Подозревать, что это он — автор строк-восклицаний „Как прекрасна ты в пурпурном цвете“ или „Как безумной отвагой волнуется грудь“ (да еще и „безумным желаньем“!), словосочетаний „под рабским трезвоном цепей“ (и далее ещё „рабские цепи“), „счастье земли дорогой“, призыва „За свободу народов, свободу труда / Смелее стремитесь на Запад…туда…“ (это после Свобода приходит нагая...!), значит подвёрстывать большого поэта под смесь расхожей пафосной образности XIX века и начинающих пролеткультов. Ещё раз воспроизводить целиком текст «России» рука не поднимается. Но и без того представьте-ка себе, что “Волгарь”, реальный автор приведенных безликих строк, — одно лицо с автором стихотворений «А я...» или «Нижний», вскоре утвердившим гениально простой “принцип единой левизны” (новизны и “по мысли”, и “по слову”).
Формально тлеющие в «России» отдельные “звуковые повторы” пробуксовывают на фоне уже мощно развитой у Хлебникова 1918 г. и целенаправленной паронимической аттракции. Стиху «Волгаря» не удаётся подобрать даже отдалённых будетлянских аналогов во взаимодействии метрики, ритмики, строфики и, что, пожалуй, показательнее всего, в изобретательных контурах интонационно-образного воплощения “содержания”. На синтаксическом уровне, не таком уж безупречном и у Вехи, всё же должна была насторожить беспомощная строка „Что сжигает отступников мне…“, в фонике — выражение „на слете“ (рифма к “цвете”). Конечно, может сразу же вспомниться рифма мятеж — чертеж, дважды отмеченная в поэме «Ладомир», но там её высокое архаическое звучание и определяется общеодической интонацией, и как бы противостоит другой тенденции поэта — к диссонансным рифмам (если, допустим на минуту, не поддаётся ей при относительной свободе декламационной подачи). У “Волгаря” же и здесь, скорее всего, не более чем примитивная афункциональность частного приёма.
Чисто словесные, практически изымаемые из совокупности контекстов “переклички”, на которых основывает свои рассуждения А.Е. Парнис, „позволяют обнаруживать“ такое множество квазиинтертекстов, что возникает некая “всеобщая смазь” из ничьих слов, напоминающих „ничью бабушку“ по Ильфу–Петрову. У кого в те годы не найдётся имени Россия или прямого обращения к этой теме и теме свободы? „Мотивов народа (людей), знамени, труда, боя, земли, пламени, цепей“? Уровень такого “сходства” (и “схождения”) требует особенного внимания к “различиям” идио- и идеостилевого характера, а те — куда более убедительных, в том числе и текстологических, аргументов относительно авторства. Как было не заметить, что самоуверенное Я “Волгаря” как будто уже завершило все осады, над которыми бился его мнимый alter ego, и что возникающий в «России» тривиально целостный образ автора так далёк от требовательного прежде всего к себе и постоянно динамического Я у Хлебникова с его заботой о смягчении нравов.
“Тема Прометея” относительно менее частотна, но не настолько, чтобы не подумать о ней как приходившей в голову и в тексты сотням поэтов и публицистов, заурядпишущих к первой годовщине Октября. Тем неубедительнее выдвижение публикатором слова стяг из поэмы «Ладомир» в качестве “цитаты” из “Волгаря” (сюда же и рифма труда — туда, и смутная апелляция к предлогу за без учёта при этом совсем разных его значений; а от слова вперёд и „кроваво-священного огня“ тяните хилую ниточку хоть к Блоку. И т.д.).
Связав стремление “Волгаря” на Запад с темой мировой революции у Хлебникова и, мало того, с прямой „экспансией русской революции“ именно на Запад, А.Е. Парнис еще до своего “другого исследования”, забегает вперёд, отвлекая всю систему недостоверных доводов за авторство Будетлянина от его специфического и в Авангарде “будетлянства”. Убийство царской семьи, замаравшее Эля этих лет, не могло не вести к представлениям о мировой совести. Расхожий “утопический пафос” стихотворения «России» и его якобы уже раскрытая в статье “структура” оставляют голым безусловно новый тезис статьи — о том, что Хлебников „с полным правом мог назвать себя “Волгарем”“. Действительно, он так себя называл, но вот подписаться под текстом «России» был бы не в состоянии, не зачеркнув всё лучшее в своём прошлом и будущую эволюцию “будетлянства”, какой мы её знаем. Хлебникову “не вернуться” в Россию (угроза “Волгаря”) хоть с мысленных берегов Миссисипи, Рейна, или Хуанхэ было невозможно (как из Ирана на Кавказ).
В 1965 г. А.Е. Парнис, по его признанию, не сумел свести концы с концами вокруг стихотворения «России». Но и на этот раз убедительных аргументов и адекватного тексту аналитического инструментария ему явно недостало. Замах и размах публикатора вошли в противоречие с объективными характеристиками отождествляемых им столь далёких друг от друга поэтов. Corruptio optimi pessima: „Хуже нет — портить лучшее“.
Между тем в «Неизвестном Хлебникове» есть то, что велимироведам и всему корпусу культурологов предстоит исследовать и исследовать. Имею в виду (издавна занимавшую и меня) проблему, к которой ведёт раздумчивое соположение Будетлянином аббревиатур “В.Х.” и “Х.В.”, мимоходом упомянутое Парнисом (см. самое начало его статьи). «Иисус Неизвестный» Д.С. Мережковского (1932) в аспекте некоего особого “Второго Пришествия”, девушки с бородой и „Московского Спаса“ в лице позднего Хлебникова приобретает совсем новое звучание. Но темы “Хлебников и Мережковский” и — глубочайшая — “Хлебников и религия”, показательно, всё дожидаются комплексных подходов к ним, вне какой-либо предвзятости или сенсационности, как таинственные и пока убийственные вопросы к госэкзаменам на Аттестат зрелости нашей Культуры.
Не в последнюю очередь и госчиновники, вообще-то говоря, могли бы извлечь из сверхверы Будетлянина немало полезного в своих уныло безуспешных поисках “новой системы духовных и этических ценностей”, которую „Россия должна предложить миру“ (цитаты из статьи сенатора Владимира Слуцкера в «Известиях» от 26.10.06, с. 6). Пренебрегая Хлебниковым, при любых режимах дискриминируя его открытия, что-то давненько, даже в который раз обновлённая, она никак не предлагает такого нового ни Путину, ни миру, ни себе “как таковой”. Умнечества ей, глядишь, и хватило бы, да вот истинной потребности в Оппоненте и — шире — в интеллигентности фатально недостаёт. Свобода-то в самом деле приходит нагая... За то, в какие обноски мы, увлечённые прибоем рынка, её, как и нашего “Эйнштейна от гуманитарии”, одеваем, скоро с нас “строго спросится”.
Октябрь 2006 г.
| персональная страница В.П. Григорьева | ||
| карта сайта |  | главная страница |
| исследования | свидетельства | |
| сказания | устав | |
| Since 2004 Not for commerce vaccinate@yandex.ru | ||