Роман Осипович Якобсон

‹...› Для нас не было границы между Хлебниковым-поэтом и Хлебниковым-математическим мистиком. К слову сказать, когда я пришёл к Хлебникову — обновителю поэтического языка, он мне тут же начал рассказывать о своих математических разысканьях и раздумьях. ‹...›
         С Хлебниковым я познакомился в конце декабря тринадцатого года. Я решил, что необходимо встретиться и побеседовать. У меня перед ним было восхищение, не поддающееся никаким сравнениям. ‹...›
         Хлебников снимал комнату где-то у чёрта на куличках, именовавшихся чем-то вроде каменноостровских Песков. Я помню, как искал его жилище, помню, что был пронзительный и для москвича необыкновенно сырой холод, так что всё время приходилось закрывать нос платком. У автора Смехачей телефона не оказалось, и я пришёл не предупредив. Его не было дома, я просил передать, что зайду завтра утром, и на следующий день, тридцатого декабря тринадцатого года, с утра заявился к нему и принёс с собой для него специально заготовленное собрание выписок, сделанных мною в библиотеке Румянцевского музея, из разных сборников заклинаний — заумные и полузаумные. Часть была извлечена из сборника Сахарова — бесовские песни, заговоры и вдобавок детские считалки и присказки. Хлебников с пристальным вниманием стал немедленно всё это рассматривать и вскоре использовал эти выписки в поэме Ночь в Галиции, где русалки читают Сахарова.
         Между тем вошёл Кручёных. Он принёс из типографии первые, только что отпечатанные экземпляры Рява. Автор вручил мне один из них, надписав: „В. Хлебников Установившему родство с Солнцевыми девами и Лысой горой Роману О. Якобсону в знак будущих Сеч”. Это относилось, объяснял он, и к словесным сечам будетлянским, и к кровавым боям ратным. Таково было его посвящение.
         Я спешил поделиться с Хлебниковым своими скороспелыми размышлениями о слове как таковом и о звуке речи как таковом, то есть основе заумной поэзии. Откликом на эти беседы с ним, а вскоре и с Кручёных, был их совместный манифест «Буква как таковая».
         На вопрос мой, поставленный напрямик, каких русских поэтов он любит, Хлебников отвечал:
         — Грибоедова и Алексея Толстого.
         Оно и понятно, если вспомнить такие стихи, как Маркиза Дезес и Семеро. На вопрос о Тютчеве последовал похвальный, но без энтузиазма, отзыв.
         Я спросил, был ли Хлебников живописцем, и он показал мне свои ранние дневники, примерно семилетней давности. Там были цветными карандашами нарисованы различные сигналы.
         — Опыты цветной речи, — пояснил он мимоходом.