М.С. Киктев
Я не хочу сказать, что у Хлебникова нет законченных вещей — есть, да ещё какие! Но эти законченные вещи и их “законченность” — особый частный случай его творчества, а наряду с ними есть огромный массив не меньшего, мне кажется, значения вещей “незаконченных”, “набросков”, и это отнюдь не в обычном смысле слова наброски. ‹...›
Говорить о незаконченности хлебниковских вещей, сетовать на эту незаконченность — всё равно что Чехова упрекать (а ведь упрекали же!) в том, что он так и не написал романа (не смог, видите ли, написать). ‹...›
Слово и словесность Хлебникова при позитивистском подходе никогда не понять, т.е. не понять и с позиций современной лингвистики, которая из позитивизма вышла, так что можно назвать её просто позитивистской теорией языка, это будет и точнее, и честнее. ‹...›
Вот такое содержание и такая функция слова как того, что непосредственно осуществляет связь тела и духа, субъекта и объекта, одного человека и другого, а не просто передаёт некий смысл, обозначает — вот это и составляет суть хлебниковского слова, и это-то и недоступно с позиций позитивистской культуры, которую я ни в коем случае не буду принижать, но которая ограничена преимущественной сосредоточенностью на субъекте, его состояниях и проблемах.
„Рациональная речь”, действительно, передала свой смысл, и ладно; именно для передачи смысла, выступая как средство, она и требует законченности, законченного оформления, потому она и остаётся в пределах быта и жизненных польз, понимаемых не обязательно приземлённо, может быть, даже и очень возвышенно; для исследователя она остаётся предметом лингвистики (как слово, как язык) и не выходит за пределы этого предмета.
