В. Молотилов
Целитель
Окончание. Предыдущие главы: 
11. Чижик-пыжик
Только не обороняться. Лучший вид защиты — нападение. Упреждающий удар. Никаких окопов, блиндажей в три наката и долговременных огневых точек. Наскок — отскок, наскок — отскок. Скифская наука побеждать: притворное бегство — залог победы.
Заманиваем неприятеля на выжженную землю с отравленными колодцами, даём время отупеть и отчаяться, а потом вбиваем в землю.
Если нет — а именно таковы сейчас мои обстоятельства — надёжного союзника, способного напакостить общему врагу, — придётся провернуть эту грязную работёнку самолично. Закидать колодцы стервом, испепелить стога, скирды и омёты. Закрома и сусеки остаются в неприкосновенности, даже прирастают. Называется пищевые добавки. Толчёное стекло, бледная поганка, помёт аспида, слюна василиска и тому подобное.
В местах собственного расположения, то-то и оно. Притворное бегство впереди. Да и придётся ли драпать: врага покамест не видать. Ещё не напал. Воображаемый противник. Плод больного воображения, в общем.
Больного или нет, однако сказано: готовь телегу зимой. Телегу во втором значении, то есть письменное прошение | челобитную | жалобу | донос. Больные на всю голову сплошь да рядом хитроумнее мозговых здоровяков. Вон какой предусмотрительный был Полифем, и что. Одиссей обвёл вокруг пальца, как сосунка. Больной на всю голову, потому и хитрец. Одиссеева охота к перемене мест — весьма мучительное свойство, сказано вам. А где душевные муки, там и боль на всю голову, мать хитроумия.
Итак, возможные упрёки в усердии не по разуму блестяще мной отражены. Как то: хоть биту быть, а за реку плыть; пошёл по шерсть — вернулся стриженый и мн. др. Приблизительно такими в переводе с ахейского словами выговаривала Пенелопа своему непоседе. И что. Кукуй, голубушка, на правах соломенной вдовы. Вдова — мирской человек. Понаехали женихи, давай свататься. Без вредных привычек. Образованные. Домовитые. И что. Всей кодле от ворот поворот. Пошли вон, тараканы запечные.
Вероятные упрёки отражены, пара слов об их причине. Таковая коренится в подозрении, что показания очевидца неверно истолкуют.
Очевидицы, если соблюдать половые приличия. Привыкли наплевательски относиться, начинаем отвыкать: свидетель женского рода есть свидетельница, очевидец — очевидица. Мемуаристка, если хотите.
Но я-то не хочу. Что было сил не желаю нарушать первую заповедь велимирянина: великодержавие и народность.
Переводится очень просто: кесарю — кесарево сечение, русскому языку — русское. Немилосердно сечь за иностранные слова, если нет в них надобы. Зачем ветхолатинская ‘memoria’, когда налицо святорусская ‘память’.
Однако помнить можно и старинную сплетню, разве не так. Что такое клевета? Клевета есть злостная сплетня. И вот мемуаристка извлекает из своей памяти клевету вековой давности. Тем более долой латынь: очевидица и ещё раз очевидица.
Неизбежно возникает вопрос: как отличить песню с вражьего голоса от правдивых показаний. Сейчас научу.
Ищем родовое прозвище, по которому нельзя определить половую принадлежность человека. У англичан или французов таковые — все до единого; ино дело Русь. На Руси это исключение из правил. Сибирское окончание на -ых, правильно. Седых, Толстых, Черных, Кручёных.
Если не знать, что Кручёныха зовут Алексей Елисеевич, по сообщению с обложки невозможно понять, кто написал эти воспоминания: мемуаристка или очевидица. Читаем:
Помню, Маяковский как-то съязвил в его сторону:
— Каждый Виктор мечтает быть Гюго.
— А каждый Вальтер — Скоттом! — моментально нашёлся Хлебников, парализуя атаку.
Кручёных А.Е. Наш выход
Перехожу к обещанной учёбе. Сплетня означенное выше сообщение — или неложное свидетельство? Ищем у современников перепалку Виктора и Вальтера. Поиски не увенчались успехом. Неизбежный вывод: не сплетня. Таким образом, Кручёных, если под этим родовым прозвищем скрывается женщина, — очевидица.
В дальнейшем вы и без моей подсказки отделите овнов от козлищ: таковые отличаются от баранов примостившимся под ними хитроумием Одиссея. Приступим.
Татьяна Вечорка
Воспоминания о Хлебникове
1920 год. Конец ноября.
Полгода, как ушли белые, и Баку перекраивался и перестраивался согласно новым порядкам.
В отделении “Росты” — “Кавросте” — где я служила, работая подписи под плакатами, и где так приятно пахло краской, клеем и свежим деревом— встретился А.Е. Кручёных и по обычаю торопясь, сказал отрывисто, вертя худыми, редкостными пальцами:
— Хлебников объявился. Вы его пригласите!
Я посмотрела почему-то не на Кручёных, а на стену и вместо нового плаката увидела эскиз углём в натуральную величину: всклокоченная голова Иоанна Крестителя в шкуре через плечо — лицо блаженное и косматое.
— Ах, да, — сказал Кручёных следя, — Это его сегодня успели… Похоже… Так вы позовите...
Я осталась работать, и вскоре пожаловал Хлебников, с толстой бухгалтерской книгой подмышкой и недоеденным ломтем чёрного хлеба в другой руке.
Видом он был нелеп, но скульптурен. Высокий, с громадной головой в заношенных рыжеватых волосах; с плеч — простёганный ватник-хаки, с тесёмками вместо пуговиц; на длинных ногах — разматывающиеся обмотки. Оборванный, недоодетый, он казался дезертиром, только что изловленным Кручёных.
Тот его держал за локоть и подвёл ко мне.
А Хлебников шёл лунатично и некрепко, видно — всё равно куда идти.
Сунув не все пальцы, он сел на табуретку и глаз не поднимал, всматриваясь искоса.
И лицо его было глиняно-бесцветное, не то запылённое, не то больное…
Волосы лезли склокоченно, как пакля в масле — и на плечи, и на рот — безвольный и тусклый.
Вслушиваясь, улыбнулся и поднял глаза — неестественной голубизны — и засмеявшись сказал что-то тонким голосом.
И неприятен был контраст — голубизна глаз и гниловато-корявые зубы в паутине усов; большой рост и такой тонкий голос.
Только что он начал рассказывать, как подошёл С.М. Городецкий и повёл его в свой кабинет дать работу.
Хлебников встревоженно вскочил и, наскоро съедая хлеб, пошёл сутулясь.
Получив очередные агит-рисунки, стал делать подписи под ними, поглядывая на картинки и всё советовался — так ли?
К сожалению, у меня затеряны черновики его подписей под политическими шаржами и плакатами — не могу их привести, не надеясь на свою память. Помню только:
От утра и до ночи
Вяжет Врангель онучи ‹...›
Хлебников всё оглядывался и узнав, что ему готовят удостоверение, выписывают паёк, карточку на обед и т.п. — совершенно умиротворился и, отдав все подписи, раскрыл свой гроссбух, исписанный почти наполовину, и стал его продолжать — не то стихи, не то выкладки чисел и комментарии к ним. Прощаясь, обещал притти завтра.
II
Позвать его к нам было нельзя из-за постоянного уплотнения. Просила его притти к брату — у него ещё была большая комната.
Вечером он пришёл с А. Кручёных, который очень радовался на Велемира и во всём проявлял к нему заботливость. Хлебников был важен, как и со всеми его ценящими, однако частенько на него поглядывал и как бы спрашивал совета взглядом.
Посовав всем не то два, не то три пальца, он осмотрел стены и всё на них навешанное, а перед большим зеркалом остановился и долго себя разглядывал.
Вздохнув, он сел на стул у входной двери, поджав ноги, так и остался весь вечер.
Ему принесли обычную для того времени трапезу — чай с сахарином и пайковый хлеб. Закусив, он как бы успокоился — стал меньше шебаршиться — но то и дело почёсывался — то голову, то ноги, то тёрся о спинку стула.
На столе были ещё каштаны, и ему подали тарелочку. Расколупывая кожуру, Хлебников сосредоточенно молчал. Потом, постепенно начал заговаривать.
Помню — два его рассказа о себе.
Один мрачный — как он лежал в Харьковской больнице в тифе и галлюцинировал: приходили из стен незнакомые люди и толпой усаживались на постель. Было душно и противно. Потом отделялся один — цыган — и хохотал; постепенно увеличиваясь, он распухал и делался больше и хуже толпы.
Когда Хлебников стал выздоравливать, приходил навещать его уже наяву кто-то из знакомых, кормил, заботился, но за то, стащив две тетрадки стихов — исчез. Утверждал это Хлебников с истерическим вызовом и жалобой, и стало даже неловко, хотя, видя, что он разошёлся — хотелось попросить его прочесть новые стихотворения…
Другой рассказ ещё типичнее.
Ехал Хлебников куда-то по железной дороге. Ночью, на маленькой станции, он выглянул в окошко. Увидел у реки костёр и возле него тёмные силуэты.
Понравилось. Он немедля вылез из вагона и присоединился к рыбакам. Вещи уехали, а в карманах было мало денег, но несколько тетрадок. И когда пошёл дождь и костёр стал тухнуть — Хлебников бросал в него свои рукописи, чтобы подольше „было хорошо”.
Два дня он рыбачил, а по ночам глядел в небо.
Потом это ему всё надоело и он отправился дальше.
Образные рассказы его — захватывали. Но неприятно было постоянно прорывавшееся желание подчеркнуть, что никто другой, а он, Хлебников, это делает, и гордость его была болезненной и вызывающей.III
Эти две встречи особо запомнились, потому что потом мы ежедневно сталкивались в Кавросте и Хлебников стал доверчивее и сообщительнее.
Говорил о цифрах, объясняя записанные результаты. Утверждал, что прослеживая и сопоставляя периоды накопления однотипных событий, влекут за собой непременное возникновение повторных по типу разрешений. И цифре 317 придавал особое значение, в смысле завершения циклов повторяемости.
В тоненнькой книжке его, изданной ещё в 1912 году, была таблица, где на основании его выкладок было замечание о падении Русского Государства в 1917 году.
Мне чудилась в этих “пророчествах” мистическая основа. Но он ворчал, что мистика — сумерки, поиски наощупь и вообще к канонизированным религиям тяготения не имел.
В то время ему очень хотелось печататься. Но нельзя было. Особенно хотелось видеть напечатанной большую статью — тоже “кабалистическую”, хоть на машинке.
Но было некогда и негде, так я и возвратила ему рукопись.
Напечатали только в 20 экз. сборник «Мир и остальное», куда он готов был отдать всю свою толстую книгу плюс много листочков.
Но машинистка ворчала и пришлось отобрать только 6 стихотворений.
Одно из них — не знаю, появлявшееся ли в других изданиях — грустный его автопортрет тех дней.
Россия, хворая, капли донские пила
Устало в бреду
Холод цыганский
А я зачем-то бреду
Канта учить
по Табасарански.
Мукденом и Калкою
Точно большими глазами
Алкаю, алкаю.
Смотрю и бреду
По горам горя
Стукаю палкою.
Долго я радовалась на это стихотворение, а потом спросила:
— Почему же вы больше с цифрами? Если слова превзойдены — разве они не ранят вас?
Он раскрыл гроссбух и начал водить пальцем по черновикам слов.
Всякие тут были: и „слова в разрезе”, и „голые” новорожденные, и ласкательно наряженные, и „слова-женщины”, и „слова-мужчины”, и высохшие — старчески — или — „проэкты слов” — и среди них — „протезы” для замены отрубленных частиц.
Говорил приблизительно так:
— Когда одолеть все слова в схеме, то займёшься музыкой или математикой, нет, пожалуй рисованием — ведь поэты рисуют. А стихи станут баловством. Потому что зная, как сочетать слова — можно писать наверняка. Смотрите — я уже мало перечёркиваю — хотя стоит увидеть что-нибудь своё, хоть маленькое — я не переписываю — не могу, а дорисовываю, окружаю со всех сторон — чтобы стало ещё яснее, пока не надоест. Самое важное окружить подобающе. А рифмы ерунда.
И если засесть — можно везде работать. Я уж приспособился. И в тесноте и в толпе. Если хочется высказаться… Вздыхал, жаловался.
И глаза стали затравленными и в себя уходящими. И вдруг засмеялся. — Я пошутил. Сказал виновато и встал.
IV
Кавказская “интеллигенция” в массе мало знакома с современной литературой. До сих пор многие радуются на Тургенева и Надсона.
Символистов знают больше понаслышке, — Бальмонта, например, за звучную фамилию — а о футуристах отзываются как о забавниках.
Поэтому, когда в 1919 г. сорганизовался “цех поэтов”, то на него потянуло как на кислую капусту, и на открытых заседаниях бывало до 500 чел. Приехавший в Баку Кручёных почти еженедельно выступал, и каждое его выступление производило переполох: и пугались, и, главным образом, удивлялись, что „такой славный молодой человек” целыми вечерами толкует о буквах, да о сдвигах, и во всём умеет отыскать либо тайное неприличие, либо такой смешной недостаток, что трудно было возвращаться с уважением к тем авторам, что он разбирал.
Его публичные выступления до сих пор в памяти, и русский футуризм для кавказцев — Кручёных.
— Новая литература? Кручёных! Знаем, знаем…
Но в 1921 г. работа “цеха” шла вяло, и появление Хлебникова не вызвало особой ажитации. К тому же он тихо и конфузливо читал свои стихи — эстрадного успеха иметь не мог.
У него образовалась группа друзей-ценителей: Ал. Кручёных, Вячеслав Иванов, Сергей Городецкий, художник Шацман и ещё несколько человек.
Вяч. Иванов постоянно о нём заботился, даже отбирал жалованье на хранение и выдавал по частям на необходимое (причём неизменно ещё прибавлял от себя) — ибо Хлебников то терял деньги, то раздавал нищим, то накупал голодный сластей.
Однажды мы были втроём с Хлебниковым и ещё с кем-то, не вспомню.
“Кто-то” глядя на Велемира говорил, что услышал новое стихотворение Хлебникова. Вяч. Иванов обнял его, расцеловал и сказал:
— Хлебников, вы ангел!
Хлебников молчал, моргая, но видимо был рад.
Я спросила:
— Что это за стихотворение?
Он потянул листок и написал:
Ты же, чей разум стекал как седой водопад
На пастушеский быт первой древности и т.д.
Это был период хороших отношений с “председателем земного шара”.
V
Но тут началось.
Хлебников стал приходить к нам домой.
А жили мы в то время ещё непривычно тесно, впятером в двух комнатах. В угловой — родители мужа, в проходной столовой — брат его, а за занавеской, в куске аршин на 10, — мы с мужем.
В это пространство стал умещаться и Хлебников. Первое появление его привело всех в домашний столбняк.
После его ухода свекровь моя вымыла себе руки, села за обеденным столом и сказала взволнованно:
— Это кто же такой? Говорит как интеллигент, а по виду взрослый Стёпка-Растрёпка; да он моется когда-нибудь?
Я вспомнила рассказ “очевидца” об умывании Хлебникова: пущена вода из крана. Хлебников долго стоит и смотрит. Потом осторожно вытягивает 2 пальца и смачивает себе водой ресницы и нос. Потом закрывает кран и утирается платком. — Молчу.
— И потом, что за странная манера — притти первый раз в дом и засесть на 3 часа. Отправился к Боре за занавеску — видит, что тот спит. Тогда уселся читать. Потом Боря проснулся — мычит, а тот говорит — ничего, не просыпайтесь, я подожду. Потом уже начали философствовать, тут уж и вы пришли. Да кто это?
Объясняю. Не верит.
— Поэт это прежде всего — культурный человек. И чистоту любит. А от этого я едва отмылась. Ох, господи, неужели он к нам зачастит?
А Хлебников действительно зачастил. Не спрашивая ничего, он осторожно шмыгал за занавеску, и усаживался за письменный стол, писал, размышлял, а не то дремал.
Муж мой, человек болезненный, почти постоянно лежал дремля, одетый на кровати. Хлебников терпеливо ждал, когда он проснётся или заснёт, в перерывах же молчания они беседовали, главным образом о философии.
Но как только муж подымался и выходил — поесть ли, или за папиросами — Хлебников моментально укладывался на кровать и лишь по возвращении его виновато вставал и усаживался на стул. По утрам я почти не бывала дома, а приходила неопределённо и возвращаясь часто видела свекровь в возне около занавески: боясь, что с Хлебникова сползёт что-либо, она натирала пол керосином, усиленно ворча и вздыхая. Потом готовила обед, и Хлебников послушно слушал её монологи.
Однажды он встретился с отцом мужа.
Д.Е., человек чистоплотный до больничного педентизма, одел пенсне и подняв голову, хотя невелик ростом, долго и брезгливо смотрел на него.
— Вам что угодно? — спросил наконец, не сдерживая своего раздражения.
Хлебников засмеялся.
— Оставь, Митя, — вступилась свекровь, — это Танин гость.
— И мой тоже, — добавил муж обиженно. — Наш гость!
— A, — сказал Д.Е. сурово и насмешливо, — милости просим!
И начал расспрашивать:
— Вы что же, из плена, от немцев бежали? Или сражались? С белыми? С красными? Теперь не разберёшь!..
Хлебников перебил ясно и нагло:
— Что же? Ведь Ленин вам сверстник, а во всём разбирается!
И усмехнувшись, встал и покачиваясь на глиняных ногах, не прощаясь вышел.
Тут негодование прорвалось:
— Поэт, говорите?! Замечательный поэт? Так я и поверил! Юродивый он, да ещё наглый! Поэт!..
Раньше поэтами были аристократы, потом поползли разночинцы, а теперь — Горьковские персонажи. Да вы не видите — вшей на нём сколько? И этакого за стол сажать?
Дальше шли расспросы:
— А кто его родители? Да почему его не сдадут в жёлтый дом? Разве можно одного его по улице пускать? И глаза неприлично-голубые, наверное крашеные…
И тут пошло: „Гробокопатель какой-то” …
…Я давно говорила, что лучше мужу отдавать хлеб, чем этому…
…После его ухода наволочки менять…
…Пол керосином…
…Скоро сами грязью зарастут…
…Хаотики несчастные…
Ряд подобных разговоров сделали своё дело. Хлебников озлобился и начал сердиться и на меня.
Вскоре мы уехали — и Хлебникова больше я так и не встречала.
ноябрь 1924 г.
Воспроизведено по:
Записная книжка Велимира Хлебникова. Собрал и снабдил примечаниями А. Кручёных.
Москва, Издание Всероссийского Союза Поэтов, 1925 г.. Стр. 21–30.
Наверняка все до единого мигом сообразили, кто там в малиновом берете с послом испанским говорит. Татьяна Вечорка — доподлинная очевидица. Более того, показания даны по горячим следам, то есть важности необыкновенной. Опередила Татьяну Вечорку одна только Вера Хлебникова, см. Хлебникова В.В. Вы говорите, Он ушёл, мой тихий брат?.., но я уполномочен лишить её права голоса. Наивное дитя, вот почему.
Совершенно верно: предмет разговора — содомия. Содомия Велимира Хлебникова. Вдумчивые книгочеи догадались об этом чуть позже вглядчивых созерцателей, но таки догадались. По заголовку, да. Чижик-пыжик — это Содом и Гоморра.
Но какие молодчаги вглядчивые созерцатели! Даже я расщедрился на восклицание, дабы восславить их смётку. Восславил, а теперь требую соответствия похвале: назовите создателя предваряющего заголовок изваяния.
Sarah Lucas (b. Holloway, London, 1962), of course. Убедительная просьба доложить половую принадлежность. Женщина от ногтя на мизинце до корня волоса в ноздре, правильно. Малейшей противоестественности не замечено. У Анны Голубкиной (1864–1927) можно подозревать странности, у Sarah Lucas — нет. Лепить из глины способна любая извращенка, сечь мрамор — тем более. Но если женщина ваяет из tights and fluff — долой всякое сомнение: достоверная female | woman | lady.
А разве Татьяна Вечорка не la féminité réalisée? Доказываем от противного: в её воспоминаниях Велимир Хлебников навещает бездетную чету — раз, Мережковский с Гиппиус палец о палец не ударили для продолжения рода — два. Есть желающие назвать женщиной писательницу Антон Крайний? Лично я бы поостерёгся. Таким образом, исследование содомии Велимира Хлебникова следует начать с детородной способности Татьяны Владимировны Вечорки, по мужу Толстой (1892–1965).
Нет ничего легче: в её браке с Борисом Дмитриевичем Толстым прижита Лидия Борисовна Толстая, в замужестве Либединская (1921–2006). Год рождения безоговорочно свидетельствует: Хлебников ходил в гости к молодожёнам, только что расписались и вот-вот зачнут ребёнка без посторонней помощи.
Не надо говорить, что я мужененавистник, вот этого не надо. Даты рождения и смерти супруга Татьяны Вечорки отсутствуют по простой причине: Борисов Дмитриевичей Толстых было двое. Оба графы, разумеется. Но не будем отвлекаться от содомии Велимира Хлебникова.
Выше было заявлено, что его родная сестра Вера в этом вопросе права голоса не имеет. Указана и причина поражения в правах: наивность. С немалым сожалением беру свои слова назад, ибо приходится признать недостаточную их обоснованность. Во время учёбы у Ван Донгена Вера проживала на Монмартре, а это злачное место. Всякого насмотрелась.
Но я вознамерился турнуть её из первачей (первачек, если хотите), и непременно сделаю это. Повод всегда найдётся: образование не то. А у Татьяны Вечорки — то.
Вечóрка — псевдоним Ефимовой Татьяны Владимировны, по мужу Толстой (1892–1965).
Родилась в Баку, окончила Закавказский девичий институт в Тифлисе. Продолжила учёбу в Петербурге, где в 1914 г. впервые напечаталась в журнале «Лукоморье».
По возвращении в Тифлис основала литературное объединение «Альфа-Лира», объявив 1 декабря 1917 г. о своём намерении через местную прессу:
Кружок, который я предполагаю образовать здесь, является отделением Петроградского литературно-научного дружества. Целью кружка является развитие и поддержка (не материальная) молодых талантов; искание новых путей в области формы поэтических произведений. Работа кружка — еженедельные заседания, беседы на избранные темы, рефераты, переводы в стихах с иностранного, совместная работа в намеченной области, взаимная критика, чтение произведений членов кружка. Предполагаются публичные выступления. Более подробные сведения вы можете узнать из устава, который у меня имеется. Для того чтобы сделаться действительным членом, необходимо представить свои произведения (не менее 5 стихотворений), которые будут Вам возвращены по прочтении их исполнительным комитетом дружества.
Видная фигура в литературной жизни Закавказья тех лет: кроме руководства дружеством «Альфа-Лира», завсегдатаями которого были Илья Зданевич (доклад «Об абсолютном преобладании формы над содержанием»), Василий Катанян, Тициан Табидзе и Паоло Яшвили, Вечорка — сопредседатель Тифлисского Цеха поэтов (летом 1918 г. «Альфа-лира» слилась с Цехом поэтов «Кольчуга»). Проявила себя и как докладчик, выступая в артистическом клубе «Фантастический кабачок», центральной пропагандистской площадке «Кольчуги», а также групп «41°» и «Голубые роги».
Т. Вечорка выпустила в Тифлисе два сборника стихов: «Магнолии» и «Беспомощная нежность» (1918 г., на правах рукописи). Тематика её стихов близка к ахматовской, но некоторые литературные и художественные реалии заставляют вспомнить вкусы героя романа Гюисманса «Наоборот» Дез-Эссента. Так, в стихотворении, открывающем сборник «Магнолии», она пишет:
Я не люблю цветов, они не знают боли, / Увянув медленно, они не говорят, и лишь кошмарная фантастика магнолий прельщает иногда мой утомленный взгляд. / Когда, на глянцевитой зелени белея, в холодной тяжести распластаны блестят — ловлю пленительный и пряный аромат, что подарил им юг или оранжерея. / Ну что же. Не могла бы быть другой я — близки душе моей Бердслей и Гойя. / И лишь магнолии в меху лелея, при догоравших углях камина, люблю впивать поэмы Кузмина, не слушая аккордов «Исламея».
В 1919 г. Вечорка переехала в Баку, где вступила в основанный Сергеем Городецким «Цех поэтов». На заседаниях «Цеха» она выступила с докладами «Теофиль Готье и его единомышленники» и «О творчестве Ильи Зданевича».
В Баку Т. Вечорка сближается с А.Е. Кручёных. В 1919 г. он включает её поэму «Нечаянно» в автолитографированную книгу «Замауль I», а годом позже стихи Вечорки под одной обложкой с Хлебниковым и Кручёных появляются в сборнике «Мiр и остальное».
В 1920 г. Т. Вечорка выпускает книгу «Соблазн афиш». Набранный разными шрифтовыми гарнитурами, этот поэтический сборник своим содержанием вторит оформлению: здесь и стихи откровенно левого толка, и строгий сонет (в кругу тифлисских стихотворцев Вечорка имела репутацию „знатока всех 14 000 форм сонета”), и поэма, напоминающая своим содержанием «Прерванную повесть» М. Кузмина. На задней обложке книги было помещено объявление о готовящемся издании книги стихов «Скарабэ», так и не увидевшей свет, и доклада «Слюни чёрного гения. Стихи Алексея Кручёных», впоследствии вошедшего в московские сборники «Бука русской литературы» (1923) и «Жив Кручёных» (1925).
Цикл стихотворений «Заутреня на рассвете» из «Мiр и остальное», посвященный супругу Борису Толстому, и по объёму, и по тематической целостности можно считать ещё одной её книгой.
В 1924 г. Вечорка переехала в Москву и поступила в Высший литературно-художественный институт им. В.Я. Брюсова. В 1927 г. она выпустила свой последний поэтический сборник «Треть души».
Автор беллетризованных биографий «А.А. Бестужев-Марлинский» (1932) и «Повесть о Лермонтове» (1957). Крайне малая продуктивность этих лет объясняется тем, что в 1937 г. Борис Толстой был репрессирован, со всеми вытекающими для его жены последствиями.
Стихи Татьяны Вечорки (Толстой) включены в антологию «Сто поэтесс серебряного века» (СПб., 1996 г.) и двухтомник «От символистов до обериутов. Поэзия русского модернизма» (М., 2001 г.). В 2007 г. издательство Дома-музея Марины Цветаевой выпустило книгу её стихов, критических статей, дневниковых записей и мемуаров «Портреты без ретуши».
www.fanmal.ru/fantastic_city_91.html
www.fanmal.ru/fantastic_city_95.html
www.raruss.ru/avant-garde/1374-zamaul-baku.html
www.baku.ru/enc-show.php?id=93565&cmm_id=276
www.vekperevoda.com/1887/vechor.htm
Ну и где тут следы образования, которые служат веским поводом назвать Татьяну Вечорку (Толстую) знатоком содомии? В «Соблазне афиш», разумеется. Подставьте вместо напоминающая своим содержанием «Прерванную повесть» М. Кузмина заголовок «Правоведы» — и все вопросы отпадут разом: ни один уважающий себя гей-словарь не обойдёт вниманием эту поэму. В Сети то же самое, разумеется.
Оцените мою предусмотрительность: во-первых, некоторые уже вбивают в строку поиска ‘вечорка правоведы’; во-вторых, им будут яростно противодействовать борцы с уклонистами и уклонистками от чадородия: славяне вымирают, смугляне напирают, извольте повысить рождаемость во что бы то ни стало. Как в таком случае доказать, что Татьяна Вечорка (Толстая) постигла все тонкости содомии? Никак. Поэтому коротенько пересказываю «Правоведов».
Некто Никита Радлов с большой неохотой и опозданием возвращается в alma mater из поместья родителей, где он провёл скучнейшее лето. Почему тогда промедление? Потому что тоска зелёная хуже серой скуки.
На перемене приятель Радлова Дмитрий сообщает ему новости, между прочим бахвалясь, что у него уже пятеро, над которыми он издевается.
Это известие неприятно поражает Никиту: какой же я тюня, досадует юноша.
NB. Прервёмся, дабы установить возраст действующих лиц. На снимке запечатлены учащиеся IV класса Училища правоведения. Крайнему слева Г.А. Римскому-Корсакову 19 лет. И только на следующий год эти парни попадут в разряд старшекурсников. Дальнейшие гадания и прорицания возлагаю на г-жу Изергиль. NB is finished. Великодушный Дмитрий входит в положение товарища и указывает на новенького — покамест ничей. Попутно он даёт лестную оценку мыслительным способностям вероятной жертвы: неплохо начитан. Пусть и не дотягивает до уровня самого Дмитрия, но всё-таки. Проверим, отвечает Никита, и тотчас направляется к новичку.
Действительно, тот не теряет времени попусту: в его руках книга д’Оревильи. Это служит поводом к завязыванию лестного для книгочея знакомства: cтарожил Радлов хвалит Серёжу — так зовут новенького — за отменный вкус.
Своё благоволение он выказывает обычным для рождённых повелевать способом: отсутствием насмешки, а вслух одобряет Серёжину внешность. Серёжа возвышенно бледен, голубоглаз и белокур. Впрочем, бледность оказывается нездоровой: у Серёжи заболевание лёгких.
Выясняется это вот при каких обстоятельствах. На похвалу Никиты Серёжа отвечает: „А у вас рот ромбиком, / Раскрывается на все четыре стороны”. Дальше следуют строки, где налицо местечко, за которые невозможно не влюбиться в Татьяну Вечорку (Толстую):
Я сказал ему снисходительно-нежно:
„Прежде чем сказать парадокс или глупость,
Надо всегда немного подумать,
А то легко ошибиться”.
Он побледнел, и я удивился,
Что можно стать ещё более бледным,
Потом закашлялся, и
По платку расползлись, как божьи коровки,
Капельки глянцевой крови. Смотря какой платок, совершенно верно. Если у вас когда-нибудь шла носом кровь, то вы наверняка обратили внимание, что она превосходно впитывается хлопковой тканью. Расползание крови подобно глянцево-красным божьим коровкам указывает либо на чудовищную свёртываемость её, либо на оправданную ежедневными стирками дороговизну носового платка: la soie naturelle.
При любом раскладе, Серёжа болен не первый день. Стало быть, воспитывался дома с обережением: кумыс, длительные прогулки на свежем воздухе. Зимой в тёплой одежде, разумеется. Желательно в мехах.
Однажды Никита прогуливался по залу, гоняя в уме спряжения латинских глаголов. Вдруг подходит Серёжа, хватает его за руку и сжимает изо всех сил. Что делает Никита. Слово предоставляется Татьяне Вечорке (Толстой):
Я молвил мягко, но властно:
— Не надо. Я знаю, что вы сильнее меня. Если бы Никита не был comme il faut, следовало ожидать ответного пожатия с уклоном в челюсти капкана. Ничего подобного, что и требовалось доказать обоим. Отношения выстроены: Никита — он, Серёжа — она.
Дальше всё как по маслу:
— Сережа, вы красивее девушки,
Оденьте манто вашей мамы,
Мы поедем кататься! —
На Набережной все
Смотрели на нас.
Он был мил, как начинающая карьеру кокотка.
Я заглянул под кросс круглой шляпы,
Где в тёмной вуали особенно томно
Синели глаза,
И глядя на край подрумяненных губ,
Шепнул, слабо тронув его колено,
Прикрытое пледом:
— Если бы вы были девушкой,
Я бы сказал,
Что хочу полюбить вас, Мелитта. —
Потом, подумав, добавил:
— А может быть и нет. Извольте радоваться: после такой прогулки Никита преподаёт Серёже то самое, что у нынешней молодёжи называется “мордой об асфальт”: при встрече с Дмитрием он целует последнего, а Серёже небрежно суёт два пальца, спрашивая при этом: „Разве мы здороваемся с вами?”
Серёжа не остаётся в долгу: отлежавшись в лазарете после истерики, он возвращает Никите деньги за давешнего лихача вдоль набережной. Представьте себе, Никита их спокойнёхонько принимает.
У порядочных людей это называется привести дела в порядок. Сначала отдаются долги, потом нотариус заверяет завещание. Серёжа именно порядочный, потому что на следующее утро Дмитрий сообщает Никите, что новенький застрелился. Но не до смерти. Тут же служитель препровождает Никиту к телефону.
— Я слушаю вас.
„Говорит мать Сережи”.
Тихие слезы.
„Вы его друг?”
— Кажется, да.
„Вы знаете, он из-за вас стрелялся”.
Я хотел отвечать,
Но трубка упала.
Странно.
Говорят я был бледен?
Пустяки! Я был просто не в духе. Серёжа на седьмом небе: возлюбленный приходит посидеть у его одра каждый день после занятий. Приносят письмо. Больному трудно читать, он просит Никиту. Письмо от Дмитрия. Оказывается, наш книгочей и без пяти минут α–самец подпал под Серёжины чары: грустит. Не отвлечённо грустит, а перечитывает книги, грустя. Те самые книги, которые недавно читал с Серёжей наедине.
И тут раненый просит у Никиты разрешения кое-что ему рассказать. Никита решительно противится.
Я рассердился. — Не надо!
Довольно миндальничать в сумерках! —
Повернул выключатель
И сразу стало светло. На этом поэма обрывается, потому что иначе светлый образ самоубийцы может покрыться пятнами. Но не покрывается. Никаких „Quel giorno più non vi leggemmo avante..”, а подозревать можно всё что угодно. В пределах своей испорченности.
Прежде, чем двинуться дальше, следует сделать шаг назад: что такое сближение Татьяны Вечорки (Толстой) с Алексеем Кручёных (1886–1968) в Баку.
Во-первых, мужское начало Алексея Елисеевича не подлежит ни малейшему сомнению: пять лет он состоял в гражданском браке с художницей Ольгой Владимировной Розановой (1886–1918). Последние четыре цифры раскрывают причину разлуки: дифтерия. Смерть возлюбленной от воспаления слизистых оболочек носоглотки и зева столь удручающе подействовала на Кручёныха, что все последующие пятьдесят своих зим он выходил на улицу не иначе, как наполнив рот кипятком.
Розанова в изобразительном искусстве — совершенно то же самое, что Кручёных в изящной словесности: новаторша из ряда вон. И вдруг безутешный вдовец посвящает Вечорке (Толстой) несколько стихотворений, довольно-таки вразумительных. Особенно такое:
перекошенный предчувствием
ПОТОЛОК
неожиданно встал
привёл ещё двух
открыл глаза
и увидел кругом
обитый гардеробами
ПРАЗДНИК!
Не надо быть Фрейдом, чтобы правильно истолковать третью строку. При этом Кручёных и дальше выдерживает, что называется, тон.
с чисто бумажно-женским терпением
подмяв под себя широкое кресло
Вечорка
выстрачивает
швом Ришелье
по 20 стихов ежедневно!
Бог с поволокой
и дьявол с Иудой в прическе
оба пасуют
перед всемирной
Компанией Зингер!..
Беснуются все словари
отощавшие
от вытягиванья последних ниток!..
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Вот
воодушевившись суетой мирской
рекомендуется молодым поэтам
ПРАКТИЧНАЯ ШПУЛЬКА
ГЕНИЯ!..
Даже неподготовленному читателю всё понятно. Лёгкое недоумение вызывает один только Иуда в причёске, не так ли. Но мы, старцы, без малейшего напряга раскрутим этот завиток будетлянского красноречия. Поскольку именно в Баку Алексей Кручёных рассердился на своего друга до такой степени, что при всём честном народе обозвал его Азефом-Иудой, неизбежен вывод: Иуда в причёске Татьяны Вечорки (Толстой) — Хлебников. Если не целиком, то за пол-Велимира можно ручаться даже и головой.
Бог, дьявол и половина Хлебникова вряд ли раскиданы рукой Кручёныха произвольным образом; наверняка они образуют в причёске обожаемой особи
NB. После долгих колебаний останавливаюсь на определении ‘особь’, а не ‘особа’: Татьяна Вечорка (Толстая) внятно поименована и при этом отнюдь не знатна | кичлива | щепетильна. NB is finished.
некий венец. Не корону, а именно венец. Нимб, если хотите. Треугольный, да. Равносторонний треугольник. Таким образом, Велимир Хлебников, если взять его целиком и без остатка, в точности равен сумме Бога и дьявола. С точки зрения А.Е. Кручёных, разумеется.
Даже если он и не туда прищурился, выделение сквозной прописью слов ‘потолок’, ‘праздник’ и ‘гений’ несомненно указывает на восторженное признание Кручем (здесь и далее буду сокращать это родовое прозвище в родительном, творительном и дательном падежах, дабы злопыхатели не обвинили в безграмотности) недюжинных способностей писательницы Татьяны Вечорки. Одновременно с жестоким разочарованием в творчестве Хлебникова, подчёркиваю.
Громадное сожаление вызывает ответная холодность: я другому отдана, буду век ему верна. И назло обожателю посвящает всё давеча выстроченное швом Ришелье родненькому лапушке: женщина во всём блеске величия.
Вдруг я сообразил, что имею дело с читателями разной продвинутости. Наверняка не все до единого связывают сочетание слов ‘чижик’ и ‘пыжик’ с нравами Содома и Гоморры.
Моя супруга, например, полагает, что это род пьянчужки, нестойкого к действию винных паров: выпил рюмку-две — и гэпнулся. Пылая любовью к своей дражайшей половине, снизойду до невежд. Так называемые пришельцы наверняка присоединят свои голоса к славословиям на мой счёт: дополнительные сведения о землянах, пусть даже и несколько устаревшие, карман у братьев по разуму не оттянут. Мелочь, но будет мне приятно. Вселенская известность, что ни говори.
Забегая несколько вперёд, ехидно пропищу: даже самые продвинутые не все оценили остроумие Татьяны Вечорки (Толстой), выказываемое заголовком её произведения: «Правоведы». Спустя просвещение пришельцев оценят, уж я постараюсь. Итак, отверзаю уста.
У предмета исследования первым делом бросается в глаза противоестественность ублюдочного, я бы сказал, толка. Буйное воображение египтян не шло дальше льва с головой мужчины или человекообразного существа с птичьим клювом; похвально в этом смысле рвение ассирийцев: их бородатые быки имеют крылья. Чижик-пыжик далеко переплюнул как Северную Африку, так и Ближний Восток: это птице-олень. Предупреждаю, что здесь именно тот случай, когда не следует верить первому впечатлению, однако не подлежит сомнению: ‘чижик’ — это птица семейства вьюрковых, ‘пыжик’ — оленёнок.
Противоестественное сочетание. Теперь смотрим, кто до него додумался: наш соотечественник. Разве указывают иностранные слова ‘педераст’, ‘гомосексуалист’ и ‘гей’ на извращённое половое влечение? В малейшей степени не указывают, а только затемняют суть дела. Тысячу раз прав был Велимир Хлебников, настаивая на изгнании заёмных слов из русской речи: доморощенных дополна. Хотя это и лежит вне плоскости разговора, следует отметить, что половую извращенку тот же Хлебников ни за какие в мире блага не назовёт жрицей трибадии, лесбиянкой или сапфиессой, а ограничится простонародным ‘кобёл’ или ‘ковырялка’, смотря по замашкам этого существа.
Следует внимательно присмотреться к левой составляющей ‘чижика-пыжика’, ибо Даль утверждает, что ‘чижи’ — это чулки из пыжика, шерстью внутрь, пошиваемые остяками. Таким образом, любой представитель сибирского народа, ныне именуемого хантами, заявит, что ‘чижик-пыжик’ только для русских кажется нелепицей, а на самом деле это исконный вид одежды северян.
На это русский человек ответит хантам, что бабушка надвое сказала не только насчёт чижей, но даже и общеизвестного пыжика (молодой северный олень, безрогий телёнок; на нём мягкая, пышная шерсть, тонкая мездра, и потому он идет на лучшую одежду туземцев) Даль отставил совсем недалеко от слова ‘пыж’ (неоплодотворенное, заглохшее в зародыше семя растений; бесплодное, невсхожее семя, без зародыша; конопляная мякина, обоина от всей шишки; гнилой орех, с сухой плесенью, пылью; пустышка).
Короче говоря, у русских ‘пыж’ совершенно то же самое, что и ‘пустоцвет’ (бесполезный или не оправдавший надежд человечишка).
Возмущённые такой увёртливостью ханты возьми да и спроси: но чижик-то чем не угодил, за что пичугу позорите?
При чём здесь пичуга, отвечают русские словотворцы, пожелавшие остаться неизвестными. Чиж — это деревянный брусок, заостренный с концов накось, и самая игра им: по концу чижа слегка ударяют лаптой, он взлётывает на кувырок, и надо изловчиться по нему лупануть. На гранях бруска вырезаны римские числа от единицы до четырёх, это количество взлётываний с последующим ударом. Первоначально чиж лежит на твёрдой поверхности так называемого кона, заставить его взлететь нетрудно; дальше — как повезёт. С рыхлого песка чижа не подкинуть, упал в траву — пиши пропало. По окончании положенных попыток производится разбор полётов: сколько раз длина лапты уложится с места последнего приземления чижа до кона. Это число следует крепко запомнить и немедленно предоставить товарищам по игре попытать счастья. Кон представляет собой площадочку, в неё с черты заступа надо не только закинуть чижа, но и умудриться затем накрыть его лаптой, бросив оную вдоль, подобно доске качелей. Промахнулся — уступи чижа и лапту следующему. Игра начинается с выстраивания очереди посредством считалки, например такой: эката-пэката чуката-мэ, абуль-фабуль дай мине; экс, пэкс, пуля пук — науль вышел майский жук. Но гораздо проще кинуть на пальцах.
Разумеется, русский язык и не думал примерять на себя прокрустово ложе XIX века, он развил и углубил так называемого чижа в сторону иносказания. Даже удивительно красивая кривая свободного падения деревяшки была отставлена ради винтовой линии, называемой также спиралью. А спираль есть самодостаточный образ и самое внятное подобие подлинного развития, спросите у Гегеля.
Подозреваю, что не все без исключения пришельцы из иных миров белоручки, кое-кто знаком и с так называемым гаечным ключом. Не хуже землян знают, что рычаги для ввёртывания болтов (при чём здесь гаечный ключ, спрашивается) и завинчивания гаек (по какому праву лезут под руку эти болты, скажи на милость) бывают разводные — шведский и газовый — и строго под грань, из коих обращают на себя внимание ключи с замкнутым зевом, с проушиной и с трещоткой. Набор гаечных ключей всегда под рукой водителя отечественной тарахтелки, особенно часто бывает нужен торцевой ключ на двенадцать.
Владельцу иноземного авто оные ключи не потребны; чиновнику с наглой мигалкой — тем более: страшно далеки они от народа. Который на своей шкуре познал, что значит засадить чижа.
Никогда чиж самостоятельно не засядет, а только из-за лично твоей дури. Перетянул — и вот головка болта сорвана заподлицо с поверхностью какой-нибудь плиты или крышки, возникает недоумение: как извлечь тело. Но этот вопрос уже не ко мне. Я ограничюсь глаголом ‘засадить’, сопутствующим так называемому чижу со времён Адама Козлевича: где же тут остяцкие чулки? То-то.
Уж не знаю как, но словарь Козлевича пересёкся с языком нужников Императорского училища правоведения. Пересёкся и прижился: возник знаменитый ‘чижик-пыжик’. Разговорчики о зимних шапках и цвете мундирного сукна — именно разговорчики. Отнюдь им не верьте, даже несмотря на то, что Татьяна Вечорка оповещает о предмете своего повествования самым недвусмысленным образом: «Правоведы».
Вот горсть зёрен с плевелами, кои навсегда мной отделены и выброшены в навоз только что, прямо на ваших глазах:
Воспитанники училища — в просторечии “правоведы” — носили жёлто-зелёный мундир и треугольную шляпу, зимой — пыжиковую шапку (отчего получили прозвище “чижиков-пыжиков”); воспитанники старшего класса носили шпаги.
ru.wikipedia.org/wiki/Императорское_училище_правоведения—————————————
Будучи элитарным учебным заведением, Училище принимало исключительно детей, чьи предки являлись потомственными дворянами либо дослужились до полковничьих погон или чина статского советника, поскольку это давало права на дворянство. Позже поступление стало возможным для детей чиновников Войска Донского, дворян-кавказцев, детей Валахских бояр, судей.
Но в эпоху правления Александра III обязательным условием стало потомственное 100-летнее дворянство, исчисляемое до 1885 г. ‹...›
Разумеется, чтобы поступить в Училище, нужно было иметь великолепную домашнюю подготовку, что обеспечивало набор наиболее состоятельной части претендентов либо наиболее талантливой. Так, Александру Серову казна не только оплачивала обучение, но и давала пособие сверх того. Поступление иногородних было сопряжено с особыми трудностями: Указом Сената от 19 ноября 1835 г. они подвергались двойному испытанию, сначала при гимназии, а уж потом в Училище. И если на вторых экзаменах их проваливали, то обратный путь несчастливцы проделывали за счет того преподавателя, который поставил им хорошие отметки на предварительных экзаменах.
‹...› по Уставу Училища 1835 г. курс обучения был шестилетним. Но уже к 1838 г. ряд положений претерпел изменения, в том числе был добавлен год к приготовительному курсу, и теперь младшими считались седьмые–четвертые классы, а старшими — третьи–первые, поскольку в Училище классы нумеровались в обратном порядке. С 1847 г. при Училище существовали приготовительные классы, которые хотя и не входили официально в систему Училища Правоведения, стали постепенно первой ступенью для поступающих. Здесь в трехгодичном курсе преподавались: Закон Божий, русский, славянский, латинский, французский, немецкий языки, арифметика, всеобщая история, география, чистописание, рисование, танцы, музыка и гимнастика. Приготовительные классы и занимали бывший дом Челищева. Сначала приготовишки сдавали экзамены в Училище на общих основаниях, но позже вступительные экзамены заменили для них переводными.
Младшие и старшие курсы с 1846 г. были разделены. Режим старших воспитанников был куда более льготным: они вставали и начинали занятия часом позже, имели право выходить из Училища в увольнение без сопровождающих, причем не только в выходные дни. ‹...› отношения младших и старших были разными. На старших курсах царил дух товарищества, обращались друг к другу на “ты”, тогда как младшие “выкали” и издевались над новичками в лучших традициях закрытых учебных заведений. ‹...›
При выпуске правоведу следовал чин, который высчитывался следующим образом: нужно было определить средний балл по всем юридическим предметам за последние три года и то же самое по поведению. 11,5 балла давали 9-й класс, 10,5 — 10-й и т.д. ‹...› Хотя в 1895 г. обязательная служба по окончании Училища была отменена, многие правоведы оставались служить при Правительствующем Сенате, министерствах, судах, не уходя на вольные хлеба.
Крылов И.Ф., Клеганова М.В. Очерк из истории
Императорского Училища Правоведения.
http://law.edu.ru/article/article.asp?articleID=151719
Итак Татьяна Вечорка (Толстая) поведала городу и миру о противоестественных забавах (намёка на кои вы не найдёте в заметках, приведённых выше, даже прочитав их целиком) юных правоведов. Знал ли об этом город до создания сей поэмы? Ещё как знал. Уж не говоря о мире.
Как и в Европе, гомосексуальные контакты и игры шире всего были распространены в закрытых учебных заведениях — Пажеском корпусе, кадетских корпусах, юнкерских училищах, училище Правоведения и т.д. Поскольку явление было массовым, воспитанники воспринимали его спокойно и весело, посвящая ему множество похабных шуточных стихотворений. ‹...› Гомосексуальным приключениям целиком посвящена написанная от первого лица большая анонимная (приписываемая А.Ф. Шенину) поэма «Похождения пажа». Лирического героя этой поэмы сразу же по поступлении в Пажеский корпус соблазнил старший товарищ, после этого он сам вошёл во вкус, стал “давать” всем подряд, включая начальников, одеваться в женское платье и сделал благодаря этому блестящую карьеру. ‹...›
Училище правоведения ‹...› славилось подобными традициями, его воспитанники имели шуточный гимн о том, что секс с товарищами гораздо приятнее, чем с женщинами. Даже скандальный случай, когда один старшеклассник летом поймал в Павловском парке младшего соученика, затащил его с помощью товарища в грот и изнасиловал, не нашёл в Училище адекватной реакции. На добровольные сексуальные связи воспитанников тем более смотрели сквозь пальцы.
Кон И.С. Любовь небесного цвета. Гл. Дым отечества.
www.gumer.info/bibliotek_Buks/Psihol/Kon/08.php
Теперь припоминайте мой ехидный писк. Было заявлено, что даже самые продвинутые не все оценили остроумие Татьяны Вечорки (Толстой), выказываемое заглавием её поэмы. Просвещение пришельцев состоялось, перехожу к остроумию.
‹...› До 1832 г. гомоэротизм был для русских людей проблемой религиозно-нравственной и педагогической, но не юридической. В 1832 г. положение изменилось. Новый уголовный кодекс, составленный по немецкому (Вюртембергскому) образцу, включал в себя параграф 995, по которому мужеложство (анальный контакт между мужчинами) наказывалось лишением всех прав состояния и ссылкой в Сибирь на 4–5 лет; изнасилование или совращение малолетних (параграф 996) каралось каторжными работами на срок от 10 до 12 лет.
995. Изобличенный въ противоестественномъ порокѣ мужеложства подвергается за сіе: лишенію всехъ особенныхъ, лично и по состоянію присвоенныхъ правъ и преимуществ и отдачѣ въ исправительныя арестантскіе отдѣленія на время отъ четырёхъ до пяти лѣтъ. Сверхъ того, если онъ христіанин, то предается церковному покаянію по распоряженію своего духовнаго начальства.
Свод законов Российской Империи. 1885. T. 15. С. 102
‹...› Это законодательство, с небольшими изменениями, внесенными в 1845 г., действовало до принятия в 1903 г. нового Уложения о наказаниях, которое было значительно мягче: согласно статье 516, мужеложство (только анальные контакты) каралось тюремным заключением на срок не ниже 3 месяцев, а при отягчающих обстоятельствах (с применением насилия или если жертвами были несовершеннолетние) — на срок от 3 до 8 лет. Впрочем, в силу этот новый кодекс так и не вошёл. Известный юрист Владимир Набоков (отец писателя) в 1902 г. предлагал вообще декриминализировать гомосексуальность, но это предложение было отклонено.
Ibid., выделенное цветом — ru.wikipedia.org/wiki/Мужеложство
Учиться, учиться и ещё раз учиться у Татьяны Вечорки заглавиям. Ювеналов (Decimus Junius Juvenalis) бич так и посвистывает. Что это за правоведы, которые с младых ногтей плюют на Уложение о наказаниях, составленное по лучшим европейским образцам? Пусти козла в огород, вот как это называется.
Они плюют, а Фемида их карает. Тайное стало явным — и прости-прощай потомственное дворянство, айда осваивать сибирский Восток.
Что-то не слыхать о наплыве ссыльнопоселенцев белой кости на Енисей, не говоря про Колыму. Суровость российских законов смягчает необязательность их исполнения. Не с позавчера смягчает, я тоже так подумал.
А ещё я подумал, что несу чушь. С умным видом. Про чижика-пыжика. Он же правовед. Он же содомит. Кто сказал, что воспитанников Императорского училища правоведения называли чижиками? Валентин Пикуль (1928–1990) сказал. А я повторяю, как попугай.
Лицеисты гордились именами Пушкина и Дельвига, канцлера Горчакова и сатирика Салтыкова-Щедрина, зато в «Правоведении» часто поминали поэта Апухтина и критика Стасова; отсюда, из этого несуразного дома-конюшни на Фонтанке, вышли наши прославленные композиторы — Серов, Чайковский и Танеев, а позже прогремел на весь мир великий гроссмейстер Алехин. Остальные же правоведы, не обладавшие “искрой божией”, выходили на избитый проторенный путь: они метали с амвонов судилищ перуны смертных приговоров, из казённых канцелярий огненные рысаки увозили их в гудящие хмелем рестораны, они кутали в меха плечи драгоценных красавиц...
Конечно, никто не обучал нас ни цинизму жизни, ни умению “рвать” с несчастных бешеные гонорары. Напротив, в нас усердно втемяшивали идеалы гражданской добродетели. Впрочем, у меня хватило ума, чтобы заметить главное: формируя будущих законников для обиходных нужд империи, начальство старалось отливать нас по единому стандарту, как отливают поковки в кузнечном цеху. Все мы были тщательно отнивелированы до общего уровня, необходимого для усердных и верноподданных чиновников, — не более того! В один и тот же день нас заставляли стричь ногти, мы одинаково причесывались, одинаково грассировали в разговоре и одинаково танцевали. Таковы были “чижики”, как называли правоведов в петербургском обществе за наши форменные мундиры жёлто-зелёного колера. Отсюда, кстати, и произошла дурацкая песенка, в которой указан наш адрес:
Чижик-пыжик, где ты был?
На Фонтанке водку пил.
Выпил рюмку, выпил две —
Зашумело в голове... Это про нас! Ибо среди будущих стражей народной нравственности издавна было развито потаённое пьянство и самые отвратительные пороки, известные с библейских времен Содома и Гоморры.
Пикуль В.С. Честь имею. Исповедь офицера Генштаба.
http://militera.lib.ru/prose/russian/pikul6/01.html
У известного своей дотошностью Пикуля, кстати, ни слова о пыжиковой шапке, якобы зимнем головном уборе правоведов: его безымянный рассказчик в пору “чижевания” ходит в треуголке и при шпаге. Бравый правовед из «Хаджи-Мурата» отдаёт честь государю приложением правой руки к треуголке, хотя дело зимой; голова славного Алехина в форме училища правоведения на снимке 1911–1914 гг. прикрыта тем же допотопием. При этом он в шинели с меховым воротником. Откуда, забодай его комар, взялся ‘пыжик’?
С ветру пришло, вот откуда. Равно как и „форменные мундиры жёлто-зелёного колера”.
Известно, что однобортные кафтаны лицеистов и правоведов отличалась только цветом петлиц и канта: у Пушкина с Дельвигом они были красные, у Чайковского с Танеевым — зелёные. Треуголки там и тут без плюмажа; наплечников и эмблем не полагалось, зато пуговицы орлёные с позолотой; шинель у тех и у других — чёрного цвета. Дурацкий вопрос: какого цвета полагается быть сукну мундира, если петлицы оного и кант — не красные?
Ответ Валентина Пикуля страшно далёк от вкусов Зимнего дворца первой половины XIX в. Жёлто-зелёный колер есть нечто неопределённое, чего терпеть не мог Николай Павлович, так называемый Палкин: гороховый — ясно и понятно, оливковый — то же самое, болотный — иже с ними. Но первый слишком уныл, второй чрезмерно умиротворяет, третий всем взял, но линюч, а непоименованные оттенки — от лукавого. Вот вам и хвалёная дотошность Пикуля.
В общем, пора отгребать от чижика-пыжика: дело тёмное, вроде олонецкой былины про Тугарина Змеевича. До того тёмное, что тёмно-зелёное. Именно такого, в просторечии называемого бутылочным, цвета был мундир воспитанников Училища правоведения. И треуголка. В любую стужу.
NB. Вот из-за неё-то и прозвали правоведов чижиками. Дело было так. Треуголки уже нашли самое широкое поприще в Европе, когда Пётр Великий, предварительно опробовав оные в так называемых потешных полках, державной волею учредил сей головной убор в российской армии и на флоте. 
Попечением государя, служба гражданская внешне отличалась от военной крайне мало: мундир на мундире мундиром погоняет. Разумеется, чиновничьи шляпы играли в те же самые пятнашки.
Пара слов о треуголке: лень-матушка. Неохота русскому человеку перестраиваться, и начинаем выдавать желаемое за действительное. Закрывая при этом оба глаза на то, что ни один правовед сроду не нашивал треуголку, ибо таковая вышла из употребления задолго до основания Училища. Дней Александровых прекрасное начало положило конец засилью петровской шляпы: поля оной предприимчивые французы стали защипывать не в трёх, а в двух местах; срочно перенимаем. Если смотреть сверху, то равносторонний треугольник сменила двуострая миндалина. Повсеместно в Европе забросили cappello a tre punte | sombrero de tres picos | chapéu de três bicos | tricorne | tricorno ради bicorne | cocked hat etc., но в России слово ‘двууголка’ так и не прижилось.
И это правильно. Вовсе не лень-матушка и не косность, а здравый смысл: прежний угол составлял ровно 120°, а нынешний? Исчезающе накакой, потому что поля заломлены почти всхлоп. Ставлю на голосование предложение поименовать сию шляпу безуголкой. Воздержавшиеся есть? Принято единогласно. Заседание продолжается. Не все удались ростом в Петра Великого, дабы сидя сплёвывать на темя гетмана Мазепы. Блаженной памяти государь император Павел I, высочайше запретив поясные поклоны помимо храма Божьего, шутить изволил: лицезрение чужой плеши более приличествует воронам, нежели монарху. Безусловно берём сторону государя императора и кидаем взор на безуголку в лоб: разве не три угла? Ну и что верхний подъела дуга, это мелочи. Поступило предложение переименовать безуголку обратно в треуголку. Принято единогласно.
В отличие от предыдущего единообразия, новейшую треуголку носили двояким способом: гребнем поперёк и вдоль разворота плеч. Опять же законодателем оказался галльский петух: при передвижении войск на марше гребни располагались по ходу, в бою — поперёк.
Треуголки-bicorne бывали с плюмажем, то есть с перяной опушкой, и без оной; именно таковая шляпа надлежала воспитанникам по уставу и, в отличие от покроя мундира, сохранилась в неприкосновенности до упразднения Училища. Обратите внимание, как сидит на Алехине форменный головной убор. Здоровенная пилотка, так точно. Теперь, нахлобучив её по-зимнему, силою воображения своего разверните голову на четверть оборота. Знатного размера клюв, не так ли. Благодаря такой нахлобучке гоголевский майор Ковалёв имел возможность выходить из дому, не привлекая внимания зевак. Астроному Тихо Браге во время дуэли отстрелили кончик носа, и он был вынужден приспособить взамен его медяшку; беспощадный люэс производит провал над верхней губой, — вот некоторые причины победного шествия bicorne по странам и материкам.
Однако всё на этом свете имеет начало и конец, треуголка не исключение. В XX веке никто в России не обременял ею голову — ни гребнем поперёк, ни вдоль. За исключением воспитанников Училища правоведения.
А ты, например, — мальчонка-озорник, тебе охота дразниться и пересмешничать. А у папаши дома чижик в клетке. С чёрными пёрышками вдоль умной головы.
Откуда, в таком случае, взялся ‘пыжик’? От верблюда. Я не зубоскалю, а тупо повторяю за Корнеем Чуковским: муха-цокотуха. Туда же Маршак присоседился: шалтай-болтай. И пошло-поехало: лисичка-сестричка, зайчик-побегайчик, кисанька-мурысанька, травушка-муравушка, гоголь-моголь, хурды-мурды, шурум-бурум, шуры-муры, шахер-махер, тяп-ляп, гоп-стоп и всё такое. NB is finished.
С каким-то даже облегчением возвращаюсь к Серёже, Никите и Дмитрию. Предварительно прочитав «Прерванную повесть» М.А. Кузмина (1875–1936). Вот следы моей любознательности:
Вы и я, и толстая дама,
Тихонько затворивши двери,
Удалились от общего гама.
Я играл Вам свои «Куранты»,
Поминутно скрипели двери,
Приходили модницы и франты.
Я понял Ваших глаз намёки,
И мы вместе вышли за двери,
И все нам вдруг стали далёки.
У рояля толстая дама осталась,
Франты стадом толпились у двери,
Тонкая модница громко смеялась.
Мы взошли по лестнице тёмной,
Отворили знакомые двери,
Ваша улыбка стала более томной.
Занавесились любовью очи,
Уже другие мы заперли двери...
Если б чаще бывали такие ночи!
Ноябрь 1906 – январь 1907
Так и суёт в глаза эти двери, так и суёт. Чтобы не глянули на пóл. Страшно перебарщивает, до тошноты. Чего не скажешь о «Правоведах». Неизбежный вывод: ученица („люблю впивать поэмы Кузмина...”) превзошла учителя. Тот самый случай, что и с Хлебниковым, разве что последствия пожиже.
NB. Ценил или нет Хлебников произведения любимчика Т. Вечорки, значения не имеет; важно другое: известно его письмо, где Кузмин без обиняков назван учителем. Любил ли Хлебников нежного Кузмина? Не как писателя, а во плоти, со всеми отверстиями и выпуклостями оной? Да или нет?
Нет. Указанного рода любовь, по Хлебникову, есть могила вольности. Так и заявлено учителю 16 сентября 1909 года.1
Разумеется, заявлено не прямо. Налицо преднамеренное затемнение смысла, читатель рано или поздно обнаруживает себя в дебрях, обустройству коих ямами-ловушками вождь юношей по молодости лет предавался с упоением.
Как ни странно, уже тогда ему не было равных в человеколюбии. Потаенная суть послания раскрывается первой же строкой: Могилы вольности Каргебиль и Гуниб. Вот её перевод на обиходный язык.
Так называемый посыл Хлебников, по своему обыкновению, заимствует. У Рылеева или Апухтина — в данном случае не важно. Далее следуют горские аулы, оба с послевкусием войны 1817–1864 гг. Однако при ближайшем рассмотрении это впечатление наполовину рассеивается: Хлебников грубо искажает одно из поименований: Гергебиль у него становится Каргебилем. С какой целью?
Ответ находим в заголовке, он же посвящение. Кузмин открыто не назван, однако есть прямые улики, в числе коих «Нежный Иосиф» (не путать с Иосифом Юркунасом, он же Юрий Юркун (1895–1938), сожитель М. Кузмина).
Итак, Хлебников обращается непосредственно к учителю, искажая при этом строго выверенное военными сводками времён Гази-Магомеда и Шамиля название горского поселения. Причём предметом коверканья избираются не Гимры, Хунзах, Дарго или Ведено, а именно Гергебиль.
Ищем в указанном слове потаённый смысл, однозначно внятный М. Кузмину. Тотчас находим его в последних пяти буквах названия аула, кои Хлебников бережно сохраняет.
Развиваем наступление дальше. Нарочито грубый собственный стиль Хлебникова в новоделе Каргебиль раскрывается в первом же слоге: ‘кар’.
Грубей не придумаешь, даже повторять совестно. Была не была: ‘каркалыга’.
В уголовном обиходе выражение “одеть на каркалыгу” означает соитие. Весьма пристойно вырезав из ‘каркалыги’ первый слог, коварный Хлебников создаёт своего уродца — первую по счёту могилу вольности.
С так называемым Гунибом всё гораздо проще: в народе долготерпеливую задницу обзывают не только сракой и жопой, но ещё и гузном, а слог ‘иб’ ходит рука об руку со слогом ‘еб’.
Прополоскав рот после навязанного мне Хлебниковым сквернословия, продолжаю: могилами вольности названа парная совокупность, причём основной упор делается на доморощенный Каргебиль: отнюдь не случайный порядок слов теснит мнимый Гуниб на второе место. Осознав, что речь в стихотворном послании М. Кузмину идёт о содомии с точки зрения обладателя каркалыги, а не гузна, перестаёшь удивляться такой очерёдности.
Зададимся неизбежным вопросом: почему именно содомия избрана примером погребения вольности на кладбище страстей, чем не угодило Хлебникову законное супружество? Разве злая жена и орава бесчинствующих детей не вколачивают последний гвоздь в свободу сыновей Адама?
Содомия много хуже стервы-жены и детей-подонков, без единого слова ответствует Велимир Хлебников, указуя перстом на злосчастие всё того же М. Кузмина: двадцать пять лет на галерах, бич в руках нежного Иосифа, он же Юрочка, так и посвистывает. NB is finished.
———————
1 Стихотворение «Вам».
Читать «Правоведов» — одно удовольствие. Занимательно и без дверных заморочек, они же вывихи пола. Прочёл, немедленно вопрос: выдумка или правда? Лично я покоя себе не найду, пока не узнаю.
Узнал — не жмись. Не жмусь, докладываю без утайки. Как верный без лести Аракчеев — царю. Оцени моё высокое мнение о тебе и соответствуй оному: прочитал — оповести знакомых бакинцев. Сейчас поясню, почему бакинцев, а не ростовчан.
Потому не ростовчан, что сразу ясно: не муж ей рассказал о похождениях правоведов, не Борис этот малохольный. А кто. Обращаем внимание на говорящее имя Дмитрий. Дмитрий Евгеньевич Толстой, свёкор Татьяны Вечорки. Граф, да. Правовед, конечно. Ну и шалопай был этот свёкор в молодости — пальчики оближешь!
Осенью 1905 года в Льгове узнали, что на постоянное место жительства сюда перебирается не кто-нибудь, а граф Дмитрий Евгеньевич Толстой. К графу Александру Николаевичу Толстому, построившему имение, перешедшее затем к князю Барятинскому, если и имел какое-то отношение, то очень дальнее. Каждый уездный городок гордился именитыми жителями, а тут не просто дворяне, а князья и графы!
Незадолго до этого Дмитрий Евгеньевич обратился к Курскому губернатору с просьбой определить его на жительство, в каком-либо уезде и должность просил маленькую, желательно в полиции. В это время наиболее подходящее место оказалось в Льгове, а работу предложили помощником начальника полиции.
В Льгове обсуждали скромность графа, присмотрели для начала удобный особнячок, ведь если ему здесь понравится, то купит что пожелает или сам построится. Обговаривали программу бала по случаю приезда и очередность визитов.
Граф Дмитрий Толстой получил неплохое юридическое образование. Особо не блистал во время учёбы, зато блистал на балах и в ресторанах. Да и женился на Марии Вяльцевой, дочери крупного чиновника при императорском дворе. Правда, тесть его не очень жаловал и настойчиво посоветовал начинать карьеру с провинции, где себя проявить и зарекомендовать.
Начал граф свое служение отчизне в Тамбовском Дворянском собрании простым канцелярским служащим, только через два года получил небольшое повышение, зато в придачу к нему орден Святого Станислава за усердие. После чего сразу и уволился.
Через некоторое время граф объявился в Полтаве также на мелкой должности младшего чиновника особых поручений при губернаторе. Но не лежала душа к службе. Продержался два года и снова уволился.
Годик отдохнул и решил снова попробовать, приглянулась Курская губерния. Полтавский губернатор почему-то был этому очень рад и дал такую характеристику: „‹...› поведения весьма хорошего, нравственных и служебных качеств прекрасных и к перемещению его на службу в Курскую губернию препятствий не встречается”.
С 8 октября 1905 года он уже зачислен в штат уездного исправника и ему пошёл оклад. Прошло три недели и граф обращается в Льгов с просьбой выслать ему на дорогу деньги из причитающегося ему оклада. В Льгове ждут, а графа всё нет. Забеспокоился и губернатор, граф всё же, со связями. 11 ноября из Курска уходит телеграмма:
„Петербург. Дворец Великого князя Николая Николаевича Романова. Дмитрию Павловичу Вяльцеву. Прошу Вашего содействия приезду гр. Толстого по месту службы в г. Льгов. Губернатор Гордеев”.
Из Петербурга следует ответ:
„Зятю телеграфировал должен на днях явиться на службу Льгов. Вяльцев”.
Наступил 1906 год. Граф исчез с полученными деньгами. Льговский суд возбуждает дело. Запрашивают Министерство юстиции. Выяснилось, что он где-то в Прибалтике.
4 января телеграмма: „Курляндский Губернатор Курскому Губернатору. Уведомляю Ваше превосходительство, что о месте пребывания бывшего помощника Любавского полицмейстера графа Толстого оставившего службу еще 2 апреля 1905 года сведений не имеется”.
В Льгове прождали ещё год и только тогда заняли дожидавшуюся графа вакантную должность.
31 августа 1911 года Курский губернатор получил телеграмму из Баку от Председателя Окружного суда:
„Граф Дмитрий Толстой назначен нотариусом Баку. Прошу препроводить мне формулярный список о его службе и характеристики”.
Ответ Курского губернатора архивы не сохранили.
Михаил Лагутич. Провинциальная хроника.
Истории Льговского суда: пропавший граф.
www.old.kurskcity.ru/book/lagutich/hronica/hron037.html
Самые нужные люди — краеведы. Всё разведают, разнюхают и раскопают, малейшую подробность. Бакинцы любят свой город, как никто. Отправляюсь на www.ourbaku.com за продолжением послужного списка графа Дмитрия Толстого.
Нотаріусы.
Въ г. Баку:
Билинскій Сигизм. Венед. Меркурьевская 9, тлф. 4–27.
Мамулайшвили Левонъ Кайхосров. Барятинская 11, тлф. 46.
Сомовъ.
Толстой Д.Е. Барят. 14, тлф. 23–58.
Циммерманъ Левъ Эрнест. Барятинская 9, тлф. 6–75.
Баку и его районъ 1913 года. Справочный ежегодник.
Изд. М.С. Шапсович. С. 65
www.ourbaku.com/index.php5/Министерство Юстиціи.Отделъ II.(с.65-67)
Итак, семья графа Толстого Д.Е., назначенного два года назад одним из нотариусов города Баку, в канун Первой мировой проживала здесь:
Подпись под снимком выдаёт мою уверенность, что неспроста ежегодник Шапсовича указывает номера телефонов нотариусов, а прочие слуги Фемиды ему без надобности. Исхожу из простейшего предположения: клиентам должностного лица, в обязанности коего входит совершение нотариальных актов, нужны три вещи: надёжность, надёжность и ещё раз надёжность. Каковую неложно выказывает проживание на Барятинской улице, кою смело назову золотой милей старого Баку, — раз, наличие домашнего телефона — два.
Обращаю ваше внимание: на Барятинского не только нотариус Дмитрий Евгеньевич Толстой граф, но и Левон Кайхосрович Мамулайшвили князь, см. http://goldarms.narod.ru/imeretia.htm Уважаемые люди.
С какой стати уважаемый в Баку человек станет прыгать с места на место. А тут Первая мировая, включая военные действия в Закавказье. Тем более сиди на Барятинского. Октябрьский переворот, англичане в городе — сиди, не рыпайся.
Таким образом, твёрдо установлено, что сведения о нравах правоведов Татьяна Вечорка (Толстая) получила из первых рук. Более того, знаток противоестественных ласк прощупывал Велимира Хлебникова лично.
Как же не прощупывать, скажите на милость: шушукается с Борей, при первой возможности норовя улечься на его кровати.
Именно с Борей шушукается: Таня-мотаня (Стёпка-растрёпка, Вовка-морковка, Олежка-тележка, Зойка-помойка, Мишка-подмышка, Соня-засоня, Жора-обжора, Светка-салфетка, Ксюша-хрюша, Лёва-рёва и Сашка-какашка гораздо шустрее срывают завесу тайны с ‘пыжика’, чем Карабас Барабас и Робин-Бобин) день-деньской на службе. Якобы читает книги, пока тот спит. Видали мы это чтение на переменках, ближе других видали.
Разумеется, Дмитрий из поэмы Т. Вечорки (Толстой) на поверку может оказаться простым тёзкой графа Дм. Толстого. Однако народная мудрость гласит: отцы ели кислый виноград, а у детей оскомина. Перепев это библейского „грехи отцов падут на головы их детей” или нет, не могу знать. Но вы сопоставьте папашину гоньбу по белу свету с тупой неподвижностью сына. Увалень, мягко говоря. Муж, объелся груш. Лучше бы за Круча вышла, разве не так.
Не так. Знаете ли вы, что такое научная честность. Очень редко встречается, вот именно. Дело поправимое, прямо на ваших глазах: уполномочен доложить, что сведений о пребывании Д.Е. Толстого в Императорском училище правоведения обнаружить не удалось. В списке выпускников указанного учебного заведения (см. http://genrogge.ru/isj/isj-415-5.htm) значатся: Толстой 1, Алексей Владимирович, 22 вып., 1861 г. 13 Мая, Толстой 2, Андрей Владимирович, 22 вып., 1861 г. 13 Мая и Толстой, граф, Михаил Петрович, 64 вып., 1903 г. 16 Мая. Недоучками вследствие прихода к власти большевиков остались: Толстой 1, граф, Павел Львович, 5-й кл. мл. курса, 1917–1918 гг., Толстой 2, граф, Никита Львович, 6-й кл. мл. курса, 1917–1918 гг., Толстой 3, Владимир, 7-й кл. мл. курса, 1917–1918 гг. и Толстой, граф, Кирилл, Ст. приготов. класс, 1917–1918 гг. Всё.
Однако для получения должности нотариуса необходимо свидетельство об окончании высшего учебного заведения. Тебе не по душе казарменное положение на Фонтанке? Поставь свой целью диплом юридического факультета Санкт-Петербургского университета. Заканчиваешь младший курс (напоминаю, что Г.А. Римскому-Корсакову к этому времени исполнилось 20 лет), и законным порядком переводишься на юрфак.
Но тут же возникает вопрос: почему запросы дипломированного законоведа, графа и столичной штучки не простираются далее места служащего канцелярии Тамбовского Дворянского собрания? Именно там он начал своё восхождение к высотам собственной нотариальной конторы в городе Баку. Делопроизводство Дворянского собрания мало дружит с Фемидой; разве что черкнуть докладную записку предводителю, Ипполиту Матвеевичу Воробьянинову, о подлоге родового герба помещиком Ноздрёвым с приложением выписки о мерах наказания означенного преступления из Ясы Чингисхана и свода законов государства Уругвай.
Не кончил курса, вот почему крошечная должность в чепуховом учреждении. Выперли за проступок, несовместимый с ношением треуголки. Какой уж тут юрфак. И встретил девушку, Маша зовут. Не баронесса, да. Зато будущий тесть — особа, приближённая к Николаю Николаевичу (младшему). Верховный Главнокомандующий (1914–1915) всеми сухопутными и морскими силами Российской Империи в Первую мировую войну, вот именно. Заговор против Николая II в феврале 1917-го предполагал возведение на престол именно его.
Маша знает, что Митя шалопай. Польстился на приданое, вот и всё. Стерпится — слюбится. Зато дети будут графы.
Вот кто души не чаял в своих будущих сыновьях, так это Маша Вяльцева. Да ведь она успела и графиню-внучку научить правильному отношению к жизни. Можно, говорит, Лидушка, не иметь самого необходимого ради лишнего. Сократ в юбке, да и только.
Графиня Марья Дмитриевна невзлюбила самого необходимого мне и тебе Хлебникова, о чём без гнева и печали повествует её сноха, графиня Татьяна. Однако не гнала. В полный голос, бывало, сетует на судьбу, швыряя нá пол (вспоминайте заморочки Кузмина: тихой сапой двигает ударение на пóл) тряпку с керосином. А уж как обносит гостя за обеденным столом — это надо видеть.
Но тотчас берёт сторону сына, стоило мужу вспылить: сердце матери. Боря дорожит знакомством, ей ли не знать. Одинокий мыслитель, никто не желает разделить его увлечения Индией. В кои-то веки появился единомышленник. Митя сто раз прав, но перетопчется.
Разумеется, вы в недоумении. Откуда взялась Индия. Докладываю: Индия — неложное свидетельство графини-внучки. Вот оно.
— Моя бабушка говорила: „В молодости надо делать то, что хочется, а в старости не делать того, чего не хочется”. И ещё она говорила: „Запомни три не: не бояться, не завидовать, не ревновать. И ты всю жизнь будешь счастлива”.
Дина Рубина. „В России надо жить долго...” // Иерусалимский журнал, 2006, №23
http://magazines.russ.ru/ier/2006/23/ru18.html
Покамест не Индия, да. Нравы на Барятинского 14, окружающая Хлебникова аура. А вот Индия:
У нас в доме, когда я росла, каждый исповедовал своё: бабушка верила в Николая Угодника, мама поклонялась футуристам, а папа интересовался йогами — и все мне всё рассказывали. Мне папа, например, рассказал теорию переселения душ и совершенно излечил этим от страха смерти. Я понимала: главное себя вести прилично, чтобы тебя не вернули обратно в корову или в собаку.
Радио Свобода, 14.09.03. В студии Лидия Либединская
http://archive.svoboda.org/programs/shen/2003/shen.091403.asp
А сейчас я такое разведу вилами на воде, что Водяной царь закукарекает. Ради этого развода, собственно, вся лабуда про чижика и треуголку. Содомия, ишь чего захотели. Сроду не бывало этой бяки в голове у Велимира Хлебникова: бабник оглашенный. Вчитать ему половую неразборчивость грозится NN, с нетерпением жду.
Невтерпёж, как после клизмы. А там занято и занято. Тук-тук. Сейчас она у меня оттуда мухой вылетит: Н.Н. Евреинов — правовед по всем правилам и заветам, семь лет отбарабанил в Училище (62-го выпуска, 1901 г. 15 Мая. IX-м классом; коллежский советник; причислен к канцелярии Министра путей сообщения).
Я поцеловал (лизнул) милого с средневековым лицом пажа Евреинова ‹...› Мужественный суровый человек с горячим и добрым сердцем. Я его люблю.
(V, 334)
Итак, перестаю дурачиться: прощай, содомия Велимира Хлебникова. Добро пожаловать, йога.
Вот уж целина так целина. Конь не валялся. Даже к Доскам судьбы пытались подступиться, а йогу в упор не видят. На что сорви-голова Григорьев В.П., и тот как воды в рот набрал: не тому учили.
А кого тому. Назови хотя бы одного. Называю: Андриевский Александр Николаевич. Я не застал его дома, зато видел цифирь на стенах. Голые стены и гольная цифирь. Не устаю оплакивать невстречу: Адриевский — единственное пересечение луча мысли Хлебникова с достаточным уровнем понимания.
До председателя Чеки Хлебникову не с кем было поговорить о том, что его по-настоящему волнует. И после Андриевского — та же пустыня. Достаточно воспоминаний Митурича-старшего:
Мне даёт читать рукопись из «Досок судьбы». Я туго воспринимаю формулы, пытаюсь их решать. Говорю ему, что тут я неуверенно себя чувствую. Он проверяет мои познания по математике. „Два в первой степени — сколько будет?” Отвечаю: „Два”. „Правильно. А в нулевой?” Отвечаю: „Ноль”. „Нет, единица”. „Что означают числа времени в степенях?” Я молчу. Он за меня отвечает. Берёт спичечную коробку, показывает её рубашкой вверх и говорит: „Это плюс, а дно — это минус”. Кладёт на стол “плюс” наверх и затем переворачивает один раз, сверху “минус”, и другой — опять сверху “плюс”. „Это число два. Теперь число три”. Поворачивает коробку, лежавшую “плюсом” сверху один раз — получился “минус” сверху, два раза — “плюс”, и третий раз — сверху “минус”. „Был “плюс”, но под действием тройки пришёл “минус”. Таково развитие формы во времени”. „Очень просто, — говорю, — и понятно, но я подозреваю тут не простые вещи”. „Да, тайна первых трёх не проста, но она будет раскрыта”.
После такого урока мне хотелось отложить дело решения формул, занявшись ими на досуге в одиночестве, но Велимир просил их решать при нём — „не лениться”. „Это вам не закон божий”. Я решал формулы планет внутреннего пояса, и все они правильно решались при замене алгебраических знаков. Я говорил ему, что надо бы ему создать элементарный учебник, в котором преподавались бы последовательно математические сведения, необходимые для исследования времени. „Это и есть то самое, о чём вы просите”, — т.е. «Доски судьбы».
Митурич П.В. Моё знакомство с Велимиром Хлебниковым
Должен признаться, что я назвал свои рассуждения о треуголке лабудой исключительно ради красного словца. Ибо хорошо представляю себя на месте Митурича при собеседовании с Хлебниковым. Хлебников мне про спичечный коробок, я ему — про сомбреро с защипами полей. Умный поймёт, а дураки на ka2.ru не ходят.
Итак, до самого последнего времени я считал, что пофартило председателю земного шара только единожды — зимой 1919 года в Харькове. Совместное проживание с Андриевским, да. И вдруг читаю особое мнение Лидии Либединской о верованиях Льва Толстого, её родственника. Ещё раз, с разрядкой для невнимательных:
У нас в доме, когда я росла, каждый исповедовал своё: бабушка верила в Николая Угодника, мама поклонялась футуристам, а
папа интересовался йогами — и все мне всё рассказывали.
Мне папа, например, рассказал
теорию переселения душ и совершенно излечил этим от страха смерти. Я понимала: главное себя вести прилично, чтобы тебя не вернули обратно в корову или в собаку.
Радио Свобода, 14.09.03. В студии Лидия Либединская
http://archive.svoboda.org/programs/shen/2003/shen.091403.asp
Произошёл тихий взрыв (отсылаю за пояснением к М.Л. Анчарову) — и Борис Дмитриевич Толстой вырос в моих глазах в исполина. Теперь я знаю: кроме Сабуровой дачи, Велимиру Хлебникову повезло ещё и на Барятинского, дом 14. Незадолго до так называемого похода в Персию.
На самом деле это была неудачная попытка Хлебникова прорваться в Индию. А теперь перечитаем свидетельские показания Татьяны Вечорки (Толстой). Не сплошь, а самое главное в них. На мой взгляд, конечно. Никому не навязываю.
‹...› Хлебников действительно зачастил. Не спрашивая ничего, он осторожно шмыгал за занавеску, и усаживался за письменный стол, писал, размышлял, а не то дремал.
Муж мой, человек болезненный, почти постоянно лежал дремля, одетый на кровати. Хлебников терпеливо ждал, когда он проснётся или заснёт, в перерывах же молчания они беседовали, главным образом о философии.
Но как только муж подымался и выходил — поесть ли, или за папиросами — Хлебников моментально укладывался на кровать и лишь по возвращении его виновато вставал и усаживался на стул.
Незваный гость хуже татарина, утверждает русская поговорка. Рядом другая: незнайка лежит, а знайка далеко бежит. Бегал-бегал знайка — и нате вам, день-деньской сидит в ногах у незнайки. Гонят в окно — лезет в дверь, только бы оказаться рядом с лежебокой.
Тот самый Хлебников, который совал при встрече два пальца и немедленно растворялся в воздухе, стоило намекнуть, что он в тягость. Или сам заподозрит. Ксения Асеева, в девичестве Синякова, вспоминает:
‹...› А влюблён он был на даче во всех по очереди, начиная с Марии, потом перешёл на меня. Только в Надю он не был влюблен. Чёрненьких он не любил, что ли, я не знаю. Нет, Вера чёрненькая: последняя была Вера, в которую он так всё время был влюблен до своей смерти. Он страшно за ней ухаживал и писал ей стихи. ‹...›.
И когда ему нужно было уезжать, мы ему готовили, конечно, корзиночку с провизией, потому что знали, что ему неоткуда взять, он голодный будет ехать, пирожков ему клали, что было, в общем. Он брал с благодарностью, потом доходил до поворота дороги, которую нам с дачи видно было, оставлял акуратненько корзиночку на дороге и уходил. И так каждый раз.
Велимир Хлебников в размышлениях и воспоминаниях
Он и растворился, когда хозяин положения принялся его чехвостить. Громыхнув на дорожку. А утречком раненько прежняя песня: шмыг без спроса и всё такое. Что за тяга?
Первое, что приходит в голову, — книги. Какие книги. По философии. Сказано, что разговоры с лежебокой всегда одни и те же — любомудрие. А, всё понятно: Иммануил Кант. Канта учить / по-табасарански.
Возможно, Кант бывал упоминаем. Но его труды изучены ещё подростком Витюшей, основные положения и выводы — в безотказной памяти-бездне. Пройденный этап и Кант, и Спиноза. А какие книги не читаны, да к тому же и позарез надобны именно сейчас, в Баку? Предстоит бросок через Каспий, необходимо подковаться. Учение суфиев — второе, что приходит на ум.
Итак, Велимир Хлебников и Борис Толстой ведут бесконечные разговоры о зикре, Омаре Хайяме и тому подобное. При этом Хлебников сидит, а Толстой лежит.
Хотя бы разок поднялся с одра и сплясал. Да ведь и Хлебников, который в дальнейшем скакал, как бешеный мулла, то есть кружился вприпрыжку, — сгорбился, по своему обыкновению, на краешке стула. При этом любому ребёнку известно, что кружение с подскоками — молитва подлинного суфия. Вина бы выпили, на худой конец. Омар Хайям особенно хорош в подпитии.
Можно и дальше мне ковырять в носу, только зачем. Не лучше ли предположить, что Борис Толстой увлёкся йогой задолго до переезда в Москву — раз, лежачий образ жизни выдуман для отвода родительских глаз — два.
Ничего себе болезненный: вон какую кралю отхватил. Дражайшая половина в кепке ходит, между прочим. Потому что краля — крайне левая. Боря полёживает, а она ему охапками стихи посвящает.
Теперь слушай сюда, как оно было на самом деле. Коротенько, мы оба занятые люди. Велимиру Хлебникову действительно повезло пересечься с носителем редкостных знаний: Борис Толстой продвинулся в йоге до безусловного подчинения тела рассудку. Пульс два удара в сутки — легко. Остановка дыхания с полудня до полуночи — запросто. И тому подобное.
Тому подобное в семейной жизни переводится так: один раз познала продвинутого йога — и ты его Пенелопа навсегда. Коротенько об Индии: розовая дурь там невозможна. Не с кем. У каждой спутник жизни что надо, у любой неприкасаемой. От милёнка к милашке — да вы с ума спятили. Любой индус умеет брать своё, доставляя то же самое источнику блаженства втрое по будням и впятеро по выходным.
Однако вам подавай любомудрие, а не особенности питания на полустрове Индостан. Сколько угодно и навалом. Это преувеличение у Вечорки, что Хлебников занимал их супружеское ложе всякий раз, как только Боря вставал откушать или прогуляться в пассаж Тагиева за куревом. Ничего подобного, всего разок.
Боря ведь не гнилой колодой валялся, хотя поза вроде бы соответствовала: он оттачивал навык мгновенного обнуления тяги земной. Учился летать, попросту говоря. Покамест парил в полутора вершках над койкой, чтобы мамаша не забила тревогу: „L’esprit malin! Mon fils dans les griffes du Satan!”
Обыкновенное самообладание, никакого потустороннего вмешательства. Было показано Велимиру Хлебникову. Вот это да. Расскажите, как вы научились. Поведал вкратце; подробнейшее руководство к действию — на тумбочке слева. Lisez-vous en français? Dans un tel cas, lisez attentivement cela. Permettez maintenant de restaurer les forces. Merci.
Хлебников давай глотать и эту, и ту, и вон ту книги. Пока Борис восстанавливает силы, приземлясь. Очухался — вопросы, вопросы, вопросы. Тот самый Хлебников. Который. Бывало, соблаговолит. Открыть рот. Единственно телесного пропитания ради. Или для поучения. Любознательных несмышлёнышей.
Начитался книг, выспросил подробности у графа — надо самому обнулить силу тяготения. Тут-то его Марья Дмитриевна и застукала. Дай, мол, гляну, не ворует ли наволочки для набивки своей бредятиной.
Бесстрашный человек, разумеется. Борис Дмитриевич Толстой — бесстрашный человек, в совершенстве владел тем, что индусы называют ‘абхай’. И перегнул палку.
‹...› как-то у нас в семье не очень принято было гордиться каким-то родством. Отец был — Борис Дмитриевич Толстой, граф, у него были визитные карточки, еще оставшиеся от дореволюционных лет, он приписывал внизу фиолетовыми чернилами: Сотрудник Госплана РСФСР. Мама ему говорила: „Боря, это плохо кончится”. Это кончилось плохо: в 1937 году он был арестован и погиб в лагере.
Радио Свобода, 14.09.03. В студии Лидия Либединская
http://archive.svoboda.org/programs/shen/2003/shen.091403.asp
Если я кого-то подвиг на раскопки подробностей о друге и учителе Хлебникова графе Толстом, заранее предупреждаю: взять в этом деле ложный след проще простого. Настолько всё запутано, что слова Лидии Борисовны о том, что её отец погиб в лагере, не соответствуют действительности. Потому что графов Борисов Дмитриевичей Толстых было двое.
Толстой Борис Дмитриевич
Родился в 1897 г., Воронежская обл., Борщова с.; русский; образование высшее; член <ВКП(б)>. Проживал: Алма-Атинская обл. Алма-Ата.
Арестован 20 сентября 1937 г. НКВД УГБ КССР.
Приговорен: тройка УНКВД 29 декабря 1937 г., обв.: 58–6, 58–10 УК РСФСР.
Приговор: 10 лет ИТЛ.
Реабилитирован 31 марта 1958 г. Верховным судом СССР за отсутствием состава преступления.
Источник: Сведения ДКНБ РК по г. Алматы
—————————————
Толстой Борис Дмитриевич
образование высшее; юрист. Проживал: Казахстан, город Алма-Ата.
Приговорён: в 1937 г.
Источник: Красноярское общество «Мемориал»
http://lists.memo.ru/d32/f407.htm
Достоверно известно, что этот граф Борис Дмитриевич Толстой окончил своё земное поприще в 1942 году, в лагере под Красноярском. Причиной смерти — туберкулёз. В справке ДКНБ РК по г. Алматы допущена неточность: село под Воронежем называется не Борщева, а Борщёвка. Имение Дмитрия Ивановича Толстого (1860–1941), директора Эрмитажа. После Октябрьского переворота семья графа покинула пределы России, сам он похоронен в Ницце. А его сын отрёкся от старого мира и вступил в ряды строителей светлого будущего.
Но это другой Борис Толстой, не йог. Незабвенный друг и учитель Велимира Хлебникова был убит сразу после ареста. Влёт.
Изображение заимствовано:
Sarah Lucas (b. Holloway, London, 1962).
Nuds II. 2009.
Tights, fluff, wire.
From the exhibition NUDS cycladic by Sarah Lucas at the Museum of Cycladic Art.
www.flickr.com/photos/kat_is_cat/5014052269/
Sarah Lucas — sculptor, photographer and installation artist — is one of Britain’s most extraordinary contemporary artists, part of the notorious and celebrated YBAs. Her works are characterised by confrontational humour, sexual puns and an ironic exploration of Englishness.
The coinage Nuds implies knots, nodes, or nudes and is evidence of Lucas’s use of puns, slang and language as an element of her sculpture. Simultaneously tactile and ephemeral, this new sculptural series, consisting of nylon tights stuffed with fluff and fashioned into ambiguous biomorphic forms, references the formative, gender-orientated works that defined Lucas’s early practice. Leaning towards primitivism and abstraction, the works brim with allusions, inviting different interpretations from the tender to the auto-erotic.
www.eventfinder.co.nz/2011/mar/grey-lynn/sarah-lucas-uk-nuds
—————————————
Sarah Lucas is a British artist and one of the generation of Young British Artists that emerged during the ’90s. She graduated from Goldsmith College in 1987 and took part in the legendary group exhibition Freeze (1988), curated by Damien Hirst, which defined the YBA (Young British Artists) movement and included works by Tracy Emin, Gary Hume, and Liam Gillick.
Lucas makes sculptures from a heterogeneous and unexpected range of everyday materials such as worn furniture, clothing, fruit, vegetables, newspapers, cigarettes, cars, resin, plaster, neon lamps and light fittings. The abject appearance of many of her works belies the serious and complex subject matter they address. She makes constant reference to the human body, questioning gender definitions.
Nuds is an important development in Lucas’s work, a self-reflecting series that moves away from the gender-based critique of her work in the ’90s and takes the earlier figurative “bunny” sculpture series to a more abstract form. There are interesting links to British sculpture in the twentieth century, such as Barbara Hepworth and Henry Moore, as well as influences from Louise Bourgeois, Bellmer and others.
www.britishcouncil.org/greece-arts-and-culture-sarah-lucas.htm
—————————————
Recently, she has begun to experiment with an evolution of the Bunnies: Nuds keep the sense of stuffed flesh-coloured tights, but are larger and more disturbing. She extrudes them from toilet bowls, hangs them from concrete blocks, wraps them round themselves, so they look like intestines, buttocks, breasts. The word comes from a phrase of her mother’s, „in the nuddy”, meaning naked. „She used to do things like sunbathe naked”. She laughs, smoker-husky. „I did have an idea of putting my mum in it somehow. A bit”.
www.guardian.co.uk/theguardian/2011/may/27/the-saturday-interview-sarah-lucas
