Литва молодая

Прихватил Самозванец Отрепьева и в кремлёвские палаты. Последовала очная ставка с братией Чудова монастыря. Воистину беглый чернец Григорий, удостоверили монахи, малейшего сомнения быть не может. Привезли бывшую царицу, инокиню Марфу, и при несметном стечении народа царица-мать рыдала на груди восставшего из гроба сына, отнюдь не Гришки. Очевидцы могли поклястся и охотно клялись: слёзы были мокрые. В итоге Самозванца, имени коего никто по сию пору не знает, венчали на царство.

Кратковременное правление Лжедмитрия (маленький царевич погиб в Угличе по недосмотру взрослых) меня восхищает: предтеча Петра Великого. Удальца-преобразователя погубила доверчивость. Именно Иван-простота: вернул свободу Шуйскому, изобличённому коноводу заговора.

Или не простота. Князь Шуйский божится, что тебя зарезали ребёнком в Угличе, а ты его милуешь. Тонкий расчёт, если вдуматься. Беру назад Ивана-простоту и двигаю в дамки пословицу „где тонко, там и рвётся”.

Допустим, Лжедмитрий вернул свободу Шуйскому не в видах бракосочетания с Мариной, а перемудрил. Тогда кто Иван-простота: Ленин? Ленин прост как правда, а не как Иван. Я? Простота Молотилова хуже воровства, это доказано. Свежий пример: Александр Ефимович Парнис утверждает, будто носимое им родовое прозвище переводится ‘преподаватель’.

— Не надо вводить скромность в заблуждение, — прекословит Молотилов. — Слово ‘парнис’ означает ‘председатель’.

Где же тут воровство или хотя бы простота, спрашивается. А вот: Председатель Земного шара выдумал Парниса ради красного словца, и только.

Парнис — шутка Хлебникова. Точно такой же подвох, как и пресловутый Молотилов.

     Организация еврейского населения польских земель в XVII в. получила резкие черты национально-религиозной обособленности, создающие внешнее впечатление почти полной изолированности еврейского мира от окружающей среды. ‹...›
     Еврейские кагалы, порождённые сословно-корпоративным строем всего феодального мира и корнями своими уходящие в глубь истории еврейства, существовали не только среди польского еврейства в условиях диаспоры. Но именно здесь, на почве польской государственности, с характерным для неё сложным административным строем — децентрализацией и нечёткостью границ различных “властей”, многочисленными юрисдикциями, автономными городами с их “магдебургиями” в сложной системе различных сеймов и сеймиков — еврейская автономия достигла наиболее полного развития, отлившись в законченные формы кагальных объединений, возглавляемых своим сеймом (ваадом).
     Окружные объединения общин с периодическими съездами (“сеймиками”) возникают уже в первой половине XVI в.; в 1580 г. образуется нейтральный орган всей автономной еврейской общинной организации Польши — так называемый “ваад четырёх стран”; в 1623 г. Литва выделяется из него в самостоятельный ваад. Ваады, как окружные, так и центральный, собирались на периодические сессии. В перерыве между сессиями действовали центральные органы ваада, в лице ‘парнеса’ (президента), казначея и секретарей; сессия ваада выделяла также трибунал, который разбирал тяжбы между кагалами.
С.Я. Боровой. Классовая борьба на Украине XVII в. в свете современных еврейских хроник. //
Еврейские хроники XVII столетия (эпоха “Хмельничины”).
Исследование, перевод и комментарии С.Я. Борового. 1997.
Иерусалим: Гешарим. С. 21–22

Надсмешек над соплеменниками побиваемых камнями пророков у Хлебникова немало, но все они принадлежат его первой молодости. Переменил Главнеб эту повадку в молодости второй (она же вечная, по недосмотру взрослых) или просто надоело повторяться — вопрос, и тяжёлый для истинно русского человека вопрос.

Но я же не истинно русский. Я чуваш и всё такое, вплоть до маминых запорожцев с турецко-врачебной (см. перевод kırıkçı) подоплёкой. Коих руки по локоть в крови предмета (от польского przedmiot) надсмешек Хлебникова. И эта кровь на мне пусть не количественно, зато качественно тютя в тютю с ним через его маму, то есть Вербицких.

Вербицкие, как я понял, тебя занимают крайне мало. А ещё я успел заметить, что ты записал меня в соумышленники зла так называемым тобой жидам. Отнюдь нет и даже так: сроду никогда.

И вовсе не потому, что Пресвятая владычица наша Богородица и Приснодева Мария воспитана подле святая святых иудейства: неуклонно празднуем Введение во храм.

В Иерусалимский храм, средоточие духовной жизни народа Израиля.

Народа, который потребовал распять Её Сына. И до сих пор обзывает байстрюком, выблядком и тому подобными усугублениями безотцовщины. Дело в другом: я был дитя и понятия не имел о православии, но исключил из употребления — даже заглазно — ‘жид’, ‘еврей’ и тому подобные вполне себе толстовские достопримечательности. Мама не велела.

— Штеренфельд науськивает на тебя весь двор, но при чём здесь евреи, Вовочка. Алесковские же не науськивают.

А ты записал меня в соумышленники зла. Меня, любимого собеседника Омри Ронена. Любимого целую вечность, кабы не надоело с ним пререкаться!

Другое дело, что так называемая тобой жидовня впадает прямо-таки в буйство, дерзни русский писатель высказаться на её счёт. Без разницы, ругань это или похвала: не смей.

Уж как исправно крался А.И. Солженицын по лезвию ножа в «Двести лет вместе», и что. Клейма некуда ставить, судя по высказываниям предмета изучения. Дважды я перелопатил его труд — намёка нет на издёвку, даже на косой взгляд намёка нет: достойно есть яко воистину.

А ведь Солженицын запорожцам никто, его предка не вытурили к чёрту на рога. Тем же поместьем пожаловала нашего Кириченку государыня Екатерина, каким Изабелла Католичка одарила предмет изучения Солженицына. В итоге мы на Кубани, а предмет в Польше.

И тут я должен сознаться в сквернейшем непотребстве, Игорюша. Знаю, что мерзость, но не могу ей противостоять: недолюбливаю поляков.

Нет, не Гоголь, не костёр Тараса Бульбы. Поговаривают, что Тарас его вполне заслужил неоправданной жестокостью к мирному населению. Фёдор Михайлович, вот кто меня испортил.

И зачем он пристегнул к братьям Карамазовым этих панов, Муссяловича и Врублевского. Ссыльнопоселенцев, если разобраться. Ведь участники же ж восстания 1863 года за нашу и вашу свободу. Нет, пристегнул. И вот я в первой молодости своей пропитался неприязнью Достоевского к полякам.

Разве не мог этот поводырь по закоулкам русской души обойтись без нечистой игры своих панов, без мухлежа? Мог. Мог не срамить их подачками Грушеньки? Запросто. И вот я, весь такой независимый, получаюсь внушаемый человек: поддался тлетворному влиянию.

А ведь шляхтичи Достоевские с 1577 года принадлежат польскому гербу Радван.

Держаная птица, Игорёк: девять внуков, из них шестеро девочек. Нынче куклы, завтра правнуки. Вторая молодость приходит к тому, кто первую сберёг. Таки сберёг, судя по неизменной прохладце к полякам. Превозношу до небес Ежи Фарыно, не любя при этом во всю ширь, как он того заслуживает. Во всю ширь я люблю хорвата Йосипа Ужаревича.

Казалось бы, чем насолил мне Шопен. Почему-то внимаю Шопену через пень-колоду, а Дуссека приветствую звоном щита.

Понятное дело, на слуху чаще работа голосовых связок. Не обязательно певцы: то и дело смакую (от польского smakować) перлы красноречия.

Во-первых, злоба дня устами Якова Кедми (род. 1947). Мало слышать, надо видеть. Надо видеть этот хорошо подвешенный к трудовой мозоли на темени (танковый шлем это вам не пилотка) язык. Во-вторых — шестиугольная внятность Авигдора Эскина (род. 1960). У этого язык подвешен к ермолке, она же кипа. Потому к ермолке, что не танкист.

Напитаюсь мудростью Сиона, и звоню зятю Максиму в Москву. Отрыгнуть, как та волчица на выводок. Прочих истолкователей злобы дня давным-давно слушать бросил.

Решено: и Достоевского бросаю. С парохода современности, как Маяковский.

Отставить. Нынче пароходы в сапожках гуляют. Выкидываю Достоевского из головы, как Зевс Афину Палладу. Как самодур Зевс, божество горя от ума.

Ибо влетело в обойму пристрастий моих довольно-таки преступное, по Карамзину, сообщество. Переходя на мужской род — наглый супостат. О двух головах. Даже о трёх. Сперва о двух, потом о трёх. Эдакий Змей Горыныч в развитии от правды к сказке.

Кому супостат, а маминым запорожцам сосед на подселение. Даже так: ответственный съёмщик. Нет, не татарин. Сроду не догадаешься. Литвин.

Без опоры на первоисточники обжаловать приговор Карамзина — пустые хлопоты. Придётся идти на поводу знатока вопроса, Игорюша.

Знатоков располным-полно, без веления сердца — ну никак.

Отставить. На веление сердца полагаться нельзя. И на веление свыше нельзя: держаная птица.

Держаная птица имеет привычку доверять не мнимостям и грёзам, а наглядному пособию.

Решено: 1885-й, рождение В. Хлебникова. Год сошествия к нам, по Маяковскому.

К памятным событиям года сошествия следует отнести выход первого тома Собрания сочинений киевского профессора В.Б. Антонóвича (1834–1908). Второго тома не последовало; причины доискаться не могу, но подозреваю неладное.

Кроме знаменательного года издания, испоместить проф. Антоновича близ Алферьева подвигла его родовитость: польский шляхтич герба Андро-де-Бюи. Герб унаследован от Жофруа Арнольдта Ланжерона, до переселения в Польшу известного как Андро-де-Бюи, граф де Ланжерон, маркиз де ла Косс, барон де ла Ферте и так далее (Andrault de Buy, comte de Langeron, marquis de la Coste, baron de la Ferte, de Sassy et de Cougny, seigneur du Mont, de Bazolle de l’Isle de Mars et d’Alligny).

‹...› в 1649 г. переселился в Польшу, на службу к королю Яну Казимиру V ‹...› за воинские подвиги получил звание гражданина польской республики, фамилию Антоновича и огромное имение. После отказа Яна Казимира от короны, Жофруа Андрольдт, вследствие притеснений польских вельмож, принужден был переехать в Малороссию, принял православие, переменил свою фамилию на ‘Антоновский’, получил в командование „отборнейшую пехоту и артиллерию малороссийских казаков”, женился на вдове сына Богдана Хмельницкого Тимофея, урождённой Княгине Валахской Ирине (Роксане. — В.М.), и стал владеть гор. Зеньковым (на Роксану тесть записал имение Зеньковский ключ. — В.М.) и селом Антоновским „со всею округою оного”.
https://ru.wikipedia.org/wiki/Андро-де-Бюи

Деятелю науки с такой родословной можно верить, сдаётся мне. Предок блистал отвагою, всенепременно аукнется. Долой Литву Карамзина, даешь великое княжество Литовское Антоновича.

Выдержки пойдут в современном правописании, без ятей и окончаний на твёрдый знак. С главным выводом знакомлю без предисловий, сей же час: литовец это литовец, литвин это русский.

А теперь вскрою посредством удара о голову Вселенной копилку своих знаний о супостате великого княжества Московского (далее Московия) до назиданий образца 1885 года.

Во-первых, самоубийство Свидригайлова из «Преступления и наказания» суть невидимые миру слёзы по так называемой Литве, закоренелыми насельниками коей оказываются шляхтичи польского герба Радван Достоевские. Во-вторых, Гедимин, Рюрик гедиминовичей. В-третьих, союзник татар Ягайло, благоразумно медлящий выдвинуться на Куликово поле. Этот Ягайло родил Ягеллона, Ягеллон родил Ягеллончика. Всё.

     ‹...› значение, пpиобpeтённое русскою народностью в великом княжестве Литовском при Витене и Гедымине, обозначилось и в самом титуле, принятом этими князьями. В сношениях с иноземными государствами Гедымин принимал в грамотах титул короля Литвы и Руси (rex Litwinorum Ruthenorumque или rex Lethowinorum et multorum Ruthenorum). Литовские позднейшие летописи отмечают также усилившееся влияние русского народного начала; со времени вокняжения Витеня они называют управляемое им государство не княжеством Литовским и Жмудским, как прежде, а дают ему титул „великого княжества Литовского, Жмудского и Русского”.
     ‹...› Недоброжелательство литовской народности к своим великим князьям подавало повод последним относиться с тем бóльшим доверием к представителям русской народности и искать в ней надёжной точки опоры для утверждения свой власти; преобладание Руси усиливалось постоянно, и при Гедымине возросло ещё более вследствие присоединения к великому княжеству Литовскому новых русских земель.
     ‹...› Древнейшее владение, приобретённое Литовцами на Руси ещё в первой половине ХIII столетия и служившее основным ядром, около которого слагалось Литовско-Русское государство, составляла Чёрная Русь с городами Новгородком, Здитовым, Гродно, Слонимом и Волковыском; область эта удержала за собою до половины XIV столетия, по преимуществу, название Кривичской земли.
     ‹...› Другая русская область, присоединённая к великому княжеству Литовскому ещё при Мендовге, была Полоцкая земля.
Антонович В.Б. Монографии по истории Западной и Юго-Западной России.
Том 1. Киев. 1885. С. 43–45

Krievas. То есть кривичи, насельники порубежья Литвы первой половины ХIII столетия. Древний рутен (чернорус) — кривич, старопрежний московит — кривич, нынешний россиянин — кривич. Хотя бы он калмык или тунгус.

Такова сила привычки, замены счастию даже и народам: да здравствует няня Пушкина!

Пока няня отирает слезу и прочувственно сморкается, повторим пройденное: как по-московитски ‘украинцы’?

Любуюсь на твою память, Игорёк. Не выходи на мороз без причёски, береги царя в голове. А поименование наводнивших Москву второй половины XVI века горцев, коих Михаил (Салтанкул) Черкасский, шурин царя, достодолжно представительствует? Ну и славные у тебя зубы: так и отскакивает.

     ‹...› мы не находим точных указаний на время и обстоятельства присоединения к великому княжеству Литовскому княжеств Туровского и Пинского, хотя, несомненно, при Гедымине они уже входили в состав его владений ‹...›
     Ещё один русский удел — княжество Витебское — был приобретён Гедымином мирным путем; сын его Ольгерд женился в 1318 году на единственной наследнице последнего Витебского князя Ярослава Васильевича и после смерти тестя получил в наследство его княжество.
     Наконец, таким же путем, вследствие брака Любарта Гедыминовича на наследнице одного из Волынских князей, приобретено им было право на Волынь, которое, впрочем, он мог заявить только около 1340 года, после прекращения рода Галицко-Володимерских князей.
     Перечисленные земли составляли те русские владения, которые действительно находились под властью Гедымина; более поздние литовские предания приписывали сверх того Гедымину завоевание таких русских земель, которые присоединены были гораздо позже к великому княжеству Литовскому. Таков рассказ о мнимом завоевании Гедымином Волыни и Киевской земли, обыкновенно полагаемый под 1320–1321 годами. ‹...›
     Волынская земля досталась Любарту вследствие его брака, следовательно, она не была завоевана Гедымином. Русские летописи XIV и XV столетий, равно как составители немецких — прусских и ливонских — хроник, ничего не знают о походе Гедымина на Волынь и Киев.
     ‹...› относительно Волыни мы имеем несомненные свидетельства, что область эта сохранила свою самостоятельность под управлением потомков Данила Романовича до 1335–1340 годов, и затем перешла во власть Любарта Гедыминовича по наследству, без завоевания. Факт этот подтверждается как свидетельством древнейшей литовско-русской летописи, так и указаниями семи современных грамот, писанных от имени Волынских князей в период времени с 1316 по 1335 год.
     ‹...› В Киевской земле княжил в 1331 году сподручник татарский князь Фёдор; обстоятельство это особенно важно потому, что оно даёт возможность указать точно время завоевания Киева Литвою: последнее случилось действительно в 1362 году. В 1361 г. в Киеве княжил ещё тот же князь Фёдор, а в 1362 Ольгерд Гедыминович, поразив на берегах Синей воды трёх темников татарских, освободил от татар и Подолие, и Киевщину; тогда „Киев под Федором князем взят, и посади в нем Володимера, сына своего; и нача над сими владети, им же отци его дань даяху”.
Ibid., с. 46–52

Браки с дальним прицелом — раз, победоносная война с татарами — два. И бывшие данники рюриковичей, испив шеломами двенадцати рукавов устья Днепра, прибирают к рукам стольный град Владимира Святого. Без пролития крови местного населения. В отличие от покорения тверичей, новгородцев и мн.др. московитами.

Малейшего понятия об Ольгерде не имел. Не ты один, утешает проф. Антонович. Псы-рыцари тоже наслышаны были не весьма. Кейстута Гедиминовича знали до последнего прыщика, Ольгерда Гедиминовича — славны бубны за горами, как-то так. Но я забежал вперёд.

Более двух третей территории, заключавшейся в этих границах, заняты были русским народонаселением; таким образом, великое княжество Литовское приобрело уже в первой четверти XIV столетия значение сильного центра группировки разрозненных, более слабых русских владений; соперничество с великим княжеством Московским, образовавшим к тому времени другой центр притяжения более слабых русских политических единиц, стало неизбежным. Но в предстоящем соперничестве оба государства имели не равномерные шансы успеха: великое княжество Московское преследовало более однородные политические цели и не было принуждено развлекать свои силы по двум различным направлениям: многочисленные инородцы финского племени, населявшие великое княжество Московское, представляли пассивную массу, не влиявшую на политические стремления государства и не принимаемую во внимание в государственной жизни страны. Политические усилия правительства преследовали исключительно русские цели как на западной границе — по отношению к мелким русским областям, — так и на восточной, в борьбе с золотоордынскими ханами, единственными своими грозными соседями. Не таково было положение великого княжества Литовского: кроме значительного числа русских областей, в состав его входили области чисто литовские, население которых, положившее начало государству и выдвинувшее из своей среды правящую династию, отличалось значительною энергией; оно не могло подчиниться безусловно русской народности, имело свои племенные интересы, между которыми на первом плане стояла борьба с немецкими орденами; отстаивать эти интересы принуждены были великие князья Литовские; потому внимание последних беспрестанно раздваивается между политикой объединения русских земель на восточной границе своего государства и усиленною борьбой с крестоносцами на западной; они могут только по временам, эпизодически преследовать свои цели на востоке и, конечно, не в состоянии здесь бороться с великими князьями Московскими, устремившими всё своё внимание на собирание русских земель и подвигавшимися к этой цели медленно и терпеливо, но безостановочно.
Ibid., с. 58

Отложим на малое время книгу Антоновича: именодавцы великого княжества Литовского занимали его постольку-поскольку. Иное дело Михалон Литвин (Michalon Lituanus), современник Ивана IV. Прозвище красноречивое донельзя, мне бы такое.

Бешено завидуя, испомещаю М. Литвина близ алферьевского старожила И.С. Мазепы и проф. В.Б. Антоновича, новосёла.

‹...› пришли в эти края наши предки, воины и граждане римские, посланные некогда в колонии (in colonias), чтобы отогнать прочь от своих границ скифские народы (gentes Scythicas). Или в соответствии с более правильной точкой зрения, они были занесены бурями Океана при Г. Юлии Цезаре. Действительно, когда этот Цезарь, как пишет Луций Флор (Luc. Florus), победил и перебил германцев (Germanis) в Галлии, и, покорив ближайшую часть Германии, переправился через Рейн (Rhenum) и поплыл по Океану в Британию (in Britanniam), и его флот был размётан бурей, плавание было не слишком удачно, и пристали корабли предков наших к побережью, то, как полагают, они вышли на сушу там, где ныне находится крепость Жемайтии Плотели (Ploteli). Ибо и в наше время приставали иные заморские корабли к этому самому побережью. Здесь наши предки, утомленные и морскими трудностями и опасностями, и владеющие огромным количеством пленных, как мужчин, так и женщин, начали жить в шатрах с очагами, по военному обычаю, до сих пор бытующему в Жемайтии. Пройдя оттуда дальше, они покорили соседний народ ятвягов (jaczvingos), потом роксоланов (roxolanos), или рутенов (ruthenos), над которыми тогда, как и над москвитянами (Moscis), господствовали заволжские татары; и во главе каждой рутенской крепости стояли так называемые баскаки (basskaki). Они были изгнаны оттуда родителями нашими италами (italis), которые после стали называться литалами (litali), потом — литвинами (Litvani). Тогда с присущей им отвагой, избавив рутенский народ (populis Ruthenicis), земли и крепости от татарского и баскакского рабства, они подчинили своей власти всё от моря Жемайтского (a mari Samagitico), называемого Балтийским (Balteum), до Понта Эвксинского, где устье Борисфена, и до границ Валахии (Valachiae), другой римской колонии и земель Волыни (Voliniae), Подолии (Podoliae), Киевщины (Kijoviae), Северы (Siewer), а также степных областей вплоть до пределов Таврики и Товани (Toward), [места] переправы через Борисфен, а отсюда распространились на север к самой крайней и самой близкой к стольному граду Московии крепости Можайск (Mozaisco), однако, исключая её, но включая Вязьму (Wiazmam), Дорогобуж (Dorohobusz), Белую (Biela), Торопец (Toropetz), Луки (Luki), Псков (Pskov), Новгород (Novihorod) и все ближайшие крепости и провинции. Впоследствии воинской доблестью расширив так владения их, они добыли корону с королевским титулом князю (principi) своему Миндовгу (Mindawgo), принявшему святое крещение. Но по смерти этого короля погибли как титул королевский, так и христианство, пока соседний христианский с нами народ польский (gens Polona), не вернул нас к святому крещению и высокому королевскому титулу, в год от Рождества Христа 1386. Он пригласил счастливо правящего здесь прадеда Священного Величества Вашего, блаженной памяти Владислава (Wladislavum), по-литовски (Litvanice), называемого Ягелло (Jagelonem), чтобы объединенная доблесть двух граничащих друг с другом народов усилилась в отражении общего врага имени христианского. В эту землю стёкся изо всех других земель самый скверный народ иудейский (judaica), уже распространившийся по всем городам Подолии, Волыни и других плодородных областей; народ коварный, ловкий, лживый, подделывающий у нас товары, деньги, расписки, печати, на всех рынках лишающий христиан пропитания, не знающий иных способов, кроме обмана и клеветы; как доносит Священное Писание, это злейший народ из рода халдеев (chaldaeorum), развратный, греховный, неверный, подлый, порочный.
Михалон Литвин. О нравах татар, литовцев и московитян. М. 1994. С. 86–88

Италы (italis) → литалы (litali) → литвины (Litvani). Потомки воинов Цезаря. Сказочка, но как бодрит.

Кого. Гедимин и Ольгерд во сне не видали своими предками римлян. Они были преимущественно вояки, эти князья. Без высшего образования. Цезаря притянули за уши учёные мужи михалоновой складки, даже поименовали начальника пришельцев: Полемон.

Тот самый Полемон, от которого у Нормы, девственницы на доверии, были дети. Только Норма изжарила их на костре (Беллини вымарал этот беспредел по требованию управы благочиния), а жрица жемайтов своих Полемоновичей двинула в начальники народа. От них-то и пошли покорители рутенов, а в дальнейшем и татар.

Шутки шутками, но сопредельных ей кочевников Литва молодая приструнила. Пленных угнали на север, испоместили должным образом. Военные поселения. Род Гиреев — из Литвы.

     ‹...› упомянутое Михалоном вторжение литовцев в Крым могло произойти в конце XIV в., во время походов вел. кн. Витовта против татар. Согласно другой точке зрения, такой поход литовцев мог состояться в 1363 г. при Ольгерде Гедиминовиче, великом князе литовском в 1345–1377 гг. ‹...›
     Ачкирей-хан Хаджи-Гирей бин Гияс ад-дина бин Таш-Тимура, хан Крыма (ок. 1428–1456, 1456–1466), основоположник крымской династии Гиреев. О помощи литовских князей и короля Польши Хаджи-Гирею при утверждении его в Крыму сохранилась значительная письменная традиция той эпохи.
     Хаджи-Гирей начал борьбу за Крым ещё в 30-е гг. XV в.; потерпев неудачу, он бежал в Литву, и, согласно хронике Быховца, получил от вел. кн. Сигизмунда Кейстутовича во владение г. Лиду. ‹...› Сведения Литвина о рождении Хаджи-Гирея в Литве звучат довольно правдоподобно; уже в конце XIV – начале XV в. там действительно возникли поселения татар, служивших князьям Великого Княжества Литовского ‹...›
Ibid., с. 111–112

Татаро-младолитовских отношений коснулись, время прильнуть к русско-литовской старине.

Вся эта река (Борисфен, т.е. Днепр. — В.М.), от истока до устья, а именно и на востоке и на западе, протекает по землям, с древних времён находящимся под властью литовской, близ крепостей, перечисленных мною: Вязьма (Viazma), Дорогобуж (Dorohobusz), Смоленск (Smolensko), Дубровна (Dubrowno), Орша (Orssa), Могилёв (Mohilew), Рогачёв (Rohaczow), Быхов (Bihow), Речица (Reczicza), Любеч (Lubecz), Чернобыль (Czornobil), Киев (Kiow), Канев (Kaniew), Черкассы (Czerkassi) и Дашов (Dassow), иначе — Очаков. Там она впадает в море, разделённая на двенадцать рукавов. Все вместе они называются Лиман (Linien) ‹...›
А счастливая и обильная Киевщина богата и людьми, ибо на Борисфене и на других впадающих в него реках есть немало многолюдных городов, много деревень, жители которых уже с детства приучаются плавать, ходить на судах, ловить рыбу, охотиться; из них одни скрываются от власти отца, или от рабства, или от службы, или от наказания за преступления, или от долгов, или от чего иного; других же привлекают к ней, особенно весной, более богатая нажива и более обильные места. Испытав радости в её крепостях, они оттуда уже никогда не возвращаются; а в короткое время становятся такими сильными, что могут кулаком валить медведей и зубров. Привыкнув к жизненным невзгодам, они становятся весьма отважными. Поэтому там очень легко набрать множество добрых воинов.
Ibid., с. 99–101

Свои записки Михалон верноподданейше поднёс великому князю Литовскому и королю Польскому Сигизмунду II Августу в 1550 году, на пороге войны с московитами: Сигизмунд Август не по забывчивости отказывал Ивану IV в царском титуле. Добрых воинов, голой рукой разящих медведя (Ursus arctos), дальновидный Литвин предлагал противопоставить медведю с балалайкой (Russian Bear). Отнюдь не брезгуя при вербовке разного рода беглецами, кишмя кишащими на преизобильном Днепре.

Таковым, как мы узнали, был и предок проф. Антоновича граф де Ланжерон. Бежал, принял православие, взял за себя вдову с двумя детьми, усыновил их. Были Хмельницкие, стали Антоновские. И оставил детей при себе, когда супруга его покинула. Это лично мой вклад в летопись Хмельничины: внуки славного Хмеля от Роксаны Лупул считаются пропавшими без вести.

Почерпнув из первоисточника, что во времена Ивана Грозного слово ‘козак’ в Литве и Польше отнюдь не гремело, со вздохом сожаления закрываю познавательного Литвина. Ибо познание — вещун-дитя (находка В.В. Хлебниковой), а закрепление пройденного — его мать. У распустёхи вырастет из сына свин.

     Между тем как немецкие летописи переполнены сведениями о похождениях Кейстута, Ольгерд упоминается в них редко. Только в более решительных случаях он являлся на помощь брату во главе ополчений русских земель. Крестоносцы, с своей стороны, зная внутреннее распределение сил великого княжества Литовского, направляли свои силы исключительно против земель, населённых Литовским племенем и избегали столкновений с русскими областями великого княжества. За исключением пограничных мелких стычек Ливонских рыцарей с Полочанами и нескольких, весьма впрочем немногочисленных, набегов крестоносцев на принадлежавший Кейстуту Гродненский удел, мы не встречаем сведений о неприязненных действиях крестоносцев по отношению к литовской Руси. Между тем как армии Ордена подвигаются иногда на значительное расстояние вглубь литовских земель, опустошают окрестности Вильно, Трок и т.п., отряды их никогда не появляются в Чёрной Руси, отделяемой только узкою полосою Гродненского удела от земель Ордена.
     Таким образом, силы литовской Руси оставались свободными, и Ольгерд мог ими воспользоваться для того, чтобы раздвинуть пределы своего княжения ‹...›
     Киевское княжество после Батыева нашествия находилось на той степени зависимости от Орды, на которой стояли и другие подчинённые Монголам русские княжества. Вследствие скудости летописных известие о Киеве с половины XIII по половину XIV столетия невозможно указать подробностей быта Киевской земли в этот промежуток времени; известно только, что Киев остался под управлением русских князей, получавших ярлыки из Орды на это княжение ‹...› Выше было указано, что в 1331 году Киевом управлял князь Фёдор, находившиеся в зависимости от татарского баскака, но мы не имеем указания, к какой ветви княжеского рода он принадлежал.
     В совершенно иных отношениях к Орде находилась земля Подольская, которая и в домонгольское время (о ту пору Понизье. — В.М.) занимала исключительное положение среди других русских областей.
     ‹...› Вероятно в половине ХIV столетия Подольская Орда, вследствие общего ослабления Золотоордынского царства, отложилась от него; по крайней мере, немногочисленные дошедшие до нас летописные указания говорят о татарских начальниках Подолия как о независимых владетелях; изгнание их Ольгердом не повлекло за собою — по крайней мере, в первое время — столкновения Литвы с Золотою Ордою и передаётся летописцами как событие, имевшее только местное значение. Задолго ещё до завоевания Подолия Ольгерд находился в сношениях с татарскими князьями, управлявшими этою страною; между тем как попытка его вступить в союз с Золотою Ордою окончилась в 1349 году совершенною неудачею, мы встречаем свидетельства о том, что в то же время, среди борьбы с Польшею за Волынь, он пользовался помощью Татар. Эти татарские союзники Ольгерда, действовавшие наперекор политике хана Золотой Орды, могли быть только владетели ближайшего к Польше, вероятно уже тогда самостоятельного, Подольского улуса.
     ‹...› непостоянство Татар подало, вероятно, Ольгерду повод к войне, результатом которой было присоединение Подолия к великому княжеству Литовскому. Весьма мало подробностей этой борьбы сохранилось в источниках: мы знаем только, что в 1362 году Ольгерд одержал решительную победу над татарскими князьями Кутлубугою, Хаджибеем и Дмитреем на берегах реки Синие Воды. Остатки разбитой им Орды удалились частью в Крым, частью на Добруджу, и Подолие перешло под власть Литовцев ‹...›
     Вслед за покорением Подолия Киевское княжество должно было, в свою очередь, признать над собою власть великого княжества Литовского, которого владения окружали теперь Киевщину со всех сторон. Занятие Киева, судя по единственному дошедшему до нас краткому летописному свидетельству, произошло без борьбы: Ольгерд сместил княжившего здесь сподручника Орды князя Фёдора и отдал Киев в управление сыну своему Владимиру.
     ‹...› Подолие и Киевская область вошли в состав великого княжества Литовского, Ханы Золотой Орды, занятые внутренними смутами, не противодействовали фактически этому событию, но, тем не менее, продолжали причислять отпавшие земли к числу своих улусов и, при первой возможности, готовы были возобновить за них спор с Литвою. Одну из таких попыток отразил Ольгерд ещё в 1373 году, но окончательно спор решён был в пользу Литвы только Витовтом в начала XV столетия.
     Гораздо более упорную и продолжительную борьбу пришлось выдержать великому княжеству Литовскому за обладание Волынью; здесь Литва встретила сильного противника в лице польского короля Казимира III, стремившегося подчинить себе все земли, принадлежавшие некогда к великому княжению Галицкому ‹...›
     Договор этот, утвердивший Волынь за великим княжеством Литовским, было последним делом Ольгерда на пути объединения западнорусских земель и вместе с тем последним фактом его княжения. В том же году (1377) скончался этот великий князь Литовский, широко раздвинувший пределы своего государства: от Балтийского до Чёрного моря — в одну сторону; от Угры, Оки, и истоков Сейма до западного Буга — в другую. На этом обширном пространстве, среди многочисленных земель, заселённых разными ветвями русского народа, едва стал заметен небольшой угол государства, занятый населением, принадлежащим к Литовскому племени, составивший некогда то первоначальное ядро, около которого собрались постепенно все южные и западные русские земли. Русская народность преобладала со времени княжения Ольгерда и в численном, и в территориальном отношениях; по своей культурной выработке она должна была бесспорно занять господствующее место в государстве, которое продолжало называться великим княжеством Литовским, но на деле стало с конца XIV столетия во всех отношениях великим княжеством Западно-Русским.
     ‹...› После занятия края Литовскими князьями значение городов, как центров общинной жизни, значительно видоизменяется и ослабевает. Весь строй государственного устройства, образовавшийся в Литве, основан исключительно на военном начале. Теснимые преобладавшими силами крестоносцев, Литовские князья ищут спасения в увеличении своих ратных сил; для усиления их они бросаются на ослабевшую от удельного дробления и татарского нашествия Русь, и, покорив её, стараются дать ей такое устройство, которое представляло бы наибольшие возможности вызвать из приобретённых земель значительные военные силы: для этого литовские князья не только пользуются туземным служилым, боярским сословием, но стараются его всемерно умножить. С этою целью они раздают служилым людям во владение отдельные участка земли, с обязанностью, привязанною к пожалованной земле, доставить князю по его требованию определённое количество вооружённых людей и признавать над собою его верховную власть. Таким образом, в Литве образуется самостоятельный феодальный строй жизни. Мало-помалу прежнее деление края на земли и земель на волости (околицы) заменяется новым делением на княжества или поветы, группирующиеся около княжеских или господарских замков; но прежней общинный порядок не сразу уступает новому. Служилые люди выделяются из общины, примыкают к новому строю жизни и стараются ему подчинить неслужилое сословие, поставив его от себя в зависимость экономическую и требуя, во имя общественных, государственных целей, чтобы оно несло, тем или иным путем, свою долю тягостей военного устройства, “земской обороны”.
     ‹...› Недостаток источников не позволяет исследовать как постепенный ход борьбы, так и её подробности. Летописи южнорусские прекращаются с началом XIV столетия, т.е. в самый момент появления Литовских князей, грамоты же и другие актовые свидетельства представляют материал, хотя бы отчасти поясняющий внутренний быт края, только с конца XV столетия. Таким образом, около 200 лет не имеем подлинных источников, на основании которых мы могли бы уяснить себе первоначальное столкновение и постепенное насаждение литовского феодального порядка на общинной почве Южной Руси.
     ‹...› При преобладании взгляда на край как на источник военных сил государства, князья литовские смотрели на земли и города Великого княжества как на военные поселения, жители их в мирное время представлялись как бы ополчением, временно отдыхающим после военного похода; вследствие такого взгляда, власти, начальствовавшие ополчениями в военное время, оставались начальниками округов, поветов или княжеств, из которых являлись эти ополчения на войну под их начальство.
Антонович В.Б. Монографии по истории Западной и Юго-Западной России.
Том 1. Киев. 1885. С. 108–149

     Придавая народному литовскому культу значение государственной религии, Гедымин, тем не менее, относился с полною веротерпимостью к христианам всех исповеданий, жившим в пределах его княжества; мы не только не встречаем — даже в летописях, составленных крестоносцами — намеков на какое бы то ни было стеснение христиан, но, напротив того, в грамотах Гедымина и в переговорах с бывшими у него послами, он ясно выказывает свое стремление не только не стеснять христиан, но даже оказывает им возможное покровительство. ‹...› Католические монахи пользовались почётом при дворе великого князя и призывались для участия в его совете. Отношения Гедымина к православной церкви носили характер той же терпимости: во всех русских областях, принадлежавших княжеству Литовскому, православные пользовалось совершенною свободою, и церковь управлялась Полоцким владыкою, который свободно сносился с митрополитом и принимал участие в поместных соборах русского духовенства. В Вильне русское население имело свою церковь во имя св. Николая, построенную, по преданию, ещё при жизни Гедымина. Наконец, дружелюбное отношение великого князя к православию выразилось в быту его собственного семейства: почти все сыновья Гедымина женаты были на русских княжнах, а один из них — Глеб-Наримунд — принял св. крещение по православному обряду ещё при жизни отца.
     ‹...› Ольгерд, по свидетельству современников, отличался по преимуществу глубокими политическими дарованиями: он умел пользоваться обстоятельствами, верно намечал цели своих политических стремлений, выгодно располагал союзы и удачно выбирал время для осуществлена своих политических замыслов. Крайне сдержанный и предусмотрительный, Ольгерд отличался умением сохранять в непроницаемой тайне свои политические и военные планы. Северные русские летописи, не расположенные вообще к Ольгерду вследствие его столкновений с северо-восточною Русью, дают ему эпитеты „зловерный, безбожный, льстивый”, но, тем не менее, представляют следующую характеристику этого князя: „сей же Ольгерд премудр бе зело, и многими языки глаголаше, и превзыде саном и властью паче всех; и поздержание имяше велие, от всех суетных отвращашеся, потехи, играния и протчих таковых не внимаше, но прилежание о державе своей всегда день и нощь; и пиянства отвращашеся: вина, и пива, и меда, и всякаго пития пьянственнаго не пияше, отнюдь-бо ненавидяще пиянствя, и велико воздержание имяше во всем; и от сего велик разум и смысл приобрете, и крепку думу стяжа, е таковым коварством многи земли и страны повоева, и грады и квяжения поимал за себя, и удержа власть велю, и умножись княжение его паче всех, ниже отец его, ниже дед его таков бысть. Бе бо обычай Ольгерда таков, никто-же не ведаше его, куды смысляше ратью ити, или на что збирает воинства много, понеже и сами тии воинственнии чинове и рать вся, неведяще куды идяше: ни свои, ни чужии, ни гости пришельцы: в таинстве все творяше любомудро, да неизыдет весть в землю, на неяже хощет ити ратью; и таковою хитростию искрадываша многи земли, поимал многи грады и страны попленил; не столько силою, елико мудростью воеваше. И бысть от него страх на всех, и преизыде княжением и богатством”.
     По отношению к национальностям, входившим в состав великого княжества Литовского, всё внимание и все симпатии Ольгерда сосредоточивались на интересах русского населения. По вере, по бытовым привычкам, по семейным связям и по воззрениям Ольгерд всецело принадлежал этой народности и служил её представителем.
     Ещё в ранней молодости, за 27 лет до своего вокняжения в Вильне, Ольгерд женился на Витебской княжне и переселился в этот город; два года спустя он, после смерти тестя, уже княжил в Витебске; таким образом, бóльшая часть жизни Ольгерда протекла на Руси, среди русского населения и под влиянием русской культуры; влияние это закреплено было составом Ольгердова семейства: после смерти первой жены, Марии Ярославовны Витебской, он в 1350 году женился вторично, на русской же княжне — Ульяне, дочери князя Александра Михайловича Тверского. По свидетельству современников, из двенадцати сыновей Ольгерда десять были крещены по обряду православной церкви и пять из них упоминаются ещё при жизни отца с христианскими именами. Две дочери Ольгерда, сведения о которых остались в летописях, носили также христианские имена, и отданы были в замужество за русских князей. Жены и дети Ольгерда исповедовали православие гласно и свободно: в виленском дворце находилась придворная церковь, в которой молилась семья великого князя.
     Иностранные источники ничего не знают о крещении Ольгерда, и два из них утверждают, что тело его было сожжено по языческому обряду; последние свидетельства, как более отдалённые по месту и времени своего составления, заслуживают менее доверия, чем сведения литовских и русских летописей; разногласие же последних и неведение иноземцев весьма естественно объясняются политическим тактом, сдержанным и скрытным характером Ольгерда, который, исповедывая христианство, старался придать этому факту частный, негласный характер ввиду сильной ещё тогда в Литве языческой партии.
Ibid., с. 72–86

Ну как тебе Ольгерд? Московия кряхтела под баскаками, а Литва садила подручников на ханский престол — раз, правящая верхушка исповедовала православие по греческому обряду — два.

А потом Ягайло попросил ксёндзов охмурить себя в угоду пани Ядвиге — и пошло-поехало. Было великое княжество Западно-Русское (Антонович), стала польская кормушка.

Не корыто, лучше так: Литва молодая на выданье Кракову и утехи медового месяца втроём.

Как же не втроём: на брачном ложе широко раскинулась Западная Русь.

Опять эти скользкие намёки. А ты умерь свою прыть, умерь.

Вот и слово найдено: прыть. Рождённый ползать быстренько допрыгается, подражая бегуну. Простой пример: Ахиллесу передвигаться вприпрыжку нипочём, а черепаха расквасит себя о панцирь.

Но я отвлёкся от Литвы на брачном ложе. Говоря словами Хлебникова о противособытиях, Ягайло суть Ольгерд навыворот. И оба — знаковые личности.

Относительно коих Лев Толстой ошибался, но я этого не говорил. Скажу так: правильный вывод из ложных посылок вполне вероятен, а ложный вывод из верных посылок не более того исключён.

Знаковые личности заявлены необратимо; в порядке предварения замечу: Лев Толстой взял за правило приостанавливать ход своих невероятно правдоподобных измышлений наукообразным глубокомыслием. Прервёт, бывало, свидание влюблённых законом всемирного тяготения. Недоверие к молодому читателю, если разобраться. У парня пятёрка по физике, знает ньютонову премудрость на ять и с Кеплером на ты. А ему вместо науки любви навязывают (впаривают, на языке русского подростка) квадрат расстояния в знаменателе. Обидно даже.

Как известно (мне, умнечество неизбежно подтянется), одно из мертвящих вкраплений Толстого в живую ткань его выдумки подвигло Велимира Хлебникова приложить свой белый божественный мозг к отысканию закона толп.

Когда таковое решение вызрело, сказать и трудно (год), и легко (время года).

Долгими зимними вечерами — раз, в кругу семьи — два.

Долгими зимними вечерами глава семейства, поклонник Дарвина и Толстого, назидал домочадцев мировоззренческими, назовём их так, главами «Войны и мира». Дочь Вера, по её признанию, пропускала эту муру мимо ушей, но сын Виктор...

И вот закон толп становится достоянием человечества, первооткрыватель с лёгкой душой покидает поверхность земли. Отталкиваясь, не смотрит себе под ноги.

Неосторожные отправляются в небытие, кое-кто нацело вдавлен в Земной шар.

Это ему за отступления от несравненной правоты «Войны и мира», я тоже так подумал. А ты не гони пургу (из словаря того же подростка) на полководческий дар Наполеона. С какой стати корысть нижних чинов дёргает за ниточки волю верховной власти. Непобедимый (до Ватерлоо, но там трое на одного) Наполеон — игралище двунадесяти языков, ну и ну.

Да разве писатель не военачальник. „Стройся! Слушай приказ!” — и так в каждой строке.

Маяковский называл свою лесенку ездой в незнаемое. Сел и поехал. Вниз по перилам, и это ещё повезло: езда на мякоти, а не мордой о ступеньки. Но я этого не говорил.

Скажу так: крепостного раба помещика Даля писатель гонит на войну.

Идём вслед за Толстым (ведёмся, поправляет русский подросток) от противного: Наполеон — мелкая подробность поля боя. Применяем эту несуразицу к изящной словесности: словарь — всё, писатель — ничто.

И в какой же телескоп будет виден исследователь этого ничто? Просто не о чем говорить.

Не о чем говорить! Я так скажу, пусть будет глупо оно глупцам и дуракам: Льва Толстого следовало бы выдумать только для того, чтобы Барбаре Лённквист приспела охота его переводить.

Ушла от Хлебникова к Толстому через развод. Ну как не помянуть добрым словом первобытное многомужество: на стыке наук раздолье для открытий. Помянув, зарекаемся клятвой Дмитрия Кабалевского на слова Роберта Рождественского: то, что отцы не построили, — мы построим.

Перехожу к умопостроениям на стыке Толстого и Хлебникова. Коротенько, умнечество довообразит.

Лев Толстой наслышкой уверовал в бесконечно малую величину (рассуждения о черепахе и Ахиллесе), а Велимир Хлебников — столпник (στυλίτης) предстояния Целому Числу.

Хлебников: развитие (любое) происходит скачками. Скачки строго закономерны. Время скачка измеримо. Любое событие можно предвычислить, любое. Востока и Запада волны / Сменяются степенью трёх.

Толстой: нет Франции Наполеона, есть порыв на восток.

Не надо считать меня наивным, Игорь. Ждёшь врезки с Антоновичем, а моё смываешь из бачка. Иду навстречу пожеланиям трудящихся.

‹...› подобно торговле, и ремесленная деятельность находилась в речипосполитой в состоянии полного упадка, несмотря на покровительство, которым она пользовалась со стороны правительства ‹...› тот ограниченный круг торговых и ремесленных занятий, который, при строе речипосполитой, был доступен жителям городов, должен был ускользнуть из рук их при соперничестве с первою встретившеюся группою людей, поставленных в более выгодное юридическое и общественное положение и успевших прибрести более значительную степень экономического развития. Соперничество такого рода встретили мещане польских и, главным образом, южнорусских городов в еврейском народонаселении.

Замечательно то явление, что Евреи не только не пользовались покровительством со стороны правительства и владельцев городов, но, напротив того, всегда исключались из пользования льготами, предоставляемыми мещанам христианам, а иногда даже подвергались особенным стеснительным мерам со стороны властей. Первая весьма решительная мера, принята была правительством против Евреев в 1495 году великим князем литовским Александром, который приказал „жидову за земли нашое вене выбити” и конфисковал недвижимое имение, принадлежавшее Евреям. Правда, в 1503 году Александр вновь разрешил евреям возвратиться в пределы великого княжества Литовского, но стеснительные для них меры повторялись и при его наследниках; так королевскою грамотою 1619 года запрещено им было приобретать оседлость или заниматься торговлею в Киеве, под опасением конфиската как домов, ими купленных, так и привезённого для продажи товара; далее, тою же грамотою, им воспрещалось останавливаться в городе долее одного дня и вне особенного указанного для них подворья. В Каменце и его окрестности на расстоянии 3 миль Евреям также воспрещено было селиться или вести какую бы то ни было торговлю, и запрещение это возобновлялось королями и сеймами 6 раз разновременно, сопровождаясь конфискациею домов и имущества, насильным изгнанием из города в 24 часа и разрушением синагоги. В Кременце Евреи лишены были права заниматься производством вина, пива, меду и т.д., равно как и торговать этими напитками. В Ковеле они имели право селиться только на одной, отведённой для них, улице, и за то обязаны были, наравне с Дубном и большею частью других волынских городов, уплачивать третью часть денежных налогов, взимаемых со всего города, и притом нести наравне с христианами все замковые натуральные повинности. Помимо этих местных стеснений, от времени до времени старались провести общие меры, стеснительные для Евреев: сеймы постановляли то взимать с них подать в двойном количестве против той, которую платили христианские податные сословия, то облагали их единовременными подушными налогами, то, под угрозою смертной казни, воспрещали Евреям торговать лошадьми, то требовали, чтобы они сдавали в монетный двор по низкой цене принадлежавшее им серебро, то заставляли их испрашивать или покупать у католических епископов право на постройку синагог, то запрещали, под опасением штрафа, держать прислугу из христиан, продавать съестные припасы, ходить вместе с христианами в баню и т.п.
     Несмотря, однако, на все исчисленные постановления, Евреи оказались в гораздо более выгодном экономическом положении, чем покровительствуемые правительством городские обыватели христиане; они успели завладеть всеми почти промыслами и торговыми предприятиями, оттеснили последних на задний план и принудили их по большей части обратиться к земледельческим занятиям, оставив всякую попытку соперничать с еврейским народонаселением в торговой и промышленной деятельности. Все города южнорусские беспрестанно жалуются, наперерыв один перед другим, на то, что Евреи, невзирая на постановления, стеснявшие и ограничившие их, захватывают всю торговлю и промыслы в свои руки и вытесняют совершенно христиан из рынков. Так, в 1647 году львовские мещане жаловались на сейме, через посредство епископа, что Евреи захватили всю городскую торговлю, и поставили мещан в невозможность не только обеспечивать собственное благосостояние, но и уплачивать государственные и городские повинности. О том же беспрестанно приносят жалобы жители Каменца, Киева, Ковеля, Винницы, Кременца, Хмельника, Дубна и т.д.
     Экономическое преобладание Евреев, несмотря на исключение их из пользования льготами, пожалованными правительством христианским обывателям городов, и на стеснение их особыми сеймовыми постановлениями, объясняется следующими причинами: 1). Евреи в польских и южнорусских городах обладают гораздо более значительною степенью экономического развития, чем туземные мещане; они прочно сознают пользу солидарности в действиях и пользу ассоциации в промышленных предприятиях; они знают всё непреодолимое значение капитала и успевают всегда составить его путём ассоциации и кредита; 2). Евреи имеют полную свободу и возможность удержать и организовать отдельное свое самоуправление и сплотить ещё более на его основании ту солидарность, которая и без того сильно была у них развита вследствие единства происхождения и веры; 3). Наконец, Евреи, отстранённые законом от гражданских прав, сознают себя постоянно племенем пришлым, чуждым местному народонаселению и его интересам, они не считают себя обязанными к соблюдению в отношении к туземцам тех нравственных правил, которые они соблюдают в сношениях между собою; они чувствуют себя будто пришельцами в неприятельской земле, но как слабейшие, избегают открытой борьбы, и, пользуясь единственным оружием, в котором они сознают своё превосходство — экономическим своим развитием, — они изучают все слабые стороны общественного строя туземцев, эксплуатируют их в свою пользу и, таким образом, подавляют на его собственной территории гораздо более многочисленное и более полноправное туземное население.
     Исключённые повсеместно из участия в городском самоуправлении по Магдебургскому праву, евреи находятся непосредственно под властью воеводы, но воевода обыкновенно бывал в отсутствии, и потому власть его переходила к особому чиновнику — его наместнику (подвоеводе). Последний смотрел на свою должность как на обильный источник доходов и ограничивался судом над Евреями в делах уголовных и надзором над употребляемыми ими в торговле мерами и весами, внутреннее же устройство еврейских общин, раскладка и сбор податей, суд по гражданским делам — были предоставлены им самим. Таким образом, Евреи успели организовать самостоятельное своё управление, избегнуть тех поборов, стеснений и разрозненности, которые были следствием неравномерно распределенного и сильно ограниченного устройства городов по Магдебургскому праву; напротив того, они сплотились, составили вполне солидарную, признанную законом корпорацию, с которой не была в состоянии бороться ни одна, взятая порознь, городская община.
     Устройство, выработанное Евреями, состояло в следующем: каждый город, заключавший в себе более значительное еврейское народонаселение, составлял отдельный кагал; он подлежал суду и управлению коллегии, состоявшей из выборных лиц, называемых “старшие жидовские, кагальные, судии, школьники” под председательством рабина; последнего утверждал в должности замковый уряд или владелец города, получая, конечно, за утверждение известную сумму денег; все Евреи, населявшие более мелкие города, составляли прикагалки, зависевшие от главного кагала; наконец Евреи, рассеянные по селам, были приписаны к ближайшим кагалам. Кагальные судьи судили и управляли по талмуду и по обычаям и преданиям еврейским, пользуясь поэтому неограниченным доверием со стороны еврейского народонаселения; в актах мы не встречаем случая, чтобы Евреи аппелировали от кагальнаго суда к суду подвоеводы. Для принятая общих мер, для раскладки податей и т.п. депутаты от кагалов съезжались ежегодно в каждом воеводстве, поочерёдно в кагальные города, составляли так называемые “жидовские сеймики”, издавали на них постановления, обязательные для всех Евреев воеводства, и избирали особенное должностное лицо — генерального жидовского писаря воеводства, который заведовал сбором податей и сносился с коронным подскарбием. Короли и сеймы, находя эти учреждения выгодными в финансовом отношении, подтверждали грамотами и постановлениями кагальное устройство и даже старались о поддержании и восстановлении их в случае, если устройство это временно было нарушено внешними событиями: войнами, бегством Евреев во время козацких восстаний и т.п. Обеспечив себе таким образом внутреннее самоуправление и суд по собственным обычаям, находя в таком устройстве полную гарантию солидарности и кредита, опираясь на превосходство экономического развития и капитала, Евреи смело выдерживали борьбу с городскими общинами и подавили окончательно последние; они пользовались безурядицею и неопределённостью положения городов, упадком их благосостояния, преобладанием шляхетского сословия и старостинской власти — и все эти обстоятельства обращали в свою пользу. Входя в денежные сделки со старостами, они селились в городах, из которых были исключены сеймовыми конституциями, торговали товарами, недозволенными им по закону, брали на откуп от старост и даже от магистратов сбор городских доходов и под его видом облагали поборами промыслы горожан; в качестве откупщиков королевского мыта захватили в свои руки надзор за внутреннею и заграничною торговлею всего края; селились в городах на землях, принадлежавших замку или духовенству, и, не неся городских повинностей, подавляли своим соперничеством промыслы мещан, обложенные замковыми поборами; в случае юридических исков со стороны мещан, затягивали дело на целые десятки лет, или входили в сношения с местными властями, которые отказывались приводить в исполнение декреты королевского суда, употребляли в торговле фальшивые меры и весы и т.п.

Соперничество Евреев довершило, таким образом, тот упадок городов, который был естественным последствием падения общинного городского начала и преобладания в крае дворянского сословия; упадка, который не мог быть предотвращён правительством ни введением Магдебургского права, ни исключительными мерами, покровительствовавшими торговле и ремеслам. В последние годы существования речипосполитой упадок городов дошёл до крайних возможных пределов; городское сословие, за исключением немногих центров, или исчезло совершенно, переместившись в другие сословия, или обратилось исключительно к земледельческим занятиям, составляя сословие, только условиями найма земли отличавшееся от крепостных крестьян. Евреи наполнили собою тот огромный промежуток, который отделял в речипосполитой полновластную шляхту от бесправных хлопов и, таким образом, исчезла всякая возможность рассчитывать в будущем на образование среднего сословия, которое было бы в состоянии положить с одной стороны преграду шляхетскому господству, с другой — оказать помощь крестьянам для выхода из их тяжелого положения. Отсутствие среднего сословия было одним из более выдающихся знамений неизбежного падения речипосполитой; в последние минуты её существования небольшая только группа политических деятелей поняла его значение и, при составлении конституции 1789—1792 года, употребила всевозможные усилия для того, чтобы восстановить политическое значение городского сословия. Результатом этих усилий был закон “о вольных королевских городах в речипосполитой”, изданный 18 Апреля 1791 года. Закон этот признал всех мещан в королевских городах „людьми вольными” и всю территорию, находившуюся в черте каждого города — потомственною собственностью мещан. Не только те города, которые сохранили своё самоуправление и жалованные грамоты, были признаны “вольными городами”; наравне с ними закон должен был распространиться и на те города, которые когда-либо пользовалось городским правом, хотя бы и утратили его.
В истории целого народа скачки невозможны; так закон „о вольных королевских городах”, который мог бы оказать благотворное влияние, если бы не опоздал на два столетия, под конец XVIII века мог иметь для речипосполитой значение только предсмертной, и то весьма неполной, исповеди в исторических её грехах.
‹...› Закон 18 Апреля 1791 года обречён был на эфемерное существование впредь до появления первой шляхетской реакции. Реакция же не заставила себя долго ждать. Не прошло и года со времена издания закона, как поднялась враждебная ему шляхетская “Тарговицкая” конфедерация; последняя, опираясь на сочувствие огромного большинства своего сословия, вскоре восторжествовала. Новый городской закон был уничтожен постановлением генеральной конфедерации 29 октября 1792 года и вслед за тем королевский асессорский суд восстановил прежние права старост и владельцев. Впрочем, южнорусские города не дождались провозглашения этого последнего шляхетского торжества; раньше, чем оно им было объявлено, они управлялись уже Русским городским уложением — они в это время вошли в состав России, расставшись навсегда с шляхетскою речью посполитою. Несколько столетий назад они оставили русский мир полные силы, правившие сами собою и тянувшими к ним землями, богатые гражданскими правами, равноправностью и благосостоянием жителей; теперь они возвращались истощённые, с полукрепостным населением, оторванные от земли и переполненные иноплеменным и эксплуатирующим их жизнь еврейским народонаселением.
Антонович В.Б. Монографии по истории Западной и Юго-Западной России.
Том 1. Киев. 1885. С. 188–193

Понимаю, что неприязнь твою к соплеменникам Иуды рассеять подобными речами трудновато. Но ведь раковая опухоль панской Польши, по Антоновичу. Туда и дорога, скажет архискверный, по мнению В.И. Ленина, писатель Достоевский.

А я промолчу. Архискверный, нерукопожатный, пресловутый. Такой же для научников жид, как для тебя евреи.

Видишь, какие мы разные. А всё-таки родня, турки-окурки. Или татары.

О происхождении и содержании слова ‘гирей’, точных сведений нет; возможно, оно восходит к этнониму — названию рода и племени гирей (кирей), так как роды с подобным названием до недавнего времени встречались среди тюрок Средней Азии, Казахстана и Западного Китая: кирей, кара-кирей, сары-кирей и т.д. Согласно преданиям тюркоязычного населения Крыма, воспитателем (аталыком) царевича, будущего основателя династии, был человек, принадлежавший к роду Гиреев. Начиная со времен Менгли-Гирея, сына Хаджи-Гирея, этот компонент имени стал даваться каждому царевичу как часть двухсоставного имени.
Михалон Литвин. О нравах татар, литовцев и московитян. М.: 1994. С. 113

Отбой, не спорю. Кирей → Киреенко. От безделья и то рукоделье — раз; делу время, потехе час — два. Основательность проф. Антоновича не подлежит малейшему сомнению, не так ли. Двигаемся дальше.

      Широкие границы, начертанные для Киевщины Витовтом, исчезли чрез полвека после его смерти под напором крымской орды. Основатель её могущества, хан Менгли-Гирей, воспользовавшись вялостью и нерадением Казимира Ягайловича, разрушил дело Витовта; он овладел возникшими крепостями и, уничтожив их, опустошил страшными набегами всю киевскую область, на северных же берегах Чёрного моря он расположил кочевья подвластной ему ногайской орды. Между этими кочевьями и заселённою частью киевского княжества образовалось обширное, почти пустынное пространство, пролегавшее от берегов Роси до порогов и среднего течения Ингула; на этом пространстве велась постоянная партизанская война между удальцами татарскими и русскими, и под прикрытием последних медленно и постепенно выдвигалась в степь южнорусская колонизация из киевской области.
     К северу от Роси страна, несмотря на татарские набеги, была заселена и правильно устроена. Под властью киевского удельного князя, кроме стольного города его земли, находились многочисленные киевские пригороды: Овруч, Житомир, Звенигород, Переяславль, Канев, Черкассы, Остёр, Чернобыль, Мозырь. Большинство названных пригородов возникли ещё до XIII столетия и вместе с Киевом достались Литве; другие, как Мозырь, Остёр и Переяславль, присоединены были к киевскому княжению от сопредельных русских княжеств уже после литовского завоевания; некоторые, как Черкассы и Чернобыль, возникли по инициативе литовских князей. ‹...›
     Когда киевское княжество было переименовано в воеводство и удельных князей заменили киевские воеводы, то вместе с тем разрушено было и административное единство киевской земли. Великий князь вошел во все права бывшего князя удельного и сам стал назначать старост в замки киевского княжества; старосты замков господарских оказались в прямой зависимости от особы великого князя, который их назначал и сменял, судил и контролировал; таким образом связь пригородов с главным городом области исчезла и каждый повет стал независимою от Киева единицею областного управления. ‹...›
     После установления нового литовского распорядка в киевской земле общественный строй её значительно изменился сравнительно с тем, каким он был при удельных русских князьях: основным принципом нового порядка вещей служило то положение, что вся земля принадлежит государству и состоит в распоряжении князя, который раздает её в пользование частным лицам, в виде временного владения, под условием исполнения известной государственной службы. Так как государство прежде всего заботилось о том, чтобы обеспечить и организовать свои военные силы, то исполнение военной повинности составляло первое и важнейшее условие землевладения. Земельная собственность была разделена на определённые участки, так называемые “службы”; каждая служба заключала 10 литовских волок (199 десятин) и то лицо, которое получало землю в пользование, обязано было по каждому призыву князя или его наместника доставлять с каждой “службы” одного вооружённого воина. Лица, получавшие на таких условиях землю, назывались ‘земянами’ и составляли класс землевладельческий и, вместе с тем, военное сословие края. Земяне могли владеть землею лично во всё время, пока исполняли возложенную на них повинность, но, если они оказывали важные услуги и снискивали расположение князя, им давалось право передачи своей земли по наследству на тех же условиях, на каких сами ею владели; в таком случае служба их называлась “выслугою” или “отчиною”. Впрочем, “выслуга” могла быть передана только прямым наследникам земянина или же посторонним лицам по завещанию, но отчуждать ее при жизни, менять, делить, отказывать в пользу церкви и т.п. выслуживший её земянин не мог без разрешения князя.‹...›Кроме сословия земян в киевской земле находим еще другое сословие, обязанное также нести военную службу. Сословие это носило название ‘бояр’ и составляло как бы переход от земян к сословиям мещанскому и крестьянскому; бояре, по всему вероятию, были потомками бывших княжеских дружинников. ‹...› Они отличались от земян тем, что служба их, гораздо более тяжёлая, не находилась в зависимости от количества земли, бывшей в их пользовании, но возлагалась на них в силу того, что они принадлежали к боярскому сословию. С конца XV века, когда окончательно утвердилось земянское cocловие, оно мало-помалу не только превзошло бояр знатностью и богатством, но и подчинило их себе в значительной степени; подчинение это выразилось в том, что в случае, если земельные участки, принадлежавшие боярам, находились в розданных земянам сёлах, то князья и их наместники уступали в пользу последних свою военную, а впоследствии и судебную власть над боярами, или, как тогда выражались, бояре обязаны были „служити и послушными быти” земянину, а в случае неповиновения, должны были оставить свою землю и съехать прочь, сохраняя за собою лишь движимое имущество.
     Вся остальная масса сельских жителей составляла категорию крестьян или “людей”, как их тогда называли, и если они жили на землях “замковых”, т.е. государственных, то назывались “людьми служилыми”, а если земли, обрабатываемые ими, розданы были земянам, то они и сами определялись термином “люди панские и земянские”. Как те так и другие лично были свободны и имели право перехода с места на место; поселяясь на данной земле, они обязаны были нести известную долю натуральных повинностей и давать определённые дани деньгами и натурою в пользу владельца земли, сообразно с договором и установившимся обычаем; многие из них притом владели собственною землею, составляя категорию так называемых “данников”, и обязаны были давать государству с земли своей дань, в качестве подати. Дань эту, взимавшуюся по большей части натурою, правительство уступало в пользу земян, обязанных, в таком случае, сообразно с количеством дохода от данников, усиливать контингенты, доставляемые ими на войну. Во всяком случае, большинство крестьян сидело не на своей земле и пользовалось лишь свободою перехода. Эта свобода в Киевщине была весьма заманчива; между тем как в населенной части княжения умножалось народонаселение, и постепенно тяжелее становились условия пользования землею, в южной полосе много было незанятой земли и она, за редкими исключениями, не была даже de jure роздана в частное владение; крестьянину следовало только подняться с места, перейти за Рось и поселиться на пустоши, чтобы пользоваться землею безусловно и бесконтрольно и развести богатое хозяйство.
     Современные документы свидетельствуют, что такие переселенцы действительно пользовались своим положением: „пашут где хотят и сколько хотят”, говорит описание одного замка; „уставичне в каневских уходах живут на мясе, на рыбе, на меду и сытят там собе мед яко дома”, свидетельствует другой такой же документ. — Благоденствие это, впрочем, доставалось не без риска: крестьяне, разводившие в степи хозяйство, находились под постоянным страхом татарского набега и, очевидно, должны были думать о защите и организовать её, если хотели обеспечить свой труд и своё пребывание в степи. В этом отношении они нашли опору, поддержку и руководство в представителях местного управления — в старостах украинных замков как Киевщины, так и сопредельной с нею Брацлавщины. Старосты хмельницкие, брацлавские, винницкие и особенно каневские и черкасские берут на себя инициативу в деле организации крепкой военной силы из народонаселения, поставленного, из-за экономических своих выгод, в необходимость самозащиты. Старосты эти относятся к пришлому, всё более и более умножающемуся народонаселению, как к единственному средству защитить свои поветы, охранить свои замки и восстановить русскую колонизацию в подведомственных им округах. При полном почти отсутствии земян в этих округах, малочисленные бояре и мещане редких городов, конечно, не могли составить сколько-нибудь значительного военного ополчения; недостаток этот пополняли стремившиеся в плодоносные степи “люди”. Уже с конца ХV столетия в источниках появляется упоминание об образовании из этих “людей” нового сословия в южных степях Киевщины; появляется новый термин, заимствованный у татар: ‘козаки’. Под ним не разумеются ни мещане, ни бояре; это сословие состоит из людей свободных, но в большинстве бездомных, ищущих занятия и оседлости. Встречаются козаки в городах в услужении у бояр и мещан, упоминаются и такие, которые имели уже свои дома; одни из них ходят на низ Днепра на звериный и рыбный промысел и ведут торговлю продуктами этих промыслов, другие занимаются хлебопашеством и разводят пасеки, третьи промышляют угоном лошадей и захватом добычи у татар. Старосты не только не противодействуют переходу населения в южные поветы, но, напротив, поощряют его, облагая лишь самыми льготными пошлинами все козацкие промыслы в занятия. Так, жившие в Черкассах козаки не несут никаких повинностей, а только за право пользования рыбною и звериною ловлею или другим промыслом на всем пространстве обширного староства (вниз по Днепру до порогов, а также по Орели, Самаре, Ворскле, Тясьмину и обоих Ингулах) платят “колядки” по 6 грошей в год и косят 2 дня в год сено — „толокою, за стравою и за медом” старосты. В Каневе старосты признавали собственностью козаков всякую добычу, захваченную ими в татарской земле, под условием, что незначительная часть её должна быть отдана в подарок старосте и т.п. При таких отношениях более энергические и предприимчивые сельские люди из северной Киевщины стремились постоянно в степи в каневском и черкасском староствах быстро формировались свободные, воинственные козацкие “околицы”, доставлявшие вооруженные “роты” для походов на татар. С начала XVI столетия предприимчивые старосты украинские — Остафий Дашкович, Михаил и Дмитрий Вишневецкие, Лянцкоронский, кн. Константин Иванович Острожский — находят возможным, опираясь на козацкие ополчения, перейти к наступательным действиям против татар. В степной Киевщине, под охраною сформировавшихся козацких ополчений, колонизация становится смелее; новые выходцы из киевского Полесья не ограничиваются уже староствами каневским и черкасским, а занимают новые места; с одной стороны вновь заселяется поднепровская часть бывшего переяславского княжества и приобщается к козачеству, с другой народонаселение двигается в опустелый в XV столетии повет звенигородский и образует поселения в никому не подведомственных и никем не управляемых пустырях между Тясьмином, Синюхою и Росью; заселяются обширные пространства, так называемые „грунты уманский и звенигородский”, в которых только в конце XVI столетия правительство официально признает существование поселений и лишь в начала XVII назначает комиссию для осмотра края и определения его пространства. — Таким образом, с конца XV столетия в Киевщине зарождается новое военное и землевладельческое сословие, сформировавшееся на основаниях равноправности между его членами и внесшее в свой быт старые принципы вечевого строя. Сословию этому предназначено было в скором времени вступиться за национальные права Киевской Руси, упорно за них бороться и выиграть дело, проигранное раньше привилегированными сословиями страны.
Антонович В.Б. Монографии по истории Западной и Юго-Западной России.
Том 1. Киев. 1885. 245–252

Передвижная Выставка современного изобразительного искусства им. В.В. Каменского
карта сайта		главная страница
исследования		свидетельства
сказания		устав
статистика посещаемости AWStats 7.6: востребованность каждой страницы ka2.ru (по убывающей); точная локализация визита (страна, город, поставщик интернет-услуг); обновление каждый час в 00 минут.

В. Молотилов

Алферьево и окрестности

(к жизнеописанию Веры Хлебниковой)
Продолжение. Предыдущие главы:

7. Русские

В. Молотилов

Алферьево и окрестности

(к жизнеописанию Веры Хлебниковой)Продолжение. Предыдущие главы:

7. Русские

(к жизнеописанию Веры Хлебниковой)
Продолжение. Предыдущие главы: