Перцова Н.Н.

О рукописи Хлебникова «Слова разговоров»

Сопроводительная записка В. Молотилова

Искусство — суровый бич: оно разрушает семьи,
оно ломает жизни и душу. Трещиной раскола отделяет душу от другой и
труп привязывает к башне, где коршуны славы клюют когда-то живого человека.
В. Хлебников

редмет настоящей статьи — заметка из архива Велимира Хлебникова в Российской национальной библиотеке (РО РНБ, ф. 1087, № 26, фр. 1: 1), озаглавленная «Слова разговоров». На первый взгляд может показаться, что Хлебников, подобно Алексею Кручёных и под влиянием последнего, записывал для Романа Якобсона образчики устной речи (чем уже тогда интересовались и лингвисты), однако более внимательное чтение неразборчиво набросанного текста настраивает на иное его толкование.

Как представляется, перед нами важный автобиографический документ, задающий начало конца отношений двух искренне привязанных друг к другу людей. Когда же происходил этот разговор? Для ответа на этот вопрос обратимся к тому, что известно о Николаевой и её отношениях с Хлебниковым.

Надежда Васильевна Николаева (в замужестве Новицкая) родилась 13 октября ст. ст. 1894 г. в Иркутской губернии, умерла 30 декабря 1979 г. в Ленинграде. Она была из обеспеченной семьи. Отец — инженер, мать по одним данным происходила из рода поэта-партизана Дениса Давыдова, а по другим была в родстве с К.П. Победоносцевым. В 1903 г. семья переехала в Москву. Николаева окончила классическую гимназию, занималась балетом, археологией и искусствознанием (в частности, Италией и древним Китаем), снималась в кино. С 1914 по 1916 г. училась в Археологическом институте, не закончила его по болезни. Уже с 1913 г. юная Надежда Васильевна начала жить самостоятельно, общаясь с художниками и поэтами-авангардистами — Гончаровой и Ларионовым, Бурлюками, Ле Дантю, Зданевичем и др. Участвовала как балерина в выступлениях футуристов, организованных Давидом Бурлюком. В 1913 – начале 1914 г. жила вместе с украинским художником Всеволодом Максимовичем (учеником Ивана Мясоедова), которого и похоронила в апреле 1914 г. после его самоубийства, имевшего большой общественный резонанс. Весной 1919 г. уехала с семьёй в Вологду, где получил работу её отец. Там в 1923 г. она познакомилась с рабочим, впоследствии агрономом, Мечиславом Ивановичем Новицким, вышла за него замуж и прожила с ним до его смерти в 1954 г. Начиная с середины 1920-х семья обосновалась в Ленинграде и Ленинградской области. Во время Великой Отечественной войны Новицкая сначала была в осаждённом Ленинграде, а позже работала переводчицей с немецкого в Ярославской области, куда поехала вслед за призванным в армию мужем. Всю жизнь бережно хранила и бесплатно передавала музеям и архивам наследие трёх безвременно ушедших друзей её молодости, доверивших ей своё творчество: художника Максимовича, поэта Хлебникова и лётчика и поэта Вячеслава Викторовича Михайлова, без вести пропавшего на фронте в конце Первой мировой войны.

В своих мемуарах современники редко упоминали об отношениях Николаевой и Хлебникова, причём, даже говоря о Надежде Васильевне, часто опускали её имя. Приведём выдержки из воспоминаний Д. Бурлюка и Д. Петровского:

Столь же глухи сведения о Николаевой в подготовленной Н.И. Харджиевым книге (НП), в значительной мере опирающейся на хлебниковские рукописи, которые были предоставлены составителю именно ею. Так, в комментариях к поэме «Обед детьми», в публикации, названной по первой строке «Как быстро носятся лета», сообщается, с одной стороны, что поэма, „по свидетельству Н.В. Новицкой, написана летом 1914 г.”, с другой стороны, что строки Вот Нада. / Она себя звала „оно”. / Не надо / Тревожить то, что умерло давно. / Стоит любя с “зубною свечкой” „обращены к Н.В. Николаевой” (НП: 390–391), однако никаких указаний на то, что Новицкая и Николаева — одно и то же лицо, нет.

Впервые серьёзный анализ отношений Николаевой и Хлебникова (по документам, хранящимся в РНБ) был дан в статье Н.А. Зубковой (Зубкова: 1996), в этой статье приводятся также ценные сведения о Надежде Васильевне и её семье. Однако ряд недоступных исследовательнице материалов, прежде всего документов из недавно открытого при Амстердамском Музее Стеделийк фонда «Н.И. Харджиев — Л.В. Чага» (далее:  Sted), заставляет частично пересмотреть некоторые выводы этой статьи, особенно касающиеся датировки тех или иных событий. В архиве Харджиева в (Sted) хранится достаточно представительный пласт документов, так или иначе связанных с Николаевой (приводимые ниже цитаты взяты из (Sted: box 17). Их знакомство относится к 1935 г., о чём свидетельствует следующая его запись:

Харджиев передаёт свои впечатления о ней; в его оценках сквозит недоброжелательность, однако он не может не отметить её красоту и ум (подробнее см.:  Перцова, 2002). Исследователь записывает воспоминания Надежды Васильевны о её жизни в 1913–1914 гг.: рассказы о приятелях (Гончаровой, Ларионове и др.) и о знакомстве с Хлебниковым и Маяковским, которое произошло в 1913 г. на вечере издателя В.В. Пошуканиса. Хлебников скучал в углу дивана; началу дружбы между молодыми людьми способствовала общность интересов: оба в то время интересовались древним востоком, Хлебников — Египтом, Николаева — Китаем. Летом 1914 г., после пережитой Надеждой Васильевной трагедии (как уже говорилось, в апреле погиб Максимович; по её рассказу, он „ложечкой съел морфий и уснул, через 2 дня умер в больнице”), она пригласила Хлебникова на подмосковную дачу, где жила вместе с семьёй (ср. выдержку из воспоминаний Бурлюка выше):

В воспоминаниях Николаевой об этом, быть может, самом счастливом в её жизни лете, много смешных и трогательных деталей: о том, почему она назвала его Пумой („Волосы Хлебникова были похожи на пушистую шерсть безгривого льва — пумы. Отсюда прозвище”), о его ревности к приезжающим к ней в гости поклонникам, о том, как, зная о её любви к лягушкам, он ранним утром собирал их в лесу, чтобы порадовать подругу при её пробуждении и т.д. Интересен рассказ об отношении Хлебникова к матери Надежды Васильевны, особенно, если вспомнить, что уже в начале следующего года поэт обратится к теме двойников в повести «Ка»:

Память об этом дачном лете часто присутствует в стихах Хлебникова, обращённых к Николаевой: в них повторяются такие детали, как белые летние одежды; выгоревшие на солнце или распустившиеся длинные косы; обнажившееся смуглое плечо; близость воды и купание; сорванный ею цветок, приколотый к волосам или упавший на землю. Тогда же Хлебников нарисовал портрет Надежды Васильевны; передавая его фотокопию в РНБ, она написала на обороте следующие пояснения (Зубкова, 1996: 214):

Записанные Харджиевым воспоминания Николаевой, подробные, часто повторяющие с разными деталями одни и те же события, почему-то всегда останавливаются на времени начала войны, времени отъезда Хлебникова в Астрахань. О дальнейшем развитии событий можно судить на основании четырёх его писем к Надежде Васильевне, опубликованных в НП, дневниковых записей, фрагментарно представленных в СП, и писем жившего с 1910 по 1916 г. в Москве младшего брата Хлебникова Александра Владимировича к родным в Астрахань (Волга).

В конце августа 1914 г. Хлебников пишет Николаевой два письма, влюблённых и неуверенно-кокетливых; одно из них размером в спичечный коробок, второе также весьма причудливо, ср. следующее его описание в статье (Зубкова, 1996: 214): 

Затем случается весьма тяжёлое для Хлебникова событие: 31 августа или 7 сентября (дата не вполне ясна из-за небрежной публикации дневника поэта) в Астрахани происходит серьёзная ссора с родителями, в результате которой он изгоняется из отчего дома (СП V: 329) и едет в Петроград — естественно, через Москву. Обычно в Москве он останавливался у брата Александра, скорее всего, так было и на этот раз. Однако встреча братьев была нерадостной; в октябрьском письме к отцу Александр отзывается о брате с некоторым недовольством (Волга: 155), пропущенный публикаторами фрагмент письма, возможно, содержит какие-то более определённые сведения о причинах этого недовольства):

Отдалившись от семьи, Хлебников одновременно духовно сближается с Николаевой, о чём свидетельствует изменение тона его писем. Приехав в Петроград, он шлёт ей 7-го и 11-го октября два письма, резко отличающихся от августовских: в них появляются нотки родственности и уверенности в том, что, чуждый всем, в ней он найдёт понимание. Вот выдержка из второго письма (НП: 371):

Исследуя в 1915 г. ритмы своих отношений с женщинами (СП V: 331), Хлебников записывает две даты, относящиеся к 1914 г. и, по всей видимости, связанные с Николаевой: 24 июня и 28 сентября. Если первая дата может означать время физической близости или время его приезда в Петровское-Разумовское, то вторая, не исключено, время сватовства. На то, что сентябрьские дни, несмотря на конфликт с семьёй, не были безрадостными, может указывать и такая дневниковая запись (СП V: 329): 23 сентября чудный день, солнце, тепло…. В этот момент Надежда Васильевна — близкий для него человек. Поэтому, скорее всего, в этот приезд Хлебников и передал ей привезённые из дома рукописи, включая ранние, относящиеся к 1900-м гг., например, прозу «Еня Воейков» и лингвофилософский опыт создания значкового языка (обе рукописи были переданы ею  в РНБ).

В конце 1914 г. Хлебников возвращается из Петрограда в Астрахань и в начале 1915 г. пишет повесть «Ка», где все основные героини в том или ином отношении напоминают Николаеву. Не случайно поэтому, что авторизованные гранки «Ка» со штампом типографии от 12 февраля 1916 г. оказались в архиве Николаевой (позже также были переданы ею в РНБ).

В начале лета 1915 г. он снова надолго приезжает в Москву. Он уже не живёт на даче Николаевых, не живёт он, вопреки мемуарам Д. Бурлюка, и на их даче в Михалеве. 11 июня он посылает матери свой адрес — станция Пушкино, деревня Акулова гора (СП V: 303); позднее Александр сообщает родителям о брате следующее (Волга: 156):

Никаких отчётливых сведений о том, встречался ли Хлебников в это лето с Николаевой, мне найти не удалось. Однако ещё в начале осени она сильно интересует его: в коротком письме из Петрограда к В. Каменскому он дважды спрашивает о ней, прикрывая настойчивость вопросов шутливым наименованием гейша (НП: 380). Он собирается вернуться в Москву, но 12 сентября знакомится в Куоккале с баронессой Верой Александровной Будберг — близкой ко двору красавицей, невестой другого, сестрой милосердия, абсолютно равнодушной к поэту — которая в его глазах затмевает всех остальных женщин.

В ноябре Хлебников всё же, по-видимому, ненадолго посещает Москву (см. декабрьское письмо из Петрограда к Н. Асееву, в котором упоминается его переезд с Курского на Николаевский вокзал (СП V: 305), однако никаких сведений о встречах в это время с Николаевой не сохранилось. Определённо можно сказать, что они общались в следующий его приезд, когда он жил в Москве с января по конец марта 1916 г. Подтверждения можно найти в архиве Николаевой (как уже говорилось, именно ей он подарил гранки «Ка» с типографским штампом от 12 февраля) и в двух посвящённых ей стихотворениях Хлебникова, относящихся к этому времени: «Бегство от себя» (в самом названии приговор их отношениям: к ней — это значит „от себя”) и «Из ревности, из удали». Последнее стихотворение было записано Д. Петровским, по его свидетельству оно завершало черновой вариант «Бегства от себя». Это было время, когда приближалась служба поэта в армии. По закону, как ратник ополчения II-го разряда (к этому разряду относились те, кто ранее не служил в армии), возраст которого на момент начала войны составлял 28 лет, он подлежал призыву 25 марта 1916 г. (см.:  Мамаев, 1996: 40). И действительно, уехав из Москвы в Астрахань, Хлебников уже в начале апреля был призван на военную службу.

В дальнейшем они встречались в Москве не раз. Стихи Хлебникова «Вчера я молвил» (апрель 1917 г.; НП: 275) дают основание для предположения, что он навещал её весной 1917 г. Приведённые выше воспоминания Петровского указывают на то, что он посещал её в ноябре–декабре 1917 г. О последней встрече, состоявшейся весной 1919 г., Новицкая рассказала в 1967 г. сотрудникам РНБ при передаче архивов Хлебникова и Михайлова: уезжая в Вологду, она зовёт Хлебникова с собой, но „он выбирает другой путь” (Зубкова, 1996: 222).

Материалы Хлебникова, которые он передавал ей в 1914–1916 гг., остались у неё. В дальнейшем они были разделены на три части. Одну часть рукописей Хлебникова Новицкая предоставляла, начиная со второй половины 1930-х гг., для публикации Харджиеву с условием, что после окончания работы над ними он передаст их в государственный архив по своему выбору. Это условие выполнено не было: в 1979 г. рукописи всё ещё находились у Харджиева (подробнее см.:  Перцова: 2002), где они сейчас — можно только гадать. Вторая часть (228 листов) была в 1967 г. безвозмездно передана ею на вечное хранение в РНБ — (РО РНБ, ф. 1087). Третью часть Новицкая до своей смерти хранила у себя. Дальнейшая судьба этих рукописей неизвестна, можно отметить только, что оригиналы некоторых её личных бумаг, с которыми она сама ни в коем случае не рассталась бы, а именно, письмо от директора РНБ с благодарностью за желание передать библиотеке рукописи Хлебникова и расписка заведующего отделом рукописей о принятии их на хранение в библиотеку, почему-то оказались в (Sted).

Вернёмся к вопросу, поставленному в начале статьи. Когда произошёл разговор, слова которого записал Хлебников? Он не мог состояться ранее начала романа с Николаевой или позднее призыва поэта в армию, то есть самый широкий интервал — это время с лета 1914 по весну 1916 г. Ещё одно биографическое указание задано фразами Я проводила бы вас ‹...› и пришлите одного калмыка: разговор происходит непосредственно перед отъездом поэта из Москвы, уезжает он в Астрахань. Документальное подтверждение находят два таких случая. Во-первых, после начала войны с Германией, в конце июля – первой половине августа 1914, поэт отправляется домой после пребывания в Петровском-Разумовском. Однако сразу после совместной жизни на даче и перед первой после начала романа разлукой фраза Вы изменились ‹...› не могла быть ею сказана, поэтому этот вариант надо отвергнуть. Во-вторых, после трёхмесячного пребывания в Москве с января по март 1916 поэт уезжает домой, поскольку подошло время его призыва на военную службу. В это время их отношения уже далеко не безоблачны. Совсем недавно, осенью 1915-го, Хлебников обдумывал возможность брака с Верой Будберг, и Николаева не могла не почувствовать его охлаждения. Действительно, в обращённых к ней стихах 1916 г. сохранились свидетельства её ревности: Из ревности, из удали, / Но режут сарты. / Оттуда ли, / Но золотой пожар ты!. В то же время фраза Я была бы безумной, если бы вышла за вас замуж предполагает полную уверенность говорящей в своей единственности. Непосредственно перед призывом в армию был бы абсурдным и совет поступить в университет. Кроме того, на этот раз Хлебников снова уезжает после долгого пребывания в Москве и поэтому при прощании с ним снова неуместна реплика Вы изменились ‹...›. Итак, нам надо искать какую-то иную временнýю точку, которая отвечала бы следующим условиям: Хлебников и Николаева только что встретились после разлуки и расстаются вновь, так как он уезжает в Астрахань; он (ранее или только что) сделал ей предложение, и она совершенно уверена в его чувствах, то есть никаких соперниц пока нет; до его призыва в армию остаётся достаточно времени, чтобы успеть окончить университет. Это даёт более узкий интервал: после последнего (цитировавшегося выше) письма Хлебникова к Николаевой из Петрограда 11 октября 1914 г. и до знакомства с Будберг 12 сентября 1915 г. Поскольку никаких сведений о его отъезде из Москвы в Астрахань в этот период не сохранилось, нам придётся пользоваться лишь косвенными данными.

В этот период Хлебников посещал Астрахань единожды, возвращаясь из Петрограда в конце 1914 г.; путь его, естественно, лежит через Москву. Об этой поездке и первых неделях в Астрахани Хлебников сообщает в трёх письмах к М.В. Матюшину, выдержки из которых приводятся ниже (НП: 372–374).

Первое письмо

Второе письмо

Третье письмо

Попытаемся определить время отъезда Хлебникова из Петрограда домой. Первое и второе письма условно датированы Харджиевым декабрём 1914 г., третье имеет точную дату — 17 декабря 1914. Второе письмо написано, судя по содержащемуся в нём предсказанию морского боя 15 декабря, до этой даты. Первое, соответственно, несколько ранее. Из письма явствует, что основная причина, побудившая его покинуть Петроград — безденежье. В нём упоминается, что 28-го (судя по контексту, это 28 ноября) родители собирались выслать ему 40 руб. (своим жалованием Хлебников часто называл помощь из дома), и тогда он мог бы не уезжать. Приезд Хлебникова в Астрахань сделал высылку денег ненужной, то есть он должен был приехать домой незадолго до 28 ноября. Дорога, как он пишет, заняла 5 дней, со вторника по субботу. В 1914 г. ближайшие к этой дате субботы приходились на 15 и 22 ноября ст. ст. (Расчёты произведены с помощью программы, разработанной Л.И. Эрлихом, которому я глубоко признательна за эту справку. — Н.П.); соответственно, из  Невска Хлебников выехал 11 или 18 ноября.

Содержание двух первых писем достаточно мрачно, в них говорится о каком-то глубоком кризисе, тяжелейшем настроении, которое вряд ли можно объяснить холодом в поезде и которого не было в момент отъезда из Петрограда. Одновременно сообщается, что он сам навязал себе один лишний день. Вероятно, этот день он провёл в Москве, рядом с Надеждой Васильевной, и именно тогда она могла наговорить ему то, что записал он в «Словах разговоров». Что могло так раздражать её? Представим себе этот день. Без копейки денег (в Астрахани занял у извозчика, чтобы заплатить носильщику) двадцатидевятилетний известный поэт (в 1914 г. у него выходит книга за книгой) возвращается на хлеба к родителям, с которыми незадолго до этого произошёл серьёзный конфликт (Как можно судить по письмам Александра Хлебникова в Астрахань, в конце октября родные пытались установить контакт с Велимиром. Видимо, их зов дошёл до него и мир был восстановлен — Н.П.). В то же время, менее одарённым общим знакомым удаётся кое-что зарабатывать на общем будетлянском деле, важную лепту в которое вносит именно он. Вся жизнь Надежды Васильевны говорит о её полном бескорыстии и преданности в дружбе и любви, кроме того, в те годы она была женщиной весьма обеспеченной. Вероятно, в его неумении и нежелании спуститься с облака она усмотрела угрозу их отношениям, почувствовала, что его любовь к ней вряд ли заставит его отказаться от предначертанного ему пути одинокого лицедея. В то же время, быть может, именно тяжёлый осадок от этого разговора стал помехой браку, который в какой-то момент был для Хлебникова делом решённым: в (НХ XI: 21) приводится выразительная дневниковая запись поэта:

Отношения были надломлены, однако не прекратились и продолжались вплоть до 1919 г. В начале 1915 г. Хлебников пишет «Ка», где, как уже говорилось, чуть ли не в каждом женском образе сквозят черты Надежды Васильевны. Сама страничка со «Словами разговоров» перекочевала к Николаевой и была среди других рукописей передана ею в РНБ. То есть примирение, вероятно, произошло довольно скоро. Поскольку вплоть до лета 1915 г. видеться они не могли, она должна была написать ему письмо с извинениями. Николаева писала Хлебникову неоднократно, что подтверждает целый ряд его текстов: письмо к Каменскому от мая 1914 г. (НП: 369), цитата из её письма („Дорогой Витечка, пиши, не забывай меня”) в дневниковой записи начала сентября 1914 г. с пометкой Мы с Надочкой на ты (СП V: 329), письма к Николаевой с сообщением, что он перечитывает её письма, с ответами на её вопросы и просьбы (НП: 370–371). Последнее по времени упоминаемое им письмо относится как раз к ноябрю 1914 (V: 329):

Обратимся к той части рукописной страницы со «Словами разговоров», которая следует за словом Конец. Несколько строчек по диагонали, скорее всего, приписанных позже, начинаются словами по приезде (по-видимому, в Астрахань). Две фразы из этой приписки (снова расположенные слева) могут быть продолжением воспоминаний о нравоучениях, которыми Надежда Васильевна осыпала его в Москве: достан‹ь›те часы и ‹до›печатайте 1-ый том. «1-ый том» — это, несомненно, изданная Давидом Бурлюком в 1914 г. книга Хлебникова «Творения. Т. I. 1906–1908». Упоминание о часах вызывает в памяти историю фамильных золотых часов, подаренных ему в 1911 г. двоюродным братом Борисом Лаврентьевичем Хлебниковым. В 1912 г., выпуская брошюру «Учитель и ученик», Хлебников отдал часы в заклад Бурлюкам за 20 руб., сообщив об этом дарителю. Последний выкупил часы, и они вернулись к поэту (см.:  СП V: 295–296; Волга: 149–150). Конец часов печален: как-то Хлебников на спор вынес их из дома и оставил без присмотра на улице, где они и исчезли. Возможно, слова о часах относятся именно к этим часам и указывают на какой-то промежуточный этап их злоключений. Заканчивается приписка фразой Вот это приятно (‹в›ы изви‹ните›. Слова вы извините скорее угадываются, чем читаются, но так или иначе Надежда Васильевна не могла не обратиться с ними к Хлебникову, а он не мог не найти это приятным. Не исключена и цитатность записанных выше слов Когда-нибудь в Астрахань: если это выдержка из её письма, то, похоже, она размышляла о возможности самой его там навестить.

Если наше предположение правильно, и неосторожные слова были сказаны Николаевой в ноябре 1914 г., то это объясняет многое из того, что происходит в дальнейшем. Она не рассказывает Харджиеву об их отношениях после лета 1914 г. Хлебников, по всей видимости, после октября 1914 г. не пишет ей больше, хотя и справляется о ней у друзей. Его влюблённость в Веру Александровну Будберг во всём противоположна тому, что было прежде. Если сведения об отношениях с Николаевой приходится собирать буквально по крупицам, то о своих чувствах к Будберг он пишет прозу «Три Веры», рассказывает Н.Н. Евреинову. Николаева принадлежит к его кругу, Будберг с её прибалтийским замком и придворным отцом — к абсолютно иному. Николаева любит его и, как умеет, вникает в его дела, Будберг холодна, далека и безразлична. Иначе говоря, чисто умозрительная влюблённость в Веру Александровну, в перипетии которой оказался посвящённым известнейший театровед Евреинов, была, возможно, своего рода неосознанным театром чувств, относившим Хлебникова всё дальше от его Нады. Путь к ней становился бегством от себя.

В заключение приведу одно из стихотворений Хлебникова, посвящённых Николаевой, в котором он — странствующий Одиссей, она — царевна Навзикая (Sted, box 71: 36–36 об.):

Впервые напечатано:
Южное сияние, №16, 11.12.2017
Воспроизведено по:
https://litbook.ru/article/11016/
Изображение заимствовано:
Пауль Клее (1879–1940). Воздушный шар. 1926. Масло на чёрной загрунтованной доске. 32,5 × 33 см.

————————

Нада и нельзя, но хочется

Тучи меня закрывали
И закрывают сейчас.
В. Хлебников.  Не чёртиком масленичным...

Лариса, вот когда посожалею,
Что я не смерть и ноль в сравненье с ней.
Б. Пастернак.  Памяти Рейснер.

ля начала оценим первое, пристрелочное истолкование попытки В.В. Хлебникова зажить своим домком:

толь же глухи сведения о Николаевой в подготовленной Н.И. Харджиевым книге (НП), в значительной мере опирающейся на хлебниковские рукописи, которые были предоставлены составителю именно ею. ‹...› никаких указаний на то, что Новицкая и Николаева — одно и то же лицо, нет.
Впервые серьёзный анализ отношений Николаевой и Хлебникова (по документам, хранящимся в РНБ) был дан в статье Н.А. Зубковой, где приводятся также ценные сведения о Надежде Васильевне и её семье. Однако ряд недоступных исследовательнице материалов, прежде всего документов из недавно открытого при Амстердамском Музее Стеделийк фонда «Н.И. Харджиев — Л.В. Чага» (далее:  Sted), заставляет частично пересмотреть некоторые выводы этой статьи ‹...›
Харджиев передаёт свои впечатления о ней; в его оценках сквозит недоброжелательность, однако он не может не отметить её красоту и ум. Исследователь записывает воспоминания Надежды Васильевны о её жизни в 1913–1914 гг.: ‹...› она пригласила Хлебникова на подмосковную дачу, где жила вместе с семьёй. ‹...› „Он вместе со мной поехал на дачу, где жили мои родители, в Петровское-Разумовское. Мы жили отдельно во втором этаже, под крышей. ‹...› Здесь он узнал об объявлении войны Германии”. В воспоминаниях Николаевой об этом, быть может, самом счастливом в её жизни лете, много смешных и трогательных деталей: о том, почему она назвала его Пумой („Волосы Хлебникова были похожи на пушистую шерсть безгривого льва — пумы. Отсюда прозвище”), о его ревности к приезжающим к ней в гости поклонникам, о том, как, зная о её любви к лягушкам, он ранним утром собирал их в лесу, чтобы порадовать подругу при её пробуждении и т.д. ‹...›
         Исследуя в 1915 г. ритмы своих отношений с женщинами (СП V: 331), Хлебников записывает две даты, относящиеся к 1914 г. и, по всей видимости, связанные с Николаевой: 24 июня и 28 сентября. Если первая дата может означать время физической близости или время его приезда в Петровское-Разумовское, то вторая, не исключено, время сватовства. В этот момент Надежда Васильевна — близкий для него человек. Поэтому, скорее всего, в этот приезд Хлебников и передал ей привезённые из дома рукописи, включая ранние, относящиеся к 1900-м гг., например, прозу «Еня Воейков» и лингвофилософский опыт создания значкового языка (обе рукописи были переданы ею  в РНБ).
         В конце 1914 г. Хлебников возвращается из Петрограда в Астрахань и в начале 1915 г. пишет повесть «Ка», где все основные героини в том или ином отношении напоминают Николаеву. Не случайно поэтому, что авторизованные гранки «Ка» со штампом типографии от 12 февраля 1916 г. оказались в архиве Николаевой (позже также были переданы ею в РНБ).‹...›
         Новицкая рассказала в 1967 г. сотрудникам РНБ при передаче архивов Хлебникова и Михайлова: уезжая в Вологду, она зовёт Хлебникова с собой, но „он выбирает другой путь” (Зубкова, 1996: 222).
         Материалы Хлебникова, которые он передавал ей в 1914–1916 гг., остались у неё. В дальнейшем они были разделены на три части. Одну часть рукописей Хлебникова Новицкая предоставляла, начиная со второй половины 1930-х гг., для публикации Харджиеву с условием, что после окончания работы над ними он передаст их в государственный архив по своему выбору. Это условие выполнено не было: в 1979 г. рукописи всё ещё находились у Харджиева (подробнее см.:  Перцова: 2002), где они сейчас — можно только гадать. Вторая часть (228 листов) была в 1967 г. безвозмездно передана ею на вечное хранение в РНБ — (РО РНБ, ф. 1087). Третью часть Новицкая до своей смерти хранила у себя. Дальнейшая судьба этих рукописей неизвестна, можно отметить только, что оригиналы некоторых её личных бумаг, с которыми она сама ни в коем случае не рассталась бы, а именно, письмо от директора РНБ с благодарностью за желание передать библиотеке рукописи Хлебникова и расписка заведующего отделом рукописей о принятии их на хранение в библиотеку, почему-то оказались в (Sted).
Н.Н. Перцова.  О рукописи Хлебникова «Слова разговоров».

Огневой рубеж №3:

год 100-летия со дня рождения Мая Митурича-Хлебникова (1925–2008) уже самому не верится, что был его глазами в доме Дугановых-Шефтелевичей: хозяина пославший мя знал только понаслышке. Наслышка переводится известность Р.В. Дуганова (1940–1998) как особо доверенного лица Николая Ивановича Харджиева (1903–1996). Любимый ученик, наперсник, преемник и всё такое. И вот Митурич сообщает мне позывные Дуганова, созваниваемся, еду.
Моя наслышка о Дуганове ограничивалась перечнем литературы к словарной статье о Хлебникове в БСЭ; обе указанные работы он мне надписал; надписала свою «Поэзию Симадзаки Тосона» (М.: МГУ им. Ломоносова. Институт стран Азии и Африки. 1975. 207 с.) и Наталья Сергеевна. Приятно, что и говорить, но лично моя, шкурная, цель посещения состояла в другом: узнать, девственник Велимир Хлебников или не потянул, срезался (непорочную святость учёного мужа заповедал сэр Исаак Ньютон). И вот я для видимости покивал, где надо поддакнул, да и встрял наотмашь.

— Чтó вы, известны бурные романы, — улыбчиво пыхнул трубкой хозяин. Глубже копать я поостерёгся, и правильно сделал: представление о госте составилось благоприятное, предложена переписка.

Милый Володя,
если всё сущее подвержено приливам и отливам — то естественно, если и переписка тоже.
Особенно когда всё так зыбко, уклончиво, что рассказывать — того и гляди сглазишь.
Не помню, писал ли о книжке В.П. Григорьева «Грамматика идеостиля» изд-ва «Наука». Очень интересная и задорная книжка.
А недавно я и познакомился — встречался с Григорьевым, Вяч. Ивановым, Лесневским и Дугановым. Говорили обо всём, но оказалось, что и учёные умы могут немногим больше, чем мы с тобою.
Даже кто-то из них говорил: „А вот есть такой Молотилов — может быть, он что-то может сделать…” Вот ведь какое дело. Так что дипломы — дипломами, а дело — делом. ‹...›
Привет М. Митурич
27 апреля 84.

сличи с подлинником

Итак, в кои-то веки Молотилов проявил благоразумие, не приставил нож к горлу. А зря. Простой пример:

Такие вот чаи вприглядку. Пару хлебниковских пометок о Надежде Николаевой обнародовал Н.Л. Степанов (1933); читателю она представлена танцовщицей в труппе Д. Бурлюка; этим Николай Леонидович и ограничился. Как выяснилось, оплошка сия нанесла человечеству несусветный урон: удосужься издатель пятитомника переговорить с Надой — все до единой хлебниковские рукописи ушли бы в печать как только, так сразу. Осели в РГАЛИ, на худой конец.

Но Степанова опередил Теодор Соломонович Гриц (1905–1959). Опередил и опередил: кто первый встал, того и тапки. Закавыка в другом: Теодор Соломонович навестил Наду опосредованно, через гонца. Через гонца и через гонца, кому какое дело. А такое, что смотря кого послать. Как вам понравится Робин Гуд? а Робин-Бобин Барабек? Между тем, порученец Теодора Соломоновича оказался... Ненасытней стяжателя свет не видывал!

Бывалый посетитель Хлебникова поля по знаку восклицания наверняка сообразил, о ком я. Николай Иванович Харджиев (1903–1996), да. Ко времени выстраивания доверительных отношений с Николаевой (Новицкой) этот проныра охмурил не только Грица. Простой пример:

Их и в Союз писателей приняли одновременно, В. Тренина и Н. Харджиева (1940). Но у нас на дворе 1935-й; Теодор Соломонович, повторяю, только что заслал к Надежде Николаевой гонца. Пенять ему за опрометчивость глупо: даже А.Е. Кручёных (а он бы спроворил дело на ять, ср.:  Неизданный Хлебников. Вып. I–XXIV / Под ред. А. Крученых. М.: Группа друзей Хлебникова. 1928–1933) понятия не имел, что у Нады Эльдорадо (а также копи царя Соломона и Клондайк: см. выше, о разделении архива натрое). Замечу опять-таки в скобках, что совместная с Трениным статейка «Ретушированный Хлебников» — единственная о ту пору верительная грамота Харджиева. Не то посольский подъячий, не то писарь, не то рында на подножке. Литературный недотыка, в общем.

Вдогонку этому лицу без определённых занятий поведаю, с чего бы Грицу так разлакомиться степановской танцовщицей. Танцовщицам дарят особняки, манто и бриллианты, а не рукописи, да?

орогой Давид Давидович!
Посылаю Вам номер «30 дней» с неизданными письмами Хлебникова.
Я сейчас заключил договор с изд. «Советский писатель» на книгу «Неизданный Хлебников» (здесь и ниже выделено мной. — В.М.). Туда войдут стихи, статьи, проза, письма. Книга выйдет в начале 36 года. К книге я хочу приложить воспоминания о Хлебникове. Поэтому просьба к Вам — пришлите Ваши воспоминания. Можете писать их в какой угодно форме, хотя бы в форме письма ко мне.
Кроме того, у меня к Вам ряд вопросов: 1. Знал ли Хлебников французский язык, и как он относился к Рэмбо? 2. Не помните ли Вы его высказываний об Уитмэне и о Метерлинке? 3. Что представляла собой Надя Николаева и как к ней относился Хлебников?
         Пришлите воспоминания возможно скорее. В связи с 50-летием со дня рождения Хл-кова их можно будет напечатать предварительно в журнале.
         Кончаю большую статью о прозе Хлебникова и недели через две еду отдыхать к Васе Каменскому. У него новая усадьба, оранжереи, лодки. В Москве он почти не живёт.
         Привет Марье Никифоровне. Жду Вашего письма и воспоминаний.
         Всего доброго, Т. Гриц.
         10/VIII 35.
Евгений Деменок.  Давид Бурлюк и Николай Харджиев. Фрагменты переписки
https://zerkalo-litart.com/?p=12727#_ftn10

И вот на запрос Теодора Соломоновича о Наде Николаевой Бурлюк отозвался, вследствие чего ответственный производитель работ по НХ незамедлительно, чтобы не пронюхал Степанов (Степашка, по-ихнему) шлёт Харджиева на разведку. Дело было на исходе лета 1935 года, см. дневниковую запись гонца.

Знающие о последствиях неизбежно вспомнят громокипящий вопль царя Бориса: „Гонца схватить!” Неосведомляне станут допытываться: и как же Теодор Соломонович переобулся с НХ на НП ? Всё так же: посредством законно используемых заручек.

отом появился Айги, который поначалу казался очень преданным Николаю Ивановичу. Но все они совершали проступки и были недостойны быть человеком Харджиева. Теперь остаются Дуганов и Радзишевский, которые до последнего дня работают в “Литературке”. Николай Иванович был в восторге от Дуганова — „он замечательный”, но постепенно он начинал понимать, что настоящей остроты у Дуганова нет, пронзительности нет, и как текстолог он не вытягивает никак. А потом пошла критика Дуганова как личности — оказалось, что он живёт с очень нервной и богатой женой, и это подозрительно, и что это брак по расчёту. Очень ценил его ум, но по существу ему не нравилась его работа. Он недавно умер, Дуганов, и я вспомнила, как о нём отзывался в начальный период Николай Иванович — он считал его достойным преемником его работы по Хлебникову.
На фоне всех ревизий века. Беседа Ирины Врубель-Голубкиной с Эммой Герштейн

         — Николай Иванович, а как вы пришли к Хлебникову?
         — Я был лефовец, был связан с футуристами. Хлебников был для нас первым номером. Потом он очень плохо издан был. Я был занят текстологией, мне хотелось перевести его на русский язык. Он так искажён в пятитомнике, что там нет ни одного правильного текста. Моя цель была собрать неизданные тексты и дать установку для будущего полного собрания сочинений, которое, кстати, до сих пор не издано. Вышел сейчас толстый том — это ужасный хлам, чудовищная работа. Там такой Парнис, этот аферист вовлёк в эту историю всё-таки лингвиста Григорьева, который опозорил себя, потому что это чудовищное издание вышло через много лет после пятитомника Степанова, но через столько лет надо было приступить к изданию во всеоружии, умея и имея возможность исправить все ошибки Степанова. А они их повторили. Они пишут в предисловии, что это дело будущего. Но сейчас, через шестьдесят лет после издания, будущее уже настало. Так что это спекуляция на юбилее. К юбилею, кроме этого тома, вышло еще несколько мелких книжек Хлебникова, все они никуда не годятся. Это всё спекуляция.
         — Почему это происходит?
         — Это требует адской текстологической работы, кроме меня её никто не в силах сделать. Я работаю над этим много лет, но мне не дали возможности издать. Издательства не шли на мои условия, хотели издать что-то для читателя, а я хотел, чтобы вся моя текстологическая работа была видна. У меня готова вся хлебниковская текстология. Вы видите все эти папки — это всё хлебниковская текстология. Не установлены правильные тексты, текстологическая работа требует громадного знания материала. Но я боюсь, что мне не суждено это увидеть изданным.
„Будущее уже настало”. Беседа Ирины Врубель-Голубкиной с Н.И.Харджиевым
https://zerkalo-litart.com/?p=3816

Никуда не годные, мелкие, пропитанные торгашеским духом книжонки к столетию Велимира Хлебникова почти все изданы Дугановым. Самая первая, кстати говоря, вышла с подачи В. Молотилова, см. выше.

Была, сказывал мне Май Митурич, заявка С.Ф. Бобкова (род. 1948 г.) на однотомник в «Художественной литературе». Неудача, при тогдашнем его всемогуществе, удивляет. За разъяснениями следует обратиться к аферисту Парнису: входил к нему Сергей Филиппович с предложением соучастия или побрезговал? Чудовище хламиздата уже покрывало позором полубездарного лингвиста Григорьева в «Советском писателе», напоминаю.

Кроме Ирины Врубель-Голубкиной (род. 1943), Николай Иванович Харджиев откровенничал с Варварой Арутчевой (1906–1991). Даже разрешил ей записать их беседу на ленту. Вот расшифровка любопытнейшего места.

И ещё, вдогонку: как воспринял поставивший Полное собрание сочинений Велимира Хлебникова целью жизни Р.В. Дуганов известие о переезде Харджиева в Нидерланды?

— Как светопреставление! — наперебой свидетельствуют М.С. Киктев (1943–2005), Н.Н. Перцова (1955–2015) и Е.Р. Арензон (1937–2022). — Заморозка в РГАЛИ его и подкосила...

Наверняка все тут знают, что за рубеж была переправлена только часть харджиевского собрания рукописей; это меньшее зло: получила же Наталья Николаевна к ним доступ.

Преткновение в другом: как бы повёл себя сотрудник ИМЛИ РАН Дуганов Р.В. на экспертизе арестованного 22.02.1994 в аэропорту Шереметьево багажа?
Досмотр выявил рукописи сомнительной принадлежности: хозяин клади оказался подставным лицом. Для выяснения ценности задержанного на место прибывают работники Ленинской библиотеки, ценность удостоверяется, кладь изымают в пользу РГАЛИ, где новоявленные рукописи Велимира Хлебникова исследует победительный Дуганов. Победитель получает всё, а именно: десятки неизвестных произведений Хлебникова с приложением их вычитки.
Стало быть, и это не вопрос. Так ради чего, спрашивается, копья ломать? Ради справедливости. Справедливо ли подозрение, что убылые (включая переданное М.П. Митуричем-Хлебниковым государству собрание) рукописи будут преемником Харджиева опознаны? И порванное на глазах того же М.П. Митурича-Хлебникова обнаружится целёхоньким?
Отставить. События развивались куда более прихотливо. А именно: подставное лицо раскрывает имя нанимателя. Таковым оказывается годом ранее переселившийся в Нидерланды Николай Иванович Харджиев. Переселенец опровергает наветы простым, как мычание, доводом: в задерживаемом грузе письма ко мне или к Пушкину? Ко мне. Тайну переписки отменили? Не отменили. Нарушены правила вывоза? Уголовное преследование? И как не возбуждать? Дарственная? А дарственная с оговоркой? Записывайте: перед прочтением сжечь. Если без шуток? Если без шуток — опечатать на двадцать пять лет.

Наступает 2019 год. Пломбы сняты, сотрудники РГАЛИ приступают к работе. Двадцатью пятью годами позже сорванной экспертизы Дуганова. Человека одной, но пламенной страсти (трубку оставим злопыхателям). Он сделал себе имя; сколотил «Общество Велимира Хлебникова»; быт налажен как московские куранты; жена — прелесть что такое (до сих пор завидую). И вдруг узнаёт, что потаенные рукописи Хлебникова вне доступа на четверть века.

Они с Арензоном уже довели первый том ПСС до сдачи в набор, а теперь о полноте не приходится и мечтать.

Как это не приходится, плохо вы знаете Дуганова. Опечатник Хлебникова в добром уме и трезвой памяти. Простой пример: усыновил армянина. Армяне — древнего благоразумия люди, плохого не посоветуют:

— Вы, Николай Иванович, собрались переплюнуть Плюшкина? Так и так рукописи не выцарапать. Мы что, собаки на сене?

— Сказано двадцать пять лет без права переписки — сделано двадцать пять лет без права переписки, — сердится усыновитель. Сердится раз, сердится другой, на третий умирает от удара (обрезок водопроводной трубы я бы не исключал). Справляемся о годе смерти от удара: 1996. Справляемся насчёт убытия Романа Валентиновича Дуганова и Натальи Сергеевны Шефтелевич в Японию: 1996. Вспоминаем скорбный год на камне близ велимирянской Каабы: 1998.

Время подвести окончательный итог, подбить, как говорится, бабки. Одна из которых надвое сказала именно про письма Велимира Хлебникова к Наде.

Обратите внимание, статья Натальи Николаевны Перцовой издана посмертно, трудами её супруга, в 2017-м. А пломбы в РГАЛИ сняли два года спустя!

Наташа, вот когда посожалею...

Персональная страница Н.Н. Перцовой на ka2.ru
карта  сайта		главная    страница
исследования		свидетельства
сказания		устав
Since 2004     Not for commerce     vaccinate@yandex.ru