Василий Петрович Никитин (1885–1960)

Русский дервиш

Сопроводительная записка В. Молотилова

Эта статья написана господином Василием Никитиным, который после революции в России
поселился во Франции. Среди его исследований о нашей стране наиболее известны две работы:
«Социальное и экономическое устройство Ирана» (на французском языке) и «Иран, каким я его знаю»
(«Ирани ке ман шенахте ам», переведена на персидский язык и издана в Тегеране).
Кроме того, его перу принадлежат «Очерки о новой персидской прозе как социальном явлении»
(на французском языке) и множество исследований подобного рода. Помимо французского,
он владеет персидским, арабским и турецким языками.
Долгое время живя в Иране, он полюбил нашу страну,
и до сих пор с увлечением занимается её языком, историей и литературой.
Учёные, подобные ему, — наши единомышленники. Да благословит их Бог.

* * *

Статью, которую господин Никитин прислал мне, я с удовольствием перевёл
и представляю вниманию читателя. Автор, которому перевалило за семьдесят, полон любви к Ирану,
его языку и культуре. Он искренне желает, чтобы народ России ближе познакомился с нашей страной,
а народ Ирана, в свою очередь, лучше узнал о духовном наследии русского мира,
воистину драгоценном для человечества.
Разумеется, и мы горячо стремимся дружить со всеми народами,
и да не будет между ними ни тени вражды и ненависти.

Сейид Мохаммед Али Джамал-Заде

есколько лет назад я опубликовал в журнале «Восточная Европа» очерк о так называемом странничестве, типе религиозного поведения русских. Показаны глубоко верующие личности, которые, как правило, замечательны только тем, что постоянно перемещаются с места на место; духовной опыт, который они приобретают как в своих скитаниях, так и при отправлении религиозных обрядов, весьма любопытен.
Согласно моим наблюдениям, такие люди встречаются и среди мусульман; более того, я пришёл к выводу, что мы, русские, — особенно в вопросах морали — ближе к восточным народам, чем к западным. Я подробно изложил эти мысли в статье на русском языке «Иран, Туран и Россия», где попытался доказать, что эта особенность моих соотечественников — итог вполне определённых житейских обстоятельств и подлинного стремления к истине и Богу.

Руми не только достиг высшей степени совершенства и обогатил сокровищницу мировой поэзии драгоценными жемчужинами, но и создал школу суфизма. С другой стороны, великие русские писатели Пушкин, Толстой, Достоевский, Гоголь и Лермонтов, известные искренностью и глубиной своих высказываний, постоянно поднимали вопросы веры и нравственности.

Этот перечень я бы дополнил крайне любопытным явлением современной русской поэзии — Велимиром Хлебниковым.

Хлебников родился в 1885-м и умер в 1922 году. Он научился читать в четыре года и с редким для ребёнка усердием познавал окружающий мир; живопись и книги были главными его увлечениями. Окончив гимназию, он поступил в Казанский университет. В 1903 году за участие в студенческих волнениях он вместе с товарищами, такими же молодыми бунтарями, был заключён в тюрьму, где впал в угнетённое, вплоть до нежелания посещать занятия, состояние. В 1905 году он был направлен в научную экспедицию на Урал, по итогам которой опубликовал статью о местной флоре. Его отец был профессиональным орнитологом. Изыскания Хлебникова в области математики и естественных наук уже тогда заслуживали внимания. В 1908 году он продолжил обучение на факультете истории и славянских языков Петербургского университета. Первые его литературные опыты свидетельствуют об увлечении акмеизмом¹ и символизмом; позже он примкнул к футуристам.² В 1910 году отчислен из университета.

Более чем равнодушный к бытовой стороне жизни, Хлебников презирал приобретателей. Он постоянно путешествовал, исключая зимние месяцы. В его комнате, кроме узкой кровати, стола, заваленного рукописями, и единственного стула, ничего не было. Участие в сборнике «Садок судей» (1912) показывает его сторонником направления, в 1913–1915 годах более других озабоченного обновлением русского языка. Судя по произведению, напечатанному в еженедельнике «Весна» (1913), Хлебников ратовал за язык на основе общеславянского словаря.

В одном из его писем 1912 года читаем:

         Вообще, не пора ли броситься на уструги Разина?³ Всё готово. Мы образуем Правительство Председателей Земного Шара.

Неудивительно, что природа нашего поэта, свободного и непокорного, решительно противилась навязываемым извне правилам и установкам. Началась Первая мировая война, его призвали в армию, отчего неприятие внешнего давления только усилилось. Солдатчина Хлебникова длилась недолго, отчасти стараниями влиятельных друзей; в казарме он написал несколько антивоенных стихотворений, чудом уцелевших. В дальнейшем, не имея иного изголовья для сна, он укладывал голову на мешок с рукописями, и такого рода подушки терял в непрерывных странствиях. Он приветствовал Октябрьскую революцию, хотя в его глазах она была только первым шагом к справедливому переустройству; подлинный же переворот заключался в открытии законов времени, которые обеспечат благоденствие всего человечества.

Когда советская власть была установлена и на Кавказе, поэт не преминул с ней сотрудничать; в Баку он числился при отделе образования и культуры Политпросвета. Высокий, длинноволосый, одетый во что попало, он слагал стихи о революции, а ночами спал на том же столе, за которым работал днём.

Моя цель — не обстоятельное жизнеописание этого удивительного поэта, а лишь краткое изложение некоторых сведений о его пребывании в Иране, куда в качестве лектора политотдела Персармии он прибыл весной 1921 года. Его задачей была пропаганда среди военнослужащих, под предлогом помощи повстанцам направленных для установления советской власти в Иране. В письме к сестре он описывает своё прибытие на южный берег Каспия следующим образом:

         ‹...› на «Курске» при тихой погоде, похожей на улыбку неба, обращённую ко всему человечеству, плыл на юг к синим берегам Персии.
         Покрытые снежным серебром вершин горы походили на глаза пророка, спрятанные в бровях облаков. Снежные узоры вершин походили на работу строгой мысли в глубине божьих глаз, на строгие глаза величавой думы. Синее чудо Персии стояло над морем, висело над бесконечным шёлком красно-жёлтых волн, напоминая об очах судьбы другого мира. ‹...›
         Энзели встретило меня чудным полуднем Италии. Серебряные видения гор голубым призраком стояли выше облаков, вознося свои снежные венцы. Чёрные морские вороны с горбатыми шеями чёрной цепью подымались с моря. Здесь смешались речная и морская струя, и вода зёлено-жёлтого цвета. ‹...›
         Я бросился к морю слушать его священный говор, я пел, смущая персов, и после 1½ часа боролся и барахтался с водяными братьями, пока звон зубов не напомнил, что пора одеваться и надеть оболочку человека — эту темницу, где человек заперт от солнца, ветра и моря.
         Книга Кропоткина⁴ «Хлеб и Воля» была моим спутником во время плавания.

В предисловии к «Очеркам о Гиляне» (1954, Тегеран) Манучехр Сотуде пишет:

Хлебников перед отплытием продал свою одежду, поэтому ступил на землю Ирана подобно нищему — с непокрытой головой и босым. На нём были только бязевые подштанники и накидка из мешковины. Длинные волосы и борода дополняли этот довольно странный для воина вид. Хотя пребывание поэта в Иране было недолгим — с 16 апреля по конец июля 1921 года — оно придаёт особую значимость азийской направленности некоторых его высказываний. Безоговорочно признавая превосходство восточной культуры над западной, приобретательской, именно Персию Хлебников называл колыбелью человечества.

На излёте погрузившей Россию в хаос гражданской войны поход в Иран мог показаться увеселительной прогулкой. В действительности обстановка подчас таила смертельную опасность, и поэт стоял плечом к плечу с иранскими фидаинами и красноармейцами. При этом, поскольку он числился сотрудником газеты «Красный Иран»,⁵ ему удавалось вполне себе принадлежать, манкируя воинским уставом.

Ниже мы убедимся, что Хлебников жил о ту пору в точности так, как полагается священнику цветов, герою поэмы «Труба Гуль-муллы». Наш поэт с июня по начало августа вместе с частями Персармии во главе с Эсхануллой⁶ участвовал в походе на Тегеран. Встретив упорное сопротивление, войска были вынуждены остановиться; охрана штаба, к которому был приписан Хлебников, заняла селение Шахсевар. Здесь поэт гулял по окрестностям, купался, сочинял стихи и записывал их на клочках бумаги. Помимо изящной словесности, он имел громадный опыт работы с числами, даже называл себя числяром, и это, судя по напечатанным изысканиям, справедливо. Он занимался сложными расчётами и рассматривал исторические события с точки зрения жёсткой причинно-следственной связи, полагая, что смена эпох и само время подчинены строгой закономерности.

Стоит отметить, что наш поэт во время затянувшегося привала в Шахсаваре прилежно изучал местные нравы, даже нанялся учителем к богатому землевладельцу. После измены комбрига Саад-эд-Доулэ⁷ остаткам армии Эсхануллы пришлось пробиваться в Энзели; при этом, увлекшись рассматриванием вороны с белым крылом, поэт отстал и заблудился. Только через день ему удалось догнать своих.

Я не в состоянии изложить эту историю так, как мне хотелось бы, и вынужден ограничиться отрывками из упомянутой выше поэмы. В ней дважды возглашается Ок! Ок! Вероятно, это суфийское “Хак!” („Истина!”), весьма уместное в приподнятом до самозабвения состоянии.

Труба Гуль-муллы

Яростным буйволом пронёсся священник цветов,
В овчине суровой, голые руки, голые ноги.
Горный пастух его бы счёл за своего.
Дикий буйвол ему бы промолвил: мой брат.
Он, божий ветер, вдруг налетел, прилетел
В людные улицы, с гор снеговых,
Дикий священник цветов,
Белой пушинкой зачем-то грозя.
Чох пуль! Чох шай!⁸ Стал нестерпимым прибой!
Слишком поднялся потоп торга и рынка.
Чёрные волосы падали буйно, как водопад,
На тёмные руки пророка.

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Падают боги камней
Игрою размеров.
Из улицы тёмной: „Русски не знаем.
Зидарастуй, табарича”.⁹

* * *

* * *

Страна, где все люди Адамы,
‹...›
В белом белье ходят ханы
Тянуть лососей
Длинною сеткою на шесте.
И всё на “ша”: “шах”, “шай”, “шира”.
Где молчаливому месяцу
Дано самое звонкое имя —
Ай, —
В этой стране я!¹⁰

* * *

Весна морю даёт
Ожерелье из мёртвых сомов.
Трупами устлан весь берег.
Собакам, провидцам, пророкам
И мне
Морем предложен обед
Рыбы уснувшей
На скатерти берега.
‹...›
Три мешочка икры
Я нашёл и испёк¹¹
И сыт!
‹...›
„Упокой, Господи” и „Вечную память”
Пело море
Тухлым собакам.

* * *

Косматый лев с глазами вашего знакомого
Кривым мечом
Кому-то угрожал, заката сторож, покоя часовой,¹²
И солнце перезревшей девой
(Любит варенье)
Сладко закатилось на львиное плечо
Среди зелёных изразцов,
Среди зелёных изразцов!

* * *

Хан в чистом белье
Нюхал алый цветок, сладко втягивая в ноздри запах цветка,
Ноздри раздув, сладко вдыхал запах цветка,
Тёмной рукой за ветку держа,
Жадно глазами даль созерцая.
„Русски не знай, плёхо.
Шалтай-балтай¹³ не надо, зачем? плёхо!
Учитель, давай, —
Столько пальцев и столько (50 лет), —
Азия русская.
Россия первая, учитель, харяшо.
Толстой большой человек, да, да, русский дервиш.
А! Зардешт, а! харяшо!”.
И сагиб, пьянея, алый нюхал цветок,
Белый и босой,
И смотрел на синие дальние горы.
‹...›
По саду ханы ходят беспечно в белье
Или копают заступом мирно
Огород капусты.

* * *

* * *

* * *

* * *

(Конец поэмы)

Уже сказано, что «Труба Гуль-муллы» — рассказ очевидца о походе на Тегеран и последующем отступлении Персармии, во время которого поэт два дня блуждал по песчаному безлюдью и попал в плен к правительственным войскам (красноречивая подробность: отпустили, вернув ружьё). В зачине поэмы о Гуль-мулле говорится в третьем лице, далее священник цветов и рассказчик неразличимы.

Разделяя мнение о «Трубе Гуль-муллы» как лучшем произведении Хлебникова о Востоке, отметим его короткие стихотворения той же направленности: «Азия», «Навруз труда», «Кавэ-кузнец», «Иранская песня» и «Дуб Персии». «Азия» написана в 1920 году, «Навруз труда», «Кавэ-кузнец» и «Дуб Персии» — в Гиляне; «Иранская песня» впервые напечатанная в газете «Красный Иран», переиздана в России (1923).

Ислам — чуждая русским религия, однако в поэме «Хаджи-Тархан»¹⁴ (1913) Хлебников на удивление веротерпим:

Из высказываний священника цветов прямо следует, что поэт безоговорочно признаёт своё духовное родство с иранцами, вторя их великому соотечественнику Хайяму, отнюдь не благоволившему размежеванию человечества. Известно, что на просьбу дать определение поэзии он ответил: это путешествие туда, где никто ещё не был.

Словно во исполнение этого завета, Хлебников при первой возможности отправился в страну, где не ступала нога русского поэта (Грибоедов прибыл в Персию отнюдь не по зову сердца). Известно, что ещё Фирдоуси и Низами упоминали русских, но исключительно как воинов; надеюсь, отношения между двумя странами не ограничатся только политикой и торговлей, а охватят, развиваясь и углубляясь, область искусства и точных знаний.

В посыле очерка сказано, что духовные искания иранцев и русских искони шли в одном направлении. Моя цель в том, чтобы — по мере своих возможностей и вопреки печальным воспоминаниям — сблизить эти два народа.

Существуют определённые условия и пути, на которых доверительные отношения Ирана и России вполне возможны; увы, до сих пор ни с той, ни с другой стороны подвижек не наблюдается. Более того, русские считают себя вправе посматривать на Иран свысока.

Это недоразумение полагаю не проявлением алчности и жестокости, но пагубным наследием прошлого. Нельзя забывать мрачную истину: с переменой формы правления политика в отношении соседей остаётся прежней. Очевидно, в наши дни Иран и Россия проходят тест на непреложность этой закономерности.

На моей памяти свежи преступления России во времена правления Мохаммеда Али-шаха Каджара: обстрел Меджлиса и осквернение мавзолея имама Резы в Мешхеде. Последующую оккупацию Северного Ирана (1911, 1916), военные действия в Реште и Тебризе, с их разгулом насилия вплоть до расправ над мирным населением, оправдать невозможно.

При этом не следует забывать, что Россия в Закавказье веками давала жёсткий отпор проникновению Англии и притязаниям Турции; эти государства несут немалую ответственность за страдания иранского народа. Важно отметить, что Россия всегда поддерживала связь с христианами Востока, включая армян. Покровительство единоверцам — основа её ближневосточной политики. Брезжит, впрочем, надежда, что правило “разделяй и властвуй” перестанет довлеть если не всему и вся, то, по крайней мере, русско-иранским отношениям. Мне пишут, что просвещённые иранцы в большинстве своём относятся к русским терпимо, а у власти в России стоят здравомыслящие люди, не склонные унижать соседей. Мои соотечественники мечтают о дне, когда призыв Фирдоуси „Не будь волочащим зерно муравьём” станет руководством к действию. Исповедуя подлинную человечность, люди доброй воли в России стремятся дружить с народом Ирана, и я надеюсь, их чаяния сбудутся.

————————

         Примечания

¹    От греческого акмэ, высшая степень совершенства.
²    Среди футуристов наиболее известны Маяковский, Кручёных и Бурлюк.
³    Разин (Стенька Разин) — один из героев русских народных преданий, имя которого у всех на устах; о Разине поют песни и пишут книги. Можно справиться о нём в статье «Царская Россия и Иран» Сейида Мохаммеда Али Джамал-Заде, опубликованной в журнале «Каве». В поэтическом языке Хлебникова Разин равнозначен революции.
⁴    Кропоткин — известный русский писатель и революционер.
⁵    Для получения дополнительных сведений о событиях в Гилане того времени см. историческую повесть Бех-Азина «Дочь крестьянина» (октябрь 1951 года, Тегеран). Достойны внимания воспоминания генерала Лайонеля Чарльза Данстервилля «The Adventures of Dunsterforce» (London: E. Arnold. 1920).
Книга «Иран, каким я его знаю» написана господином В. Никитиным и издана в Тегеране в 1329 году по иранскому календарю (1951).
⁶    Автор этих строк встречался с Эхсануллой в Энзели. После поражения дженгелийцев Эхсанулла бежал в Россию.
⁷    Измена Саад-эд-Доулэ обеспечила разгром Персармии правительственными войсками во главе с Реза-Ханом, будущим шахом Реза Пехлеви. Отступающий отряд, включая Хлебникова, сумел пробиться к Энзели.
⁸    Поэт не знал персидского языка. Здесь искажённое: „Чох юл? Чох шахи?”
⁹    „Привет, друг!”
¹⁰   Имеется в виду фаза Луны — полумесяц, символ ислама.
¹¹   В Гиляне сомовья икра идёт в пищу, из неё готовят особое блюдо.
¹²   Описание персидского герба времён Каджаров «Лев и Солнце» (шир-о хоршид).
¹³   На русском языке шалтай-болтай — разговор ни о чём, праздная болтовня.
¹⁴   Рассказ об одном из городов бывшего Казанского ханства.

Воспроизведено по:
В.П. Никитин.  Русский дервиш (на фарси) // Йегма, месяц Мехр, 1334 (1955). Тегеран. С. 292–305.
Перевод В. Молотилова

Благодарим проф. Н.Ю. Чалисову за предоставление первоисточника
Persian  PDF


————————

Дарвиш-э руси

памяти М.С. Киктева


По персидской линии хочется написать о “русском дервише”, поэте В. Хлебникове,
который был в Гиляне в 1920–21 гг., и его поэма, написанная там, «Труба Гуль-Муллы»,
по словам критики — лучшее, что написано по-русски о Востоке.
Её нужно, следовательно, перевести на персидский язык.
В.П. Никитин.  Из письма Г.В. Вернадскому от 4 апреля 1955 г.

то благопожелание снимает, на мой взгляд, все недоумения относительно текста (рукописного), перевод которого предложен выше: «Русский дервиш» Василия Никитина, на добрую треть состоящий из отрывков знаменитой поэмы Велимира Хлебникова, написан по-французски и препоручен переводчику. Имя его в рукописи читается плохо, и я предположил таковым Сейида Мохаммеда Али Джамал-Заде. Возражения принимаются.
Попутно замечу, что Никитин вводит Вернадского в заблуждение: критика, полагающая «Трубу Гуль-Муллы» лучшим, что написано по-русски о Востоке, представлена единственным человеком.

Робкий новичок, заискивающий перед великим уже тогда Романом Якобсоном, оперился и взорлил, см.:  Vladimir Markov.  The Longer Poems of Velimir Khlebnikov. University of Califonnia publications in modern philology. Volume LXII. Berkley and Los Angeles: University of California Press. 1962.

В главе VIII («Поздние поэмы») читаем:

Судя по неверной пагинации, Марков ссылается на полученный от Никитина текст с указанием листажа (c. 292–305) иранского издания. От одного из сподвижников Владимира Фёдоровича  (Salomon Mirsky.  Der Orient im Werk Velimir Chlebnikov. München: Verlag Otto Sagner. 1975) узнаём подробности:

Итак, я полагаю Сейида Мохаммеда Али Джамал-Заде переводчиком «Русского дервиша», включая выдержки из «Трубы Гуль-муллы». Более того — приписываю ему примечания к тексту. Обосновать?

⁶    Автор этих строк встречался с Эхсануллой в Энзели. После поражения дженгелийцев Эхсанулла бежал в Россию.

Имперский вице-консул в Урмии Василий Никитин действительно посещал Гилян (возможно, и порт Энзели), как то следует из отчёта о поездке:

Однако сам Никитин свидетельствует: „14 апреля 1918 закрыл вице-консульство и выехал через Тавриз в Тегеран, где исполнял обязанности 2-го драгомана Миссии до 23 мая 1919, когда выехал в отпуск во Францию”. Отпуск оказался бессрочным; при этом назначенный главкомом вооружённых сил Гилянской республики Эхсанулла прибыл в Решт годом позже. Таким образом, „автор этих строк” (примечаний к статье) и Василий Никитин — разные люди.

Однако справедлив ли мой выбор переводчиком «Русского дервиша» Сейида Мохаммеда Али Джамал-Заде (1892–1997)? Едва ли.

А жаль!

И вообще, препоручение В.П. Никитиным Велимира Хлебникова кому-либо перестало мне нравиться. Расскажу-ка лучше, как взялся за гуж, ни аза не смысля в сбруе.

* * *

Итак, на поиски «Дарвиш-э руси» меня подвигло самое медленное, какое только можно представить у книжника, чтение: перевод научного труда, в нашем случае — двух, В.Ф. Маркова и С. Мирского. От последнего узнаём, что статью Никитина он подержал и вернул. Поленился переснять подлинник или запретили — не сказано, и не у кого спросить. Известно другое: отзывчивость проф. Роналда Вроона. Да, отвечает Роналд Вроон, о «Русском дервише» знаю, но архив Маркова в частных руках, не подступиться.

Итак, Западное полушарие отпадает. Goodbye, latin font.

Долго ли, коротко — натыкаюсь разом на три работы о Хлебникове Фереште Машхадирафи. Плодовитый новобранец, кто бы это. Мадьяр? Но при чём тогда Закавказье и Зороастр.

Дальнейшее скорее обнадёжило, чем огорчило: Fereshteh Mashhadirafi, University of Tehran, Center for Central Eurasia Studies.

Закидываю невод в University of Tehran. Не золотая рыбка, но и травою морской не назовёшь:

Elaheh Koolaee, Fereshteh Mashhadirafi.  The Reflection of the Events of the Gilan Revolution in the Works of Velimir Khlebnikov.

Позывные Элахе Кулаи (Department of Regional Studies) в открытом доступе. Вот кто приземлит «Русского дервиша» на Хлебникова поле. Разрешите обратиться. Очень приятно, рада знакомству.

Разгонистое письмо с просьбой. Молчок. Фереште Машхадирафи тоже, кстати говоря, отозвалась, а потом ни гу-гу. Пугающий напор, надо полагать.

Стало быть, сиди у моря и не рыпайся.

Но вот и примирительный елей: натыкаюсь на оглавление сборника  Арабист. Хлебниковед. Человек. М.С. Киктев (1943–2005). М.: Гуманитарий. 2007. Удача наотмашь: у Максима Сергеевича Киктева есть памятливый на добро ученик подкупающей наружности. Ещё того краше изнутри: дарит мне книжку на счёт раз-два. Наглею по нарастающей:

— Мне кажется порою, что Киктев наизнанку вывернулся бы, а статью Никитина о Хлебникове раздобыл. Ну-тка?

— Знаю, — отвечает Павел Викторович Башарин, — кто вам поможет: Наталья Юрьевна Чалисова.

И как в воду глядел: на другой день «Русский дервиш» падает мне в руки. Обыкновенное чудо, если не знать, что Наталья Юрьевна — профессор Института восточных культур и античности.

Дело за малым: условиться с драгоманом. Переговоры опускаю: дорого и котам в мешке я не потатчик. Пришлось, как видите, пыхтеть самому.

Первое преткновение: отечественный FineReader фарси не распознаёт. Остаётся догадываться, кто на небеси мне пособляет: обнаруживаю более продвинутый i2pdf (image to pdf). Готово, приступаем к переводу. Google и Yandex охотно заглатывают фарси, но выдают такую невразумень, что хоть плачь. Робко надеясь, что с небеси помогут вдругорядь, отправляюсь на поиски более подкованного толмача. Есть! Называется wordcount.com, всячески советую.

Знаете, кто написал „Мне кажется порою, что солдаты / С кровавых не пришедшие полей, / Не в землю нашу полегли когда-то, / А превратились в белых журавлей...”?

Лес рук: Расул Гамзатов.

Востоковеды при этом благоразумно помалкивают: изящной словесности аварцев концевое сопряжение строк неведомо, а ритм и напевность — о разном. Вот и я промолчу, запахнувшись в подстрочник.

* * *

Перехожу к недочётам и шероховатостям «Дарвиш-э руси».

Разумеется, юношеское увлечение Хлебникова акмеизмом — досадный ляп. О становлении Хлебникова-будетлянина читаем:

Так и быть, сочту неверную датировку «Весны» опечаткой. В действительности хлебниковская «Мучоба во взорах» («Искушение грешника») увидела свет 17 ноября 1908. Это, между прочим, доказывает примыкание кубофутуризма («Садок судей» — первый крик младенца) к Хлебникову, а не наоборот. Ещё она “весенняя” подробность опровергает залихватское, в ущерб Грибоедову, заявление, будто дарвиш-э руси первым из русских поэтов ступил на землю Ирана: соредактор «Весны» Василий Васильевич Каменский (1884–1961) сделал это пятнадцатью годами раньше.

И последняя придирка. Подозреваю, что сведения Василия Никитина о персидской поэзии не столь обширны, как о персидской прозе, и ценил он по-настоящему только Руми. С чего я это взял? Приписывает Фирдоуси чужие строки о муравье. И принадлежат они всё тому же Руми.

* * *

А теперь поговорим о том, чего, собственно, ради убелённый сединами востоковед взялся за перо. Сам он перевёл «Трубу Гуль-муллы» или препоручил кому-то — дело десятое. Важно, когда он решился возвысить голос: 1955 год.

Истуканы вождя покамест целёхоньки, убиенных не обеляют, узников не освобождают, но Илья Эренбург уже напечатал «Оттепель» (1954), и не садят за частушки про товарища Маленкова и Берию, который вышел из доверия.

Это я читаю между строк писем Никитину той поры. С чего-то же он взял, что Никита Сергеевич мухи не обидит, а писатель Бех-Азин (Махмуд Этемад-Заде, 1915–2006) не тужит о руке, оторванной осколком советского снаряда.

Надежды питают не только юношей, и в отношении Никиты Сергеевича отчасти не обманули: злодеяния разоблачены, убиенным вернули честное имя, узникам — гражданские права.

А вот слов осуждения захвата Гиляна, Мазендерана и Астрабада (1941–1946) что-то не слыхать. И заткнуть писателю Бех-Азину рот, буде возмутится этим, проще простого. Читаем:

Этой-то бумажкой и воспользовался товарищ Сталин в августе 1941 г., ввёл войска. В порядке самообороны, согласно буквы и духа статьи VI Договора.

— Бумажка? Реза Пехлеви был на воробьиный скок от союза с Гитлером!

А я своё: двадцать лет назад чернил на себе не стоила. Сличаем даты: 26 февраля и 16 апреля 1921 года, торжественное подписание и наглое попрание.

Это лектор политотдела бросок на Тегеран воспевает, вероломное нападение. Такая вот мрачная истина.

Муторно на душе, самая пора грянуть песню удалую. Эх-ма!

Приложение

Передвижная  Выставка современного  изобразительного  искусства  им.  В.В. Каменского
карта  сайта		главная    страница
свидетельства		исследования
сказания		устав
Since 2004     Not for commerce     vaccinate@yandex.ru