С.М. Сухопаров

Алексей Кручёных.  Судьба будетлянина

Окончание. Предыдущие главы:

9.
1930–1956.
Оклеветанный и исключённый из литературной жизни.

Самоубийство Маяковского всколыхнуло многих, породив в 1930–1931 гг. целую литературу воспоминаний, размышлений, оценок. Именно тогда Б. Пастернак написал одну из лучших своих вещей — эссе «Охранная грамота», самые проникновенные страницы которой посвящены Маяковскому. А ведь Пастернак давно порвал и с Маяковским, и с “лефаками”. В одной из его анкет 1928 г. читаем:

Со смертью Маяковского Кручёных потерял не только старого друга и соратника, но и надёжную опору: девять лет он был за ним как за каменной стеной, вне досягаемости литературной критики, с годами становившейся всё более политизированной, а часто и бессмысленно-злой. Но вот 7 июля 1930 г. «Вечерняя Москва» публикует фельетон «Маяковский с точки зрения Смердякова», где под именем героя романа Достоевского выведен Кручёных.¹¹¹ Поводом к шельмованию оказались первые две из тринадцати книжек воспоминаний «Живой Маяковский. Разговоры Маяковского», изданные к тому времени хлопотами Кручёных тиражом 300 экз. каждая. В четвёртом томе «Малой Советской энциклопедии» и пятом «Литературной энциклопедии» (оба 1931 г.) идеолого-библио-биографическая заметка о Кручёных уже сродни разоблачению  случайного попутчика,  если не классового врага: самой доброжелательной оценкой оказывается „выразитель настроений наиболее разложившихся групп литературной богемы”.¹¹² Реакция Кручёных была молниеносной — 21 апреля 1931 г. он записал в альбоме литератора А. Вознесенского:

         А я пишу сейчас грозную статью: «А. Кручёных и советская энциклопедия», где разоблачу всех, оклеветавших имя моё, Бурлюка, В. Хлебникова и  зауми.  Я хочу написать эту статью — но не состоится!¹¹³

Впрочем, Кручёных не только возмущался, но и с удвоенной силой налёг на лямку пропаганды Хлебникова: в 1933 г. завершил начатую им пятью годами ранее стеклографированную серию из двадцати четырёх выпусков «Неизданного Хлебникова» (В. Шкловский назвал их мировой редкостью и конкурентами инкунабулам), дважды выступил в «Литературной газете» со статьёй (совместно с Н. Асеевым) и публикацией произведений Хлебникова; консультировал и снабжал материалами издателей пятитомного собрания произведений Хлебникова Ю. Тынянова и Н. Степанова. Не прерывал работу и в средствах массовой информации: по поручению журнала «30 дней» в связи с публикацией романов И. Ильфа и Е. Петрова приступил к анкетированию-дискуссии «Пути советской сатиры». Однако вписаться в колею советской литературы не удалось. И хотя совершенно прав Б. Пастернак, в духе того времени укорявший 10 октября 1934 г.:

Слишком давно и долго чуждался ты всего потного, капитального и почтенного, чтобы теперь вдруг претендовать на маститую солидность,¹¹⁴

Кручёных спасало библиофильство и занятия историей литературы; в узком кругу московских литераторов, где его помнили ещё по легендарным временам раннего футуризма и ценили (а Н. Асеев и Б. Пастернак даже оказывали покровительство), случалось иной раз и порезвиться.

Таковы составленные и размноженные Кручёных стеклопечатью по 100 экз. каждый три выпуска «Турнира поэтов», где блеснули многие знаменитости той поры. Раскованность иных бьёт через край. В «Кратчайшем путеводителе Н. Асеева по современной поэзии», например, экскурсию по достопримечательностям гид сопровождает залихватскими частушками:

Дальнейшую литературную судьбу Кручёных можно предугадать по составу Первого съезда советских писателей: ни делегатом, ни даже гостем съезда поэт не оказался, хотя  имя его прозвучало  в докладе Н. Бухарина. По словам В. Шкловского, „писательство охватило всю страну. Искусство спустилось к народу. Народ утверждал свои права на искусство”.¹¹⁵ Напрашивается продолжение цитаты: малейшей надобности в  заумниках  у народа не было, нет и не будет. Понимая это, друг и соавтор Кручёных поэт Павел Васильев (1910–1937) сразу после съезда обращается к нему с «Открытым письмом» (не опубликованным по сей день):

         ‹...› Мне кажется странным, что Вы — подлинный революционер слова, неугомонный словотворец, фантаст слова, поэт, элементы творчества которого благотворно вошли в революционную литературу нашей страны, начиная с Маяковского и кончая таким прозаиком, как Артём Весёлый, Вы молчите и не выступаете на трибунах наших газет и журналов, в то время как на них часто находит себе место самая отъявленная профанация искусства — поэзии в частности. ‹...› Развивайте активность, Кручёных, всходите на светлую трибуну социалистической литературы, укрепляйте размах своего творчества.¹¹⁶

То ли вняв этим укорам, то ли страшась последствий очевидного изгойства, Кручёных проявил-таки активность: 9 октября 1934 г. попросил у Б. Пастернака рекомендацию в единственное к тому времени “стойло Пегаса”, дозволенное государством. И член Правления Союза советских писателей Б. Пастернак просьбе внял:

         Нельзя ли принять в кандидаты союза А.Е. Кручёных? Если прошлое его, на мой взгляд, представляет неумеренное увлечение некоторыми техническими крайностями, со всем существом творческого языка несоразмерными, то это же обстоятельство прибавляет ему в его новой роли библиографа и знатока книги редкую у книжников освоенность с цеховыми секретами мастерства и формы. В них он — свой человек. Кроме того, он продолжает работать и как поэт, в менее односторонних и узких, чем прежде, видах.¹¹⁷

Сумбур ходатайства (рекомендуемый аттестован графоманом  в новой роли  хранителя секретов литературного мастерства) говорит сам за себя: у Кручёных не было шансов на должность не только “инженера человеческих душ”, но и младшего лаборанта. Ни рекомендация Б. Пастернака, ни поручительство А. Весёлого и Ю. Олеши дела не меняли.

Но жизнь продолжалась. Кручёных кое-как зарабатывал на пропитание и — писал о любви.

К печатному станку Кручёных не подпускали, в ход пошла машинопись. Небольшие тематические подборки он брошюровал в виде книг-альбомов, дарил друзьям, а если повезёт — продавал коллекционерам, в архивы или музеи. За первое десятилетие опалы он обогатил самиздат поэтическими сборниками «Резцы зеро» (1930), «Ночные каракули» (1932). «Ирина в снегу», «Книга иринная», «Турнир иринный», «Ирине Горлициной» (в соавторстве с П. Васильевым; 1934). «Ирине Горлициной (Нине Голициной). Тетрадь первая» (в соавторстве с П. Васильевым; 1934), мемуарами «Наш выход» (1932) и «Жизнь будетлян» (1934), новым изводом «Игры в аду» («Игра в аду. Поэма вторая», 1940) и  многотомниками малого формата и тиража  «Турнир поэтов», «Литературные шу(ш)утки», «Неизданный Хлебников», «Живой Маяковский».

Произведения Кручёных 30-х годов (и позднейшие) — в основном экспромты, стихи на случай, любовная и мета-поэзия. В последней он стремился, пользуясь выражением Евгения Рейна, не разбазариваться на бессмысленные метафорические построения, а решать поэтические задачи в логическом ряду. Большинство поздних стихов Кручёных лишены рифмы, но поражают богатством языка, точностью образов, предельной насыщенностью и совершенством формы. Кое-кто эти достоинства признавал, а бывший соратник по ЛЕФу О. Брик даже честил Кручёных литературным мусорщиком, недоумевая, почему тот не зарабатывает на жизнь стихами, а пробавляется книготорговлей (сообщено В.А. Родченко в письме к автору этих строк от 26 ноября 1984 г.).

И вот новое испытание — война. Кручёных часто болел и постоянно бедствовал, но из Москвы не уехал. На торговлю книгами надежда была плохая, пришлось сочинять рифмованные подписи к плакатам «Окон ТАСС» (в подобии творческого содружества с С. Михалковым, Н. Кульчицким, С. Кирсановым и др.). Но случались и подарки судьбы. В феврале 1942 г. в Доме литераторов с Кручёных разговорился Илья Григорьевич Эренбург (1891–1967). Узнав, что тот едва сводит концы с концами, он тотчас оказал истинное благодеяние — дал рекомендацию в ССП:

         Считаю вполне возможным принять в число членов Союза писателей Алексея Кручёных как обладающего тридцатилетним литературным стажем. Кручёных — своеобразный писатель, сыгравший роль в развитии русской поэзии 20 века: от первых книг стихов до воспоминаний о Маяковском и Хлебникове. Кручёных всё время работает в СССР как энергичный литературный работник.¹¹⁸

Авторитет Эренбурга был непререкаем, и 4 марта Кручёных был принят в ССП, получив тем самым возможность в течение всего военного времени питаться в писательской столовой и получать продуктовый паёк. Два месяца спустя “отцу зауми” вновь улыбнулась удача: как с неба упали немалые по тем временам деньги. Из письма к Л.Ю. Брик от 9 мая 1942 г.:

         Вчера я получил от Коли Асеева перевод — 1% его премии — жест красивый и широкий. „Не имей 100 тысяч, а имей 100 друзей-лауреатов” — и тебе премия обеспечена. Думаю, что за 100 лет это может устроиться, или я сам стану лауреатом...¹¹⁹

Сталинскую премию первой степени (золотую медаль и 100 тыс. руб.) Николай Николаевич Асеев (1889–1963) получил за поэму «Маяковский начинается», где в одной из глав „замолвлено слово” за Кручёных. Само по себе дорогого стоит, а тут ещё и презент в размере месячного заработка профессора.

За бутылку водки в Москве на толкучке просили тогда от 300 до 500 руб., столько же стоила буханка хлеба. В приподнятом настроении Кручёных пребывал недолго, и 28 декабря того же года сообщает проживавшей в Уфе своей племяннице О.Ф. Кручёных:

Собственно литературой Кручёных в годы войны занимался или не весьма плодотворно, или произведения этого периода до нас не дошли: в его письмах 1941–1944 гг. встречаются и такие слова: „Я всё время пишу стихи, но окончательного мало” (к Л.Ю. Брик от 15 июня 1942 года).¹²⁰ Известны три альбома экспромтов и посвящений Кручёных «Борису Пастернаку» (1942–1943), две подборки автографов и стихов советских писателей «Московские встречи» (1943, 1945), а также машинописные сборники «Слово о подвигах Гоголя» и «Арабески из Гоголя» (1944). От «Слова...» Н. Харджиев пришёл в восторг:

         В стихотворениях этого цикла острые поэтические характеристики Гоголя чередуются с проникновенным истолкованием его произведений. Образы гоголевских героев, вырванные из „долгих бурсацких периодов” и включённые в строй необычных ритмических движений, неожиданно обрели новую жизнь.  Этот рискованнейший эксперимент следует отнести к числу самых блестящих достижений Кручёных.¹²¹

Послевоенное время было для Кручёных тоже не из лёгких. Пик его творчества той поры пришёлся на 1945–1950 гг.: стихотворные самиздатовские сборники «Урожайный год» (1947), «Лирикаты» (1948–1950), «Книга адских сонетов» (1949), альбомы экспромтов «День рождения А. Кручёных», «60-летие и 40-летие работы А. Кручёных», «Весёлый баланс» (все 1946) и др. Вот один из образчиков:

В 50-е гг. активность Кручёных заметно падает, сочиняет и рисует он от случая к случаю, ведя жизнь преимущественно библиофила. Быт его становился всё причудливее и тяжелее. Искусствовед М. Яблонская посетила в 1952 г. коммунальную квартиру, где, кроме Кручёных, обитали художники Александр Давидович Древин (1889–1938) и Надежда Андреевна Удальцова (1886–1961), видные фигуры ушедшего в подполье русского авангарда:

         Помнится довольно тёмный, хотя и высокий, потолок общей кухни, выщербленные бело-чёрные плитки пола, чистота и одновременно какая-то необжитость. Седой, худощавый и сутулый старик с ватой в ушах и в неизменной тюбетейке. Он склоняется над чем-то булькающим в маленькой кастрюльке и, помешивая в ней, непрерывно ворчит. Это глава футуризма, ныне пробавляющийся торговлей книгами, знаменитый в своё время бунтарь и новатор, яростный разрушитель косности, поэт, художник, библиофил Алексей Кручёных. Время от времени на кухне появляется некто пьяный, матерящийся, в расстёгнутом нижнем белье. Реже приходит небольшого роста женщина в тёмном, опрятном, видимо, единственном платье. Она сильно хромает, опираясь на клюку...¹²²

Трудностям быта сопутствовала и вполне реальная угроза изгнания из Союза писателей. Так, 26 марта 1953 г. Кручёных пишет объяснительную записку в Бюро секции поэтов по вопросу отчёта о творческой работе, где униженно оправдывается: „по состоянию здоровья (склероз, болезнь почек и др.), а также ввиду преклонного возраста” он „в значительной мере нетрудоспособен” и „по мере сил” занимается „библиографической работой по материалам Гослитмузея”, надеясь на то, что преклонный возраст даёт ему „право на отдых старости и право состоять в Союзе Советских Писателей”, для которого он „готов выполнять всякую посильную работу”.¹²³ Тон записки извиняющийся, с затаённым страхом — сытые чиновники от советской литературы всегда были непредсказуемы, но в любом случае к писательскому труду прикладывали одну-единственную, великоватую для козявок вроде Кручёных, мерку.

Состояние здоровья и духа его во времена  хрущёвской оттепели  можно проследить по письмам к племяннице, художнице Ольге Фёдоровне Кручёных. 2 декабря 1955 г., например, он пишет ей:

Любопытные сведения содержит и письмо от 15 февраля 1956 г.:

Писем к О.Ф. Кручёных немало, но ни малейшей обмолвки о новых стихах в них нет.

10.
1956–1968.
Запоздалое признание.

Первой серьёзной попыткой напомнить о Кручёных в СССР стала подготовленная поэтом Геннадием Айги подборка стихотворений, главным образом начала 50-х годов. Составитель сообщает, что сделано это „по просьбе автора в ноябре 1965 г. для предполагаемой (впоследствии не состоявшейся) публикации в журнале «Литературная Грузия» в связи с 80-летием поэта”. Г. Айги записал на магнитофон шесть стихотворений в авторском исполнении, расшифровывал их, а затем Кручёных утвердил текст. Подборку предваряло написанное Н. Харджиевым (по просьбе составителя) предисловие, дальнейшая судьба которого весьма извилиста: напечатанное в Дании десятилетие спустя, в СССР оно увидело свет ещё через двенадцать лет в органе СП Таджикистана под заголовком «Полемичное имя» (Душанбе: Памир. 1987, № 2).

Известно стихотворное подношение Г. Айги к юбилею Кручёных. Звукопись удивительно точно фиксирует образ поэта и его творчество:

Следует упомянуть и статьи середины 60-х гг. об уникальной коллекции Кручёных и его удивительных альбомах в «Литературной России», «Московском комсомольце» и журнале «Наука и жизнь». Главу своих мемуаров («Зелёная лампа». М. 1966) отвела Кручёных Лидия Борисовна Либединская (род. 1921). Этим перечень попыток хоть как-то напомнить о Кручёных на его родине заканчивается. Никому и в голову не приходило пускаться в хлопоты по изданию книг „чудесного чудака”. Это, пожалуй, единственная “положительная оценка” Кручёных ... устами бесчисленных приятелей и собутыльников её автора, Михаила Светлова. Г. Айги назвал такого рода славу „одним из способов  обезвреживания поэтов”.¹²⁴

Загромождённый отнюдь не благими домыслами, Кручёных и по сей день неведом широкому читателю, да и немалой части филологов. Одну из более чем странных легенд о бытовом укладе поэта находим в мемуарах Андрея Вознесенского «Мне четырнадцать лет...».¹²⁵ Отнюдь перегруженное метафорами, фотографически точное описания жилища Кручёных тоже далеко не в пользу его хозяина:

Сладострастных сетований на беспорядок в комнате Кручёных не избежал практически ни один очевидец. Но стоит ли судить о человеке по странностям, которые не более чем проекция его незаурядной личности на среду обитания? Бытовой бедлам юбиляра отнюдь не помешал тому же А. Вознесенскому на чествовании Кручёных в день его 80-летия выступить (вместо внезапно “заболевшего” Семёна Кирсанова) с вдохновенной речью.

Юбилейный вечер состоялся 31 мая 1966 г. в Центральном Доме Литератора, вёл его Лев Никулин. Разумеется, без курьёзов не обошлось.

         К трибуне направился юбиляр ‹...› торжественности в нём не чувствовалось — обычная клетчатая ковбойка, помятый пиджак, выцветшая тюбетейка, а под мышкой неизменный портфель. Поднявшись на трибуну, Кручёных привычным жестом расстегнул портфель и достал маленький, смятый букетик цветов.
         — На юбилее полагается быть цветам,  — сказал он.  — А так как никто из вас принести цветы, конечно, не догадался, я принёс сам!  — и сунул его в стакан с водой, предназначенный для ораторов.¹²⁶

Цветы ему, конечно, подарили. А сотрудники Музея В. Маяковского преподнесли ещё и бочонок мёда в полпуда весом. Ораторов было много. Кручёных едва ли не каждому бросал короткие реплики. Так, А. Вознесенский начал своё выступление словами:

— Я люблю Алексея Елисеевича! Мы все знаем о его любви к поэзии, к слову, к букве... Я обожаю Есенина... Все мы знаем, что такое для нас Пастернак и великий Маяковский... Я только что вернулся из Ташкента... Так я хочу сказать, что в поэзии Кручёных есть что-то от землетрясения, от матери сырой земли, от гула земли...

Юбиляр умоляюще воздел руки:

— Я в этом не виноват! — подразумевая чудовищное разрушение города 26 апреля 1966 г., когда без крыши над головой остался каждый пятый его житель.

На это и подобные проявления дружелюбной находчивости один из выступавших ответил напускным удивлением: оказывается, Кручёных в жизни вовсе не такой дикарь, каким представляется в манифестах футуристов!

Под занавес Кручёных прочёл свои лучшие стихи. Особенно вдохновенно прозвучал новейший вариант „стихотворения 1918 года” «Любовь тифлисского повара» из цикла «Тифлисские вечера». Удивляться не приходится: Кавказ — золотое время Кручёных-поэта.

Читал, слегка напевая. Голос звучал по-юношески бодро и свежо.¹²⁷

О смерти Кручёных и не помышлял. Вернее сказать, всеми способами гнал от себя мысли о неизбежном. Не писал завещание, хотя настойчиво уговаривали (громадный уникальный архив), в свои последние 3–4 года платил за жильё авансом на несколько месяцев вперёд.

И это отнюдь не старческие чудачества — своеобразием поведения, по уверению Л. Либединской, Кручёных отличался всегда.

А ещё, чтобы не простудиться, он подливал в бокал с шампанским кипяток и обеззараживал творог тщательным ошпариванием. Возможно, это продлило ему жизнь, но бессмертия достичь не помогло.

В июне 1968 г. Кручёных подцепил-таки пневмонию, но к врачам обратиться и не подумал. Не умея распознать болезнь, соседи по коммуналке тоже не били тревогу, и дело кончилось отёком лёгких. В больнице за день до смерти поэта навестили друзья. Он понимал, что это конец — судя по тому, что на прощанье сказал: „Были хорошие страницы...”

Умер Алексей Елисеевич Кручёных 17 июня.

Проститься с покойным пришли Лиля Брик, Василий Катанян, Николай Харджиев, Геннадий Айги, Евгений Храмов, Ольга Сетницкая и многие другие литераторы и друзья поэта, прилетел из Одессы внучатый племянник Руслан Беспалов-Кручёных.

         А потом был ‹...› пустой огромный зал крематория на Донском, солнечные лучи, падающие откуда-то сверху. Так странно было видеть его неподвижным, смотреть на его красивые руки — руки художника и поэта,  — бережно уложенные на груди. ‹...›
         Глазков ‹...› прочёл в крематории прекрасные стихи, посвященные будетлянам ‹...›:

На сегодняшнем экране
Торжествует не старьё.
Футуристы-будетляне
Дело сделали своё. ‹...›
Первым стал отважный витязь,
Распахнувший двери в мир,
Математик и провидец
Гениальный Велимир.
И оставил Маяковский
Свой неповторимый след,
Это был великий, броский
И трагический поэт.
И средь футуристов старший,
Мудрый их наставник-друг,
В Нью-Йорке проживавший
Третьим был Давид Бурлюк.
А четвёртым был Кручёных
Елисеич Алексей,
Архитектор слов точёных
И шагающий Музей.
Стал прошедшим их футурум,
Ибо времечко течёт,
Но умельцам-балагурам
Честь, и слава, и почёт.
И на том незнамом свете
Нынче встретились они,
Как двадцатого столетья
Неугасшие огни. ‹...›

         Читал стихи Глазков громко, не стараясь скрыть печального волнения. И как это было прекрасно, что в прощальный миг прозвучали над Алексеем Кручёных имена его друзей и единомышленников!¹²⁸

Так закончилась бурная и многотрудная жизнь одного из самых непримиримых новаторов в мировой литературе, о котором ещё во времена его молодости с почтением говорили: „Грандиозен и грозен!”

Херсон и Köln, Август 1990 – декабрь 1991 гг.

————————

         Примечания

¹¹¹  Кут А. [Кутузов А.].  Маяковский с точки зрения Смердякова. // Вечерняя Москва, 1930, 7 июля.
¹¹²  См.:  Л.Т.  [Тимофеев Л.И.] Кручёных Алексей Елисеевич // Литературная энциклопедия. T. 5. М. 1931. Cтлб. 684–685. (В августе 1984 г., незадолго до своей смерти, в теЛЕФонном разговоре с автором этих строк Л.И. Тимофеев выразил горячее желание помочь в публикации произведений А. Кручёных и его биографии: при этом он высоко отзывался о «Сдвигологии русского стиха» 1922 г.).
¹¹³  ЦГАЛИ, ф. 2247, оп. 1, ед. хр. 33, л. 101. — Отношение Н. Асеева к Кручёных, сложное и противоречивое, в целом можно назвать дружеским. См. также замечание Виктора Сосноры в его романе «Дом дней»: „Кручёных любил Асеева и верил при нём в свою сохранность” (Звезда. 1990, № 6, с. 44). В письме к автору этих строк литературовед Г.В. Бебутов (1904–1987), знавший Кручёных с 20-х гг., написал: „Вас удивляет статья Асеева «Охота на гиен»  о Кручёных,  а ведь тот же Асеев расточал дифирамбы ему. Кручёных же, “легко” переварив статью «Охота...», стал издавать альбомы Асеева, а когда Асеев умер, он снял с полки эти альбомы и цинично произнёс: „Пришло время!” (от 6 мая 1985 г. Собрание С.М. Сухопарова). «Охота на гиен» Асеева впервые была опубликована в журнале «Молодая гвардия» 1929. № 12 (ср.:  Асеев Н.  Собрание сочинений в 5-ти тт. Т. 5. М. 1964. C. 22–27.).
¹¹⁴  Встречи с прошлым. Вып. 7. М. 1990. C. 516.
¹¹⁵  Шкловский В.  Съезд писателей // Новый мир. 1984, № 8, с. 237.
¹¹⁶  ЦГАЛИ, ф. 1334, оп. 2, ед. хр. 34. л. 1. Письмо датировано сентябрём 1934 г.
¹¹⁷  Встречи с прошлым. Вып. 7. М. 1990. C. 516.
¹¹⁸  Отдел творческих кадров СП СССР. Личное дело А.Е. Кручёных, л. 25.
¹¹⁹  Собрание В.В. Катаняна.
¹²⁰  Собрание В.В. Катаняна.
¹²¹  Харджиев Н.  Полемичное имя. Cм. примечание 1.
¹²²  Огонёк. 1988, № 25, с. 25.
¹²³  ЦГАЛИ, фонд А.Е. Кручёных.
¹²⁴  Айги Г.  Алексей Кручёных // В мире книг. М. 1989, № 4, с. 51.
¹²⁵  Вознесенский А.  Мне четырнадцать лет... // Новый мир. 1980, № 9, с. 160–161. (Несомненно, в своих оценках Кручёных А. Вознесенский следует за Н. Асеевым).
электронная версия указанного фрагмента воспоминаний А. Вознесенского на ka2.ru

¹²⁶  Либединская Л.Б.  Зелёная лампа. Воспоминания. М.: Советский писатель. 1966 г.
электронная версия указанного фрагмента воспоминаний Л. Б. Либединской на ka2.ru

 ¹²⁷   См.: [Б.п.] Вечер в честь 80-летия Алексея Елисеевича Кручёных 31 мая 1966 г. // ЦГАЛИ, ф. 1334. оп. 1. ед. хр. 244. л. 8. Здесь же: „Реплики юбиляра были удачны, публика смеялась и аплодировала. Всё было очень весело, непринуждённо и тепло, чувствовалась общая к нему симпатия” (лл. 8–9).
¹²⁸  Либединская Л.Б.  Зелёная лампа. Воспоминания. М.: Советский писатель. 1966 г.

Воспроизведено с незначительной стилистической правкой по:
Сергей М. Сухопаров.  Алексей Кручёных. Судьба будетлянина.
Редакция и предисловие Вольфганга Казака.
1992. München: Verlag Otto Sagner in Kommission. С. 123–142, 150–151.

Благодарим
А.В. Гарбуза и Н.Г. Будрину
за содействие web-изданию

Персональная  страница  А.Е. Кручёных
карта  сайта		главная    страница
исследования		свидетельства
сказания		устав
Since 2004     Not for commerce     vaccinate@yandex.ru