ну там — просто хлещет горячая вода. Закрутил кран. Вёдер десять на полу. Кое-что пострадало. Но могло быть и хуже — если бы не было нас: поломка двери, чужие люди и т.д. И это уже второй раз — там кран какой-то для выпуска воздуха из батарей. Кто-то его открывает…
         Ну ладно — застрял на кране…
Ну, не хандри, старина
Обнимаю М.


         Говорил с Георгием Борисовичем сегодня, чувствует себя неважно, но говорил интересно.

Георгий Борисович — это Г.Б. Фёдоров (1917–1993), археолог, писатель и правозащитник. С Митуричем на короткой ноге со времён благоустройства надгробия Хлебниковых-Митуричей. Затем совместно подготовили к печати «Одиссею» Гомера.

С Георгием Борисовичем мы дружили семьями до конца его дней. Устный сказитель от Бога, но это не главное достоинство моего незабвенного друга.

         Поминать его мимоходом — всё равно что кукишем перекреститься: кощунство. Но когда речь идёт о воспитании подрастающего поколения, нужны примеры и образцы. Временно беру свои слова про кукиш назад.
         Георгий Борисович постоянно рассказывал мне о людях, с которых стоит делать жизнь, просто жизнь. Или жизнь учёного. Или жизнь борца с несправедливым общественным устройством.
         Жизнь обличителя самовластительных злодеев, например, стоило делать с Прокопия Кесарийского (ок. 500 – после 562). Тоже борьба с несправедливостью, но шляпу с головы почему-то не сдувает. Георгий Борисович преклонялся перед бойцами с открытым забралом — Ильёй Габаем (1935–1973) и Вадимом Делоне (1947–1983), но сам шёл дорогой Прокопия. Хороша дорога, кабы не ухабы. В общем, заставили поднять забрало.
         Когда мы познакомились, Георгий Борисович уже складывал из кусочков главную свою книгу «Неимей Сторублей». Этот Неимей где только не бывал, кого только не знавал. Вот он состарился, безвылазно сидит на даче и вспоминает былое. Вслух. Слушателей полон дом, особенно летом. На них былое обкатывается, а потом ложится на бумагу.
         Гостей полон дом, но слышно, как муха пролетит. Затаив дыхание. Небывалый устный рассказчик. Ираклий Луарсабович Андроников (1908–1990) значительно уступает, значительно.
         Я пробовал записывать на ленту — не то. Ума не приложу. Шелест привода отвлекал? Затаить дыхание звукозаписывающее устройство не может: стрелки дёргаются, и всё такое. Целую бобину Георгий Борисович наговорил. Проверяем качество. Тишина вместо качества: я забыл нажать кнопку записи. Ничего страшного, утешает слегка понурый сказитель, есть повод ещё разок обкатать.
         И повторил свою сагу «Donald Maclaine». Дословно или нет, не берусь утверждать. Было стыдно за своё разгильдяйство и страшно: а ну и на этот раз облом. Больше я к нему с этим делом не приставал, довольствуясь чужими записями: воспоминания о Всеволоде Иванове из их числа.
         В общем, не давали Георгию Борисовичу житья любознательные бездельники вроде меня. Когда, спрашиваю, вы вообще пишите-то? C утра пораньше, отвечает, когда все спят.
         Лично я видел, что с утра пораньше гости рассаживаются якобы завтракать, и это надолго. Затаив дыхание, муху летом слышно. Я встаю в пять, но совесть надо иметь, вытерпи хотя бы до девяти. В девять садились завтракать со всем вытекающим.
         И всё-таки не верилось, что в Лондоне Георгий Борисович развернётся со своим Неимеем. Развернулся, ещё как. Смена языковой среды: они же англичане. А кто ценит устные сказания, почему-то моет посуду в пабе.
         Развернулся, ещё как. Давно надо было уехать. Гоголь где писал «Мёртвые души»? В Риме, где по-русски говорила одна-единственная живая душа, художник Александр Иванов.
         Жить бы да жить в Лондоне. Дома у Георгия Борисовича восемь раз мертвела и рубцевалась сердечная мышца, девятый вал накрыл на Темзе. Двух лет не поработал в полную силу как писатель.
В. Молотилов.  Лора

Георгия Борисовича довольно-таки многие, судя по напечатанным воспоминаниям, звали ГэБэ. Многие, но не Май Митурич. А уж я и подавно.

Климовск не от хорошей жизни: Москву строжайше запретил врач. В этот городок я наведывался при первой возможности, иной раз неделями гостил.

         И вот мой праздник души весной 1990-го, незадолго до их с Марианной отъезда в Англию. Слушаю разинув рот, как всегда. Нет, покамест не разинув: докладываю о посещении Иры с Маем.

Доложил, приготовился к обкатке. Обкаткой называется устный пересказ очередной бывальщины, которую Георгий Борисович предполагает изложить письменно.
         И вдруг он произносит негромко так, но с чувством:
         — Ничего у них  с Маем не вышло. Ни-че-го.
В. Молотилов.  ГэБэ // Веха

3.  Лучшадь

Ду-ду и ду-ду,
А я упаду
Убитым обетом.
А город, он к каждому солнцу ночному
Протянул по язве
И по вопросу: разве?

Велимир Хлебников.  Смерть коня

Александр Ефимович Парнис в пору торжественного мероприятия на улице Наташи Кочуевской мыкался по углам, то есть прибрать его Серёже Бобкову к рукам — только подпоясаться. Поговаривают, он-то и оборудовал однушку на маршала Федоренко. Двушку? И вам напели? Пришлось зубы проредить? Мысленно жму руку.

Зато более чем гадательны виды Серёжи Бобкова на Парниса как напарника в издании Велимира Хлебникова.

Милый Володя,
         я и сам подвержен депрессивным настроениям, но проку в них ни для души, ни для тела, ни для дела нет.
         Давай брать пример с твоего Ивана — и будет это лучшее, что мы можем делать.
         Я только что вернулся из Болгарии, где в Софии открылась моя выставка. Пробыл десять дней в атмосфере любви и дружбы, тёплой сверх ожидания.
         В сентябре должен ехать снова на открытие этой же выставки в г. Толбухине.
         Что же касается более серьёзных дел — застой продолжается, хотя как просвет — мелькает подготовка томика стихов в издательстве «Советская Россия», возможно с графическим сопровождением (из архивных материалов). Работает над составлением Дуганов. В сентябре сборник должен быть сдан в производство.
         Остальные проекты — в более расплывчатом виде. Так что и говорить о них рановато.
         Хотя у Бобкова тоже договор на сборник большего объёма, чем у Дуганова — в издательстве «Худ. лит.» — (тоже Хлебникова).
         Шлём привет милой Тане и Анютке.
         А с Ивана будем брать пример, равняться, так сказать, по нему. Ладно?
Всего доброго.
М. Митурич



         *  Выделено мной. — В.М.

Но ведь у Серёжи сдача сборника в производство не состоялась. Почему.

Потому что Александр Ефимович так наторел выскальзывать из лап, даже самых ловких и натруженных, что Колобок позавидует.

Железобетонная отмазка: наклёвывается однотомник в «Советском писателе». Сам, дескать, понимаешь — не два горошка на ложку.

И бегом к профессору Григорьеву.

Почему бегом? Странный вопрос. Как бы не перехватили.

И это неправильно: профессор Григорьев ни под каким видом не влился бы в Серёжину бражку. Исключено: эвона когда Филипп Денисович вымарал из списка выездных. Ту же, кстати говоря, козу — под предлогом тётки в Чикаго — он состроил и Парнису. Места заключения неизбежно кучкуют узников, и профессор Григорьев без видимых колебаний влился к Парнису.

Их однотомник  (Велимир Хлебников.  Творения / Общ. ред. и вступ. ст. М.Я. Полякова / Сост., подгот. текста и коммент. В.П. Григорьева и А.Е. Парниса. М.: Советский писатель. 1986. 736 с.) прогремел, но мало кто знает о производственных издержках.

Извольте: благоприобретённая неприязнь, взаимная до рукоприкладства. Бережно храню показания потерпевшей стороны, но к делу приобщить и не подумаю. Доложу лишь о последствиях: в заявленном как итог XX столетия «Мире Велимира Хлебникова» (Статьи и исследования 1911–1998 / Сост. Вяч.Вс. Иванов, З.С. Паперный, А.Е. Парнис. М.: Языки русской культуры. 2000. 880 с.) ни строки григорьевской. Что там у Парниса вышло с Р.В. Дугановым (1940–1998), понятия не имею, но и этого прокатили на вороных.

Ещё раз: итог ХХ столетия, золотая обойма.

Но если вы подумали, что В. Молотилов — та китайская обезьяна над схваткой тигров, должен разочаровать: ввязывался по самое немогу.

Москва, 24.3.01
         Ох, уважаемый В.С., столько воды утекло, украдена запкнижка с адресами и именами–отчествами, пять инфарктов за 90-е годы (и миллениум встретил в больнице). На память не полагаюсь — отсюда В.С.
         Мамаев издал книжечку Веры Хлебниковой. Что же Вы и его не убедили, что Веха — „тяжёлая ошибка велимироведения”? Написали бы заметочку хотя бы для «Вестника», к-рый (3-й вып.) готовит Арензон (Евгений Рувимович; адресовать — в Ин-т мировой лит-ры РАН на Поварскую ул.).

         «Будетлянина» послал бы Вам одному из первых, но см. выше. Дайте знать — и немедленно вышлю. „Ругня”? Но вот и для недавнего Конгресса в МГУ, на круглый стол о языковой политике, написал три странички с таким заглавием: «Российский гимназист как зеркало языковой политики (к проблеме языковой и заязыковой личности)». М.б., и напечатают (писано по их просьбе) в мат-лах Конгресса. (Без „ругни” кое-что напечатано в его «Трудах и мат-лах», вышедших в марте 01).
         „Несвоевременный задор” как упрёк принимаю. „Пора, пора мне стать умней. Но ‹...›” „Задору” в «Будетлянине» немало, но если и он не раздразнит рецензентов — настоящих Оппонентов, — то дело швах: „слишком много” в этой книге ещё не попавшего в светлое поле сознания Филологов, не говоря уж об Обществе в целом. И я не обольщаюсь: возможно, до конца дней моих книга и не найдёт нужного ей читателя, даже единственного. А какая-то надежда на будущее всё же остаётся. Или мы с Вами оба переоценили Велимира? А он — всего лишь зауряд-прапорщик?
         Сейчас же я по уши в корректурах «Словаря языка рус. поэзии ХХ века». Т.1 (А–В) должен (тьфу-тьфу) выйти в свет в апреле–мае (в тех же «Языках рус. культуры»). Источники — в комьют. базе данных — Анн, Ахм, АБ, Ес, Кузм, ОМ, М, П, Хл, Цв.
         „Уже лет 15 не жду ответа” — очень обижаете, гр-н начальник. Вот и сейчас: написал бы “по памяти” — Владимиру Сергеевичу, ну а если память дала (даёт!) очередной сбой?
         Но открытка Ваша, конечно же, живо обрадовала.
Будьте здоровы и благополучны.
В. Григорьев


     P.S. Глаукома — смотрю на мир одним глазом (плюс 11)...
исходник  здесь  и  здесь

Памятливость Виктора Петровича объясняется легко и просто:

Милый Володя,
         если всё сущее подвержено приливам и отливам — то естественно, если и переписка тоже.
         Особенно когда всё так зыбко, уклончиво, что рассказывать — того и гляди сглазишь.
         Не помню, писал ли о книжке В.П. Григорьева «Грамматика идеостиля» изд-ва «Наука». Очень интересная и задорная книжка.
         А недавно я и познакомился — встречался с Григорьевым, Вяч. Ивановым, Лесневским и Дугановым. Говорили обо всём, но оказалось, что и учёные умы могут немногим больше, чем мы с тобою.
         Даже кто-то из них говорил: „А вот есть такой Молотилов — может быть, он что-то может сделать…” Вот ведь какое дело. Так что дипломы — дипломами, а дело — делом.
Привет М. Митурич
27 апреля 84.

Продолжаю про китайскую обезьяну и тигров: никакого дерева и криков одобрения бойцам. Обезьяна дралась как росомаха.

Отставить. Как осёл. Не тот осёл, который пинает дохлого льва, а тот, что задирается и лезет на рожон.

Лев (см. выше) действительно одряхлел, но драться был здоров: отбиваясь от осла, попутно когтил тигра. Звали тигра кто как, под настроение. Один только Николай Иванович всегда одинаково. И вам напели? Челюсть пришлось вынести? Мысленно жму руку.

         Недавно в Сети появилась публикация А.Е. Парниса, попытавшегося доказать, что в астраханской газете «Красный воин» в 1918 г. Хлебников напечатал, кроме текстов, давно уже признанных как написанные им, и стихотворение «России» под неизвестным ранее псевдонимом “Волгарь” (см.:  Александр Парнис.  Неизвестный Хлебников // Информпространство, №10 (88). 2006). Эта попытка представляется публикатору “тщательно” продуманной, хотя её итог — результат центростремительных недоразумений и провалов элементарного вкуса в восприятии такого текста, который, принадлежи он в самом деле Будетлянину, свидетельствовал бы о никак не объяснённой и необъяснимой внезапной деградации его идиостиля, чтобы не сказать “о помрачении/затмении ума”. ‹...›
         Стиху «Волгаря» не удаётся подобрать даже отдалённых будетлянских аналогов во взаимодействии метрики, ритмики, строфики и, что, пожалуй, показательнее всего, в изобретательных контурах интонационно-образного воплощения “содержания”. На синтаксическом уровне, не таком уж безупречном и у Вехи, всё же должна была насторожить беспомощная строка „Что сжигает отступников мне…“, в фонике — выражение „на слете“ (рифма к “цвете”). Конечно, может сразу же вспомниться рифма мятеж — чертеж, дважды отмеченная в поэме «Ладомир», но там её высокое архаическое звучание и определяется общеодической интонацией, и как бы противостоит другой тенденции поэта — к диссонансным рифмам (если, допустим на минуту, не поддаётся ей при относительной свободе декламационной подачи). У “Волгаря” же и здесь, скорее всего, не более чем примитивная афункциональность частного приёма.
         Чисто словесные, практически изымаемые из совокупности контекстов “переклички”, на которых основывает свои рассуждения А.Е. Парнис, „позволяют обнаруживать“ такое множество квазиинтертекстов, что возникает некая “всеобщая смазь” из ничьих слов, напоминающих „ничью бабушку“ по Ильфу–Петрову. ‹...›
         Между тем, в «Неизвестном Хлебникове» есть то, что велимироведам и всему корпусу культурологов предстоит исследовать и исследовать. Имею в виду (издавна занимавшую и меня) проблему, к которой ведёт раздумчивое соположение Будетлянином аббревиатур “В.Х.” и “Х.В.”, мимоходом упомянутое Парнисом (см. самое начало его статьи). «Иисус Неизвестный» Д.С. Мережковского (1932) в аспекте некоего особого “Второго Пришествия” девушки с бородой и „Московского Спаса“ в лице позднего Хлебникова, приобретает совсем новое звучание. Но темы “Хлебников и Мережковский” и — глубочайшая — “Хлебников и религия”, показательно, всё дожидаются комплексных подходов к ним, вне какой-либо предвзятости или сенсационности, как таинственные и пока убийственные вопросы к госэкзаменам на Аттестат зрелости нашей Культуры. ‹...›
В.П. Григорьев.  О квазихлебниковском “Волгаре”

Как было В. Молотилову не взвиться: и Веха тебе, и Х.В. Лягнул наотмашь. И тигр ожидаемо пересмотрел свою привычку питания травоядными. Вплоть до противоестественной, прямо скажем, заединщины.

8 января 2007 г.
         Дорогой Виам!
         Поздравляю Вас с Рождеством Христовым и со святками.
         Я познакомился с очередным опусом ВПГ «О квазихлебниковском “Волгаре”», направленным против меня. Всё тщательно (мой бывший соавтор, которого когда-то я имел глупость пригласить совместно подготовить к изданию «Творения» Хлебникова, любит, когда я употребляю это слово) взвесив и посоветовавшись с умными людьми, решил, что отвечать ему сейчас не буду. Я не желаю вступать с ним в дискуссию и отвечать на его, мягко говоря, некорректные выпады, не потому, что у меня нет аргументов (по сути и в связи с атрибуцией стихотворения «России» я отвечу ему в отдельной статье), а прежде всего из-за стилистики его нападок с использованием беспардонной, дурно пахнущей лексики и хамского (не в хлебниковском, а обычном понимании этого слова) тона. ВПГ переплюнул даже великого зоила и человеконенавистника Харджиева, — см. в кн.:  В.П. Григорьев.  Велимир Хлебников в четырёхмерном пространстве языка. М. 2006. С. 409. Правда, в придумывании прозвищ он отнюдь не оригинален. Один из хлебниковедов давно называет нашего неустанного борца с оппонентами (филологами, госчиновниками и партийными функционерами) „Вышинским от филологии”.
         Как Вы знаете, в августе на Хлебниковской конференции я собирался в своём выступлении обнародовать открытое письмо к ВПГ, но организаторы конференции упросили меня этого не делать и не устраивать скандала, мотивируя тем, что мой оппонент — старый человек. Я был вынужден наступить на „горло” моему „ответу Маринетти” и отложить его до другого случая.
         Давно собираюсь обнародовать текстологические “новации” моего соавтора в «Творениях» (1986), тем более, что мне, наконец, удалось получить доступ к харджиевскому экземпляру этой книги с многочисленными поправками великого зоила.
         В поправках и выпадах Харджиева, большей частью справедливых, досталось не только мне, грешному, но и ВПГ. Правда, наш патриарх не всегда различал, где мои комментарии, а где комментарии ВПГ. Я намерен опубликовать все поправки Харджиева без купюр — в “чистом” виде, со всей руганью в наш адрес патриарха хлебниковедения.
         Кроме того, планирую напечатать так называемое «Завещание» Харджиева, где досталось всем текстологам, начиная от А. Кручёных и Д. Бурлюка и кончая Р.В. Дугановым и ВПГ.
         У меня, если вспомнить формулу А.Д. Синявского о советской власти, расхождения с ВПГ главным образом стилистические и текстологические. Приведу только три примера текстологических “шедевров” ВПГ, о которых я уже писал и на которые, кажется, никто не обратил внимания. Он умудрился разбить известное стихотворение «Я вышел юношей один...» (№193: С. 181), из которого Вы взяли название сайта — Хлебникова поле, на два отдельных текста, причём второй текст Народ отчаялся. Заплакала душа он напечатал ничтоже сумняшеся даже раньше начала стихотворения (№186: С. 177). Я ему показывал фотографию черновика этого стихотворения, но убедить ВПГ не удалось. Я был вынужден опубликовать тогда же выправленный текст этого стихотворения в «Даугаве» (1986, №7), а ВПГ в комментарии к стихотворению «Я вышел юношей один...» дал компромиссное уточнение: „Предполагают, что эти стих. написаны осенью 1921 г. и образуют единый текст” (С. 677). В стихотворении «Сияющая вольза» (№100: С.110) он приписал ВХ ещё один неологизм ничтрусы (в значении ‘ничего не боящиеся’) (С. 668). В текстологии, как и у врачей, главное правило — не навреди: если чего-нибудь не понимаешь, лучше оставить, как было. Мне не удалось убедить ВПГ оставить авторскую первоначальную редакцию словосочетания — ничь трусы (здесь — украинизмы в значении ‘ночные потрясения’), и я пошёл на “хитрость” — напечатал в «Творениях» рядом с “научным открытием” ВПГ иллюстрацию (С. 111), где приведена авторская первоначальная редакция этого стихотворения. Эту мою “хитрость” тогда же разгадал Сигей и рассказал об этом и о своей беседе с ВПГ по этому поводу в комментариях в книге Н. Харджиев.  Письма в Сигейск. Амстердам. 2006. С. 286.
         Серьёзные баталии с ВПГ у меня были также в связи с заглавием и с прочтением 1-й строки программного стихотворения «Признание. Корявый слог» и его заглавия (№175: С. 171). Я считал и считаю, что словосочетание Корявый слог — не подзаголовок, а входит в первую строку, в которой Хлебников, когда вносил правку, случайно зачеркнул отрицательную частицу не, а сверху над строкой написал корявый слог, и первая строка стихотворения должна читаться так: Нет это не шутка! ‹Не› корявый слог. ВПГ, разумеется, со мной не согласился и в комментариях написал: „Предполагают, что...” Здесь я применил тот же “хитрый” приём: напечатал в книге фотоснимок автографа этого стихотворения (С. 377). Я считал, что проницательный читатель сам решит, кто прав, а кто не очень...
         Е. Арензон в собрании сочинений Хлебникова (т. 2) принял “григорьевское” ошибочное прочтение.
         Таких волюнтаристских примеров-новаций ВПГ можно привести много, но я оставлю их для отдельной статьи.
         Я не буду возражать, если Вы поместите это частное письмо на моей странице.
Жму руку. Ваш А. Парнис.

P.S.   Скажу с характерной для меня нескромностью: я действительно кое-что сделал для Хлебникова и хлебниковедения: нашёл и напечатал огромное!!! количество неизвестных ранее текстов поэта, выявил и атрибутировал тринадцать (ВХ любил это число) его текстов, напечатанных под псевдонимами (одним из них — Вехой — ВПГ пользуется на каждом шагу и спасибо не говорит) и анонимно в газетах «Славянин» и «Красный воин», которые смотрели выдающиеся хлебниковеды (простите: велимироведы!) Харджиев, Дуганов, Арензон и, возможно, сам ВПГ и... прозевали. „Factum est factum”, как писал Карл Маркс.
АП

Всё так, но Р.В. Дуганов принадлежность подписи Веха Велимиру Хлебникову исключал до степени держите меня семеро.

И с чего бы это Дуганову впадать в гнев | яриться | неистовствовать | лютовать? А вот:

Итак, мнения разделились. Парнис и примкнувший к нему профессор Григорьев за Веху, Дуганов и Харджиев — безоговорочно против. А теперь слушайте сюда.

Один мой недолговечный, увы, приятель совершенно прав: Александр Ефимович Парнис— славное и боевое имя в анналах науки о русском авангарде (см.:  Омри Ронен.  Поединки // Звезда, №9. 2008). Усердно вникая в учёные труды славного боевика, не миновать его перечня самоназваний Виктора Владимировича Хлебникова. Статьи «В. Хлебников — сотрудник „Красного воина”», в частности.

Самоназвание писателя — лакомая, но и труднейшая отрасль науки о нём. Целина, как правило. Что-то не слыхать о прорыве в истолковании отказа А.М. Пешкова от Иегудиила Хламиды в пользу Максима Горького. А разве В.И. Ульянов не писатель? Писатель, и пребойкий. Но почему В.И. Ульянов переназвался Лениным — даже Мариэтта Шагинян не в силах объяснить.

С Виктором Владимировичем Хлебниковым дела обстоят гораздо, гораздо хуже. Судите сами: В-кiй | Верослав | Переслав | Волеполк | воин будущего | воин истины | воин Разума | воин чести | воин времени | воин духа | песни воин | свободы воин | всадник оседланного рока | часовой у русского подъезда | Воронихин столетий | охотник скрытых долей | жилец-бывун не в этом мире | Словеннега | Велимир Первый | белый ворон | белый чорт | мнимых чисел звальник | рот человечества | тать небесных прав для человека | Бодисатва на белом слоне | Вишну новый | корень из безъединицы | весёлый корень из нет-единицы | Гушедар-мах, пророк века сего | Вогу Мано — благая мысль | Аша Вáгиста — лучшая справедливость | Кшатра Вайрия — обетованное царство | победитель будущего | такович | слова божок | священник цветов | Velimir-Ганг | храбрый Хлебников | стрелочник на путях встречи Прошлого и Будущего | песнь немизн | будизны залив немостынный | немизны пролив будостынный | любоч жемчужностей смеха | любоч женьчюжностей смеха | любоч леунностей греха | любистéль | негистéль | войн лобзебрянных мятель | воин, отданный мечу | любровы тёмной ясень | любавец | красавец | не Чехов | сжатое поле | оскорбленный за людей, что они такие | вскормленный лучшими зорями России | повитой лучшими свистами птиц | написавший столько песен, что их хватит на мост до серебряного месяца | счетоводная книга живых и загробного света | белый конь городов с светлым русалочьим взглядом | звезда | вестник времени | единственная скважина, через которую будущее падало в России ведро | далёк и велик и неподвижен | больше божеств | больше небес | дешевле и удобнее богов | удобен, как перочинный нож, и потому сильнее божеств | путеец языка | верх неги | Разин навыворот | Разин со знаменем Лобачевского | изгнанник жиган | голубой бродяга | звездный скакун | видязь видений | мирооси данник звездный | Марсианин | иог | король поэтов | русский пророк | Король времени Велимир 1-й | колокол Воли | главнеб | Председатель Земного Шара | Гуль-Мулла | урус дервиш | сын гордой Азии | одинокий лицедей | одинокий врач в доме сумасшедших | носящий весь земной шар на мизинце правой руки | Людин Богович | Го асп | Волгарь | Москвич | повелитель ста народов | Велимир Грозный | отъявленный Суворов | Завоеватель материка времени | Бодисатва на белом слоне | Будущего свидетель.

По ряду причин А.Е. Парнис запретил мне воспроизводить плоды его кропотливых изысканий, приходится пересказывать. Приступаю.

Выше была предоставлена возможность сличить руку Парниса с его когтистой лапой; твёрдой копии переписки с дорогим Виамом не существует. Придётся поверить Молотилову на слово: ой как было. До хрипоты, если подобрать иносказание ударной работе пальцев. И лучший в мире знаток самоназваний В. Хлебникова проговорился.

Предусмотрительно взяв с меня слово не раззвонить. Скоро, мол, прочтёте в подробностях.

Обещанного три года ждут, прошло восемнадцать. О «Творениях» с пометками Харджиева тоже почему-то не слыхать, да? И я беру на себя смелость разгласить тайну сию, велика есть: у Александра Ефимовича на руках поэма за подписью Веха. Совместная с Василием Тополевым поэма Веры Хлебниковой.

Вася Топ, как пренебрежительно звала его Вера Владимировна, — один из астраханских её воздыхателей. Королева играла в башне замка Шопена, и, внимая Шопену, полюбил её паж. Был завсегдатаем, надо полагать, дома на Большой Демидовской. Частенько являлся навеселе („пивом ошаманен”) и Хлебниковых, подозреваю, развлекал напропалую. Причислением себя к творцам песен, в частности.

Вася, мнится мне, и затеял эту самую Кузницу слова. А Вера с Виктором Владимировичем возьми да и поддержи. Наскребём по мелочи? Наскребём. И разлили на троих, как говорится.

Если без шуток, то Хлебников заводился с пол-оборота.

Что же получается? Получается, что истина не посередине, а сбоку.

В золотом сечении, скажем так. И десточка в собрании Митурича-отца, и совместная поэма в тумбочке Парниса, и Три поэта на Большой Демидовской, и гораздый править-дописывать Велимир Хлебников.

И всё это самым непосредственным образом касается места встречи Волги и Каспия моря. Обжигающе касается, я бы сказал.

Ба, да Молотилов чуть не забыл рассказать о распре Санталова и Каменной бабы. Дело поправимое.

4.  Судри-мудри

Усталые крылья мечтога

Велимир Хлебников.  Леляною вести, леляною грусти...

Александр Ефимович Парнис наведывается в Астрахань уже полвека, по самым скромным подсчётам. Встречают его даже не на ура, а как богоявление. Расстилаются и низкопоклонничают, и это правильно.

Но, полагаю, скромным подсчётам следует противопоставить не столь головокружительную, но трезвую оценку. При внимательном рассмотрении обнаруживаем, что Александр Ефимович не всегда рукоплескал астраханской затее Мая Митурича. Более того: одно время даже препятствовал.

Каабой хлебниковедения Александр Ефимович полагал новгородскую деревушку Санталово, откуда Велимир Хлебников ушёл в вечность.

И это неправильно, ибо с показаниями П.В. Митурича спорить не приходится:

— Вы завезли меня в малярийное место, — бросил он мне упрёк. — Вы будете отвечать.

Торопиться, как вы могли заметить, не в моих правилах. Начну издалека.

В Санталово, где учительствовала Наталья Константиновна, венчаная жена Петра Васильевича Митурича, подрастали совместно прижитые ими дети, сын и дочь. Вася Митурич вырос и стал художником, но с малой родиной не порывал, наведывался при первой возможности. Ту же привычку он привил своему сыну Сергею. Он-то и пособил Александру Ефимовичу с приобретением в Санталово ветхой, но вполне пригодной для непродолжительных наездов избы. Не ведаю, кто в ней был прописан (непременное о ту пору условие домовладения), но это дело провернули, надо полагать.

Вскоре местные к Александру Ефимовичу притерпелись, и он стал возвышать голос в защиту вымирающей деревни уже как туземец в исконном смысле этого слова. Добавлю, что прах Велимира Хлебникова покоился неподалёку, на погосте в Ручьях.

И вот за этим прахом прибывает Май Митурич сотоварищи. Выполняю, дескать, отцов наказ быть похороненным у подножия Велимира. Выкопал и вывез.

И Александр Ефимович остался у разбитого корыта: Кааба отменяется, все свободны.

Смирился, как видим. Но продолжает отрицать успех соперника: рыл не там, да и нашёл-то всего пуговицу.

Это я к тому, что легковерные верандяне правильно расстилаются и низкопоклонничают, но не перед тем. В действительности сооснователь Музея семьи Хлебниковых не Дуганов, и, тем паче, не Парнис, а Серёжа Бобков. Сейчас докажу и заткнусь.

‹17.02.83›
         Милый Володя, спасибо Анютке за славные её письма. Всегда им радуюсь.
         Спасибо за книжку и за телефонное знакомство с Лесневским.
         По поводу Андриевского — сейчас завязались переговоры с «Наукой и жизнью» — тоже не плохая трибуна. Журнал очень популярный. Пока там не выяснится — наверное, не стоит разбрасываться.
         Плохие вести из Астрахани — там какие-то новые веяния. На неделе было два звонка от директрисы Галереи, с которой я имею дело.
         Первый — отчаянный — что астраханские власти снеслись с Москвой, Отделом пропаганды ЦК и другими высокими инстанциями, и идея Музея признана “несвоевременной”. Второй звонок, тоже тревожный, но другой по содержанию: Музей-де решено делать, но… не в том доме, где предполагалось, не в квартире, а во флигеле Галереи.
         Такое четвертинчатое решение также огорчительно — вся трёхлетняя работа насмарку, поскольку экспозиция в Галерее совсем иное дело, чем Музей-квартира. Огорчена и Галерея, которая использовала флигель под временные выставки. И вообще Галерея и так стеснена в помещениях.
         Но есть в этом решении и проблеск надежды — поскольку, раз Музей всё же желателен, то возражения, видимо, не идеологические, а материальные (отселение жильцов — квартиры и прочее).
         А материальные трудности всё же легче преодолевать, нежели идеологические несоответствия.
         Звонил по этим делам Радзишевскому, но он ничего сказать мне не смог.
         Спасибо за калину — всё делается так медленно, что и вправду пора заботиться о продлении жизни, чтоб до чего-нибудь дожить.
Поклон жене и ребяткам. М. Митурич.



         Подал письма в Секретариат С.П. СССР — о Комиссии — и в Министерство Мелентьеву с просьбой о приёме, но ответа пока нет.

Мелентьев — это Юрий Серафимович Мелентьев (1932–1997), министр культуры РСФСР в 1974–1989 гг.

Милый Володя!

222222223333


опять пошла большая, как жопа, тройка. Наивные астраханцы запрос приняли за решение. Решения же никакого ещё нет, и ответ Астрахани на запрос готовится вполне неблагоприятный для планов Музея: не в квартире, а во флигеле Галереи. А это значит, что будет не Музей, а скорее выставка, которая после юбилея свернётся, а всё что на неё попадёт, отправится гнить в подвалах запасниках, а кое-что, возможно, и на свалку, как не представляющие материальной ценности устарелые предметы, не настолько вместе с тем и древние, чтобы кого-то заинтересовать. Так думаю не только я, но и в Галерее. Но высшее начальство думает иначе. Дни провожу в перезвонах с Астраханью, но толку никакого. Радзишевский — Лит. Газета — тоже мнётся и молчит, хотя теперь бы им и выступить — крайний срок. Когда выйдет решение — будет поздно и ни к чему.
         Рукопись пока у Бобкова. Его я давно не видел. При первой же возможности спрошу — и если не нужна, возьму для Георгия Борисовича.
         Привет Анютке и всем домочадцам.
М. Митурич
3.III.83
(сплошные тройки!)



         Только что снова говорил с Радзишевским — с Л.Г. — снова вроде бы обещает что-то дописать, что-то сделать, но время уходит, а решение зреет, перерешать же ещё сложнее всегда, чем решать.
         Молчит суровый известняк…


————————

Милый Володя,
в эти недели переживал я кризис казавшейся наиболее реальной, не так давно, астраханской затеи. Сначала тревожные звонки из Астрахани. Затем в Москве оказались сразу два больших астраханских начальника по культуре. Встретился с ними. Дом отставили, предложили флигелёк Галереи, не имеющий никакой мемориальной связи с Хлебниковыми — как единственно реальную “синицу в руках”.
         Затем снова звонки, что и флигелёк велик, да и нужен для других. И может быть, не Музей, а выставку (чего?) к юбилею.
         Последний самый плачевный звонок из Астрахани был вчера. А сегодня всё перевернулось. Боюсь верить до конца — но в Астрахань пришло решение Министерства культуры делать всё в полном объёме и в первоначальном доме.
         Вот как!
333333332222


         Потому и не писал — и, оказывается, правильно делал, что в период крушения и неустойчивости всё было так неясно, что хотелось подождать, чтобы поостыло-прояснилось. С Комиссией же — по прежнему ни слуху, ни духу.
         Но может быть и там что-нибудь сварится?
         Пишу коротко — устал от писем — пришлось бурно переписываться с Астраханью (по телефону половины не слышно).
         Спасибо за калину.

         Аннушка — умница-разумница давно ты мне не посылала писем. Садись-ка напиши как ты живёшь, катаешься ли на санках на лыжах на коньках? И ещё много всяких ???????

Это ликующее послание — без даты. Не беда, уточним.

А теперь сличим постановление Министерства культуры РСФСР о создании Музея Хлебниковых (25 февраля 1983 года) с уведомлением о выдаче художнику М. Митуричу золотого ярлыка (11 февраля 1983).

Передвижная  Выставка современного  изобразительного  искусства  им.  В.В. Каменского
карта  сайта		главная    страница
свидетельства		исследования
сказания		устав
Since 2004     Not for commerce     vaccinate@yandex.ru