редлагаю почтить память Гекльберри Финна вставанием. Зачем ты вцепился в табуретку, Томас. Прошу садиться.А при том Аллен Даллес, что парни Курчатова уже отковали меч возмездия, но предполагаемый противник продолжал наглеть в беге, плавании, метании копья и прочих видах состязаний молодёжи, поэтому товарищ Сталин поставил задачу: урыть.
Знаешь перевод слова урыть? Почему слэнг преступного мира, вовсе нет. Происходит от урыльник, ночной горшок. Урыть переводится “лёгким движением руки остудить задор соперника”, причём не тайком, а на глазах Иосипа Броз Тито.
Не урыли с подавляющим перевесом, пороху не хватило: продовольствия в обрез, а коснись полноценного белка — одна рыба минтай.
Но счёт по очкам был равный с Америкой в Хельсинки, и ответственные за мероприятие все уцелели, даже ответственные за братский пинок от Югославии.
Особенно порадовали товарища Сталина борцы: шесть золотых, две серебряные и две бронзовые медали. Безоговорочно уцелел ответственный за борьбу, но и этот молодчага такого натерпелся, что после разбора полётов немедленно покинул большой спорт.
Вот он, со знаменем победы. Очень похож на вольного борца, на самом деле — подневольный. Понятия не имеет, как провести бросок в падении на спину с упором ноги в живот, а только вдохновляет подопечных на победное золото.
Любителей звать кочегара или доярку на подвиг пруд-пруди: Тарапунька и Штепсель, Шуров и Рыкунин, Рудаков и Нечаев, Миров и Новицкий, Миронова и Менакер смертельно устали высмеивать эту братию. Но крепыш со стягом был не любитель, а народный умелец: он знал петушиное слово. Яша Пункин так и сказал: твоими молитвами. Должность называется политрук, поэтому Никита Хрущёв и окрестил этого крепыша Фурмановым.
Проехали пятьдесят второй, но до событий в Мельбурне ещё далеко, венгры только готовятся к играм. Готовятся, а за ними пристально наблюдает Иван Александрович Серов.
Кто такой Серов? Крупнейший знаток творческого наследия Вернера фон Брауна. Как это не знаешь Вернера фон Брауна. Не ври.
Проехали пятьдесят второй, наступил тот самый перелом XX века, когда янки забили на помаду последнего кашалота. Забили немного раньше, но это не суть важно для нашего повествования: в 1955 году обстановка сложилась такая тяжёлая, что даже Серов оказался бессилен и встал вопрос о личном вмешательстве высшего руководства.
Я уже приводил выдержки из прессы, не буду повторяться про пустые лежбища и рваные сети. И вот Председатель Комитета государственной безопасности при Совете Министров СССР генерал армии Серов докладывает первому секретарю ЦК КПСС про чудовищные злодеяния спрутов.
А Хрущёв ничего этого не знал: Молотов, Маленков и Каганович скрывали от него перебои с минтаем, чтобы на XX съезде обвинить в преступном бездействии и свалить. Не вышло.
Родовое прозвище Хрущёв так и шибает мракобесием самодержавия: шляхтичи Хрущи при Алексее Тишайшем передались москалям и стали Хрущёвы, поэтому буду называть главу Советского государства именем собственным Никита. Мало ли у кого в шестнадцатом веке хрустела коленная чашечка при ходьбе, Юрий Гагарин тоже никакой не князь, а просто предок прогагарил денежки в кабаке. Зато Мстислав Келдыш постоянно писал в анкетах: происхождение из дворян, запомни это.
О чём совещались Никита и Серов — никто не знает, но можно кое-что предположить из последствий разговора. Вот мои домыслы: Серов отговорился недосугом по причине венгерского подполья, и Никита попросил подыскать ему верного человека, то есть досконального шахтёра. А чего тут искать, когда на Лубянке один только и есть доскональный шахтёр: Филипп Бобков.
Почему первому секретарю ЦК КПСС потребовался именно шахтёр? Потому что Никита сам рубал уголёк с четырнадцати лет и даже имел за успехи бронь от призыва на Первую мировую. Имел паровозную бронь и закономерно ею воспользовался, уцелел. Но сам таких ловкачей втайне презирал и никогда бы не доверил важное дело.
Досконального варяга мы изучили на примере Стриндберга и Френкеля: безоглядное подчинение руководителю. Шахтёра я называю доскональным за другие показатели.
Ты собаку съел в уголовном слэнге, не хуже меня знаешь самое страшное оскорбление преступного мира. Нет, не петух. Самое страшное оскорбление, когда урку обзовут шахтёром: смывается только кровью и немедленно. Работать вообще позорно, вкалывать под землей — крайняя степень умственной отсталости.
Но это воровская кодла, где и должно быть шиворот-навыворот с миром трудящихся. То есть на языке строителя светлого будущего слово шахтёр должно быть отменной похвалой, знаком высшей пробы. Но какой тогда пробы шахтёр, который не отсиделся в тылу даже по причине законной брони?
Помимо случайных пересечений, о которых забываешь через минуту, Филипп Бобков дважды имел удовольствие наблюдать Никиту с расстановкой, не спеша. Именно удовольствие, но понимаешь это не сразу, а задним умом.
Второе наблюдение состоялось ночью накануне свободного доступа к Вождю. Гроб с телом уже стоит, прощаются свои да наши. Чувство скорби. Одно дело чувство, другое — наружное проявление. Наружно проявляет один Никита: рыдает в голос, как наёмная плачея. Берия насупился, Никита — рассупонился. И всем его жалко до слёз, этого безутешного горюна. И где теперь Берия, а где — Никита.
Это второе удовольствие задним умом, а про первое Филипп Денисович расскажет, когда сложится обстановка доверия и полного взаимопонимания, ни запятой раньше.
Чего Никита домогался от Ивана Серова, а сейчас начнёт выпытывать у Филиппа Бобкова? КГБ не имел возможности знать подноготную каждого строителя светлого будущего, да это и ни к чему. Чекисты держали руку на пульсе у избранных, будь то военачальники, деятели науки, работники оборонных предприятий, священнослужители или певцы.
Ну и что рука на пульсе, их подопечные об этом прекрасно знали и приспособились втирать очки. Поэтому и надо делать ставку на молодёжь, Томас: не успела освоиться, бери голой рукой.
Филипп Денисович Бобков написал две книги о пережитом, но это капля в море. Потому что нельзя браться за перо с бухты-барахты, а нужно сначала обкатать воспоминания в кругу придирчивых знатоков. Я тут при чём? А вот.
Теперь включай флэшку.
Очевидно, Иван Серов не оставил без внимания просьбу высшего руководства, ибо вошли к Никите в приёмную двое очень похожих внешне мужчин, и один вскоре удалился, загадочно улыбаясь.
Я забыл тебе сказать, что когда обладатель загадочной улыбки увидел Филиппа впервые, то зашёл в тупик: быть этого не может. Почему не может, когда так оно и есть: вылитый Иван Серов в молодости. И это внешнее сходство льёт воду на мельницу нашего с тобой совместного предприятия. Зачем ты пожал плечами. Не спеши, куманёк, не вздут огонёк.
Опускаю словесную шелуху: на каком руднике начинал трудовой путь, ветер перемен в госбезопасности, зовите меня просто Никита Сергеевич и тому подобное, перехожу к сути разговора. Не поручусь, что слово в слово, запоминал навеселе.
Да, вот ещё что: утверждение, что Никита называл людей, даже близких, по имени и отчеству и всегда при личной встрече на “вы” — соответствует действительности. Но Филипп Денисович попросил сделать для него исключение, и Никита согласился.
— Горишь, Филипп. Всех собак спустят, даже не вопрос. Ещё ты о половичок ноги вытирал, а уже Маленкову донесли: Бобков — янычар Хрущёва. Донесли?
— Донесли. Янычар, опричник и Алексашка Меншиков.
— Если живот схватило — не задерживаю. Считаю до трёх: раз, два, три. Ну вот и договорились на совет в Филях. Только я буду не Кутузов, а Долохов.
Замечу в скобках, что Филипп Денисович тут откровенно признаётся: Кутузова и Фили он мигом связал воедино — авиазавод №23; а вот кто такой Долохов?
— Я — Долохов, ты — Денисов, народные мстители. Ещё не хватало Москву сдавать. Передний край обороны — Подлипки. Разве не так?
Детская загадка. Подлипки это Грабин и Королёв, но стволы — давным-давно не передний край: парни Королёва перенимают опыт Вернера фон Брауна уже десять лет.
— Так точно, Королёв справится.
— Королёв битый-ломаный, кишечные кровотечения. Поехал с ярмарки человек.
— Это есть, поехал. Кишечные кровотечения и лёгочная недостаточность.
— Недостаточность? Да у него грудная клетка — две мои.
— И продолжает увеличиваться: не может продохнуть как следует.
— Почему не может продохнуть?
— Рёбра неправильно срослись.
— На Колыме сращивали?
— И на Колыме тоже.
— Хоть шаром покати: ни одного Ильи Муромца, а мой Никитич ещё не подрос. Придётся назначить Алёшу Поповича.
— Из колокольных дворян?
— Из колокольных перешли в потомственные, не путай. Внушает доверие.
— Внушает. Королёв, Курчатов, Келдыш — три богатыря.
— Нет, Келдыш заплюхается, не успеет к съезду. Погрязнет в вычислениях. Погрязнет?
— В шарашке бы не погряз.
— Глупость эти шарашки, Филипп. Из-под палки меньше отдача, надо раскрепостить людей.
— Но до известных пределов.
— Ладно, хватить дуру валять. Говорил тебе Иван, что нельзя мне перечить? Говорил, не отпирайся. Иван не советовал перечить, а я за дверь выгоню, попробуй только поддакни ещё хотя бы раз. Здесь все свои, понял?
— Никак нет.
— Молодец, продолжай в том же духе. Ни одного Ильи Муромца, а Келдыш заплюхается. Жили-были бабка, жили-были дедка. А если по сусекам поскрести?
— Если поскрести, на один колобок наберётся.
— А зачем два. Ну, выкладывай.
И Филипп напомнил Никите подавляющий перевес нашей сборной по борьбе, а потом достал из папочки снимок со стягоносцем и китаянкой.
Рукопашный боец невидимого фронта. Неуловимое движение мизинца — и ты труп. Почему стягоносец рукопашный боец, вовсе нет. Отношения с Китаем были самые приязненные, и Мао помогал в освоении восточных единоборств. Товарищ Нинг опекала ответственного по борьбе: о ту пору финны слыли горячими парнями.
— И он сам попросился на режим? Чего испугался?
— Да Вы разве не были на чествовании победителей?
— Нет. А ну, расскажи.
И тут Филипп Бобков понял, что впервые получил удовольствие от наблюдения Никиты вблизи не на прощании с Вождём, а полугодием раньше.
— Победителей поздравлял лично товарищ Сталин. Рукопожатие и снимок на память. Вот он подошёл к борцу-тяжеловесу Коткасу. Правда ли, что вы самый сильный человек в мире. Да, товарищ Сталин. Рукопожатие и снимок на память.— И твой Фурманов наложил в штаны, разве не так?
Вот оно, запоздалое удовольствие Филиппа Бобкова: у товарища Сталина была поразительная выдержка, у Никиты — редкостная преданность: всплеснул руками, а потом хлопнул ими по ляжкам и присел наотмашь.
Ну, присел и присел. Он же не знал, что нитки дрянцо, и в промежности до ремня лопнут штаны.
Разбор полётов: — Э́тот гро́мила мог сделать и́з меня о́тбивную, а́ вам хо́ть бы хны. О́дин Ни́кита пе́реживал. Ла́врентий, по́вернись ко́ мне за́дом. Я та́к и думал. А́ту его, Ни́кита. А́ теперь по́вернулись Ге́оргий, Вя́чеслав, Ла́зар и ты, А́настас. А́ту их, Ни́кита.
Такого разбора не было, не состоялся. Сталин не пронюхал про переживание Никиты, но Филипп стоял чуть поодаль сзади, имел удовольствие наблюдать.
— Вроде бы нет, но что-то внутри повредил. Сдал отчёт — и хлоп заявление на стол: не поминайте лихом, пойду другим путём.
— И Шелепин отпустил? Это же не детский сад.
— Шелепин в крик, но у парня внутреннее повреждение вышло наружу, на волосы.
— Стали выпадать?
— Не выпадать, а вдруг распрямились.
— У Ленина тоже распрямились, когда брата повесили. Сперва распрямились, а потом выпали.
— У этого не выпадут.
— Спорим, выпадут?
— На что?
— Выпадут — отбойный молоток, не выпадут — генеральские лампасы.
— Кому отбойный молоток?
— Тебе.
— Наконец-то.
Достаёт заявление и хлоп на стол: прошу перевод в угольную промышленность горнорабочим. Никита скомкал с чувством глубокого удовлетворения: приятно не ошибиться в человеке, и кинул в корзину с окурками. Не с окурками, вру: Никита сроду не имел привычки, это Нина Петровна курила.
— Никуда не распрямились волосы, а зачесал наверх. Зачесал, и сразу лоб открылся здоровенный, как у Гегеля. Но разве Гегель бросил кусок хлеба с маслом на безработицу? Твои предположения.
— Евреи. Уже носилось в воздухе.
— Ну и что евреи. Евреи сильны в подковёрной борьбе или пешки по доске двигать.
— Про подковёрную бабушка надвое сказала, а греко-римская налицо: Гуревич — раз, Пункин — два. Прямой пособник.
— У тебя есть возможность проверить мою зрительную память, Филипп. Хочешь?
— Нет, не хочу. Поверю на слово, Никита Сергеевич.
Здесь Филипп Денисович откровенно признаётся, что изрядно струхнул: сейчас Никита выведет его на чистую воду. Соврал, что не был тогда в Кремле, с запинкой. Наверняка тебя видели, а ты отпираешься. Ловушка.
Пронесло. То есть обошлось, вот как надо говорить.
— Зачем верить на слово — поскреби по сусекам и найдёшь снимок: мальчик повязывает Никите Сергеевичу Хрущёву красный галстук, ученик средней школы № 63 в Филях. Это и есть твой Фурманов.
— Нет такого снимка.
— Как это нет, сейчас покажу.
И Никита открывает шкаф, приседает к нижней полке и достаёт газетную вырезку: действительно, тот самый крепыш со стягом, только штаны на лямках. Подозрительно быстро достал, мелькнуло в сознании. Домашняя заготовка.
— Видишь, как мы с тобой совпали, Филипп. Можно доверять Хрущёву или нет?
— Ни в коем случае.
— Молодец, продолжай в том же духе. Знает петушиное слово, говоришь? Это ещё не показатель, если кто-то заломал пердючего турка, а ты с флагом ходишь. Чапаев и без Фурманова Чапаев, разве не так?
— Ничего подобного. Партия — наш рулевой.
— Далеко пойдёшь, Филипп. Но ты ещё не узнал, как надо проверить: петушиное слово или просто повезло. Надо смотреть на подругу жизни, вот как. Видел мою Нину Петровну?
— Не тянет на Грету Гарбо Нина Петровна.
— С лица не воду пить, ну да не в этом дело. Показывай, кого уговорил наш Фурманов.
Так и есть: домашняя заготовка. Слишком быстро твой Фурманов стал нашим. И Филипп вынимает из папочки весну 1952 года.На всякий случай прослушивали всех: ещё нельзя было сказать наверняка, кто возьмёт верх — Никита или Маленков. Поэтому любой мало-мальски важный разговор вёлся под звуковое сопровождение. Идёшь, бывало, по Кремлю: Где же ты, моя Сулико? И к ворожейке не ходи: Суслов с Ильичёвым шушукается. Один Шепилов открыто резал правду-матку, отчаянный смелости был человек.
И Никита поставил на трофейный патефон Odeon 1938 года выпуска (Иван Серов подогнал из Германии: чудовищной мощи пружина, иглам сносу нет) свою любимую Русланову.
Поставил и поставил. Но почему-то же не Степь да степь кругом или Светит месяц — поставил Валенки. Как это ну и что. Русским языком тебе говорят: ой да не подшиты стареньки.
Нишкни про Янгеля и Челомея, вот как переводится. Что значит нишкни? Пока не вошли Королёв и Келдыш, постараюсь объяснить.
Никуда не поехали с ярмарки Янгель и Челомей, а подгадили родовые прозвища, вот и всё. Во-первых, зря ваши гордятся Янгелем: никакой не еврей, а русский Михаил Кузьмич Ангел. Односельчане прозвали старопрежнего дедушку Ангел, за отзывчивость.
Что такое перепись населения при царе? Православие, самодержавие и народность. Разве можно записать податное сословие в Ангелы? По головке не погладит иркутский архиерей. Или старопрежний дедушка поскупился писарю на подношение. В общем, сибирские кержаки Ангелы стали Янгели, а на Урал послали Макеева.
Во-вторых, если бы Янгель оказался Пейсахович — Макеев так и остался бы в Подлипках, а на Урал поехал Пейсахович. Но Янгеля послали куда подальше, на Украину.
Как это почему. Потому что Николай Васильевич Гоголь.
Тарас Бульба, совершенно верно. Сначала напакостил писарь, а потом писатель, да ещё вон какой великий. Тарас Бульба у Гоголя весьма положительный, зато Янкель — не весьма, и такой вывод сделает любой читатель, даже еврей.
Смотри сам: вот козаки топят вашу братию в Днепре, одного выручает Бульба: „Жида будет всегда время повесить, когда будет нужно, а на сегодня отдайте его мне“.
И что делает наш утопленник? Тотчас разбил ятку с навесом и продаёт кремли, завертки, порох и всякие войсковые снадобья, нужные на дорогу, даже калачи и хлебы. „Каков чертов жид!“ — подумал про себя Тарас.
И так подумает любой, у кого мозги не набекрень, случись заминка с отражением спрутов, которое поручено Янгелю. Никите это надо?
Переходим к Челомею. Это ещё вопрос, кто Святогор богатырь — Королёв или Челомей. Почему-то Никита своего Сергея отдал на выучку в Реутов, а не в Подлипки. Сергея отдал, а склянки — не отдал. Уже я слышу шаги, сюда идут. Потом доскажу.
Только примяли Келдыш и Королёв ковровую дорожку, — игла опускается на Глинку в исполнении Максима Дормидонтовича Михайлова. Угадай, что именно. Жизнь за царя, умница.
Сейчас так и пойдёт: правильные голоса, а не самодеятельность, потому что Никита поручил звуковое сопровождение крепкому знатоку и ценителю. Подробности накручивания невероятной пружины фирмы Odeon оставлены мною за скобками, а содержимое поленницы увесистых коробок разглашать не уполномочен, только намекну: покопаться как следует — найдётся и Луи Армстронг, и Джон Ли Хукер, да и сам Роберт Джонсон.
Содержимое разглашать нельзя, а что полным-полно орлёных обложек — ни для кого не тайна: Иван Серов подогнал по знакомству из особняка Геббельса, когда Никита Крещатик восстанавливал. И это мягко сказано, что по знакомству: свой в доску мужик.
Загрохотал Максим Дормидонтович Михайлов нечеловеческим басом Чую правду, а Королёв зырк-зырк на Филиппа — и осунулся лицом, поскучнел.
— Это мой порученец, Денисов. Правда, здорово похож на Ивана Серова?
— Две капли воды.
Надо сделать небольшое отступление: Иван Серов головой отвечал Сталину за творческое наследие Вернера фон Брауна. Сам с лапах американцев, так хоть его железяки передрать. Подполковник Королёв С.П. головой отвечал Серову за каждый винтик из Пенемюнде. Некоторые считают благодетелем и отцом родным Королёва генерала Гайдукова. Лично я не против благодетеля, но двух отцов родных не бывает.
— Устинов говорит, что и у вас есть двойник — маленький Королёв.
И Сергей Павлович Королёв вдруг перестал катать желваки:
— Парень что надо, с такими хоть куда.
— Предлагаю не отвлекаться на хоть куда, товарищи. Я не пойму, зачем этот самодельный спутник Земли, когда есть Луна. Сразу с неё и начать. А то могут нас опередить, разве не так?
Когда к разговору подключится Королёв, я дам знать. А сейчас на вопросы Никиты отвечает Келдыш. Он отвечает, а Филипп обращает внимание на бумаги, в беспорядке разбросанные по столику, за который его усадили. Очень даже кстати, что в беспорядке: можно с умным видом раскладывать — большую к большой, маленькую к маленькой. И он принимается их раскладывать с умным видом.
— Не всё сразу, Никита Сергеевич. Сначала спутник.
— Да я понимаю, что быстро только блохи скачут. А найдётся у вас, чем закинуть спутник в небо?
— Носитель уже в чертежах, дело за воплощением.
— Так вы деньги вымогать явились? Зря ноги трудили: ни копейки не дам.
И тут Филипп берёт в руки сшитые суровой ниткой по левому обрезу листы писчей бумаги. Выпускное сочинение Рады Хрущёвой Народные мстители в романе «Война и мир». Оценка пять за правописание и трояк за содержание. Храбрая училка.
Бумага не первой свежести: кто-то не раз и не два муслякал. Никита, ясно.
Беглый просмотр. Долохов, Долохов и Долохов. Влюблена в него, что ли.
Ага, вот и Денисов. Оказывается, прообраз народного мстителя Денисова — Денис Давыдов, поэт-партизан. В этом месте своего повествования Филипп Денисович прямо заявляет: Денис Давыдов — отдельный поэт, боевые заслуги не при чём. Писал на привалах или в корчме, не всегда на свежую голову. Откроешь, бывало, прижизненное издание — так и шибает ременной кожей и винным перегаром. Ядрёные стихи.
Почему бы не попробовать самому, вдруг получится. Получался набор слов, как у Андропова. Но про Андропова я забежал далеко вперёд, вернёмся к разговору Келдыша и Никиты.
— И предполагаемый противник нас опередит: США развернули работы по спутнику.
— Они много чего развернули. Они развернули всех спрутов от своего берега к нашему: кишмя кишит. Тралы рвут, как промокашки. Уловы падают в никуда, подступает белковое голодание советского народа. А я буду на спутник тратиться. Очевидная глупость. Разве не так?
И подаёт знак Филиппу: шумни, чтоб чертям стало жарко. Почему бы не шумнуть: На земле весь род людской чтит один кумир священный. Загремел Григорий Степанович Пирогов — Келдыша можно разобрать только по шевелению губ:
— Мы работаем, сдвиги налицо.
— Нужны не сдвиги, а нужен прорыв. Есть прорыв?
— Головоногие спешно покидают Баренцево море, изделие моряки одобрили — разве это не прорыв?
Всё-таки надо прервать Келдыша и Пирогова опять на Филиппа Бобкова. Филипп действительно ни разу не пересекался с Сергеем Павловичем Королёвым, знал только по рассказам сослуживцев. Но не зря говорят, что лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Велимир Хлебников просто переиначил эту народную мудрость, когда обещал победу глаза над слухом: давным-давно глаз победил.
Филипп Денисович превосходный наблюдатель, разве что мысли не читает. А зачем их читать, когда есть умельцы этого дела, наш брат. Не успел поделиться впечатлениями — готово, уже обработали в лучшем виде. И даже с опережением: открути слегка назад, на кашалота. Это и есть Сергей Павлович Королёв.
Не только внешне, но и по сути — матёрый кит-охотник.Но в сторонку досужие домыслы: к разговору подключается виновник моих обиняков и околесицы.
— Я согласен передать морское направление преемнику. Но при одном условии: выбор за мной.
— Это другое дело, когда передать преемнику. Тогда уже и говорите — кому, зачем томить.
— Макееву.
— Это каких он Макеевых — не филёвских ли?
— А вы знаете филёвских Макеевых?
— Как же не знать, когда он в пионеры меня принимал, ваш Макеев.
— Шутите.
— Делать мне больше нечего, — говорит Никита, идя к шкафчику. Открывает, приседает и достаёт вырезку. — Он?
— Он. Чудеса.
— Никакие не чудеса, простая осмотрительность: не связывайся с кем попало.
Помните Сталина с девочкой Мамлакат на руках? Сегодня Мамлакат, завтра — пригрел на груди дочь врага народа. Надо было мне наведаться на бывший завод Юнкерса, как там дела при новом руководстве. Новое руководство, новая школа, почему бы не зайти осмотреть новые парты. Зайдёшь — почему бы не приняться в пионеры. Кто повяжет красный галстук? Вертлявый толстячок, сын вредителя.
Э, нет. Надо загодя назначать, да ещё с большим разбором назначать вязуна.
И всё равно провыбираешься: вчера стахановец, а завтра несун. Выточил гайку на водопроводный кран, несёт за проходную. Цап — расхититель, червонец и поражение в правах. Мне это надо? Приходится наугад: Макеев.
Объясняю Макеева: Юзовка, Горловка, Кадиевка, Макеевка — родной Донбасс. Хотя и не вышел мне боком тот красный галстук, но я не упускаю парня из виду на всякий случай. Никакой не преемник, и думать забудьте. Бахвал и трус ваш Макеев.
— C какой стати бахвал. Сроду не бывало. Скромный молодой человек.
— Скромность — мать всех пороков, да и речь не о ней. Я знаю, что говорю: отъявленный хвастун и враль.
— Докажите.
— Что рассказывает Макеев про Хельсинки?
— Поощрили, вроде путёвки в дом отдыха.
— Так и следовало отвечать, потому что людей на Игры готовили втихаря; а дальше?
— Поселили к борцам, поэтому и болел за них до посинения. Других болельщиков не оказалось: дорого содержание, но всё равно наши заняли все первые места по борьбе. Я хорошо помню: все пятнадцать первых мест.
— Благодаря его стараниям?
— Отчасти да: единственный болельщик.
— Пятнадцать золотых блях на шею?
— Пятнадцать.
— Товарищ Денисов, ознакомьте товарища Королёва с итогами состязаний борцов на Играх в Хельсинки.
Отчего же не ознакомить: все бумажки на столике разложены собственной рукой. Вот нужная, читаем:
— Борцы классического стиля (семь весовых категорий, каждую страну представляет один участник) завоевали четыре золотые медали: Борис Гуревич (до 52 кг), Яков Пункин (до 62 кг), Шазам Сафин (до 67 кг), Йоханнес Коткас (свыше 87 кг). Золото в вольном стиле (восемь весовых категорий, каждую страну представляет один участник) добыли Давид Цимакуридзе (до 79 кг) и Арсен Мекокишвили (свыше 87 кг). В общекомандном зачёте сборная СССР по борьбе, возглавлял которую заслуженный тренер СССР Кухианидзе Вахтанг Милитонович, заняла первое место: шесть золотых, две серебряные и две бронзовые медали.
— Вопрос товарищу Келдышу: сколько человек было в домике советской сборной по борьбе?
— Семнадцать. Cемь плюс восемь плюс два: Кухианидзе и политрук. Очевидно, Макеев им и был.
— Вопрос товарищу Королёву: доказано, что Макеев — лжец?
И тут какая-то муха укусила Филиппа, подаёт голос из-за столика:
— Кадры скрытой киносъёмки неопровержимо доказывают, что советских борцов нагло засуживали. Подтасовка счёта по очкам вызывала бурю возмущения даже финнов, которых трудно заподозрить в тёплых чувствах к СССР.
Это было сказано по наитию, а не по бумажке. Три пары глаз вперились в Филиппа, но подмигнула только одна пара, левым глазом. А если перевести взгляд чуть ниже, наблюдался кулак правой руки с оттопыренным кверху большим пальцем. Тут раздался выдох такой мощи, будто кашалот часика два рыскал по Марракотовой бездне и внезапно вынырнул:
— Десять из пятнадцати, а остальных засудили: неплохо для начала. Но тогда я не пойму: зачем он вернулся ко мне, а не развил успех в большом спорте?
— Затем что трус, вот зачем.
И Никита красочно пересказал приключение с Коткасом, опустив только переживательную часть — собьёшь прицел снайперу и тому подобное. И почему-то Сталин уже не просто ножки свесил, а сучил ими, как собачка Муму.
— А Макеев стоял рядом с Коткасом, чуть позади. А ещё чуть позади стоял вот он. — И тычет пальцем в Филиппа. — И товарищ Денисов сейчас подтвердит: парень обделался со страху.
— Это недоразумение, Никита Сергеевич. В списке приглашенных на чествование победителей в Кремле тов. Макеев Виктор Петрович не значится.
Мёртвая тишина. Снова три пары глаз вперились в Филиппа. И снова левый глаз одной из этих пар подмигнул, а чуть ниже наблюдался кулак правой руки с оттопыренным кверху большим пальцем. Неожиданно подмигнул и правый глаз, а рядом с первым кулаком вплыл второй, тоже с оттопыренным большим пальцем.
И вдруг Никита крепко-накрепко зажмурил оба глаза и оскалил зубы со знаменитой рединой верхних резцов, а потом три раза тряхнул сооружением из кулаков. Высший знак одобрения, сообразил Филипп и расслабился.
В этом и состоял его промах: рано расслабился. Потому что Никита распахнул зенки наотмашь, а потом оба большие пальцы загнул под указательные. Проделав эту подготовку, он отставил левую ногу назад с упором её на носок и развернулся так, будто осматривает пятку.— Ну ладно, не обделался, но ведь хвастун. Хвастун даже опаснее труса: не утерпит, отрапортует с недоделками. Предлагаю отставить Макеева на Ивана Попкова: он крепко вник в эту стряпню, не мимо рта черпак носил на камбузе.
И тут Королёв достаёт из нагрудного кармана заявление, и — хлоп его на стол: прошу перевод на прииск Мальдяк Западного горнопромышленного управления разнорабочим.
Филиппу даже не пришлось разглаживать потом из корзинки: Никита зачитал вслух. Зачитал, скомкал и выбросил в мусор. Открутим слегка назад: комкает и сияет: приятно не ошибиться в человеке.
— Ладно, уговорил. Теперь головой отвечаешь. То есть Луной: сам, поди, не прочь слетать?
Таким образом, утверждение Валентина Глушко, что Никита не переходил с Королёвым на “ты”, ошибочно: смотря при ком. Продолжаю. Сергей Павлович был простой, не умел прикидываться: сразу и кивнул. Кивнул и повесил буйну голову: понимает, что здоровья нет.
Повесить буйну голову кашалоту невозможно, ты верно подметил. Ни кивнуть, ни повернуть, ни тем более повесить: шеи нет вообще — голова и сразу туловище. Потупил глаза, короче говоря.
И тут надо было видеть Никиту, чтобы узнать: он такой же Иван-простота, как и Королёв, только слегка пообтёрся наверху:
— На одной бричке едем с ярмарки, Серёжа. Полетят молодые; да надо ведь сперва на собаках испытать, разве не так? Даже одних собак мало — пошлём обезьяну из питомника. После обезьяны запустим бабу: они выносливее нас. Мою Нину Петровну и запустим.
Пошли улыбки: обстановка мгновенно разряжена. Никита продолжает:
— Раз теперь налицо преемник, то надо делить пирог: сколько на склянки, а сколько на Нину Петровну, да ещё заначку оставить. Заначка пойдёт тому, кто первый прогремит на весь мир. Спруты облепили вражий берег — заначка Макееву, замаячил спутник над Эйзенхауэром — заначка вам с Келдышем. Товарищ Денисов, ознакомьте с пояснительной запиской Зверева.
И Филипп оглашает убытки рыболовецких флотилий, сколько потребуется вгрохать валюты на закупку садковой сёмги у Норвегии, затраты на прудовое хозяйство карпа, толстолобика и пеляди в случае продолжения перебоев с минтаем и тому подобное, громадный перечень. Только разогнался, Никита пребивает:
— Не та пояснительная записка. Там есть другая: два листа на скрепке. В ящике стола. Нашёл? Давай сюда.
Филипп выдвигает ящик — так и есть: два скрепленных листа. Несёт Никите, тот их разъединяет и один передаёт Келдышу, другой Королёву. Вот это да: знает про гребенчатые фильтры на прослушке, мелькнуло в сознании.
Почитали, головами покачали: мало денег, не разгуляешься.
— Денег кот наплакал, но и нельзя хранить все яйца в одном лукошке: Макеев поедет в Оху на Сахалине. Баренцево море зачистили? Зачистили. А теперь навалимся на Колымское. Надо последовательно действовать.
— Нет такого Колымского моря, Никита Сергеевич, — говорит Келдыш.
— Разве в том дело, как назвать, а надо понимать, во что это выльется. Назвали город Молотов, например. Какой-то дурак назвал, а я траться на переназывание. Товарищ Денисов, прошу ознакомить с убытками.
Подивился Филипп на дурака, но чеканит вслух и нарочно погромче: пусть Молотов слышит, какой вред нанёс одним своим существованием. Да и не Молотов он, а Скрябин, оказывается.
Отчеканил, и ставит иглу на произведение Широка страна моя родная в исполнении Марка Осиповича Рейзена, хора и оркестра под управлением Исаака Дунаевского. Ладно уж, скажу, какая надпись поперёк обложки: Der Traum des Juden. Почерк разглашать не имею права.
Я забыл тебе сказать, что до закономерного перерыва перед Рейзеном Филипп глушил жучки недобитков Маленкова сперва Борисом Гмырей — Иван Хованский Мусоргского (Спит стрелецкое гнездо), король Филипп Верди (Ты, познавший тщету), король Рене Чайковского (Ужели роком осужден), Тарас Бульба Лысенко (Есть ли в свете что прекрасней), хан Кончак Бородина (Здоров ли, князь?), Мельник Даргомыжского (Ох то-то, все вы, девки молодые), Карась Гулака-Артемовского (Тепер я турок не козак), Борис Годунов Мусоргского (Достиг я высшей власти), а потом Алексеем Кривченей — Выборный Лысенко (Ой под вишней, под черешней), Фарлаф Глинки (Близок уж час торжества моего), Пимен Мусоргского (Ещё одно последнее сказанье), Чуб Чайковского (Оженим вас, живите, поживайте), дон Базилио Россини (Клевета вначале сладко), Кутузов Прокофьева (Величавая…), Кочубей Чайковского (В былые дни, когда с Мазепой), Алеко Рахманинова (Весь табор спит), Сторожев Хренникова (Идут с севера люди), Варлаам Мусоргского (Как во городе было, во Казани), и князь Игорь Бородина (Ни сна, ни отдыха измученной душе).
Обрати внимание на отсутствие в перечне Фёдора Шаляпина, Томас. Редкий по красоте и мощи голос, да. Но кому достался? Максим Горький так и сказал: тьфу на тебя, холуй.
— Длинновато название Оха на Сахалине, зато не надо менять. Склянки будем лить прямо на бережку, несомненная выгода: отлили — сразу оттаскивай бить, не напрягаем Транссиб. Есть возражения?
Но Келдышу вовсе не улыбается в одиночку заниматься спутником: пока слёток не станет на крыло, опекун так загостится у чёрта на рогах, что Подлипки быльём порастут.
— Не надо никакую Оху, а надо ещё разок ухнуть на Новой Земле.
— Тогда другое дело. А когда ухнем?
— Как только, так сразу.
— Тогда другое дело, тогда зачем в Оху Макеева, поедет в Красноярск.
Можно ещё и ещё тянуть кота за хвост, но ведь мы давным-давно знаем: Урал — опорный край державы, становой хребет и всесоюзная кузница. Никита знал это не хуже других, поэтому делаем перерыв. Лично меня басы утомили, а Лемешева Филипп всё равно не поставит: сегодня в Большом дают Фра-Дьяволо.
Я человек не завистливый, но иной раз поднимается в душе мутная волна: Филипп Денисович устанет перечислять, какого и где он помнит Лемешева, не говоря про личное знакомство с Павлом Герасимовичем Лисицианом. Везёт же людям.
Вот мы перекусили и даже успели покалякать с сослуживцами, а эти четверо так и продолжали трудиться: куда переводить Макеева из Подлипок.
— Говорят, у тебя работает всего один еврей?— Был.
— У тебя судимость не снята?
— Нет.
— И ты отвечаешь Лаврентию: выгоняйте нас вместе. Так?
— Так.
— Значит, ухать на Новой Земле бесполезно?
— Бесполезно.
— Я тоже так подумал. Неизлечимая хвороба. Склянки загоняют её вглубь, и на том спасибо. Вот мы бьём свои — спруты бегут к американцам. Американцы бьют свои — спруты бегут к нам. Тудым-сюдым, тудым-сюдым. Мао придумал заманить их в реки — пусть трахомы наглотаются, а потом вытолкать обратно в моря, заражать здоровых. Спруты не дураки: в западню не полезли. Когда сам Черток опускает руки, что делать? А делать, как евреи в смутное время: всем кагалом садятся читать Маймонида. Кто-нибудь из вас читал?
— Я читал, — отвечает Келдыш.
— Сумеешь пересказать своими словами?
— Попробую.
И Филипп поднимает иглу с голоса Ивана Петрова, кладёт на стойку. Пусть Маленков слушает Маймонида — всё равно ни черта не поймёт, даже и Каганович не поймёт. Обрати внимание, Томас: Никита не дробит Келдыша на множественное число, вопреки уверениям Арцимовича, что такого не бывало. Бывало.
— Собирайся с мыслями, а я тебя похвалю, Мстислав: так и надо было включать дурака. Сколько раз читал в анкете твоё происхождение из дворян, постоянно вопрос: ума нет у Келдыша или крепкая заручка. Добровольно записался в недобитки человек. Почему бы не сказаться евреем? Как собак нерезаных евреев Келдышей. Думаешь, думаешь — одни туманные предположения в голове: наглость — второе счастье и тому подобное. Спрашиваю Ивана Серова — то же самое уравнение: дурак или крепкая заручка, то есть наглость. А сейчас, говорит, уже поздно каяться: пока гонялись за врачами-вредителями, вон куда взлетел наш недобиток — Ландау отдыхает. Ладно, рассказывай своими словами Маймонида.
— Есть Бог.
— Это и без Маймонида известно, что есть Бог.
— Бог создал Небо и Землю.
— Потом Адама, потом Еву из ребра, потом Ноя напоили.
— Земля — живая. Больше ничего не помню существенного.
— Живая и дышит?
— Дышит, ест, размножается и гадит.
— Так, так, так. А сейчас вдох или выдох?
— Выдох.
— На выдохе вода прибывает или убывает?
— Точно не установлено, глубина внешних водоёмов может увеличиваться из-за опускания земной коры.
— А на вдохе вода прибывает или убывает?
— На вдохе уровень моря понижается, больше ничего пока сказать нельзя.
Неожиданно вмешивается Королёв:
— Выпускайте Мартьянова.
— А это кто такой?
— Занимается вот этим самым — вдохами-выдохами.
— Где занимается?
— Воркутауголь.
— Товарищ Денисов, что у нас по Мартьянову?
Листаем перечень осужденных на М. Готово: Мартьянов Николай Евгеньевич, 1913 г.р., уроженец г. Томска. Окончил геологический факультет и работал ассистентом кафедры динамической геологии Томского университета. Арестован в начале ВОВ. Сведений о первом аресте нет. Второй раз арестован 29 марта 1949 г. (Красноярское дело) и осужден 28 октября 1950 на 25 лет ИТЛ и 5 лет поражения в правах. Заключение отбывает в Коми АССР, поселок Хальмер-Ю.— Так-так-так. То есть Земля родилась, потом дитя, потом девица, потом старая карга, а потом всем нам крышка. Так?
— Говорится о том, что современный поперечник Земли значительно больше первоначального.
— На сколько?
— Вот Москва, а вот Салехард. Приблизительно такова разница.
— Видишь, как мы правильно взялись за Маймонида: выручим безвинного страдальца. Ни за что посадили: какая-то подлюга снимает пенки с трупа Земли — шьют дело противнику трупа. Да вам любой горняк скажет, что Земля дышит. Наверху не слыхать, потому что ветер шумит и вороны каркают. Вот рудничная крепь затрещала — душа двинулась в пятки. Старый проходчик Горбань смеётся: не робей, Микита, цэ земля дышит. Любой горняк вам скажет.
Я так и знал, что на вдохе вся вода сольётся в одну лужу, и тогда спрутов мы перебьём. Но слив будет не завтра, а когда из впадины образуется гора и рак на ней свистнет. Поэтому нельзя витать в облаках, а надо применяться к обстановке.
Ба, да я тебя рассердил, Мстислав: вон как надулся за еврея. Это не я, а язык мой поганый: хотел похвалить, ей-богу. Дело поправимое, вот увидишь. Но уже никаких самоотводов, раз дворянин. Дам палку в руки, не перегибай: наверняка пожалеет Ландау, что папа не барон. А теперь я внимательно слушаю, что сказано у Маймонида про рай на Земле.
— Рай находился где-то на востоке.
— На востоке от Палестины?
— От Палестины.
— Тогда это не на востоке, а на северо-востоке. Это море Лаптевых, вот где был рай на Земле.
— Нáд морем Лаптевых?
— И над морем тоже. Товарищ Денисов, огласите рапортичку про шельф.
И Филипп оглашает докладную записку следующего содержания. Скандинавский ледовый щит простирался до Таймыра, потом опять ледник, но уже в Северной Америке: Лаврентийский ледовый щит. В промежутке находилась весьма удобная для проживания человека разумного суша, и она достигала восьмидесятой широты. Современные Новосибирские острова были возвышенностью огромной луго-степи, где кормились неисчислимые стада травоядных.
Это присказка, сказка впереди, предупреждает Филипп Денисович: нынешнее мелководье на месте луго-степи скрывает огромные запасы газа, который находится в отверждённом состоянии. Даны предложения по его добыче. Заканчивается записка словами: Россия будет прирастать Сибирью не вечно — углеводороды иссякнут через сто лет, пора готовиться к битве за шельф Арктики. Имя автора записки вымарано, и стоит шестигранный оттиск: КарЛАГ НКВД СССР. Цензор №4.
— Надо применяться к обстановке: тудым-сюдым, тудым-сюдым — а потом все до единого спруты уйдут на севера, под ледовый панцырь. Вреда, кажется, не так и много: места безлюдные. Подумаешь, сожрут тюленей: на Байкале их полно. Ну и что морж и белый медведь: не имеют промыслового значения.
Вот это и называется преступное недомыслие, дорогие товарищи. Надо смотреть вперёд: внуки пришли добывать газ под морем Лаптевых, а сверху залежь мирового спрута, вода кипит. Кто были деды? Балбесы, а Хрущёв им потакал. Чтобы не заплевали наши могилы, не миновать бить склянки подо льдом.
— Это невозможно: толщина паковых льдов достигает двадцати метров.
— Разрешите продолжить вашу мысль, товарищ Келдыш: дурень думкой богатеет. Вы это имели в виду, я правильно понял? Всё возможно советскому человеку, если создать условия для работы. Ладно бы Хрущёв с больной головы ударил в набат — почему-то же ударил Макеев. Так, Сергей?
— Был такой разговор.
— Мне ли не знать, что был. Это же Кузьма Минин, а не Макеев. Но Кузьма звал продавать в кабалу жён, а наш не зовёт: молодо-зелено. Мне ли не знать. Королёв ещё не дал вводную на плавучие льды, а Иван Серов уже докладывает кому надо. И не вздумайте включать звуковое сопровождение: я вам не Маленков.
— Так он же враль, Макеев.
— Надо различать вредного враля и полезного мечтателя. Циолковского записали в полудурки, а Вернер фон Браун просто на него молился — вон лежит его дневник, дали под расписку глянуть. Уму непостижимо: немцы людей готовили на войну в околоземном пространстве, даже одного запустили, но сгорел. Вот вам и полудурок. Теперь гонка за фон Брауном, а почему? Сталин бил по своим, вот почему. Донос — и нет Королева, уже на Колыме. Правильно я говорю, Сергей?
— Правильно. Дайте мне этот дневник прямо сейчас.
— Не имею права, разве что в порядке исключения, полистать. — И Никита идёт к шкафчику и достаёт нечто в фибровой обложке, а потом Сергей Павлович Королёв углубляется в содержимое этого нечто.
— Лучший друг учёных, называется. Всех выдумщиков пересажал, остались одни подражалы. Даже Келдыш онемел перед Ньютоном и пальцем не пошевелит ради Хальмер-Ю. Или не так?
— Так.
— И ради моря Лаптевых он пальцем не пошевелит, поэтому я зачеркал имя на рапортичке: буду нелегально помогать парню, уже освободили, поправляется. Не стану разглашать раньше времени, вот создадим Союз мечтателей СССР — узнаете.
Обязательно Верховный Совет поддержит моё начинание, даже не вопрос. Кто первый был у нас мечтатель — Емеля на печи? Никакой не Емеля, а Владимир Ильич Ленин. Посещает Ленина Герберт Уэллс, книжный враль. Голод и разруха, а Ленин водит указкой: Шатура, Кашира, Волхов, Свирь и так далее. Книжный враль возвращается в Англию. Ну и как впечатления от Ленина? Кремлёвский мечтатель, говорит через губу этот Уэллс. Вот в чём разница враля и мечтателя.
— Не многовато ли будет творческих объединений, Никита Сергеевич?
— Будь моя воля — разогнал эту братию по лесам и оврагам. Зачем их скучковали? Воспеть и возвеличить Сталина, вот зачем. Особенно хороши художники: самые бессовестные подхалимы. Сталин был рябой на лицо, а где вы найдёте хотя бы мелкую крапинку? Вон какой красавец улыбается. У Кагановича оказался под рукой ваятель, шлёт его ко мне. Ну, лепи. Очень похож, а где мои бородавки? До свидания, товарищ ваятель, и не забудьте захватить в мешок свою глину. Никогда не дамся и живописцу: намалюет пряник вместо лица. Союз холопов, а не художников.
Теперь возьмём писателей. Есть, конечно, не холуи, должны быть. Но эти гордые люди голодают в забвении, пишут в стол. Вопрос: возможен при Сталине Пушкин? Ответ: ещё не просохли чернила на словах Оковы тяжкие падут, темницы рухнут — уже Абакумов у крыльца: Арина Родионовна донесла.
Не один Сталин хлопотал о Союзах — царь тоже: Союз русского народа, Союз Михаила Архангела. Поэтому не годится Союз мечтателей, а надо создать артель или ватагу. Опять не то, сам вижу. Выходит круговая порука разбойников или кустарей, не то. Какое слово лучше всего? Братство.
Братство мечтателей — раз, закон о праве на ошибку — два. Закон труднее будет продавить, скажет Верховный Совет: уже есть пословица не ошибается только тот, кто ничего не делает; зачем ещё закон?
А затем, что где братство, там и настоятель, никуда не денешься. Мы такой народ, что не желаем семибоярщины, а нам подавай крепкую руку.
Говорил и говорю: Сталин — великий вождь. Я его всякого видел, даже и раздавленного. Летом сорок первого был не Сталин, а потерянный человек. Сумел оправиться, вспомнил себя. Разве тайна, что неизбежно портится кто угодно верховной властью. Возьмите Ивана Грозного: начал гладью, а кончил гадью. Цари правили по наследству и пожизненно, вот и доправили: кругом предательство и измена, вдруг замечает последний Романов.
У нас выборное начало, это большой шаг вперёд. Но это и опасный шаг: захотели тебя сместить, а ты не согласен. Не согласен — докажи делами. Я себе уже всё доказал, говорит Сталин любимой трубке. И укладывает под землю толковых управленцев и даровитых военачальников: троечники и молодые выдвиженцы не прокатят на выборах. Вот и всё вам объяснение так называемой ежовщины.
Годы берут своё, налицо старческое недомогание. Пора отдохнуть от ратных дел и покой себе устроить, но выдвиженцы освоились и полюбили тёплые места. Зачем новая метла, не надо. Только заикнулся мудрый вождь о своём уходе — все пали на колени: пропадём. И я в том числе пал и желвак себе набил во всю лобовину.
Неожиданно Королёв отрывается от увлекательного содержимого фибровой обложки:
— Почему право только на одну ошибку? Пока освоим подводный старт, семь раз Макеев поседеет, подлёдный — семьдесят семь. И что?
Должен тебя огорчить, Томас: на этом плёнка заканчивается, воспроизведение переходит на лёгкое потрескивание, называемое знатоками белый шум. Продолжение? Есть, да не про нашу честь. C какой стати плёнки в тайнике, ничего подобного. Обладатель ознакомил навеселе и предупредил: надеюсь на вашу скромность. Он же не знал, что я потому и появился на свет, что моя скромность приказала долго жить.
Одного даже мгновения знакомства с Филиппом Денисовичем не было: мы усвоили разные привычки в изящном. Филиппа Денисовича даже под пыткой вы не заставите слушать Ozzy Osbourne, а меня заставите. И многое другое.
Кто разрешил предать огласке чужие воспоминания? Никто не разрешил, самовольно. И очень даже просто Филипп Денисович подаст на меня в суд и пустит по миру: кража есть кража.
Это хорошо или плохо, когда человека пускают по миру? Смотря кого пускают. Не просто хорошо, а ничего нет лучше, когда пускают по миру невыездного: он дал подписку, а его пустили. Красота. Давно мечтаю посетить Вифлеем.
Поэтому на месте Филиппа Денисовича я не впадал бы в гнев, а вошёл в долю: работы непочатый край. Ещё тебя двигать и двигать по служебной лестнице, Томас, а мои возможности ограничены. Нам нужен свой председатель кнессета, а не полковник Сойер. Как это зачем.
Я только что вспомнил, что не закончил свою мысль. Проверка на сосредоточенность: назови, где. Шаги Королёва и Келдыша по ковровой дорожке, молодец. Сейчас дорасскажу про Челомея, а то Сергей Никитич ёрзает от нетерпения.
Вот переехал на постоянное жительство Сергей Никитич в Америку, а там пристают, как банный лист к тому месту, которое он разогрел своим нетерпением: расскажи про Челомея, хорошо заплатим. Ничего не помню. Грамотный ответ: не забывай подвиг Рамона Меркадера. За Челомея по головке не погладят. Да разве я собираюсь рассказывать про Челомея? Нашли тоже дурака. А лучше я расскажу про Челубея.
Челубей был могучий воин по имени Темир-мурза. Известно, как переводится Темир: железный. Приходится соответствовать: ни лат на груди, ни шлема на голове. Существует правдивое изображение этого Челубея, вот оно. Слева Пересвет, правильно. Именно за такие вот изображения Никита Сергеевич Хрущёв называл художников холопами, Томас. Как это почему. Потому что Александр Пересвет бился в монашеском одеянии, а здесь от монаха осталась одна причёска. Даже не хочу называть имени этого лгуна.Кроме куколя, великая схима предполагает чёрный шерстяной плащ до пят. Разумеется, Пересвет ни за какие коврижки не снял бы его, и этот плащ развевался, когда он скакал на супостата во весь опор: вылитый Чапаев на коне в любимой бурке.
Это недопустимый случай, чтобы слать на бой схимника: человек ушёл из мира как раз для того, чтобы не брать грех на душу, особенно пролитие чужой крови. А Пересвета благословили биться. Кто благословил? Игумен Сергий, святой чудотворец Радонежский. Почему Пересвета? Потому что князь Дмитрий Иванович неотвязно просил: дай. Пересвет был боярин из Брянска, хороший знакомый князя. Даже и тогда не понимали, зачем он принял постриг: что-то случилось, какой-то перелом. Или старость подошла. Но какой смысл отрывать от молитвы дряхлого старца? Я тоже так подумал: лет сорока с небольшим.
Игумен согласился нарушить устав Антония Великого не потому, что робел перед князем, нет. А почему? Никто не знает. Нарушил, и всё. Даже не одного схимника Пересвета дал, а ещё и Ослябю. Они прославлены Церковью наравне с Георгием Победоносцем и Дмитрием Солунским, но это произошло после Куликовской битвы, конечно. Обрати внимание, какие здоровяки были наши святые: плащ едва достигает колен.
А вот сама битва: Пересвет и Челубей не сошлись в рукопашной, а именно сшиблись в конном поединке на копьях. Поединок обоюдо-честный: ставится вешка, от неё на равное число шагов две другие. Шпоры коню разрешается дать не раньше того, как оба всадника опустили копья.
Летописец утверждает, что копьё Челубея было длиннее на сажень. Явная ложь, Томас: те же поверенные, которые ставили вешки, загодя подрубили бы древко, минутное дело. Тогда уже и телеграфный столб кати впереди коня на колёсах.
Неприятно говорить об этом, но я не вижу своих предков слева: наши были на стороне Мамая. Но и рязанский Олег был на его стороне, хотя и не послал дружину. То есть хотел загрести жар чужими руками. Мы тоже собирались пограбить, но законным образом.
Бойцы сшиблись — и оба вылетели из сёдел: ничья. Казалось бы, сшибайся ещё раз. По крайней мере, сядь на коня. Не сумеешь — поражение. Но Мамай уже списал Челубея в расход и ударил на Передовой полк князя Дмитрия Ивановича. Даже не надо заглядывать в летопись: Мамай дал отмашку, и татарская конница оставила от поединщиков мокрое место.
Таким образом, Александр Пересвет не пролил чужую кровь, а только свою, и устав Антония Великого не был нарушен. Андрей Ослябя, как я предполагаю, работал в самой гуще боя палицей по головам, и враги испускали дух от ушиба, бескровно. Но это вредный уклон от православия, ибо на образе ясно видна не палица, но меч. Значит, он потчевал им супостата плашмя, пока меч не переломился. Вечная память.
Как ты уже заметил, я упорно знакомлю тебя с нашими святыми: Павел, Елисавета Феодоровна, Пересвет и Ослябя. И вовсе не для того, чтобы ты переменил веру предков, Томас. Наоборот, укрепись в ней: это мать православия. Мать прокляла своё дитя, ну и что: плоть от плоти.
У нас есть такие знатоки веры, что выводят Иисуса Христа из галатов, то есть почти славян. Хорошо, сын из галатов, но почему мать еврейка? На такое возражение тебе обещают пересчитать зубы и тому подобное: не может быть Пресвятая Богородица жидовка. Странные люди.
Поставь себе целью, Томас, иметь обширные познания в православии: пригодится на посту председателя кнессета. Никогда не забывай поздравить Путина с днём ангела.
Кто ангел у Путина? Святой князь Владимир, креститель Руси; память совершается 28 июля. Как это уйдёт на покой, пока дорастёшь до председателя. Не дождётесь. Это тебе не Хрущёв, Томас. Никита погорел на неблагодарности, у Путина с этим порядок: своих не сдаёт.
Кого сдал Хрущёв? Ладно бы он сместил одного Жукова, это пустяки: он разжаловал Ивана Серова. Роковой промах.
Но я увлёкся на Пересвета в ущерб Челубею. Лично у меня никакой неприязни к этому воину нет, а вот Мамая действительно недолюбливаю: тот же Наполеон Бонапарт. Но ведь я не стою на вершине власти. Нравится мне Челубей или противен — дело вкуса.
Совершенно другой подход наблюдался у Никиты. Надеюсь, достаточно наглядно показано его расположение к евреям, но турок этот человек просто не выносил. Никита избегал крепких выражений, но если кто-нибудь ему досадит, он мог бросить в лицо: турок.
Это никакая не выдумка, что когда Андрей Андреевич Громыко впервые посетил Турцию, одним из вопросов к нему был такой: много ли в России дураков? Точно сказать не берусь, но их у нас называют турками, — отвечает Громыко. Вот так он обобщил Никиту на всех граждан страны, забыл, что зятя у Хрущева зовут Аджубей.
Очевидно, Никита этого зятя терпеть не мог. Но не в зяте дело, открутим назад, на Челубея.
Никита ещё не стоял тогда на вершине власти: Маленков, Молотов, Булганин и Каганович — грозные соперники, а к ним ещё и и невероятный храбрец Шепилов скоро примкнёт. И вдруг человек на таком шатком стуле поручает гонку морских вооружений Челубею.
Ведь у Челубея никакой дружбы с Королёвым, и это ещё мягко сказано. Случись заминка со склянками — не ринется пособить. Никите это надо?
И не я один оговорился бы с Челомея на Челубея: у нас любят злорадно поддеть неудачника.
То есть Макеев был самый правильный выбор, и он оправдал доверие. Ты знаешь это и без меня, но знаешь не всё.
