Числобог

Ограничимся одной этой целостной цитатой, хорошо демонстрирующей поистине пристальный интерес Хлебникова к числу в дополнение к тому, что было сказано на эту тему по ходу изложения выше.²

Однако число — один из “ключевых образов” хлебниковского идиостиля, так что необходимо остановиться подробнее на некоторых деталях, существенных для нашей темы.

В отличие от “теории”, которую развивал Хлебников, работая над звездным языком, теория пульсирующей Вселенной³

с численными значениями для колебаний самой различной природы в разных формах существования и движения материи, а также в событиях духовной жизни отдельного человека и человечества в целом была настоящей теорией, теорией без кавычек, хотя и со своими плюсами и минусами. Ее мифопоэтические истоки и связи с числовой магией недавно были предметом разностороннего анализа в работе Иванов 1974, отдельные положения которой здесь нет необходимости повторять. Хлебниковский идиостиль не может быть описан без учета того, что в нем очень значительное место занимает работа числоуглем (там же, с. 49).⁴

Ее объясняет его убеждение в том, что строгие столбы времени в самом мироздании сделаны лепкою чисел (ед. хр. 64, л. 92). Поэт не только мог назвать таблицу числовых связей между войнами стихами из войн (Иванов 1974:48), но и написать верлибром довольно пространный текст о числах времени, отдаленно напоминающий своими анафорами Где ‹...› / Где ‹...› его же замечательный «Зверинец» (1909; НП, 285–288; ср. IV, 27–30).⁵

Его интересовало, как связаны друг с другом зенит и надир народов, и он прослеживает судьбы отдельных народов, озаренные кострами времени в 3¹¹ дней, совсем в духе современных двоичных противопоставлений верха и низа выявляя, где и когда в этих судьбах (и не только в них) высокое становится низким, глубокое высоким (цитаты из ДС, 17). В обычном словесном изложении человечество походит на белую груду, на вороха сырых, свеженабранных листов печати, еще не собранных в книгу. Малейший ветер заставит их разлететься в стороны. Но есть способ, — утверждает Хлебников, — сверстать эти разрозненные белые листы в строгую книгу, применив способ измерения рождений людей с судьбой одной и той же кривизны. Подобные рождения, как прочная проволока, хорошо скрепляют готовые рассыпаться страницы будущей книги (ДС, 21).

Эта идея развивалась Хлебниковым еще до того, как он сформулировал закон двойцовых и тройцовых времен. Ему казалось необходимым уже в 1919 г. отметить красоту того, что Карл Маркс приходит через 365·8 лет после Будды и через 365·5 лет после Иисуса (ф. 665, оп. 1, ед. хр. 32, л. 40). Здесь нет отождествления принципиально различных фактов истории, простой циклизации, поскольку еще в 1918 г. Хлебников противопоставлял арифметическое неравенство места, занимаемого в порядке — алгебраическому тождеству людей (ед. хр. 112, л. 2 об.); сразу же после открытия закона времени⁶

он развивает ту же тему, замечая, что мы живем в столетие арифметики народов‹.› Мы должны создать алгебру народов (ед. хр. 82, л. 71 об.). В то же время каждый человек имеет свое личное число (ед. хр. 78, л. 18), поэтому искусство сочетания личных чисел людей с мировой „правдой” чистых законов времени есть замочная скважина современности, ждущая прочного ключа (ед. хр. 78, л. 18).⁷

Примечательно, что впервые противопоставление элементарных числовых действий в арифметике — более высоким абстракциям алгебры появляется у Хлебникова много раньше, в первой половине 10-х годов, и применительно не к гамме будетлянина, уже тогда занимавшей его (см. «Учитель и ученик», «Дети Выдры» и др.), а к явлениям эстетическим: От арифметики к алгебре в искусстве (ед. хр. 125, л. 25 об.), — таким представляется ему путь не одного только искусства слова. Мы не должны видеть в этом высказывании простую метафору, так как, если занятия числом, как мы знаем, и мешали до известной степени занятиям словом, то лишь недолго, а в последние годы интегративные, синтезирующие опыты в его творчестве развивались нарастающими темпами. Собирая урожаи чисел (III, 95), Хлебников ощущал запах вещей числовой (III, 344), потому что, по его же выражению, проволока мира число (III, 352).

Профетически провозглашаемое им числовластие (ед. хр. 77, л. 50 об.)⁸

с одной стороны, оставляло место для автоиронии, постоянных сомнений, отраженных, например, не только в структуре и “сюжете” «Зангези», но и в таком контексте, непосредственно примыкающем к тезису о числе как проволоке мира:

С другой стороны, это не мешало Хлебникову настойчиво прослеживать числовластие все на новом и новом материале (от химии до музыки и фонетики) и в характерной для его идиостиля манере совмещать во всеохватывающем философском тезисе (который не может быть просто обойден, а нуждается в серьезном и детальном “отрицании отрицания”)¹⁰

стиль научного изложения с “прозой поэта” и даже с гимназическим каламбуром. Наиболее ярко и полно это проявилось в следующем пространном и весьма существенном рассуждении из «Досок судьбы» (с. 40), еще всерьез не обсуждавшемся критикой:

     Как кажется, вселенная грубо сделана топором возведения в степень и если мы будем располагать живые числа в виде степеней наименьших трех чисел, мы увидим, что лучи власти окружают высоко стоящие числа, скрепы у потолка степени.
     Отсюда сияние лучей власти. По мере спуска от потолка скрепы к ее полу, они утрачивают знаки власти и из „образов бога” делаются лучиной для самовара.
     Но тайны игры степеней известны очень мало; это нетронутая земля.
     Изучая снова, мы увидим, что законы вселенной и законы счета совпадают.
Самое величественное падение сов! свидетелем которого был когда-либо наш старый Земной шар, наш дедушка.¹¹

     Свод истин о числе и свод истин о природе один и тот же.
     Это так.
     Многие соглашаются: бывающее едино. Но никто еще до меня не воздвигал жертвенника перед костром моей мысли, что если все едино, то в мире остаются только одни числа, так как числа и есть ничто иное, как отношение между единым, между тождественным, то, чем может разниться единое.

Уже в этом фундаментальном отрывке “образность” как органическая составляющая изложения обязана почти всем прежде всего самому образу числа, чрезвычайно разноликому в творчестве поэта. Во многих других случаях эта третья сторона числовластия, его эстетический аспект, распространяется на очень широкий круг важных для поэта образов, в том числе ключевых. Так, взаимопроникновение образов коня и числа порождает строчки о том, как Знакомые боги / Приветливо заржут / Из конюшни числа (ед. хр. 64, л. 101 об.). С великими числами связан и образ Сивки Шара Земного, она же — приятель белогривый, а через него и друг, Вова, т.е. Маяковский, которому поэт (совпадающий с “лирическим героем”) говорит: Дай пожму твое благородное копытце! (III, 299). Числа проникают в самые неожиданные образы. Любопытная прозаическая (тоже не вспоминаемая)¹²

Булла о ветровой войне Хлебникова, посвященная изысканию средств против применения немецкими войсками отравляющих газов в первой мировой войне, против ветрочумы (ед. хр. 105, л. 3), напоминает о себе в позднем стихотворении «Ззыз – – – жжа!..» строчками, в которых число выступает как образ сравнения (III, 280):

Наконец, еще один пример из многих напрашивающихся. Каламбурная пословица Три да три будет дырка обсуждается и развивается в рукописях таким образом: А что будет, милостивые государи мои, три да три в степени три да три? Дырка? Нет — падение самодержавия. Прибавьте это шесть в шестой к 30 VI 1789 во Франции, 6⁶ дней, и вы получите 13 III 1917 для России (ед. хр. 72, л. 1 об.). И Хлебников добавляет: Ток, соединивший числовой и словесный смысл пословицы, смысл, падающий с уровня слова на уровень числового мира, дает ей игру и делал ее забавной в свое время (там же; ср. ед. хр. 87, л. 124).¹⁴

Образ числа присутствует и в “заумном”, казалось бы, выражении времена-углеводы, поскольку счет этих времен, по Хлебникову, можно представить в виде 2ⁿ + 2^n–1 (ед. хр. 72, л. 10 об.). Он фиксирует даты смерти выдающихся исторических деятелей, сопоставляет их и прокламирует: Число и смерть! Правда, есть что-то неожиданное в этом сопоставлении? ‹...› число помогает сорвать покров тайны с лица смерти (чадру смерти) (ед. хр. 74, л. 5). В духе звездного языка в черновиках «Трубы Гуль-муллы» появляются такие строки, варьирующие опубликованный текст (ср. 1, 233 и ед. хр. 19, л. 5):

В связи с недавно прошедшим юбилеем Куликовской битвы отметим и набросок Хлебникова, в котором сопоставляются Куликово поле и взятие Москвы Тохтамышем 26 августа 1382 г.: Ты потянулась к свободе‹,› как цветку‹,› чтоб в ноздри втягивать запах‹,› пить из колоколов‹,› и Тохтамыш поджег тебя через 6‹-ую› степень трех (ед. хр. 92, л. 44).¹⁵

Соображения, уже высказанные в работе Lönnqvist 1979:39–41 относительно роли в творчестве Хлебникова выражения √–1, позволяют, почти не повторяя материалов, приведенных там, лишь сослаться на некоторые другие контексты, имеющие отношение к этой проблеме и необходимые для будущего комплексного ее истолкования. В азбуке ума математическим образом для Эль является именно √–1, символизирующее, по Хлебникову, переход движения из движения по черте в движение по площади, ему поперечное, пересекающее путь движения (V, 207). Полюбив выражения вида √–1, которые отвергали прошлое, — писал Хлебников еще в 1908 г., — мы обретаем свободу от вещей (НП, 321). По свидетельству А. Лейтеса (1973:226), благодаря мнимым числам, поэт с особой силой чувствовал, что

С выражением √–1, связаны некоторые пугающие высказывания Хлебникова. Еще куда ни шло, когда он называет √–1 своеобразным множителем для перехода из плоскости времени в плоскость пространства и плоскость веса и наоборот (ед. хр. 77, л. 47). В этом начале особого выключателя, возможно, увидят смысл специалисты по математической физике, думает читатель. Да и сам поэт не всегда и не во всем обольщался (см. Хлебников 1975: 199):

Полупоймана! „Не говори гоп, пока не перепрыгнешь”. Если так было в 1915 г., может быть, и это “начало” 20-х годов всего лишь малый выход бога огня и его веселый плеск (II, 8)? „Ну, что ж, — ответил бы Хлебников, — мы еще в самом начале пути...” Но мнимых чисел звальник (ед. хр. 60, л. 137 об.; жальник ‘кладбище’?),¹⁷

не оставлявший поэта со студенческих лет (ср. там же, л. 92 об.: Я — мнимое число), не просто привлекал и сопровождал его, а пронизал все творчество. Как ни необычно звучит это утверждение,
но √–1 — тоже один из ключевых образов Хлебникова. С ним тесно связана повесть «Ка» и примыкающая к ней проза (IV, 47–86); предложение избрать 1915 год годом новой эры сопровождается идеей обозначить года посредством чисел плоскости а +b√–1 ‹...› (V, 158); √–1 обсуждается и переосмысливается в переписке (V, 307–308 и др.); себя поэт и позднее называет веселым корнем из нет единицы (III, 170) или относит это определение только к своему отвлеченному строгому рассудку (V, 93); не обходится без внимания к мнимым величинам и «Свояси» (II, 8)18; не исключено, что за краткой записью: 7 августа 1920 во сне меня посетили Лагранж и Эйлер (ед. хр. 93, л. 23 об.) — перифрастически и метонимически скрывается — наряду с другими — все тот же образ.¹⁹

Было бы опрометчиво считать √–1 чем-то вроде основного числа. В единой формуле мира оно не представлено, но если общее понятие числа для Хлебникова — это камень мыслителей нового времени (ед. хр. 75, л. 4 об.), то √–1 — один из краеугольных камней. Кроме рождения и смерти в жизни есть третья точка ‹—› расцвет деятельности, несомненно идущая в направлении √–1 ко всей жизни (боковая ось жизни) (ед. хр. 75, л. 9), — писал он, полагая, что вообще говоря, на площади судьбы люди могут относиться друг к другу или как +1/+1, или как +1/–1, или как √–1/1 и т.д. Так, Кромвель = Цезарю Октавиану (–1), Солон = Гракху (√–1), Разин = Теллю (+1). Вводится величина ω, равная √0 для Евклида, √–1 для Лобачевского и Гаусса, √+1 для Римана. Мысль поэта развивается стремительно: Показатели судьбы n у Пифагора и Кеплера безусловно равны друг другу n +1. ‹...› Если отвлеченные судьбы Лобачевского и Римана образуют прямой угол, то где же этот угол у Эратосфена и Архимеда? — спрашивает он.²⁰

— Эратосфен путем повторения деления и выбрасывания делящихся нашел лишенные делителей простые числа.²¹

Напротив, Архимед искал бесконечно делящееся и никогда не разделенное число пи (там же, л. 9–10 об.). Одна из последних формул Хлебникова включает выражение (–1)ⁿb, которое при различных значениях n будет то временем, то пространством. В его глазах указанное выражение представляет собой мировую скрепу (ед. хр. 95, л. 15).

В 1908 г. он предлагал издавать Ежемесячник пространства и численного изучения химии (ед. хр. 125, л. 3 об.).²²

К 1922 г. он обнаружил, что тройка ‹—› серп событий‹;› гривою чисел волнует (ед. хр. 64, л. 104), он исследовал (см. там же, л. 58 об.)

К этому же времени, сопоставляя рус. ночь и укр. нiчь, пол. góry и рус. горы, Хлебников со ссылкой на экспериментальные данные Л.В. Щербы сделал вывод о том, что языки отличаются показателями степеней числа колебаний гласной (ед. хр. 76, л. 8–9), и предполагал объединить такого рода закономерности в особом листе VIII «Досок судьбы», озаглавив его «Малые небеса азбуки». Он считал установленным, что не только небо вещества, но и грамматика (т.е. в данном случае — фонетика) входит в единую формулу мира (там же, л. 4 об.).

В 1916 г. Хлебников еще не подчинил себе эти звучные числозы (ед. хр. 86, л. 74), а в 1919 г. было совсем свежо воспоминание (в «Каменной бабе» — III, 33–34):

Теперь он уже слышит упругий говор чисел («Взлом Вселенной» — III, 95), беседует с числами, любовно перебирает не только числоимена, но и эпитеты чисел: негочисло, верочисло, мирочисло, числокаменные капища (IV, 310). Но от поэмы «Сердца прозрачней, чем сосуд...» (1912) к «Зангези» протянулось четверостишие (III, 357; ср. НП, 25 и примечания Н.И. Харджиева):

Эти строчки не комментируются. Между тем за ними, хоть и еле-еле, но все же угадываются или, может быть, лучше сказать, они оказываются в контексте сомнений поэта в том, что его законы времени и другие устанавливаемые числовые соотношения и закономерности выглядят как слишком жесткие, прямолинейно детерминирующие будущее. Понятие вероятности не использовалось поэтом в явной форме, а многие исследователи утверждали, что в картине мира Хлебникова, и особенно в делах на Земле, как он выражался, фактически нет места случайности.

Вопрос этот, естественно, весьма важен для объективной характеристики и мировоззрения поэта, и воплощающего это мировоззрение его идиостиля.

Ниже мы увидим, что вероятность все-таки присутствует в его поэтической картине мира. Сейчас же сошлемся на набросок прямого обсуждения Хлебниковым вопроса о прозрачном будущем: Могут спросить, — пишет он (ед. хр. 82, л. 12 об.), — что это? Сдача року? Опуск [так] знамени человека? Отнюдь нет. Посмотрим взаимные [?] силы [?]. Отнюдь нет. Измерим противников.²³

Выше (л. 4) он говорит об играх чисел, но не развивает своего ответа на предусматриваемые сомнения и ниже возвращается к прерванному ими ходу мысли. Его занимает прежде всего, наряду со словом как таковым, — число как таковое (ед. хр. 82, л. 41 об.), потому что и звезды это числа, и судьба это числа, и смерти это числа, и права это числа. Счет бога, измерение бога. „Мы богомеры” написано на знамени (ед. хр. 83, л. 29). И он настойчиво повторяет главное: Мир есть естественный ряд чисел и его тень. Мера, победившая веру ‹...› (ед. хр. 71, л. 19); Вера в сверхмеру — бога сменится мерой как сверхверой (ед. хр. 82, л. 17об.).

Сомнения пока откладываются. Главную же мысль поддерживают все новые аргументы: Если бы человек менял свои размеры от размеров электрона до размеров вселенной, но оставался измеряющей единицей, его спутниками были бы одни и те же числа. Мир чисел не менялся бы от выбора единиц. Следовательно, законы числа остались ‹бы› одни и те же. При этом некоторые числа входили бы как постоянные спутники, другие врывались и исчезали в бесконечности как кометы. Эта наличность чисел в кругу данных опыта образует небо чисел (ед. хр. 82, л. 71).

Он думает о словаре чисел (ед. хр. 82, л. 67). Но и тут он видит еще не преодоленные препятствия. Оказывается, что не только недостает знаков для передачи движений величин времени и до построения таковых, до знакотворчества нельзя будет передавать эти движения (ед. хр. 87, л. 65 об.), но больше того — можно быть недовольным убогостью словаря живых существ и приступить к существотворчеству. Назовем, — продолжает поэт, — существом А то, которое к прошлым и будущим векам человечества относится как к пространству и шагает по нашим столетиям, как по мостовой. Его душа будет мнимой по отношению к нашей, и его время дает прямой угол по отношению к нашему и т.д. (ДС, 34).

Вот где объединились старый Ка, новые законы времени и √–1. Вместо поклонения Платону Хлебников утверждает Платономерию (ед. хр. 89, л. 45).

————————

Примечания

¹ См. также загадочные чертежи, на одном из которых наряду с «Ка» и другими названиями фигурирует и Числобог (ед. хр. 33, л. 1). Показателен и Числоводск как контаминация Кисловодска и образа Лобачевского (НП, 194).

² Подробный комментарий к «Числам» читатель найдет в работе Lönnqvist 1979:34–39. Одно из ключевых в поэзии Хлебникова слов — + здесь, как правильно отмечает Барбара Лённквист, совмещает минимум три значения, объединяемые колебательным движением разных, но одинаково важных для поэта реалий: чаши весов (ср. образ судьбы), коромысла с ведрами, “подпрыгивающими” во время движения человека, и стрекозы. Возможно, что существенно и четвертое значение, привлекаемое Лённквист: в диалектах коромысел ‘Большая Медведица’.

³ Ср. хлебниковский синоним для Вселенной — Миромах (ед. хр. 83, л, 3) и заметку: Событие движется винтом ‹...› (там же, л. 5 об.).

⁴ В тексте статьи Вяч.Вс. Иванова смысловая опечатка в цитате, сохраняющаяся и в невыправленной машинописи соответствующего текста из неосуществленного сборника статей Отдела изобразительных искусств Наркомпроса РСФСР «Интернационал искусств» (1919 г.; ЦГАЛИ, ф. 665, оп. 1, ед. хр. 32, л. 41): работая число углем ‹...› Ср. Стихи (из войны) в ед. хр. 87, л. 53 (ф. 527).

⁵ И Н.Л. Степанов, и Н.И. Харджиев печатали «Зверинец» среди прозаических вещей Хлебникова. Едва ли это правильно: если сам поэт называл «Зверинец» то стихотворением, то стихотворением в прозе (см. НП, 454 и V, 287), этого недостаточно, чтобы вопреки характерным признакам свободного стиха считать этот текст прозой. Не считаем же мы Уитмена “прозаиком”.

⁶ Странно, — писал поэт, — открытие закона времени ‹от›учило меня от курения. Я курил от нетерпения, ожидая этого открытия (ед. хр. 82, л. 70). Там же (л. 35) такая автохарактеристика: Все-таки добился своего, разбойник.

⁷ Ср. еще чудеса личных чисел (ед. хр. 46, л. 2 об.), заметку о неравенстве чисел‹;› 3+1 не равно 2² (ед. хр. 92, л. 20) и четко изложенную цель в записи начала 1921 г: Дать очерк жизни человечества на Земном шаре не краской слов, а строгим резцом уравнений ‹—› вот моя задача (ед. хр. 92, л. 9).

⁸ Здесь же — источник кальки: “аритмократия”.

⁹ В III, 352 — запада.

¹⁰ Сошлемся на уже цитированную заметку Дубовик 1976 и предоставим всеобъемлющую критику концепции числа у Хлебникова, не исчерпанную работой Иванов 1974, специалистам. Наша задача — лишь обратить внимание на относящиеся сюда материалы и по возможности полно собрать их воедино. Ц. Тодоров (1970:103), называя хлебниковское учение о числе самой странной частью его доктрин, говорит, что оно лишь на первый взгляд представляет собой новую версию мифа о вечном кругообороте.

¹¹ Каламбур: совпадение> падение сов — Н.И. Харджиев объясняет как общеизвестный гимназический. Приношу благодарность Р.В. Дуганову за эту информацию. Здесь мы имеем яркий случай вращения слова (см. выше). Ср. еще: Падение сов‹,› странное и загадочное‹,› удивило меня в «Ка» (IV, 58).

¹² Причина, видимо, не только в том, что Булла не окончена, но и в том, что она обременена шовинистическими высказываниями. Однако из песни слова не выкинешь.

¹³ Рукописи Хлебникова позволяют предполагать здесь авторскую описку или ошибку публикатора. В сопоставлениях молекулярных весов различных веществ Хлебников обнаруживает ядовитую роль чисел 23 и 37. Впрочем, за 27 говорит его простое разложение на смертельные тройки: 3³ Сладкий, как 11, разъясняется в связи с тем, что 11 = 3² +2 = 2³ +3, т.е. 11 ‹—› примиритель трех и двух (ед. хр. 96, л. 6; ср. также ед. хр. 83, л. 19, 19 об., 22 и 25 и Lönnqvist 1979:57–58).

¹⁴ См. подробнее у Лённквист (1979:54).

¹⁵ Ср. еще: Мельник времен / Из костей Куликова / Плотину построил, холм черепов. / Окрик несется по степи: „Стой!” / Это Москва часовой. / ‹...› Выросла в шлеме сугробов Москва. / Сказала Востоку: „Ни шагу!” (III, 349; слегка подправляем транскрипцию). Там же, с. 350: Чем Куликово было татарам / Тем грозный Мукден был для русских.

¹⁶ Ср. прямые свидетельства поэта (V, 127 и др.).

¹⁷ Ср. в письме 1911 г.: Я, может быть, перейду в Археологический. Обдумаю (НП, 363).

¹⁸ Там, впрочем, явная описка или опечатка.

¹⁹ В записи, относящейся, по-видимому, к июлю 1920 г., признание: Пьянею числами (ед. хр. 93, л. 8 об.).

²⁰ Сопоставляются даты рождения и/или смерти названных и других ученых. Ср. ед. хр. 82, л. 41 об., где сопоставляются также судьбы Мирзы Баба, Иисуса и Магомета.

²¹ В другом месте (ед. хр. 87, л. 100) Хлебников говорит об однажды, дважды, трижды и бесконечно простых числах. Последние — это 1, 2, 3.

²² Не имея возможности останавливаться здесь на весовых созвучиях (т.е. соотношениях молекулярных весов), отмечу лишь вывод: В небе вещества те же законы, что и в большом небе (ед. хр. 74, л. 14) и укажу на другие места в рукописях, существенные для этой темы: ед. хр. 77, л. 48 об., 44 об., 50, 54 об., 57, 59.

²³ Текст не вполне разборчив.

персональная страница Виктора Петровича Григорьева
карта сайта		главная страница
свидетельства		исследования
сказания		устав
Since 2004 Not for commerce vaccinate@yandex.ru

Григорьев В.П.

Грамматика идиостиля. В. Хлебников

Продолжение. Предыдущие главы:

Образ числа