Карла Соливетти

збука ума — одно из многих выражений (азбука понятий | звёздная азбука), употребляемых Хлебниковым для определения системы основных единиц мысли, созданной им на основе концепции о естественной и органической связи между звуком и присущим ему значением. На подобных принципах формировалась одна из традиций лингвистического анализа, от платоновского «Кратила» до словесной магии символистов.
Над созданием этой системы, которую поэт считал первым шагом к созданию универсального языка, Хлебников трудился практически на протяжении всей своей литературной деятельности. Элементы этих исследований мы находим в большинстве его теоретических статей, посвящённых проблемам языка и поэзии, периода 1912–1920 гг.¹

Азбука ума никогда не рассматривалась серьёзно многочисленными исследователями языка Хлебникова, которые сосредоточили своё внимание на словотворчестве поэта (Якобсон 1921; Эткинд 1978), на его „воображаемой филологии” (Григорьев 1982а), неологизмах (Панов 1971), ономастике (Григорьев 1976), парономазии (Григорьев 1975). Единственная работа (Костецкий 1975), посвящённая этой системе, является не более чем простым упорядочением алфавита „в виде словаря” в соответствии с определениями самого поэта.

Однако система азбуки ума является неотъемлемой частью теоретического и поэтического творчества Хлебникова. К открытому и в то же время строгому математическому коду азбуки понятий поэт пытается свести все лингвистические приёмы, которые исследует параллельно и которыми он экспериментирует в поэзии: внутреннее склонение слова, парономазию, перевертни, неологизмы, работу над славянскими корнями, звукопись, заумный язык.

Кроме того, код, регулирующий азбуку понятий, управляет и всем поэтическим миром поэта. Изучение азбуки ума позволяет не только охватить его поэзию и теорию как единую систему с общей структурой, но и проникнуть в глубинный смысл творчества Хлебникова.

Исследуя выразительные возможности языка, поэт обратился к изучению славянских слов, чтобы найти, не разрывая круги корней, волшебный камень превращения всех славянских слов одно в другое. Он пришёл к убеждению, что корни — лишь призрак, за которым стоят струны азбуки и поставил целью найти единство вообще мировых языков, построенное из единиц азбуки (СП 11:9).²

Исходя из принципа, по которому каждый согласный звук скрывает за собой некоторый образ и есть имя (СП V:237), Хлебников создаёт алфавит понятий, соответствующий алфавиту букв: фонемы-буквы — это носители понятий, т.е. морфемы. Из этих “зёрен слова” рождается всё его разнообразие.

По сравнению с другими фонемами одного и того же слова, начальная буква, по Хлебникову, имеет особое значение (роковой смысл) и семантически обуславливает его. Все слова с одной и той же начальной буквой восходят, следовательно, к одному и тому же понятию, общему для них образу-прототипу, который, в свою очередь, возвращает нас к первородному языку (СП V:235–6).

Считая, что согласные звуки любого языка, в частности русского, имеют значение, единое для всех языков мира, Председатель земного шара стремится создать на основе азбуки ума общий всем народам мира звёздный язык, собрать азбучные истины в нечто подобное таблице химических элементов Менделеева (СП V:228).

Хлебниковские поиски символической сущности буквы отличаются от аналогичных опытов его предшественников-символистов (А. Белый, 1922:106–116) тем, что он слышит в фонемах звучание законов движения тел и математических исчислений. „Лобачевский слова” (Тынянов 1929:558) выражает несомые буквами понятия через перемещения точек, через пространственные образы и геометрические определения, которые возвращают букве графическое изображение его значения: в жизни всегда так бывало, что в начале знак понятия был простым чертежом этого понятия (СП V:219).

Фантазия поэта стремится разглядеть за буквой некоторый изначальный образ, опирающийся на простейшие движения, необходимые для её начертания. Так Х  представляется ему в виде сочетания двух черт и точки: это летящая точка, преграда на её пути и цель летящей точки за преградой (СП V:200). С этой буквы начинаются названия строений, защищающих человека от непогоды и зверей, всего того, что является преградой или защитой (‘хата’, ‘храм’, ‘хижина’, ‘храпеть’, т.е. дышать через преграду); всего того, что нужно защищать (‘хилый’, ‘хороший’) и от чего нужно защищаться (‘хам’, ‘холод’). Это определение распространяется также на отвлечённые и метафорические понятия. Таким образом, по мнению Хлебникова, с буквы Х  начинаются слова, обозначающие “зодчество” человеческого лица (‘хахун’, ‘хаз’, ‘хохрик’, ‘хохол’), покровы неба (‘хмуры’ и ‘хмары’) и слова, которые указывают на людей, скрывающих за словами свою волю (‘хитрец’) или свои поступки (‘хвастун’) (СП V:201).

Буква М  определяется как деление некоторого объема на неопределённо большое число частей, равных ему в целом (СП V:207). Образ-прототип, скрытый за этим звуком-согласной — это действие деления, с буквы М  начинаются самые мелкие члены различных множеств. Таким образом, поэт переосмысляет классификацию мира животных и растений, даёт новую интерпретацию категорий пространства и времени, отвлечённых понятий. Для мира насекомых, например, он приводит слова ‘муравей’, ‘моль’, ‘мотылёк’; для времени — ‘миг’ и ‘мах’. В поле звука М  входят и предметы, делящие другие на части (делитель) — ‘молот’, ‘молния’, ‘мельница’, ‘мол’ (делящий море), ‘мост’ (делящий реку), ‘мот’ (расточитель состояния) — и предметы, состоящие из почти бесконечного числа частиц (делимое): ‘мука’, ‘мел’, ‘мех’. Пример, приведённый для отвлечённых понятий, — ‘молитва’, определяемая Хлебниковым как действие умаляющее, делящее на части или чужой гнев или силы природы (СП V: 203–4).

С согласной Т, скрывающей образ подчинённости движения бóльшей силе (СП V:189), начинаются, по мнению Хлебникова, слова, являющиеся преградой движению — ‘тын’, ‘точка’, ‘тяжесть’, названия предметов, некоторые с особой силой действует гравитация, а также слова, обозначающие зависимость от внешней силы или подчинение ей (1940: 325–8).

Звук Т — это согласная, образующая страдательную форму глаголов и тем самым указывающая на недостаток свободы: ‘бит’, ‘закрыт’ (1940: 327). Буква Т  значит также то, что закрыто для зрения и луча света (СП V: 209); поэтому с неё начинаются слова, обозначающие то, что скрыто от взгляда и от света — ‘темь’, ‘тень’, ‘туча’. Звук же С  указывает на движение, начинающееся в каком-то пункте пространства, или, как пишет поэт, движение посланных неподвижной точкой нескольких точек, под узким углом и в одном направлении (СП V:207). Отсюда слова ‘солнце’, ‘сиять’, ‘семя’, ‘свет’. Согласная С, рисунок которой кажется поэту пучком прямых (СП V:219), определяется также как собирание частей в целое и скрывает символ отвлечённого образа умножения (СП V:206). С этой буквы начинаются имена крупных членов множеств и категорий и собирательные существительные: ‘слон’, ‘собирание’, ‘село’, ‘стадо’, ‘стая’, ‘союз’.

Согласная К  обозначает отсутствие движения, покой сети n точек, сохранение ими взаимного положения, конец движения (СП V:218). С этой согласной начинаются слова, указывающие на лишение свободы — ‘каторга’, ‘ковать’, ‘ключ’, ‘келья’; названия тяжёлых и малоподвижных предметов — ‘камень’, ‘кость’, ‘колода’, или же слова, относящиеся к неподвижности, покою, смерти — ‘конец’, ‘кукла / безжизненный как кукла’ (CП V:205). Факт, что фамилии многих белогвардейских генералов, таких как Корнилов, Колчак, Каледин, начинаются с К, был полон для Хлебникова символического значения: поэт воспринимал их как источник зла.

Семантизация букв алфавита позволяет Хлебникову постигнуть заумь, т.е. почувствовать рациональность заумного языка, за его кажущейся иррациональностью обнаружить то скрытое значение, которое нам ещё недоступно из-за ограниченности нашего сознания, но которое уже вызывает отклик в нашем подсознании, как это происходит с языком заклинаний и заговоров (СП V: 225–6).

Заумь является потенциально рациональным языком, грядущим мировым языком в зародыше, который подчиняется единому закону, объединяющему и упорядочивающему множество языков: закону чисел. Одновременно числа создают разнообразие из единообразия и устанавливают отношения и соотношения с реальным миром и внутри его (НП: 512).

Число — это всеохватывающий принцип: само слово начинается с согласной Ч, имеющей в азбуке ума не только значение оболочки (одно тело, закованое пустотой другого) — в этом случае оболочки оболочек — но и состояния равновесия около точки опоры вращающейся черты, к которой приложены две равносильные силы (СП V:202).

Число дарует единство между змееобразным движением хребта вселенной и пляской коромысла (СП II:98). Пляска коромысла, по Хлебникову — закон качелей, который велит

Это своего рода таблица противоположностей Пифагора, являющаяся образцом для ритма вселенной, времени, истории, языка, поэзии, которая совпадает с понятием карнавала как системы, включающей в свое противоречивое единство два полюса становления (Lönnqvist 1979:31–32).

Число как общее понятие включает в себя две противоположности — чёт и нечет. Опираясь на космологические концепции древности, классифицирующие все явления по двум рядам противоположных признаков, и, в частности, на древнеславянское верование в “чёт” и “нечет” (НС: 473; Иванов 1974:46), Хлебников пытался дать числовой анализ событий современности и прошлого, используя действие возведения в степень и чередование чисел два (символ жизни и роста, выражение отношения между подобными событиями) и три (символ неподвижности и смерти, выражение отношения между противоположными событиями).

Принцип чередования действителен и для языка, выступающего то как звук, то как понятие и ведущего, по мнению Хлебникова, двойную жизнь:

В повседневной речи звук становится именем и, следуя приказу разума, скрывает за привычным значением все другие значения слова; в заумном языке звуковой принцип имеет свое самостоятельное существование, так как значение, данное разумом, остаётся в тени.

Как в языке мир звука чередуется с миром разума, так и в отдельном слове замена гласного или согласного звука меняет его значение на противоположное (‘вес’ — ‘высь’, ‘дворяне’ — ‘творяне’), обуславливает действительную или страдательную формы глагола (‘бит’ — ‘бил’, ‘закрыт’ — ‘закрыл’) (СП V:171–2, 237; 1940: 325, 327).

Принцип противоположностей управляет и азбукой понятий, где буквы, по определению Хлебникова, часто образуют контрастные пары. Так, согласная М, с которой начинаются малые члены какой-то категории и которая символизирует деление, противоположна согласной С, символу умножения, с которой начинаются большие члены данной категории; а К, означая неподвижность, преобразование движения в статическую силу, соответствует сложению и противостоит согласной В, которая означает круговое движение и соответствует вычитанию. Звук Ч, прообраз которого — оболочка, то есть пустая поверхность, охватывающая другой объём, противоположен звуку Н, указывающему на отсутствие точек, символизирующему пустынное поле, преобразование весомого в ничто.

Каждый звук несёт в себе некий “прообраз”, т.е. ещё не определившийся многозначный образ, который может использоваться для создания новых пар антонимов. Буква Т  в своём значении преграды, препятствия движению, противопоставляется как букве Л, т.е. свободному движению, так и букве Д, которая символизирует переход точки из одного точечного мира в другой. В свою очередь буква Д  противоположна букве Б, графика которой передаёт борьбу двух точек, движущихся навстречу друг другу, с внезапным поворотом одной точки от удара другой (СП V:218).

Этот принцип единства и становления противоположностей проявляется и внутри самой буквы, прообраз которой обозначает одновременное движение в двух противоположных направлениях или же активное и пассивное действие. Так Х  означает и то, что нужно защищать, и то, от чего нужно защищаться; Л — это одновременно и переход точки от движения по прямой к движению по плоскости, поперечной этой прямой (плоскостной результат движения капель дождя по прямой, СП V:198), и точка встречи двух душ, стремящихся друг к другу по одной оси, взаимопередача стремления по плоскости при встрече (‘любовь’, СП V:200).

Тем же правилом определяется значение гласных: И  соединяет, А  противопоставляет, О  увеличивает рост, Е  означает упадок (СП V:189). Гласные, как говорит сам Хлебников, менее изучены и являются “женским элементом” слова. Поэт обосновывает принцип внутреннего склонения, имея в виду тот факт, что замена гласной в словах с теми же согласными изменяет или делает противоположным само значение слова. Например, ‘вес’ тянет вниз, а ‘высь’ направлена вверх; ‘войти’ (внутрь) — ‘выйти’ (наружу, из); ‘еду’ — субъект использует чужую силу, а ‘иду’ свою силу; ‘бо’ — причина, ‘бы’ — желание, свободная воля (СП V:172, 237).

Использование Хлебниковым в своей азбуке ума математико-геометрических определений вызвано убеждением поэта, что фонемы управляются законом чёта и нечета, т.е. звуки-буквы скрывают число — делимое и неделимое. Исходя из своей идеи о первобытном состоянии языка, когда язык видел ‹...› только игру сил ‹...› силы просто звенели языком согласных (СП V:172), Хлебников считает звуки-буквы названиями отношений и движений. Поэтому в языке, который проходит сквозь возраст закона кратких отношений (СП V:203), должен просматриваться тот же математико-геометрический принцип, наблюдаемый поэтом в звуках алфавита.

Онтологическое отношение “число-слово” сохраняется очевидным в некоторых простых словах, не потерявших ещё изобразительность первородного языка и связь с архаическим бытом. Число ‘семь’ этимологически соотносится поэтом со словом ‘семья’, поскольку в прошлом семья состояла из семи человек (семь-я), и отсюда же выводится этимология числа ‘восемь’, которое говорит о входе в семью (во-семь) нового человека (СП V:184–5, 189).

Таким образом поэт старается доказать, что слова суть лишь слышимые числа нашего бытия, озвучивание сил природы и что законы мира совпадают с законами счёта (СП V:266).

Принцип противопоставления и взаимоперехода противоположностей идентифицируется поэтом с принципами математики, что позволяет ему находить смысл исторических событий, умножая и деля, возводя в степень и извлекая квадратные корни из исторических дат, нарушая законы пространства и времени согласно своей концепции об инверсии и обращении времени как предпосылках свободы и пророческого таланта.

В классификации событий по принципу противоположности поэт видит стремление человечества изобразить дух времени с помощью единственно доступного материала — речи, света слов. Чёт и нечет чередуются, обеспечивая равновесие и правильное размежевание поколений (НС: 472).

Хлебников использует семантическую насыщенность слова ‘свет’ в его двух значениях ‘мир’ и ‘свет’, чтобы подчеркнуть этой омонимией, что языком рассказана световая природа нравов и людей (СП V:231). На язык бросает тень будущее (СП V:193) — то будущее, в котором, по фантастической космологии поэта, всё станет светлой волной, лучом (СП V:239–40, 213, 291). Свет, со всеми его мифопоэтическими модификациями — огонь, молния, луч, взрыв — становится у поэта „и первообразом мира, и принципом всеобщего единства и архетипом поэтического слова” (Дуганов 1976:437). Слово ‘свет’ служит Хлебникову и для доказательства того, что язык включает в себя также моральные проблемы человечества. Поэт объединяет в пары слова ‘грех’ и ‘гореть’, ‘святой’ и ‘свет’, ‘молния’ и ‘молодость’. Эти пары напоминают об архаическом противопоставлении начала ‘греха’, который лежит на чёрном и горячем конце спектра, началу ‘добра’, лежащего на светлом его конце, к которому стремится молодость-молния, то есть футуристы (СП V:231–2).

Хлебников приравнивает слова, действительно связанные этимологически, и просто созвучные слова, которые приобретают семантическое родство потому, что для поэта созвучие является воплощением вековой “мудрости языка”. Он использует, например, древнерусский глагол ‘речь’ (говорить) с его формой прошедшего времени ‘рек’, чтобы подчеркнуть этой игрой слов роковую природу языка, который не есть игра случая. Это было открыто языку говоров — рок в двух эначениях: ‹впадали реки› слово и судьба (СП V:188).

Следы противопоставления добра и зла можно найти в словах, больше не связанных ни этимологически, ни фонетически, а только семантически, так как рассудочный свод языка древнее словесного и не изменяется, когда изменяется язык (СП V:192). Прилагательное ‘тёплый’ имеет для Хлебникова отрицательный оттенок, поскольку оно семантически связано со словами ‘грех’ и ‘гореть’, а слово ‘светик’ имеет ласкательное значение, поскольку связано со словами ‘свет’ и ‘святой’ (СП V:190). Язык — это фильтр, впитывающий все мировые напряжения и космические отношения, от самых незначительных фактов общественной жизни до моральных проблем, войн и революций. Как очерк судьбы Г  сопутствует Германии и Греции, ‹Р›  России и Риму (СП V:189), вновь поднимая в наш век проблему двойственного конфликта античного мира, который может быть разрешён буквой Л.

С буквы Л  начинаются слова ‘либертас’ и ‘любовь’, Ленин, Луначарский и Ладомир, будущий мир лада: имена, связанные с реальной и в то же время утопической послереволюционной эпохой. Буква Л  в азбуке ума — стремление вверх, Л  равно мнимому числу, математическому символу свободы (СП V:207).³

Согласные представлены как символы-олицетворения социальных конфликтов и в поэме «Ладомир»: после революции ‘дворяне’ заменяются ‘творянами’, которые осуществляют гармоничный мир в духе Кампанеллы, Фурье и, в особенности, философа Николая Фёдорова. Космическая гармония, достигнутая путём революции, расширяет возможности человека, науки и любви, вплоть до победы над смертью и объединения всех разных языков в единый смертных разговор (СП 1:186).

Путь к языку будущего пролегает для Хлебникова через освобождение внутреннего образа слова. В случае с парой ‘дворяне’ | ‘творяне’ поэт показывает, что код азбука ума, изобретённый им самим, также должен быть нарушен в интересах будущей языковой свободы. В азбуке ума Д  и Т  имеют значение, противоположное семантическому значению слов ‘дворяне’ | ‘творяне’. Эта семантическая: инверсия — только прелюдия ко всем последующим “нарушениям” правил, созданных самим Хлебниковым. Например, на деле он отходит от сформулированного им правила, по которому только начальная согласная придает основное значение всему слову, приписывая эту способность и всем остальным согласным слова. „Тем самым слова, начатые одной и той же согласной, оказываются ареной борьбы воинов азбуки” (Григорьев 1982б:157). ‘Город’ | ‘голод’, ‘храм’ | ‘хлам’, ‘пан’ ‘пар’ — эти слова продолжают борьбу противоположностей уже на уровне поэтической семантики.

Антиномия “чёт-нечет”, которая в варианте “разум-чувство” является основой общественного, лингвистического и поэтического революционного мифа, разрешается Хлебниковым посредством мнимого числа. Полюбив выражения вида √–1, которые отвергали прошлое, мы обретаем свободу от вещей (1940: 321). Математическая абстракция, которая делает человека подобным Богу до миросоздания (1940: 322), является мифопоэтическим элементом, подлинным элементом революции, того свободного взрыва стихии, которую Хлебников связывает со своим понятием стиха (1940: 367).

Поиск законов времени, возможность предвидеть будущее и направлять с помощью науки судьбу человека, необходимость четвёртой пространственно-временной координаты — всё это Хлебников предчувствовал ещё до открытий Эйнштейна. Он писал в 1904 году: Пусть на могильной плите прочтут ‹...› он связал время с пространством, он создал геометрию чисел (1940: 318). Связать пространство и время — значит связать звук, как временнýю категорию, с цветом, т.е. придать длению пространственную изобразительность и, таким образом, вернуть фонемам их первоначальный зрительный образ.

Хлебников достигает максимальной изобразительности звука посредством звукописи, звукового письма, основанного на соответствии звука и цвета (СП V:269); расширяя поэтическую семантику фонемы, он стремится написать звуками портрет. Примером является стихотворение «Бобэоби» (СП II:36), где каждая часть лица имеет свой звук, звуковой знак, соответствующий цвету.

Буква-морфема, таким образом — это звуковая и зрительная модель мира, потому что видимый мир пространства материализуется и как бы окаменевает в звуке. Тайны мира открываются поэту через изучение языка — микрокосмоса, отражающего сложность вселенной. Отсюда — звёздный язык, то есть язык мира, являющегося звездой среди других звёзд: по Хлебникову ‘земля’ и ‘звёзды’, поскольку с согласной З  в азбуке ума начинаются все виды зеркал, — имена мировых зеркал (1940: 346).

Будущее уже существует в языке — задолго до того, как оно осуществится в реальности: в языке уже намечен облик грядущего мира. Слово порождает миф, миф — утопия будущего. Как говорит в рассказе «Ка» учёный 2222 года, язык — вечный источник знания ‹...› в языке заложены многие истины (СП IV:49). Наука и поэзия призваны раскрыть богатство и мудрость, скрытые в языке. Язык мудр, говорит Хлебников, потому что он был частью природы, его мудрость поэтому предшествует мудрости наук. Язык, поэзия, сказка опережают науку, и поэт должен быть пророком, высказывать прозрения (СП V:196, 275).

Мнимое число — разрешающее двойное противопоставление (–1, +1), — выражаемое Хлебниковым через метафоры света, огня и бога Перуна, символизирует третий член триады природа, цивилизация, творчество, в котором первые два встречаются и взаимодействуют. Триада природа, цивилизация, творчество лежала в основе утопических моделей XIX-го века, которые становятся для авангардистов XX века пророчествами будущего эстетического общества (Menna 1983:83). Достаточно созерцать первые три числа, точно блестящий шарик, чтобы построить вселенную (СП V:266), — говорит Хлебников, подчёркивая таким образом тройственную природу числа (два, три и мнимое число), вселенной (пространство, время и будущее) и слова, которое, скрывая число и отражая вселенную, имеет тройственную природу: слуха, ума и пути для рока (СП V:188).

Всё творчество Хлебникова — это неустанный поиск противоположных пар слов, событий, концепций, дуализм которых он стремится преодолеть, возвышая их до свободной игры поэтической фантазии, до магической тайны, до загадки мифа. Поэт углубляется в исторические события, в философские учения, в язык, особенно поэтический, ритм которого даёт образец чередования противоположностей. Через полную поэтизацию и мифологизацию мира, через игру слов осуществляется утопия, реализуется будущее, побеждается сама смерть.

Принцип чередования противоположностей организует таким образом весь мир поэта, на который Хлебников проецирует структуру языка. Поэтому поэт-урбанист создаёт проекты зданий-сеток и улиц, воспроизводящих в чередовании материала с пустотой ударные и безударные слоги стихов. Пространство и камень передают ритм дыхания и ударений в поэзии. Слово же — строительная единица рассказа-здания: рассказ есть зодчество из слов. Зодчество из “рассказов” есть сверхповесть (СП III:317).

Все творчество Хлебникова — осуществление великой метафоры: мир как стихотворение (СП V:259); вселенная как создание художника, архитектора, теоретика и философа; техника как искусство в гармонии с законом чисел, которые являются и волшебством, и искусством (Иванов 1974:48).

Творчество Хлебникова связано с понятием революции как мятежа, освобождающего и возрождающего взрыва, причём революция распространяется также и на язык, на пространство, на время, на вселенную.

В утопическом царстве числа Хлебникова нет ни рас, ни государств, ни различий языков и культур, смерть смерти будет ведать сроки (СП I:185). Во вселенной, погружённой в безвременное равновесие — теряется чувство времени, кажется, что стоишь неподвижно на палубе предвидения будущего. Чувство времени исчезает, и оно походит на поле впереди и поле сзади, становится своего рода пространством (СП V:324). Распад исторического времени и его канонов приводит поэзию Хлебникова к незаконченному эпосу, слиянию далёкого прошлого с будущим, что оправдывает особое употребление им глагольных времён, незаметно переходящих от прошедшего к будущему. „Гражданин всей истории, всей системы языка и поэзии” (Мандельштам 1966:390), Хлебников совмещает в своем поэтическом мире казалось бы несовместимые понятия: прошлое и будущее, мифологический Восток и учёный Запад, примитивную космологию и передовые научные открытия, грядущий мир и легенду об Атлантиде, египетские пирамиды и здания конструктивистов, Лобачевского и Разина, Лейбница и Пифагора. Такое вневременное понятие истории, как и идея о возрождении и воскрешении языка, находятся в определённой преемственной связи с философией Николая Фёдорова (Lanne 1983:50).

Понятие органического развития, регенерация материи и необходимость освободиться от земного тяготения, как отрицательной силы, являются основными темами „философии общего дела” (Фёдоров 1982) воспринятыми такими авангардистами как Малевич, Филонов, Митурич, Петров-Водкин и особенно Хлебников.

Как в архитектуре Хлебникова здания — в своем порыве вверх — подчиняются гелиотропизму растений, так и в его языке слова являются живыми организмами с чередованием фаз жизни и роста. Слова тоже рождаются, умирают и возрождаются. Звёздный язык, по мнению Хлебникова, предотвратит книжное окаменение языка и упростит его, максимально сократив нерациональную потерю времени и облегчив его использование.

Упрощать, но оставлять за словом его многозначность, так как для Хлебникова многозначность есть качество, присущее самому искусству. В словотворчестве поэта слова возникают из корней через суффиксы и приставки, образуются также по аналогии с другими словами, или же слиянием и сокращением различных слов (неологизмы) или, наконец, воскрешением архаичных слов. Корни слов многозначны, но лишены точного значения. Поэтому язык и поэзия Хлебникова часто представляются загадкой, анаграммой, перевертнем. В перевертнях Хлебников уничтожает направление: как во времени, которое считается и пространством, можно передвигаться вперёд и назад, так и ряд его стихов можно читать и слева направо, и справа налево.

Перевертень — не просто стихотворная игра или отход от предыдущих моделей, а необходимость преодолеть геоцентрические категории логики и мышления, связанные с земным тяготением (Ковтун 1976:41–2, 1982:272). Но и о законах тяготения поэзия и язык знают больше, чем наука. В азбуке понятий Хлебникова согласная Л, которая графически стремится вверх, выражает устремление к небу, к отрыву от земного тяготения, и противостоит Т, которая означает железную неподвижность тяжёлых вещей (1940: 326).

Мягкая Л  в азбуке ума — Хлебников приводит пример частицы ‘ли’, частицы сомнения — выражает оторванность личного начала от мирового ‹...› Не есть ли сомнения крамола к мировому началу и мятеж?. Вода течёт, послушная земле и соглашаясь с силой тяготения. Птица летает крамольно по отношению к этой силе: отрываясь от земли, птица своим полётом будто сомневается в силе тяжести, её природа — частица ‘ли’ по отношению к великой силе земли (1940: 327).

‘Лето’, ‘любовь’, ‘лёт’, ‘лес’ — это все слова, указывающие на рост, стремление вверх, порыв вознесения. Исследования Хлебникова в области языка — это стремление найти и создать слова-глаза, которыми можно видеть, слова-руки, которыми можно делать (СП IV:48). Всё словотворчество Хлебникова, его неологизмы, заумный и звёздный язык, азбука ума — это только попытка к “вертикальному” развитию поэтического слова, к его освобождению от узаконенного рабства, тормозящего динамизм и выразительность языка. Это стремление поэта к раскрытию потенциальных возможностей слова.

Вертикальное направление письма типично для японской (китайской) графики, и Хлебников, очарованный чрезвычайной выразительностью этого языка, начал изучать его уже в 1904 году (Харджиев 1972:202). По нашему мнению, в поисках Хлебниковым всемирного языка японский язык был образцом простоты и понятности — поскольку является “видимым” — и рациональности, так как связан с умственными процессами. В самом деле, китайские и японские иероглифы образованы из определённого количества знаков, семантически связанных между собой. Буквы азбуки понятий, скрывающие мысль, прообраз — это самые настоящие иероглифы, тем более что для Хлебникова они несут в себе стилизованную и динамичную живопись значения. И действительно, говоря об общем письменном языке, Хлебников прямо ссылается на китайское и японское письмо, способное объединить тысячи устных наречий, и призывает художников следовать примеру иероглифов, построить письменные знаки, понятные и приемлемые для всей населённой человечеством звезды, затерянной в мире (СП V:216).

Принятый поэтом метод семасиологизации является дедуктивным:

Азбука понятий становится таким образом словарём корней-ключей для понимания зауми; в то жо время Хлебников предлагает создать посредством этих букв-знаков не новые слова, а “сложные идеограммы”, значение которых — как в японском и китайском языках — вытекало бы из соединения двух значащих букв, связывающих две мысли.

Как японский каллиграф, наблюдая основные линии, формы, движение природы, возвращает знакам их священную и магическую функцию и входит в контакт с космосом, так и Хлебников, выбирает 29–30 букв русского алфавита (именно это количество букв, хотя в тот период их было гораздо больше), чтобы раскрыть гармонию языка метрикой луны и вселенной (СП V:408). Буквы азбуки понятий являются для него зрительным и звуковым образцом мира, поскольку в них кроется видимый мир космоса и его архетип.

Динамическое напряжение между звуком и смыслом, между обыденной речью и заумью — сравниваемое Хлебниковым с тяготением двух небесных тел, вращающихся внутри солнечной системы — соответствует напряжению между значениями идеограмм, образованных из корня и фонической группы. Современные исследования семантики иероглифов придают фонической группе и семантическое значение. В соответствии с восточным восприятием мира, согласно которому всё имеет два лица, корень и фоническая группа являются “двумя сторонами истины иероглифа”.⁴ Так фоническая группа выражает значение, исчезнувшее из повседневной практики, оставаясь лишь звуками, т.е. заумным языком.

Принцип восточной двойственности — это чередование противоположностей, которое регулирует весь мир Хлебникова и, как уже говорилось, его азбуку ума. Значение одной буквы алфавита находит в другой свою противоположность; внутри одних и тех же букв Хлебников открывает разные семантические направления. Поэтому не случайно то, что изучение идеографической системы японского языка повлияло на Хлебникова, на его творческую практику и на его словотворчество, которые также основаны на корнесложении и аффиксации. И действительно, именно в поэтической форме “танк” Хлебников видит осуществление своего понятия поэзии как метафоры, как зеркала космоса. Японское стихосложение. Имеет 4 строчки. Заключает, как зерно, мысль и, как крылья или пух, окружающий зёрна, видение мира (СП V:298).

————————

         Примечания

¹ Особенное внимание обращается на статьи: «Изберём два слова» (1912), «Учитель и ученик» (1913), «Разговор двух особ» (1913), «Неизданная статья» (1913–4), «Разговор Олега и Казимира» (1914), «О пользе сказок» (1914–5), «Разложение слова» (1915–6), «О простых именах языка» (1916), «Перечень. Азбука ума» (1916), «Второй язык» (1916), «Художники мира» (1919), «О современной поэзии» (1920), «О стихах» (1920), «Наша основа» (1920), — посвящённые также математическим вычислениям в истории и законам времени.
² Все цитаты взяты из Собрания сочинений, тт. I–IV (Мюнхен 1968–1971), в которое входят репродуцированные: Собрание произведений, тт. I–V (Москва/Ленинград 1928–33), Неизданные произведения (Москва 1940) и другие не собранные материалы. По аналогии с другими работами о Хлебникове используется нумерация оригинальных изданий, сокращённо названных: СП, номер тома и страница; для Неизданных и Несобранных произведений соответственно: 1940 и НС, далее номер страницы.
³ У Хлебникова буква Л  имеет три основных значения. А. Седокова (1971) считает два первых определения разработанные Хлебниковым противоположными по значению. Одно, связано с мягкой Л   положительно, другое с твёрдой Л — отрицательно. Наоборот, у Хлебникова Л   имеет всегда положительное значение, а меняет только направление движения.
⁴ Такое оригинальное истолкование является центральным в статье Fioroni Sandri (1977) и основывается на структурном и семантическом анализе идеограммы.

         Литература

Белый, А.
         1922         Глоссолалия. Берлин.
Григорьев, В.П.
         1975         Парономическая аттракция в русской поэзии XX в. // Сборник докладов и сообщений
лингвистического общества КГУ. Вып.V. С. 134–164. Калинин.
         1976         Ономастика Велимира Хлебникова. Индивидуальная поэтическая норма. // Ономастика
и норма. С. 181–200. Москва.
         1982а        Воображаемая филология Велимира Хлебникова. // Стилистика художественной речи.
Межвузовский тематический сборник. С. 18–38. Калинин.
         1982б        Лети, созвездье человечье... (В. Хлебников — интерлингвист). // Ученые записки ТГУ.
Вып. 613. С. 153–166. Тарту.
Дуганов, Р.В.
         1976         Проблема эпического в эстетике и поэтике Хлебникова. // Известия АН СССР.
Серия литературы и языка. Т. 35. С 5.
электронная версия указанной работы на www.ka2.ru

Иванов, В.В.
         1976         Категория времени в искусстве и культуре XX века. // Ритм, пространство и время
в литературе и искусстве. АН СССР. С. 39–49. Ленинград.
Костецкий, А.
         1975         Лингвистическая теория В. Хлебникова. // Структурная и математическая лингвистика. Вып. 3. С. 34–39. Киев.
Ковтун, Е.
         1976         Утёс из будущего. // Техническая эстетика. Н. 5–6. С. 40–2.
Мандельштам, О.
         1966         Заметки о поэзии. // Собрание сочинений. Т..2. Нью-Йорк.
электронная версия указанной работы на www.ka2.ru

Панов, М.В.
         1971         О членимости слов на морфемы. // Памяти акад. В.В. Виноградова. С. 170–179. Москва.
Седакова, О.
         1971         Образ фонемы в «Слове о Эль» В. Хлебникова. // Развитие фонетики
современного русского языка. С. 273–277. Москва.
Тынянов, Ю.
         1929         Архаисты и новаторы. Ленинград.
электронная версия указанной работы на www.ka2.ru

Фёдоров, Н.
         1982         Сочинения. Москва.
Харджиев, Н.
         1975         Новое о Хлебникове. Russian Literature, №9. С 5–24.
электронная версия указанной работы на www.ka2.ru

Эткиид, Б.
         1978         Материя стиха. Париж.
Якобсон, Р.
         1921         Новейшая русская поэзия. Прага.
электронная версия указанной работы на www.ka2.ru

Fioroni Sandri, G.
          1977         Matzuri: Kanji 1 imi. // Conoscenza religioza 4, 365.
Kovtoune, Е. & A. Povelkhina
         1982          La vllle futuriste de Sant’Elia et les idées architecturales de Xlebnikov. // Présence de
F.T. Marinetti en Russia. Acte du Colloque International tenu à l’UNESCO. Lausanne.
Lanne, J.-C.
         1983         Velimir Khlebnikov — poète futurien. I–II vol. Paris.
Lönnquist, В.
         1979         Xlebnikov and Carnival. Uppsala.
электронная версия указанной работы на www.ka2.ru

Menna, F.
         1983         Profezia di una società estetica. Roma.

Воспроизведено по:
Russian Literature XXIII (1988) 169–184.

Персональная страница на сайте Хлебникова поле
карта  сайта		главная    страница
исследования		свидетельства
сказания		устав
Since 2004     Not for commerce     vaccinate@yandex.ru