М.В.М.В.М.В.М.В.М. В.

Алферьево и окрестности

(к жизнеописанию Веры Хлебниковой)
Продолжение. Предыдущие главы:

4. Нечуя

     остоянный посетитель сайта ka2.ru наверняка запомнил давешнюю досаду: ну вот, как всегда. Опять жди продолжения. Когда рак на горе свистнет морковку у заговенья. Всегда у него так: начнёт и бросит. Начинай Бросаевич Необязайлов.

Начинай Бросаевич Необязайлов... Стыд-то какой!

— И к-какой же у меня стыд, — с многозначительной запинкой допытываюсь у самосознания ... с многозначительной! — А?

Самосознание чеканит:

— Стыдно бывает 1. ни капельки; 2. слегка (ниже среднего); 3. довольно-таки (выше среднего); 4. весьма (очень); 5. превесьма (очень-очень); 6. страсть как (жутко); 7. донельзя (жутчайше).

Семь оттенков стыда.

Тебе стыдно самую малость около ничуть. До того слегка, что ... Ибо ступил твёрдой ногой на путь исправления: сего числа закрываешь отдел науки «Хлебникова поля».

Избушку на клюшку от слова совсем. Кто не успел, тот опоздал.

Переводится так: на рассвете вывесил чужое — утречком нагрянули свои. Служба внешней разведки внутренних дел. Умельцы самоподавить в зародыше. На дне морском найдут.

А залечь ниже дна? А ниже дна Марианской впадины? Чтобы поверх зловеще потрескивающего и недобро поскрипывающего (то-то закалка самообладания) потолка щерили зубы-сосульки аспиды длиной в товарный поезд, колыхались Исаакиевские соборы молниеносно жалящих медуз, а лучепёрый морской чёрт раскочегарил свой маяк на удочке толщиной в Александрийский столп до такого каления, что за версту видать, как ватага спрутов дуванит кашалотину ... Сунься-ка в моё подводное подполье, дорогой товарищ и друг!

Решено и подписано: прыг в люк ходнырлёта, задраиваемся, ключ на зажигание ... погнали!

Не сразу и вдруг погнали: сядь на пенёк, укуси локоток.

Вообще-то по маме я Кириченко с Кубани. Достоверные запорожцы уманского куреня спустя перевод на Тамань. Это нам Гоголь доверил в атаманы Остапа Бульбенка. Зная придирчивость Гоголя к Яновскому, дорогого стоит.

И вот спустя Богдана Хмельницкого, Дорошенко, Самойловича, Мазепу и Разумовского моих Кириченок туряют на Кубань: вперёд и с песней. Вот эта песня, любимая песня мамы:

Тогда как же запомнила песню. А так: отец Иван Ефимович любил послушать исполнителей. Отборные в Земляном голоса, двое. Постарше Ивана Ефимовича, запевалы с Первой мировой даже наверняка.

Вот Иван Ефимович пригласил отборных запевал, вот они пришли, встали петь. Прямо с порога, не переступаем дальше: Земляное — такого рода поселение, где сельсовета не положено, зато гостеприимная комендатура. Который запел сидя, тот замышляет восстание на Советскую власть. И выдернут из семьи в расход. А стоя у порога считается зашли по делу.

Ивана Ефимовича сослали в Земляное так: при отце. Старших сыновей выделил, Иван отдувайся: работника нанять боком выйдет. И забарабали на поселение. Теперь смотрим, при каком отце забарабали: Ефим Моисеевич Кириченко, станичный атаман. Можно Советской власти вытерпеть лампас на покое? Почему нельзя: доживай. А вытерпеть Антона Кириченко, белоказака? Не можно: яблоко белый налив от яблони белый налив. Геть с горного сада в трескучий сибирский лес.

И вот атаманских домочадцев определили под Тавду заодно с внучкой семи только месяцев. Семи только Нюся месяцев, а родилась летом. Теперь насчитай время прибытия в красноречивый посёлок Земляное без единого населения: зима. Зима и летник для крупно-рогатого скота.

Кто-то и выжил, а старейшину рода закопали на вечный привал. Спустя три года горше того утрата: передавило деревом Нюсину маму. Называется лесоповал на вырост посёлка. Получаем с делянки выкройку огорода и сруб на жильё из сырых брёвен: осушайте своими боками.

Передавило за неуклюжку на сносях Нюсиным братиком или сестричкой. Вот-вот удостовериться, девятый месяц выноски. Никого не волнует и всякий труд почётен.

Особенно гордись трудом по воскресным дням. А за лесоповал в Светлое Воскресение Христово ставим ленинский зачёт сознательности на субботнике: бревно и в Кремле бревно.

И вот Нюсина мама гибнет от дерева на первый день Пасхи. Священство про внутриутробных детей пререкаются, но за крещёную душу стоят заодно: кто угадал преставиться на Пасху — сразу в рай. То есть моя бабушка Ирина Федосеевна единого мига вне благодати не бывала, и это нам с мамой утешение. Да ты не забудь, какова доходчивость молитвы райского жителя: на малую тютельку не досягает чудотворной иконы или частицы мощей. Вот я добрался до седины в бороду и лысины поверх головы, а это непомерная заслуга, во-первых, мамы, во-вторых — нашей заступницы на небесех: я же не один такой внук, а двое с братом.

Брат в отцову породу — сибирский чалдон со скулами вразлёт, а я так в маму. Весь в маму, не в деда Ивана. Иной раз несходство довольно-таки удручает: у деда Ивана кулаки были как табуретки, но притом золотые табуретки. Всё умел. Глянет один раз — и вник переточить-развести пилу, шить на зингере и тому подобные тонкости.

Всё-таки убитая сталинской расказачкой бабушка Ирина в запороженки не пригодилась: добровольные переселенцы из-под Полтавы на Кавказ после покорения. Зачем одиночники, целый гурт полтавчан. У наших лопнула ось, давай заварим в станице Самурской. Даже не станица называлась, а Самурского полка стрелковая рота. Заварили в ротной кузне, задумались: черкес постреливает, но жить здесь можно: вон какие сады благодаря предыдущим домохозяевам. И осели.

С предыдущими домохозяевами так: были садоводы, стали пещерники. Вода намыла по горам природных укрытий, там и попрятались. Подобру-поздорову сойдите на плоскость — ни в какую. Давайте передадим вас в Турцию — не хотят.

Не хотят, а жить как-то надо. Орех наскучил до несварения желудка, от ягод оскомина переходит в типун, кабанами питаться Коран заповедал. Айда в набег на переселенца. Раз набег, два набег, на третий ответка.

Для того и стрелковые роты понатыканы. Подняли роту на перехват набежников, отсекли, окружили. Они палят со всех стволов, раззадорят наших потерями. Раззадорили, а боеприпас кончился. Сроду никогда, чтобы сдаваться на милость: все лягут в рукопашной.

Вот они полегли в рукопашной, идём искать кубло. Нашли, обложили лазы хворостом, запалили. Обязательно какая-нибудь выскочит с ребёнком. Про дитя не спрашивай, а молодайку в плен. И продали.

Ещё как дозволялось. Не каждый переселенец довёз до Кавказа дражайшую половину. Особенно холостой. И куда слать сватов. Их просто нет в природе, этих невест. А тут незадорого такая краля.

Этот выгодный покупатель был такого рода полтавчанин, который писался Нелень (произносимо Нэлэнь). Неленя поверстали в Нелины, стал приписной Кубанского казачьего войска на Майкопский отдел казак, а погодя время станичный писарь кое-которого из потомства переправил в Нелиновы. Даже не вопрос, что за подношение переправка: были полугорные хохлы — стали чистопородные кавказцы.

Именно полугорные: что ни братья, то чересполосица. Этот русый, тот черкесый. То же самое сёстры. Покажу на примере мамы в молодости. Ну как? А свидетели доказывали мне, что на Ирину Федосеевну они глянуть без оторопи не припомнят. Дядя Арсений доказывал, родной брат. Белобрысый хотя бы и не как сало, а как шкурка на шмату.

Дядю Арсения забарабали в расказачку на рудник. Преодолел рудник, фронт, воссоединение с женой спустя двадцать лет разлуки, трудовую старость и сказочную смерть. Как же не сказочную, когда видим надгробие: Нелинов Арсений Федосеевич (1901–1989), Нелинова Анна Семёновна (1905–1989). У мамы вот такая вот кипа дядиных весточек за подписью А. Нелин, и нате вам.

Писалась бабушка Ирина Федосеевна до замужества подобно тем весточкам или с довеском — в любом случае пригодно для погордиться хотя бы и мне: праця неленiва так и лупит на просвет ... За такі прянічки потрібно вiдпрацювати!

Однажды я опомнился приступить к маме с допросом: в поселении Земляное жилой дом считался изба или барак? забор или плетень? а дверь как? а труба? а чердак? а лестница на чердак? Мама чеканит правильный ответ: хата, плетень, двери, дымарь, горище, драбина.

Поныне ставит в тупик эта драбина, в голове толку недомогает пробиться к правде жизни. Две жерди? Две. И перекладины поперёк жердей? И перекладины. Тогда почему драбина? А вот.

И вынимает из молодой памяти очередную песню (прибегаю к украинице на помин Тараса Шевченко, хотя не особо нравится его выходка в богоборцы: как это „не знаю Бога”? мама же узнала):

Отак: вербоньки. И напела не в какое-нибудь позавчера — доселе трубка тёплая от перезвонки о состоянии здоровья на восемьдесят шесть лет. Попутный к тебе вопрос: как там с наизусть стихотворения Пушкина «Кавказ»? А мама освежит без малейшей запинки, только намекни.

Ну память, мне бы такую. У меня дырявая память: успевай штопать на грибке, не то мозги заморозил. Вот бы не забылся полезный совет уволить научный отдел до последней уборщицы: впал с этим народом в непомерное самозабвение. Назову даже самоистязание, памятуя гонор и спесь отдельных научников. Он через родителя научник, а щеку надул как Ломоносов. Ещё спасибо, что не все до единого приступают к подзатыльнику без предупреждения. Кое-кто показался милое создание, но ведь Папа римский моет ноги сослуживцам один только раз в году, на Чистый четверг. Чем я хуже не перегибать, спрашивается. Такой же преклонных лет и один за всех.

Но я отвлёкся на пустяки сравнительно с достоверными чудесами: угадало мамино сердце, к чему сы́ночка пристрастился и прикипел. Ще поки вербоньки не завербовані, попереду родовiд Вербицьких.

Или это не мама шлёт намёк, а далее неделимая матрёшка самосознания: пора и честь знать, предисловие невероятно затянулось. Всё я да я, мне да мне. Но это уже в прошлом, как отдел мировой науки «Хлебникова поля».

Перехожу на предмет пристального занятия, даже так перехожу: от печки ссыльнопоселенцев Кириченко с тем дымарём, через который текли соседовы слюнки на борщ, когда варят с мясом кролика, за которым лазили по драбине на горище, ибо там-то и пригрел Иван Ефимович свой крольчатый хлевок.

И то сказать, мало ли какой посетитель набредёт не с начала позамесячных глав, он же не виноват. Не вы для нас, а мы для вас. Да и повторение — мать учения, хотя бы и сам ты преподаватель. Давно замечено и не мной: раз преподал, два, сто два — и вник дотла или почти.

Вникая в предыдущий выпуск моей сопроводительной записки, видим: довелось укорить издателя книжечки Веры Хлебниковой за усердие не по разуму. Не умеешь связать пары слов — не смей подправлять настоящего писателя. А что Вера писательница как следует, порукой влияние хотя бы на меня. Но я четыре точки пока боюсь навязчивым страхом, сам не пойму за какие показатели.

Далее бестрепетно поведал разбойному люду о несметных дарах Мая Митурича за дружбу. Не проболтался, а именно поведал, ехидно дразня: сокровища застрахованы отдалённостью моей Гайвы от переназванной Хрущёвым из Молотова обратно в Пермь Перми. Ну-ка, отними.

Ещё далее одобрил астраханца Чуйкова за коренное отличие от остальных волгарей Прикаспия: проявил сознательность разрешить на мой (а то чей же) сайт отрывок из жизнеописания отца Веры, Владимира Алексеевича Хлебникова. Без таковых сведений вдуматься в обмен прославленной Мусоргским Казани на мордовское захолустье невозможно до степени увы и ах.

В дальнейшем покажу, что захолустье с подвохом: через околицу известное Болдино, где Пушкин уже не писал «Бориса Годунова», но действовал в том же духе. Околица в смысле поговорки про милого дружка и семь вёрст: равное тому отстояние Пэ от Ха в отечественной азбуке довообразишь наверняка.

Терпение, уже близок предел сводке предыдущей писанины. Оставив на дальнейший присест благовидный повод заминки с переездом в прославленное (а увидишь) Алферьево, я перескочил на молодые обстоятельства матери Веры, Екатерины Николаевны Хлебниковой. То, что Вера навсегда присвоила ей дружелюбное имя Катюша, ты знаешь и без меня. А вот про нелегальную Катюшу тебе рассказать понятия не имели: дело поправимое.

Поправимое не сразу и не вдруг. Я же не научник за почасовую ставку, а любитель. До того полюбилась мне выдержка народовольца Михайлова, что постановил выяснить: на самом деле шляхта или самозванство, как Гришка Отрепьев. Составителям сборищ и сборников это нелюбопытно, судя по итогам деятельности. Ни гу-гу. А ведь могли бы, кажется, смекнуть, что если Михайлов польских кровей — то же самое и Велимир Хлебников.

Давно у меня на подозрении, кстати. Написал «Марину Мнишек»? Написал. Написал «Марию Кочубей»? Нет. Хотя та и другая воспеты Пушкиным, есть повод переведаться.

Иными словами, непременно приспичит кому-либо застрять на недоумении: чего ради Марина сердце Виктора Владимировича греет, а Мария — отнюдь. Вот я и застрял, хотя Костомаров не знает Марию Васильевну Кочубей: Матрёна Васильевна. При этом Хлебников читал Костомарова, это доказано. Читал, так шумни назло Пушкину: „Ой же Мотря моя Мотря, Мотря ж горлиця моя!” А вот не шумнул.

Дополнительный довод за польскую подпазуху произведения «Марина Мнишек» — варшавянин Ежи Фарыно (Jerzy Faryno). Не ведаю, шляхтич окажется или простонародье (слово bydlo царапает слух, но подразумеваться так и лезет под руку), но понял Хлебникова как никто, за это поручусь наотмашь. Отсюда клятва: стоит Ежи Фарыно заикнуться о возобновлении научного издательства ka2.ru — возобновлю не пикнув. Просьба погромче уведомить, если найдётся доверенное лицо на допуск или доверительница на вход. Но умоляю ходатаев: ни гу-гу про штык Осипа Вербицкого сквозь повстанца под Прагою, пригородом Варшавы, — наверняка не понравится.

А если мой любимчик Ежи Фарыно за мировую общественность не заступится — ну его в пень, моё издательство.

Пень

Именно тот самый. Давненько и настойчиво до подозрения о неспроста замелькал в предыдущем содержании, сам скажу. Не раскорчёванный пень с крестом или птицей на взлёте. Или так: птица угрожающе приютилась на посадку, не спешит крылья сомкнуть.
     Как это я поманил и бросил, ничего подобного. Какого рода седалище заронило мне поговорку про локоток? Не заронило, а потому и присел, что на прицеле как раз таки пень. Он же корч | прикорень | штрупак. Прицел на одно и то же: число. Пять корней, то же самое пеньки сучьев на лесине: два и три.
     Наверняка ты ринулся притянуть за уши закон двоек и троек Велимира Хлебникова. Не похвалю с развёрнутым обоснованием. У данного (нам с тобой в ощущениях) пня каждый корень сам за себя, у (наглядно преподанной) лесины каждый сук на особицу: Польша. Где русскому закон переплетения — там поляку закон перебранки. Закономерное следствие доказано веками добрососедства: недружную Польшу то и дело кроили на лоскуты, а Россия прирастала.
     Ну вот, начинаем клеим ярлыки. С какого это перепуга я самодержавник? Недоумеваю. Моисей Кириченко был самодержавник, Ефим Кириченко, Антон Кириченко были самодержавники. За веру, царя и отечество в границах по Силезию, Афганистан и Корею. Взгляды дяди Арсения доказаны его рвением к службе: с молодых соплей в станичном правлении писарем. Долгожданный призыв на действительную — у тебя погоны с лычкой за ум. И он прикопал эти погоны под порогом, чтобы далеко не искать в нужный час.
     Однако не я прикопал, а придерживаюсь так: единоначалию — да, самодержавию — нет. Несомненная глупость присягать случайностям рождения. Вот был царь Алексей Михайлович, на удивление. А наследники? Фёдор Алексеевич малахольный, Иван Алексеевич малоумный. Как же не лютовать Петру на бороды заодно с головами: сами же давали присягу.
     Ещё и потому я обиделся на самодержавника, что правда глаза колет. Было, да. Не всегда козырял передовым взглядом. Гляди, до какого срама ты меня разбередил: всенародно каюсь на четыре стороны света, как убийца Раскольников. Простите люди добрые, но заминка с пнём воистину обоснована, сейчас докажу.
     Ударился в этот помысел я подростком четырнадцати лет. Четырнадцати лет, а рост на отметку сто восемьдесят пять. В деда Ивана, мама подтвердит. И она же отучила сквернословить: гнилое слово — хула на Богородицу. А дядя Арсений всё-таки уклонился от православия в народность, вскоре убедишься.
     Вот я провожу лето на Самурском хуторе, родители не побоялись отпустить без провожатых за тридевять земель. Спустя полвека задним умом подозреваю умысел с их стороны: обязательно дядя Арсений допустит откровенность, а я запомню. Всё-таки не застолье взрослых, а трезвое дитя. И точно: дядя Арсений меня подковал так уж подковал.
     Сразу предупреждаю: чем дальше на обратный ход старина, тем этот коваль прохладнее лупит. Ни малейшего надрыва про выжигание пещерников, хотя в родичи нам довелись: было и было. На злобу дня уже подобающий настрой — Сталин и расказачка. Просто забьётся в припадке. Удивительное дело: ярый самодержавник и ярый почитатель Никиты Сергеевича, заслушаешься про съезд, Якира и Гамарника.
     Заслушиваясь (Хрущёв давно под стражей, ни гу-гу про злодеяния Берии), подросток я впервые задумался о своих корнях. Отцовы чалдоны много потом, сперва мамины кубанцы. Дожидаюсь послеобеденного благодушия, задаю дяде Арсению вопрос: доводится мне принадлежать казачеству правом рода или нужны иные доказательства (что не нужны, уверенность полная). Внимательно выслушай ответ:
     — Дед у тебя был казак, отец сын казачий, а ты хуй собачий.
     Вот почему я не самодержавник: дядя Арсений вовремя угомонил эту дурь. Но писателя Горчева из меня лепить не дам: отрыгнул как та волчиха на выводок — и кончено потакать народности в убыток православию. Просьба этой клятвой задобрить Ежи Фарыно, вершителя судеб научного издательства на Поле. Не такое уж Дикое, хе-хе.
     Ну так вот, пень с воткнутым крестом. Крест или рукоять меча. Склоняюсь на рукоять, где это видан пень-крестоносец. Двигаемся дальше: кто-то его вонзил, этот меч. Кто.
     Важная особа. Отковать клинок денег стоит. Стало быть, у особы этих клинков располным-полно. Или подручного народа на расклинку древесины.

Но ты сперва узнай, как я дошёл до жизни такой, что всосался в пень голодным опёнком: столовая посуда. Май Митурич слал дары не только на Гайву, кое-что перепало городу Астрахани. Включая семейный обиход обеденного стола. Среди прочего — тарелка под жаркое, пирог и тому подобные вторые блюда.

Похождения  тарелки

Почему не суповая? Те проще бьются ошпаренной рукой, вот и всё. Была у судомойки стопа суповых тарелок, да сплыла на дребезги былой роскоши погодя время. Потому былой роскоши, что расписные не травкою-цветочком тарелки, а с гербом на борту.
     Потомственных дворян Вербицких герб, я тоже так подумал. Всё-таки почётные граждане Хлебниковы не дотянулись до наследственных прав на закрытые учебные заведения (оно и к лучшему: неукротимая содомия пажей, правоведов и подобных им отпрысков).
     Смотрим, кто ещё не дотянулся: старый народоволец Михайлов. И у Михайлова, согласно его письма родителям, по мере утоления голода обнажался от рябчика с ананасами этот герб, когда попал на званый обед в дом Корзинина (против Института принца Ольденбургского), квартира №7.
     Даже знаю, как ставили кушанья в этом доме: гербом в лицо едока. Боже сохрани прислуге дать зевуна — немедленный расчёт. А Сашкó (рядом не покладает рук Саша Вербицкий, почувствуй разницу) напоказ довернул вперяемую тарелку на пол-оборота. Зачем, спрашивается, эти рули на скатерти.
     Затем, что крылатая чурочка племяннику Николая Осиповича до тошноты приелась дома. Возникали торжественные случаи накрыть на стол, и чтобы малолетнего наблюдателя не оцарапал загадки таинственным коготь — быть того не может. Впрочем, охотно допускаю папашину гордость: никаких тарелок с гербом, Клавдия Осиповна, сейчас все побью. Не я же потомственный дворянин, а тесть.
     Если кто-то поленился перечитать позамесячный выпуск сопроводительной записки, напоминаю, что тесть Осип Иванович для того и вышел в отставку штабс-капитаном, а не подполковником и выше: поджимали сроки производства в многодеды. Николай отрезанный ломоть, зато Клавдия, Анастасия, Неонила и Аполлинария так и просятся под венец. Порядочный венец имеет небывалую на собачьих свадьбах подробность: приданое за невестой. А это хлопоты и хлопоты, несовместные с отдалённостью поместья от воинского постоя в какой-нибудь Венгрии.
Не к лицу ударять им в грязь: приданое за потомственной дворянкой подразумевает столовый фарфор. В лепёшку разбейся родитель, а снабди новобрачную восхитительным откликом на удар порожней посудины серебряной ложечкой из того же приданого.
     Фарфор знатоки советуют или твёрдый Мейсен, или полутвёрдый Севр. Оба хуже, глядя из кошелька. Ибо на Волыни залегла такая знатная глина, что заморская позеленела от зависти.
     Вот кто умел поставить дело на широкую ногу, так это Осип Иванович: едем на Волынь в местечко Барановка заказывать у Мезера фарфор. Мезер имеет привилегию орлить посуду и переманил артель богомазов на роспись, милое дело. Заказываем на себя, Николашу и приданое дочерям — итого шесть наборов, извольте соответствовать скидкой. Как это мелкий опт. А какой не мелкий? От десяти наборов? До свидания. От девяти? До свидания. Ну вот, сразу обижаться. Девять наборов, по рукам.
     Мезеру заказ на широкую ногу, малярам — на растопырку пятерни: вот как награжу, когда сумеете угодить. Предательские богомазы рады стараться, но просят образчик. Образчик сгорел или потонул, как ты запомнил из предыдущего выпуска новостей. Поэтому разговор на тех же пальцах: у основания щит с образом пня, сверху малый пень с крылышками, а посерёдке доспех с намордником. Чуть не забыл — на пнях привит крест. Так и привит: привой, а пень подвой. Чтобы соки ударили не в полумесяц, а именно в крест.
     — Понимаем, — отвечают маляры, — не впервой. Дополнительные указания будут?
     — Будут, — соглашается Осип Иванович. — Подобающе округлить: на вырост.
     На вырост появляется подробность, даже две: стражник и мантия.
Всем известно (а ты узнай), что мантия на гербе положена не всякому дворянину, даже и потомственному. Простой пример: канцлеру Кочубею присуща мантия в виде шатра с внутренней охраной львом и воином, потомственному дворянину Вербицкому — намёт (переводится шалаш), не более того. Ну и что земляки по имению. Дубровский через межу приходился Троекурову, а кончилось много веселей, чем у Ивана Ивановича с Иваном Никифоровичем.
     Впрочем, не сразу и не у всех Кочубеев по-за (позади, но слегка позади) щита накидка на горностаях, а спустя княжеское достоинство именно канцлера. То-то Мотря горлиця: кабы не перелёт на койку Мазепы — прозябай Кочубеи в босоте. Из-за чего донос на гетмана злодея? Из-за перелёта, хотя имеем грамотку Мазепы на заблудший возврат: она мне крестная дочь, дурак ли я совать голову в пасть геенны за смертный грех.
     Верю напропалую. Мазепа весь Киев церквами ухитил, поднесь радёхоньки поминать благоустроителем, несмотря на проклятие. И вдруг всё насмарку из-за полового сношения с крестницей. Сроду не поверю без осмотра неподкупным врачом. А Мотрина мамуся клюнула на перегар от плахты, дубина.
     Вбила себе в башку эту койку, давай мужа пилить: пиши донос. Кочубею деваться некуда, собирает из чернильницы всякий вздор. Застольные выкрики, чуть не кумову икоту. Никто не отрицает выпивку, но коим образом слушатель Кочубей выбрался из горилки сухим? На месте царя Петра и я бы не поверил в трезвую память доносчика.
     На итог скажу: не оправдывая поступки Мазепы со шведами, склоняюсь доверять его благочестию. Василий Кочубей пострадал сдуру, и всё. Но таки пострадал, в дальнейшем оценили сполна и даже больше. Таким образом, кабы не Мотря — ровно никаких Кочубеям графов с перепрыжкою в князья.
     Допою же напоследок (ой не зарекайся, друже) думу кобзаря про деянья старины, раз Хлебников отмолчался:
     — Мотря пташка, Мотря птичка, Мотря ж горлиця моя!
     А теперь идём на попятный событиям в местечке Барановка: итого полтора пуда подобающего фарфора. На вырост, как и велено.
     А вы поезжайте в Астрахань, поезжайте. Глянуть на Мезерову ахинею. Поезжайте, кому делать нечего. Разрываемых водоворотом производственных дрязг и вихрем семейных неурядиц приглашаю зайти сюда
     Ну как? Потому и не подлинник, а встроенная ссылка: оскорбление изобразительного ряда моей записки. Даже не капля дёгтя в бочку мёда — дегтярный потоп с воем ветра, сполохами в разрывах туч и раздирающим душу криком Евгения: „Ужо тебе!”
     Захваливать Осипа Ивановича не советую: отважный воин не всегда пророк. Сын выслужил генерала, но ведь не князя. Внуки Митрофан, Саша и Петя Вербицкие срезались того гаже. А там и государственный переворот молитвами Сашкá, он же Поливанов, Катон и Дворник.
Наглядный пример хлестаковщины, не так ли. Не так. Дал маху, но когда? На второй неделе отставки. Не успел приноровиться к обиходу вне полковой службы. Антон Антонович Сквозник-Дмухановский тоже дал маху, а был тёртый калач и пройдоха. Пройдохой угораздить Осипа Ивановича только заикнись: у меня длинные руки. Человеку просто не повезло сообразить последствия слюнок Мезеровых маляров на магарыч.
     Зато повезло своею широкой ногой дать моему трудолюбию такого пенделя, что...
     Сажусь утрясти обстоятельства посуды от Мезера из местечка Барановка на Волыни.
     Сел, собрал волю в кулак. Предстоит волокита с описью (далеко не всей, зачем ты пригорюнился) первоначальной роскоши на заботливых опилках и стружках Осипа Ивановича. Надоба менее раскидиста — послужной список самостоятельной (отстоящей от других в положении лёжа) единицы хранения, как то: дара Мая Митурича прибрежникам некогда изобильного живностью водоёма, ныне смрадного накопителя всяческой дряни, влекомой стоками так называемой Волги (Кама на смычке многоводнее, один ты не знал).
     Личное дело Мая, но я бы остерёгся вредных испарений, подарив с оговоркой: на время, как переходящий кубок Большого Орла. Найдётся приют без сомнительной отдушки — перенаправить не пикнув. И таковой найден, увидишь.
     А вот и послужной список опрометчивого дара. В урезанном, дабы не возненавидели мою кропотливость, виде. На бандуре много струн, это не русская балалайка. Беру в голову наиболее мрачные для фарфора внезапности: погрузку и выгрузку. Бездорожье, равно и подводные камни гужевой тяги, не беру.
     Хочется порадовать поклонника балалайки: обстоятельства домашнего скарба и утвари Николая Осиповича Вербицкого (1816–1897?), согласовать с переменою мест его службы затруднительно. Пребывание семьи будущего генерала и деда Велимира Хлебникова в Казани доказано (доложу в своё время), прочее предстоит разведать. Оставляю наглядный пробел.
     Далее по списку следует умозрительный насест (или ветвь, но уносливая ветвь), откуда, напутствуемая плачем и приданым, спорхнула (вспомнил, как на мове уносливая ветвь: гiлляка) всеобщая любимица Катюша. Спорхнула в бережных руках молодого супруга: своя ноша не тянет. Прочее понятно без долгих слов. Трепещи вместе со мной:
     местечко Барановка на Волыни → родовое поместье Осипа Ивановича (Новгород-Северский уезд Черниговской губернии) → WWWWWWWWWWWWWWWWWWW → С.-Петербург (дом Корзинина, квартира №7) → соляные промыслы Баскунчак и Чапчачи (Киргизская степь) → Малые Дербеты (Калмыцкая степь) → Подлужное (опять-таки Волынь, налицо мёртвая петля) → Помаево (Симбирской губернии) → Казань → Алферьево (Симбирской губернии) → Астрахань → Москва → Астрахань.

Неспроста делаю упор на излюбленное Верой Владимировной (соответственно и Виктором Владимировичем, всему своё время) Алферьево: там-то и перекокала эта мордовка едва не весь дедушкин фарфор. Тот самый, ага. Спустя прение с Мезером о скидке, три набора запасных.

Не запасных, а единородному Николаше на приданое дочерям. Николаша ведёт скитальческую жизнь чудо-богатыря, невозможно самостоятельно занятся. Или — или. Или штабс-капитан в отставке, или генерал-фельдмаршал с производством в князья за Босфор и Дарданеллы.

А теперь загибай пальцы: Софья Николаевна, Варвара Николаевна, Екатерина Николаевна. Три набора, тютя в тютю.

Поговорок про запас и бережливость куча мала, заплюхаешься выбирать на случай. Нужна путеводная звезда. Хотя бы и Мезер, почему нет. Выбрали путеводную звезду Мезер, приискиваем ей поговорку. Готово: запасай сено летом, когда трава с цветом.

Богемский  хрусталь

Наверняка ставлю в тупик: заявлено стекло, а слева от носа видим тот же сон Гришки Отрепьева: что угодно, только не стекло. Опять лестница крутая, башня, римские болельщики внизу и раздирающий душу крик весталки: „Добей его!”
     Не опять, а снова. Очередной приступ (не путать с припадком) родословной Вербицких. Отсюда лестница и башня, с которой льют смолу и кипяток на приступающего меня. Брр.
     Всё-таки полезно видеть сны, даже и страшные, как этот. Просыпаешься в холодном поту, но с понятием давешней закавыки. Уже заявлено, что ставило меня в тупик днём: драбина, малороссийская лестница. Великорусская лестница от глагола ‘лезть’, а драбина с какой стати?
     А с такой: чешский drabant. Поменявши Т на D, см. нем. Trabant, от traben, бежать рысью (идти бежком, легонько, впритруску).
     Первобытный драбант — воин со штурмовой лестницей. Подбежал на рысях, закрепил, вскарабкался, низверг неприятеля — награда: производство в телохранители полководца.
     Или даже в денщики, случай Меншикова. Под Нотебургом драбант, под Полтавой Светлейший (учились бы, на старших глядя) князь (как добывать гербы с мантией), а там и Хозяин Земли Русской в границах 1725 года. Правит якобы Екатерина I, на самом деле Алексашка, её благодетель в койку Петра. Вот вам и драбина.
     Возвращаюсь на первоисточник ночного сумбура: Чехия. Образована слиянием Силезии, Моравии, Богемии. Наибольшая из них Богемия плотно примыкает к Германии, Силезия отчасти, Моравия никак. Вывод: drabant вошёл в чешский обиход через Богемию, родину богемского хрусталя. Дутое стекло, поддающееся огранке. Разумеется, выдули раньше упоминания в летописях (1162), но за XII AD можно ручаться. Пометив мачту памятной зарубкой, а канат памятным узлом, перекладываем руль на путеводную звезду Мезер.
     Тщательный посетитель запомнил, что у Ивана Андреевича Вербицкого довелось уцелеть некоторым сыновьям, как то: Константину Ивановичу, Степану Ивановичу, Григорию Ивановичу, Иосифу (Осипу) Ивановичу. Все четверо добыли потомственное дворянство мышцей бранной, ибо внесены во 2-ю часть Родословной книги, дабы не равнять с Вербицкими-Антиох из 3-й (приют приказной строки). Соответственно и герб: приказной строке — новодел, воину — вековечная древность. Не гербец на скорую руку, а достоверный Nieczuja.
     Уже я взмок доказывать эту достоверность, ввергая народ в столбняк произволом пня и четвертованной (руки–ноги–голова) лесины. Весьма многих утомила надпись на ленточке и без (подрисована этой вот рукой). На то и расчёт: усыпить бдительность. Усыпил, погнали учёбу во сне.
     Учёба во сне предполагает внезапное пробуждение на тишину. Следи за руками: раз Nieczuja, два Nieczuja, три Nieczuja. Четвёртого припева с притопом нет, пятого с притопом и прихлопом нет, шестого с притопом, прихлопом и присвистом нет.
На прореху присвиста имеем пробуждение сновидца. Очухался, летит вбивать в поисковик непонятку. Вбил, вызнал, посмеивается: не трудись дедуля шамкать, обойдёмся без тебя.
     Дурак ты, вот что. Хорошо смеётся последний в очереди к дяде Арсению за свидетельством о рождении.
     Но я сержусь, ибо не прав. Простите старого дурака за дурака, впредь обещаю не огрызаться. Смирение, смирение и смирение. Простили? Нет? Сейчас бы дядя Арсений выяснил, с чем вы остались при таком раскладе. А я воздержусь в пользу ходоков к Ежи Фарыно и спасения души.
     Именно по верхушкам нахватался этот знаток. Разрешите полюбопытствовать, юноша, как правильно произнести Nieczuja?
     Нечуя, молодец. А ударение?
     Нечýя, молодец. Ну молодёжь пошла, во все дыры влезла. Даже противно. А теперь подробности происшествия: откуда и зачем пень?
     Никто не сомневался, что Адам его знает. Подсказать или перетопчешься? Благодарю за великую доброту, детка.
     Ещё бы я в ножки ему не поклонился. До такого накала изнемог поведать городу и миру, что .... (впервые решаюсь на четыре точки, заметь). Обнадёжил родоначальником? Обнадёжил. Эвона когда посулил разведать и озвучить Авраама Вербицкого: не было дяди Арсения в помине, дабы осадить задор. Это научника три года ждут, у любителя одна нога здесь — другая там. Без промедленья, в сей же час позвольте ознакомить с материнским родоначальником Виктора Владимировича Хлебникова:

Говориуш (Howoriusz).

оворящее имя, то-то и оно. Говорящее о чём. А вот слушай.
Этот Говориуш был человек самого простого звания, но с причудой: охотник на крупную дичь. Охотник вприглядку, ибо никому, кроме князя, в Богемии (та же Чехия, но с оттенком) добыча свыше воробья не полагалась под страхом виселицы. Пособничать — изволь. Бегай, шуми, заставляй зверьё суетиться от недоумения.
Беготня беготне рознь. И шуметь надо с умом. А это наблюдательность и слух, слух и наблюдательность.
Вот богемский князь Яромир (Jaromír) из рода Пржемыслóвичей (Přemyslovci) едет на забой очередного тура, лесного быка. Ныне выбиты до единого, но в XI AD ещё водились. Травля тура устраивалась единообразно: князь тут — загонные бояре там, на другом краю леса. Теснят быка в нужном направлении, руководящую багряницу и красный стяг животное заметит самостоятельно: спасайся, кто может. Поэтому все на конях.
     Это бояре на конях, загонная мелкота пешком. И вот на тебя летит хотя и не паровоз, но... Спрятаться за дерево? От зубра — да, от кабана — нет. Не говоря о туре. А вы гляньте на кубок из рога. Вся пирушка пьянёхонька в один присест.
     И вот на тебя летит кабан или бык, а увернуться на лошади не по карману. Сейчас трудно вообразить, насколько была хитра на выдумку славянская голь средних веков: лесенка.
     Излюбленный троп Хлебникова: Песенка — лесенка в сердце другое. Чем отличается великорусская лесенка от лестницы (лествицы)? Расположением поперечин (приступки, грядки). У лестницы оно последовательное, поперечины равной длины. Теперь вспоминай лесенку Маяковского. Я бы уклонился назвать лестницей Якова за прихотливый спуск. Или выражение „стричь лесенкой”, то есть неровно, абы как.
     Обобщая наблюдения, внезапно понимаем: далеко не всегда лесенка состояла из двух жердей (тетив) и равных по длине поперечин. Первобытная лесенка (стремянка) была в одну жердь.
     Очень легко изготовить даже каменным топором. Удаляем сучья не заподлицо, а до культяпок. Ошкуривать незачем, шершавость даже кстати. Дерево рубим по себе: деревце, я бы сказал. Видал оглоблю? Приблизительно такой длины. Вырубили, верхушку жерди | слеги | шеста | стяга | ослопа | кики (чеш., слвц. kyka палка, обрубок; kykaty куцый; др. польск. kikа калека) приставляем к развилке неприступного исполина, хорошенько примяли комлем перегной ...
     Бортничество, Соловей-разбойник — именно так. Не говоря о загонной охоте без коня. Жизнь дорога — вскарабкаешься с поцелуем.
     Вот и раскинешь умом немецкое влияние на славян. Да было ли оно? Зачем славянину глагол traben, когда налицо порода белый бук, он же граб, он же грабина? Отличается поразительной лёгкостью древесины и толщиной ветвей у истока. Найти деревце с равномерным их чередованием — пара пустяков.
     Так и трусили (знаменательный образчик равноценного ударения на оба гласных звука) по лесу эти драбанты не от глагола traben, а от существительного грабина. Во всяком случае, материнский первопредок Велимира Хлебникова трусил, ибо ... Но всему своё время.
Вот он (Говориуш, подсказывают мне азартные юнцы; хвалю этот огонёк в глазах) обнаружил мирно пасущегося на полянке тура, летит донести загонным боярам: время конницы, знаю направление главного удара.
     Два слова о загонных боярах: довольно-таки унизительная должность, своего рода ссылка. Вспоминай детство и войнушку, где тебя назначают фашистом. Не через раз, а постоянно. Вот и этих бояр за какие-то показатели Яромир всегда ставил не заодно, а против себя. Задержаться на местничестве средних веков недосуг, восполни самостоятельно.
     И вот Говориуш с драбиной на плече или подмышкой, смотря по состоянию бурелома, бежит в направлении конных изгоев. А бегал вкрадчиво, как пума (американский лев и прозвище Велимира Хлебникова). Подкрадывается во весь дух: разговорчики в строю. Почему бы и не ознакомиться. Эх, мешает кустарник.
     Это тебе мешает, а не драпарю (осенило-таки: вот глагол драпать — да, он взаймы от traben; драпать → дрáпарь): приставил драбину (о ту пору грабину) к дубу в три охвата, бурундуком на развилку и выше, выше, выше.
     Действия Говориуша я бы не назвал приступом. Тихонько приставил, тихонько взобрался, окончательно притих подслушать.
     И что ты думаешь: измена. Не зреет в умах — уже страда: я зайду слева, ты справа, накинем аркан, придушим, развалим брюшину. Погиб по неосторожности на рогах: кто что любит, за то бог его и губит.
     В полный голос. Кого, дескать, нам тут опасаться. Это из бревна в стене любит вырасти ухо, на живом дереве даже опёнок не смей.
     Говориуш задом, задом — и ноги в руки на стойбище князя. Так, мол, и так.
     — Врёшь, собака, — не верит Яромир.
     — Вот те крест, — божится Говориуш, — заманят на засеку. Твоя светлость зарядил отрываться от свиты в пылу погони (знаем эту погоню: тикать во весь опор, покуда бык не плюнул догонять; пошла на попятный скотина — дальнобойный расстрел из луков, а уж добить по шее — лично ты, не спорю). Оторвёшься нынче — в тылу падает лесина, другая, третья. Подпилены с ночи. Отсекли свидетелей, затрубили в рога — хоть закричись. Я и место засеки разведал.
     Предупреждённый вооружён: пока Говориуш бегает доложиться заговорщикам о полянке (подлянке, я бы сказал) с туром, князь меняется одеждой со слугой. Затрубили вдали рога (на слове ‘горн’ остановиться недосуг, а жаль) — подставу вперёд, сам поодаль. На верную смерть, а как ты хотел. Жестокий век, жестокие сердца.
Далее искусственный бурелом на засеке и убийство мнимого князя. Налетает Яромир: попались, голубчики! Вязать их!
     Княжий суд скор, но справедлив: предатели перевешаны в осиннике — раз, имения забраны в казну до последнего гвоздя — два, Говориушу сан ближнего боярина — три.
     Титул барона, переводя на феодальную Европу. Князь — принц, думный боярин — граф, ближний — барон, дальний — маркиз. Мне всегда нравился именно барон, только бы не Ротшильд.
     Сословный рост налицо, время подумать о гербе. С гербами в Богемии так: чёрный орёл. У князя в рост, придворным — крылья. Червлёный щит, на нём чёрные крылья и личный знак достоинства.
     В знаке вся прелесть на грани крамолы: простор воображению. Знать Богемии любила отличиться от соседа невиданным зверем: кит, бегемот, жирафа, единорог.
     Я тоже подумал, что понятия не имели. Единорог — да, очень похож на единорога. Но уже кита и бегемота переврут, бывало, в такую дрянь — зрителя бросает наизнанку. Не говоря о жирафе: чудо-юдо на курьих ножках.
     Военная уловка скифов, даже наверняка. Чудо-юдо на щите, щит у бойца, боец на поле битвы: ошарашить противника — милое дело.
     Становимся на место Яромира учредить Говориушу личный знак достоинства. В том же предательском лесу, да. Ну, думает новоявленный барон, хотя бы саламандру присвоили, терпеть не могу этих слонов.
     Плохо вы знаете находчивость Яромира. Червлёный щит — да, чёрные крылья — да, саламандра — нет. Коротко и ясно: пень. Приговор окончательный, обжалованию не подлежит:
     — Лазил на дуб подслушать? Лазил. Жалую знаком Пня. Нисходящие поколения — Пнины. Целуй руку, скотина.
     — Разрешите доложить, ваша светлость: не пень (pařez), а жердь (bidlo).
     — Так ты спорить? Эй, кто там с чернильницей, — вымарать Пень, вписать Бидло.
     Плохо вы знаете смекалку Говориуша:
     — To ne úplně bidlo, to kyka! Я нечаянно совравши, не-чаян-но!
     Плохо вы знаете доброту Яромира:
     — Быть по сему. Вымарать Пень, вписать Нечай.
     Это русский перевод с чешского через польский. Ибо род Нечая (Nieczaja) в Богемии прекратился переходом в Польшу и далее везде.

Уже ты знаток древесного содержания герба Нечуя, не так ли. Самостоятельно примыслишь птицу на пне, наиболее редкую разновидность (извод). Да пошёл я? И пойду, дело знакомое. Размышляя в пути. Мысли замелькали — успевай лови. Попалась, голубушка: птица на пне — орёл Пржемыслóвичей. The Premyslids (Czech: Přemyslovci, German: Premysliden, Polish: Przemyślidzi), were a Czech royal dynasty which reigned in Bohemia (9th century–1306) and in Poland (1300–1306).

Разумеется, князь-птица помимо князя — невозможное дело в Богемии. За такие вольности гладят по головке железной рукавицей, норовя захватить шею. Орёл на пне — спустя переселение в Польшу. Польский орёл известно какого цвета: белый. Очень кстати переселенцу из Богемии. Повышаем родовитость Мюнхгаузена за косичку: уже не чёрные крылья, но птица как таковая. Осторожность не помешает — заказываем художнику вид орла не грудью вперёд, а сбоку. Даже не орла заказываем, а грача.

Всё-таки нагловат и грач, умеряем запросы до скворца (szpak). Какого цвета оперение у шпака? Чёрное с отливом в синеву и гладкое, отнюдь не красно-жёлтая взъероха первородины. Но человек с понятием поймёт и оценит замашку на вырост. Я же понял Осипа Ивановича, хе-хе.

Заказали шпака вид сбоку — тут и призадумались о насесте. Довольно-таки неустойчивое равновесие на кончике грабины (дальнейшей драбины, как ты узнал). Или — или. Или грабина, или пень грабины. Было пять сучков, заказываем пять корней. Это и есть Нечуя XI–XII AD, ибо князь Болеслав Кривоустый (Bołeslaw III Krzywousty) правил именно тогда.

Ладно бы Козьма Пражский, но я поражаюсь на польского летописца за дотошность относительно Пястов, а именнно Пяст оказывается этот Болеслав. Сразу и ответ, за какие приманки переход Нечаева рода из Богемии в Польшу: Юдита Чешская.

Вековечный раздор соседей, Чехия с Польшей в ту же дуду. Единственный способ наладить отношения — породнить Пястов и Пржемыслóвичей. Юдиту выдают за князя Владислава I Германа. Шесть лет унизительного бесплодия, страстные молитвы о зачатии: свершилось. И умирает от родильной горячки. Но дело уже крепко: новорожденный наполовину чех, голос крови не шутка.

Это и был наш Болеслав III Кривоустый (20 августа 1086 – 28 октября 1138), виновник переселения Нечаевцев (не путать с товарищами Сергея Нечаева по «Народной расправе») из Богемии в Польшу.

Доказывать, что именно в Болеславе собака зарыта, долго не приходится: кто мешал землякам сопровождать Юдиту на чужбину? Невеста Ивана IV Мария Темрюковна навезла в Москву ораву черкесов и тотчас пристроила к делу — заводим, Ванюша, опричнину с моими во главе. Ещё бы москалям её не отравить.

В крайнем случае, сын Юдиты Чешской подрос и пригласил инородцев (с точки зрения поляков, а не князя), как Николай I: лейб-гвардии Кавказско-Горский полуэскадрон Его Императорского Величества личного конвоя. Но я более чем уверен в переселении предка Вержбицких в Польшу ещё при Владиславе I Германе.

Козьма Пражский умалчивает подробности сего важнейшего для родословной Велимира Хлебникова события, приходится примышлять. Ради чего идут на службу к иноземному владыке? Ради благ, недостижимых на родине — раз, спасая шкуру — два. Предок князей Кочубеев мурза Кучук-бей не от хорошей жизни покинул насиженный Крым и пристал к запорожцам: дворцовая смута в Бахчисарае предполагает истребление проигравшей стороны. То же самое русские бояре Нарышкины: крымчак Мордка Кубрат, по прозвищу Нарыш, или Нарышко, выехал в Москву около 1465. Смотрим на личность матери Петра Великого: Наталья Кирилловна Нарышкина. И понимаем, за какие коврижки возвысились Кочубеи: не рука руку моет, а голос крови.

Досконально изучен повод к выселению казаков-нечаевцев: неудача восстания Булавина. О двигателе перехода чехов Нечая в Польшу окончательного приговора нет (кое-кто даже отрицает, см. ниже). Наверняка Богемию раздирала борьба за власть, и какая борьба: того же Яромира в юности оскопили, а на склоне лет лишили глаз. Едва ли участь его сторонников была многим лучше, даже не вопрос. А что род Нечая горой стоял за Яромира, сомневаться не могу.

С другой стороны, известно благоволение Болеслава Кривоустого к пришлому роду: привёл герб в соответствие польским понятиям, сохранив коренную суть — отруб и чёрные крылья. За какие подвиги (я с умыслом не нажимаю на мать-чешку) сохранил, спрашивается.

За те же самые, какие вознаградил Яромир: бди-тель-ность.

     Утверждение многих авторов о том, что герб Нечуя пришел в Польшу из Чехии во время правления короля Владислава Германа — спекуляция того факта, что неизвестный основатель рода и герба получил титулы и почести от принца Владислава и основал село Нечуйки, название которой было взято от герба.
По книге Папроцкого «Гнездо», у предка этого рода было 10 сыновей. Одного из них звали Дерзислав. Он стал помощником кравчего при дворе короля Болеслава Кривоустого. Во время одной из битв с чехами Дерзислав храбро атаковал предводителя вражеских войск с такой силой, что сбил его с лошади. За его храбрость Болеслав добавил ему в герб меч к древесному стволу, изображенному на изначальном гербе Нечуя.
     Однако есть мнение, что изначально Дерзислав принадлежал к гербу Ястржебец. Длугош, Бельский и другие авторы утверждают, что герб Нечуя впервые появился в Польше во времена Болеслава Кривоустого. Когда чешские вожди поняли, что у них нет шанса победить поляков в открытом бою, они решили подождать удобного случая, чтобы напасть, когда будет удобнее. Однажды ночью, на привале, чехи напали на лагерь. Однако, один из польских воинов проснулся и закричал: „Враги! Враги!” Польский отряд проснулся и успел подготовиться, чтобы отразить неожиданную атаку чехов.
     По возвращении, чтобы отметить победу, король Болеслав пожаловал этому рыцарю герб. С этого момента многие авторы называют среди сенаторов Болеслава Кривоустого Взебора, палатина Кракова как члена клана Нечуя (Бельский, стр. 211), а Папроцкий утверждает, что этот клановый герб появился задолго до времен Болеслава. Среди представителей клана он называет Дерзслава Нечуя, помощника кравчего при дворе короля Болеслава Кривоустого. Взебор Нечуя, палатин Кракова, был гетманом во время последней битвы за Галич. Длугош называет эту семью „Genus providum” (лат. — высокородная предусмотрительная семья). Бельский отмечает, что они храбро сражались под командой Витовта против Едигея, военачальника армии Тамерлана.
http://wysocki.nsknet.ru/razdely-sajta/polskie-shljahtichi-vysockie/vysockie-gerba-nechuja-nieczuja

Чем отличается подлинный учёный от научника? Уступает противному мнению под напором доказательств. Чем отличается любитель от научника? Уступает противному мнению под напором доказательств. Разница в том, что учёный не любит уступать, а любитель мало сказать любит — души не чает в уступке разумным доводам.

Но так ли основательно суждение Папроцкого о наличии в Польше кланового герба Нечуя задолго до переселения чехов? Совершенное голословие, как и мои догадки о чёрной птице на пне. Но я внимаю доказательствам противной стороны, а Папроцкий упёрся в отрицалово. Гляди, как умирает догадка подлинного любителя: отрекаюсь от умаления богемского нечёсы в прилизанного шпака. Шпак на штрупаке — да, эта сладкая парочка известна до перехода чехов на службу Болеславу Кривоустому: Nieczuła (Szpak) herb.

Подозрительное созвучие с Nieczaja, не так ли.

Взяв это на заметку, продолжаю давить на Папроцкого: и кто же присоседился, учитывая подавляющее превосходство суковатой лесины над штрупаком? Победное шествие лесины-лесенки в разумных пределах чурки (чурак | чурбан | чурбак) — убийственный довод в пользу иноземного происхождения важнейшей подробности герба. Второй по важности показатель — крылья. Чем воскрылил иноземную чурочку Болеслав Кривоустый? Разве оперением Ястреба? Отнюдь. Уж я постарался сломить недоверие даже Собакевича изобразительным рядом пояснительной записки: оперение даровано в первозданном виде. Перевороши весь польский гербовник (можешь не трудиться, поверь изыскателю) — налицо единственный пример чёрных крыльев как таковых. Залётная Чехия, она же Богемия — иного не дано!

Перехожу к таинственной перегласовке a (Niecszaja) → у (Niecszuja). Чаяние суть мечта, нечаянность — игра случая. Не чаял, не гадал Говориуш своего возвышения, разве не так. Ино дело глагол чуять. Говориуш почуял на охоте недоброе, проявил предусмотрительность (лат. prōvidum). То же самое летописный Взебор: товарищи спят, а он бдит. И предупреждает криком о приближении чехов.

Потому и бдит, что хорошо знает, что сделают его соотечественники с ляхами. А что перепадёт перебежчику в стан врага — не знает. Таращится на луну и гадает: оскопят или выжгут глаза? И вот голоса. Ближе, ближе. Не свои ляхи до ветра ходили, судя по взрывным согласным выговора ... Тревога! К оружию!

На этом обрываю очередной выпуск новостей. Обновление сайта по первым числам, завтра 1 апреля, День смеха. Ridi, Pagliaccio, sul tuo amore in franto! Ridi del duol t’avvelena il cor! Но это Паяц, не наш случай. Хорошенькое дело резать жену. Сам же виноват, что загуляла. Не паясничай — не изменит. Проще надо быть, и жена к тебе потянется. Потянется, зарядит отвлекать от работы. Отстань, дура, до смерти надоела. По-хорошему прошу не трогать моих чертежей (Noli turbare circulos meos). Так ты не понимаешь, дрянь? И зарезал. Вывод: люби себя, наплюй на всех — и в жизни ждёт тебя успех.

Продолжение

Передвижная  Выставка современного  изобразительного  искусства  им.  В.В. Каменского
карта  сайта		главная    страница
исследования		свидетельства
сказания		устав
статистика  посещаемости  AWStats 7.6: востребованность  каждой  страницы  ka2.ru  (по убывающей);  точная локализация  визита (страна, город, поставщик интернет-услуг); обновление  каждый  час  в  00 минут.