Шишкин А.Б.

Велимир: об имени Хлебникова

Не каждому человеку, Гермоген, дано устанавливать имена,
но лишь такому, кого мы назвали бы творцом имён.
Он же, видимо, и есть законодатель, а уж этот-то из мастеров реже всего объявляется
среди людей. ‹...› Таким образом, бесценнейший мой, законодатель,
о котором мы говорили, тоже должен уметь воплощать в звуках и слогах
имя, причем то самое, какое в каждом случае назначено от природы.
Платон.  Кратил. 389а, 389в

Пойду я в контору «Известий»,
Внесу восемнадцать рублей
И там навсегда распрощаюсь
С фамилией прежней моей.

Козловым я был Александром,
А больше им быть не хочу!
Зовите Орловым Никандром,
За это я деньги плачу.

Быть может, с фамилией новой
Судьба моя станет иной
И жизнь потечет по-иному,
Когда я вернуся домой...

Н. Олейников.  «Перемена фамилии»
(не позднее 1934).

а выбором литературного имени или псевдонима может стоять и определённая эстетическая и социальная программа, и манифестация принадлежности к тому или иному литературному направлению, и продуманная философия литературного имени, и некое зерно личного мифа, воплощавшегося затем в творчестве. Необычное имя писателя — загадка, но оно же и ключ к разгадке.
Особенно интересным и ярким временем для русских литературных имён/псевдонимов была эпоха конца ХIХ – начала XX века. Внешняя и внутренняя форма слова, архаика слова, связь его с первобытным магизмом, его гносеология и онтология, по-разному представая в поэтической мысли символистов, акмеистов и футуристов, в целом сосредотачивают на себе основное внимание эпохи. «Борьба за Логос», неслучайно озаглавил в 1911 г. книгу один русский философ. Высшее, трансцендентное, отношение к слову в эту эпоху — учение имеславцев, приравнивающее слово к иконе. Практический интерес к имеславию объединял столь отличных протагонистов эпохи, как Вяч. Иванов и Мандельштам, Эрн, Флоренский и С. Булгаков.¹ Иной уровень отношения к слову обнаруживается во всё более обострённых общественных схватках. Здесь слово не логос, не миф, а орудие, причём в момент высшего накала общественного конфликта, гражданской войны, орудие уже в прямом, не метафорическом смысле: аэропланы белых сбрасывают над расположениями красных как боевой груз листовки писателя Л. Андреева, аэропланы красных бомбардируют белых стихами поэта Придворова, который писал под псевдонимом Бедного Демьяна.

Историческое и теоретическое описание литературных имён/псевдонимов этой эпохи — многосложная филологическая задача. И хотя уже существует ряд оригинальных и глубоких исследований, разрешение этой задачи всё ещё далеко.² Данная работа является попыткой интерпретации избранного Хлебниковым имени — Велимир. Для Хлебникова, который утверждал, что слово имеет тройственную природу: слуха, ума и пути для рока,³ имена собственные могли быть носителями судьбы. Но своеобразие выбора Хлебниковым литературного имени лучше видно на фоне отношения к мене имени и к выбору псевдонима его современников, мы коснемся этого вопроса по необходимости в самом предварительном виде.

Как это замечательно, что в новой литературе
писатели направляют значительную часть своей интуиции на имена.
Вяч. Иванов.  Разговоры. Запись Альтмана от 27 августа 1921 г.

1. Остроумен и многозначителен был псевдоним, которым Вл.С. Соловьёв подписывал свои шуточные стихи: „Князь Эспер Гелиотропов”.⁴ Вот как он “сделан”: Έσπερος по-гречески ‘Вечерняя звезда’ (в русской традиции — ‘геспер’, то есть вечерняя звезда, появляющаяся сразу же после заката солнца), затем Ήέλιος, солнце + греческое τρόπος , ‘поворот’ = ‘Князь вечерняя звезда следующая-за-солнцем’ или ‘Князь вечерняя звезда следующая-за-закатом-солнца’. Вместе с тем цветок ‘гелиотроп’ обладал символическим значением с античности, когда украшал головы римских императоров, а в средние века использовался на иконах Девы Марии, ангелов, пророков и т.д.⁵ Комический эффект псевдонима возникал из сочетания типично семинарской фамилии ‘Гелиотропов’ с княжеским титулом и экзотическим греческим именем ‘Эспер’. Имя „Князь Эспер Гелиотропов” вполне соответствует поэтике шутливой маски, которая оберегает высокий сокровенный опыт в поэме «Три свидания».

Псевдонимы И. Анненского „Утис” или его легко зашифрованный руссифицированный эквивалент „Ник. Т-о” могли как бы отображать его позицию по отношению к современной ему литературной культуре или быть навеянными темами его стихов. Псевдоним „Ник. Т-о” являлся анаграммой имени Анненского — ‘иННОКенТИй’,⁶ а его греческий аналог ‘Утис’ — имя, которым назвался Одиссей Полифему, чтобы не раскрыть ему своего истинного имени и спастись от его гнева, как бы являлся синонимом слова ‘псевдоним’ — ‘вымышленное имя’.

В. Розанов подписывался не менее, чем 47 (!) псевдонимами. Другие писатели современники пользовались немногими псевдонимами. как например Вяч. Иванов (Ζακλης) или Брюсов (В. Даров).⁷ Дебютируя в литературе С. Бобров начинал с самого антипоэтического псевдонима — С. Химик («Весна» 1908); для подражаний Блоку употреблял имя „Феофил Праури”; а для лучшего из создаваемого намеревался использовать ярко символистски маркированный псевдоним — „Map Иолэн”.⁸

Наиболее значимый и влиятельный псевдоним в литературной культуре конца ХIХ – начала XX века принадлежал Максиму Горькому. Писатель сам как-то рассказал о том, откуда взялся этот псевдоним и что он означал:

     Отец мой был рабочим на Крымском побережье. Оказывается, он любил говорить людям правду в лицо, причём горькую правду. Многие не знали его фамилии, называя просто „Максимом Горьким”. Так к нему и пристала фамилия ‘Горький’. А так как и моя жизнь была куда как не сладкой, я взял псевдонимом отцовское имя и фамилию.⁹

Примечательно, что причиной отказа Горького от крестного имени и наследственной фамилии была их “нелитературность” (см. свидетельство А. Калюжного: „Псевдоним себе Алексей Максимович придумал сам. Впоследствии он говорил мне: „Не писать же мне в литературе — Пешков”¹⁰). “Невесёлое” литературное имя Пешкова вызывало подражания среди писателей горьковского направления, апогеем популярности его имени был 1932 г., когда город, в котором он родился — Нижний Новгород — был переименован в Горький (ср. сделанную по этому поводу ироническую запись К. Чуковского 11 октября 1932 г.:

     Беда с русскими писателями: одного зовут Мих. Голодный, другого Бедный, третьего Приблудный — вот и называй города.¹¹

В лагере символистов наиболее эмблематическим, нагруженным мифологическими ассоциациями было имя Андрея Белого. История появления этого псевдонима характерна для эпохи. Литературное имя для писателя придумал М.С. Соловьёв, став благодаря этому его „крестным отцом в литературном крещении”.¹² По одному из свидетельств поэта, М.С. Соловьёв в выборе псевдонима руководствовался „лишь сочетаниями звуков, а не аллегориями”.¹³ Другое свидетельство писателя прямо противоположно: псевдоним пришёл из общего мистического опыта с М.С. Соловьёвым — „узнания апокалиптических переживаний в связи с ‘белым’ цветом”; выбор псевдонима, таким образом, как точно интерпретирует А.В. Лавров, прежде всего был утверждением причастности чаемому „преображению и помазанию на жизнетворческий опыт”, верности символическому “белому” началу. Любопытно, что нечто в этом роде писал Хлебников: белый носит белого начало бельмо.¹⁴

Но вряд ли эта изощрённая символика была открыта писателю в момент выбора литературного имени; скорее, она домысливалась задним числом. Позднее, в 1905 г., переживая кризис, сомневаясь в соответствии своему возвышенному имени-судьбе, он рассказывал о своих переживаниях в таких одновременно шутливых и значительных строках:

усумнился во всём, что считал ценностью, усумнился в искусстве, в символе, в Боге, в Христе ‹...› В результате: запрезирал в себе Андрея Белого, захотел стать Андрюхой Краснорубахиным ‹...› Вы спрашиваете меня о «Симфонии». Нет, не пишу. Спросите почему? Ей нет места между двумя половинами моего сознания: Андрюха Красный и батюшка Алонзанфанделапатреображенский (член будущего общества памяти Вл. Соловьева) презирают сии занятия.¹⁵

“Идеальное” имя Андрея Белого, как видим, могло расщепиться на революционно-демократического “Андрюху Красного” и его антагониста и двойника — “левого” священника-модерниста („Allons enfants de la Patrie” «Марсельезы» плюс старинная священническая фамилия Преображенский, внутренняя форма которой связана с религиозной идеей Преображения, в русском символизме звучавшей как Теургия).

Примечательно, что Э. Меттнер, ещё не знакомый с автором «Симфоний», задался вопросом об имени-судьбе ‘Андрей Белый’ как эстетической и общественной альтернативе имени-судьбе М. Горького:

     Андрей Белый — конечно, псевдоним. Андрей — по-гречески: мужественный, храбрый, отважный. Итак, смел и бел, соединение дерзновения со спокойствием, духа ратного и благодатного. Имя — обещающее светлый подъём из мрачных низин, наглого босяцкого царства, данником коего принудил стать русское образованное общество один очень большой и горький талант.¹⁶

Интерпретацией творчества и судьбы А. Белого через имя поэта, а также название и образы его первой поэтической книги собирался заняться П. Флоренский. В одном из набросков для рецензии 1904 г. на «Золото в лазури» это толкование представлено в виде следующей формулы:

жёлто-золотой (мужской) + голубо-лазурный (женский) = белый (синтез). См. «Возврат» и «Преданье»
‹...› Золото — Христос
Лазурь — София.¹⁷

Исследование имени-судьбы Андрея Белого было для Флоренского одной из вех на пути к созданию обещающей книги об именах, она писалась им, в сущности, почти всю жизнь, к толкованию имен он возвращался даже в письмах к семье из Соловецкого лагеря. Один из первых её вариантов, законченный в 1907 г., назывался «Священное переименование», последний вариант под названием «Имена» писался в 1923–1926 гг. Книга «Священное переименование» осталась неопубликованной, но о её масштабе можно судить по названию некоторых глав: «Связь имени и его носителя», «Обычаи, происшедшие на почве представлений о власти имён», «Переименование в браке», «Переименование в побратимстве», «Переименование при вступлении на должность», «Переименование при посвящении в мистерии», «Крещальное переименование», «Переименование посмертное».¹⁸

Одним из источников и импульсов идей Флоренского об имени было творчество Вяч. Иванова, теоретические труды и практика которого в области словоформ имели фундаментальное значение для эпохи.¹⁹ Предприняв фонетический разбор пушкинской поэмы «Цыганы» Вяч. Иванов открыл, что звуковой ряд поэмы построен с опорой на гласный ‘у’ и, поддержанный рифмами, соответствует ключевому слову: „Цыганы шумною толпой по Бессарабии кочуют — ночуют”, „старый муж, грозный муж”, ‘гула’ — ‘блеснула’ — ‘Кагула’ = ‘Мариула’.²⁰ Как видим, эта методика достаточно близка к анаграмматическим разработкам Ф. де Соссюра, лекции которого Иванов слушал в Женеве и с которым был знаком.²¹ Как и де Соссюр, Вяч. Иванов не торопился публично высказывать своих догадок и демонстрировал их больше через подбор примеров, но вполне “соссюровское” заключение, к которому пришел Флоренский, читая ивановскую работу — что имя Мариулы „есть звуковая материя, из которой оформливается вся поэма” — было подготовлено самой статьей. Любопытно, что в том же 1907 г. Иванов опубликовал поэтический цикл «Золотые завесы» (альманах «Цветник Ор»), где анаграммировалось имя ‘Маргарита’ — то есть Маргариты Сабашниковой, которой цикл посвящён.²²

Вяч. Иванов очень внимательно относился к внешней форме литературного имени, которое называл на французский лад ‘nom de guerre’. 22 мая 1904 г. он сообщал педантичному С. Венгерову: „Мой литературный nom de guerre: Вячеслав Иванов (полным именем), или хоть Вяч. Иванов (где нельзя дать полного имени)”.²³ В августе того же 1904 г. он наставлял Волошина: „Почему вы взяли только своим nom de guerre ‘Макс Волошин’? Это какое-то европеизирование. Максимилиан — это такое звучное имя”.²⁴ Перед литературным дебютом в России своей жены Лидии Зиновьевой он сообщал Брюсову: „Жена просит известить вас, что своим литературным ‘nom de guerre’ избирает: ‘Л.Д. Зиновьева-Аннибал’. Ганнибалы — её предки с материнской стороны”.²⁵ Последнее ‘nom de guerre’ было уже псевдонимом: наследственное имя писательницы было ‘Зиновьева’, подчёркнуто архаизированное имя ‘Аннибал’ (нормой для начала XX века было, как свидетельствует и само письмо к Брюсову — ‘Ганнибал’) могло вводить специфические литературные ассоциации пушкинской эпохи.²⁶

Не менее существенным для Вяч. Иванова было вопрос о внутренней форме имени, о имени-судьбе. „Вот мать моя, вопреки воле отца моего, дала мне имя Вячеслав (была она славянофилка) — и вот это определило в значительной степени всю мою жизнь”, — говорил он в 1921 г. Альтману.²⁷ В 1906 г. произошло достаточно необычное столкновение между Вяч. Ивановым и Фёдором Сологубом вокруг толкования их литературных имён. Сологуб послал Иванову стихотворение, представляющее собой различные возможные разгадки имени ‘Вячеслав’: „Вящий? Вещий? / Прославляющий ли вещи? / Вече иль венец? / Слава? Слово или слать? / Как мне знаки разгадать?”²⁸ „Игра в загадки, за которой таится нечто, глубоко им переживаемое”, — записал Вяч. Иванов в дневнике от 2 июня 1906 г. (II, с. 745) и отвечал стихотворением «Фёдору Сологубу (в истолковании: Божидару, нарекшемуся Солнцегубителем)».²⁹ То есть, по хитроумной поэтической игре Вяч. Иванова, псевдоним ‘Сологуб’ — анаграмматически ‘СОЛнцеГУБитель’, что точно соотносилось с темой вражды с солнцем в его творчестве — означал отрицание, отречение от крестного имени ‘Фёдор’ — ‘Божий дар’ по-гречески.

Среди ивановских стихотворений, которые построены на толковании имён, примечательно посвящённое Фету: его тень привиделась поэту в сновиденьи, „И будто имя Афанасий / Я произнес; а старец мне / С улыбкой тихой: ‘Анастасий’, — / И темен был намек во сне” — Афанасий по-гречески — ‘бессмертный’, ‘Анастасий’ — ‘воскресающий’. Разгадка следует в следующем заключительном четверостишии:

Не менее замечательно стихотворение «Victori manu Elohim», в 1923 г. посвящённое бакинскому студенту Иванова, а впоследствии филологу и поэту Виктору Мануйлову. Само стихотворение и его название являются разгадкой имени и судьбы адресата.

Первое слово ‘Victòri’ — латинское ‘победитель’ в дативе. Русская фамилия ‘Мануйлов’ этимологически восходит к имени ‘Мануил’ или, в полной форме, ‘Иммануил’, соответствующему древнееврейскому ‘im-manu-el’, что означает буквально ‘с-нами-Бог’. Другое имя Бога в Ветхом Завете — ‘Elohim’, таким образом ‘Мануйлов’ = ‘im–manu–el’ = ‘manu Elohim’. Тонкость словесной игры состояло ещё в том, что второе слово заглавия могло быть прочтено по-латински, тогда это ‘рука’ в аблативе, а всё заглавие — читаться как четырёхстопный ямб, подобно всему написанному четырёхстопным ямбом стихотворению. Заключительное четверостишие его — предсказание будущий судьбы того, кто соединил в себе оба имени, а его последняя строка — точный перевод заглавия на русский язык.³⁰

В том же 1923 году Вяч. Иванов посвятил сонет-акростих другому своему студенту и „совопроснику” Моисею Альтману (см. IV, с. 88). Акростишным словом сонета были два имени, данные Альтману при рождении — Эли-Мойше (то есть Илия и Моисей), а темой сонета было толкование этих имён и его возможной судьбы, толкование на этот раз внутренне очень полемичное, — речь шла, как нужно думать, о культурно-религиозной ориентации молодого Альтмана. Таким образом, каркасом сонета была внешняя форма имён (акростих), а его содержанием — их интерпретация.

Замечательно, что именно Альтману было суждено продолжить многие из идей учителя. Толкование имён в литературе — пожалуй, главная тема научной деятельности М. Альтмана, начиная от его статьи начала 1920-х гг. «Ономастика в поэзии Вяч. Иванова» до диссертации о семантике собственных имён у Гомера и цикла статей конца 1950-начала 1980 гг.³¹ Особый интерес для истории русской учёной ономастики может представить исследование М. Альтмана «Пережитки родового строя в собственных именах у Гомера» (Л., 1936), её специфика состоит в том, что автор интерпретирует такие эпические формульные элементы, которые привязаны к конкретным собственным именам (обычно эпические формулы безразличны к конкретному имени персонажа).³²

И небылица былью станет,
Коли певец её помянет,
Коль имя ей умел наречь.
Вяч. Иванов

2. Картина наиболее значительных литературных имён/псевдонимов начала XX века была бы неполной без имени Анны Ахматовой. Это имя достаточно антиномично. Как отмечал М. Мейлах, древнееврейское ‘Анна’, по русски ‘Благодать’ или ‘Милость’ соединена с очевидным тюркским именем ‘Ахматов‹а›’ → ‘Ахмат’; один из татарских ханов по имени ‘Ахмат’ приходил воевать русскую землю. „Татарское, дремучее / пришло из никуда, / К любой беде липучее, / само оно беда”, — писала об избранном ею имени сама Ахматова. Но для Ахматовой главный смысл виделся в её крестном имени; введенное в её поэзию уже в 1913 г. и подвергаемое многократному мотивированию, оно стало ключевым в описании основных вех ее жизни.³³ Добавим, что семантика имени-судьбы ‘Анна’ могла сформироваться под воздействием богатой проповеднической и одической традиции в царствование Анны Иоановны, когда проповедники и поэты упражнялись в благочестиво-комплиментарной игре на значении имени Анна — ‘Благодать’, ‘Милость’.

Каждый футурист силился найти себе сильное или по крайней мере экстравагантное имя — будь то Василиск Гнедов, Константин Олимпов или Грааль-Арельский. Но самым значительным именем у футуристов стало имя Велимира Хлебникова. Как мы увидим ниже, избранное поэтом имя стало зерном не только его “личного мифа”, но и “основного мифа” будетлян.

Как и почему стал искать себе Хлебников новое имя? По этому поводу недавно опубликованы интересные документы из архива казанского университета, где в 1903–1908 г. учился Хлебников.

     В протоколе от 29 октября 1906 года вместо имени Виктор записано — Владимир Владимирович Хлебников, студент-натуралист. Дальше же, начиная с 1907 года, в протоколах пишется — Всеволод Владимирович Хлебников, хотя речь идёт всё о том же Викторе.³⁴

Итак, в 1906–1907 г. Хлебников думал отказаться от своего имени и найти себе новое. Поиски нового имени Хлебникова совпадали с его интенсивными первыми поэтическими опытами. Иными словами, Хлебников искал себе новое литературное имя, соизмерял его звучание, смысл с наследственной фамилией. Последняя была социально маркирована, в ней слышалось указание на её происхождение: ‘хлебников’ означало ‘сын хлебника’, а это, в сочетании с латинским крестным именем ‘Виктор’, звучало диссонансом.³⁵ Можно ли дебютировать в поэзии с именем ‘Август Сыромятников’ или ‘Аврелий Колбасьев’?!

Примечательно ещё одно обстоятельство. В именах, “примеряемых” Хлебниковым в 1906–1907 гг., есть нечто общее. Первое, что бросается в глаза — их славянское, а не иностранное происхождение. Замечательно, однако, иное. Корневые значения обоих имен — не в историко-лингвистическом, но мифо-поэтическом смысле — могут говорить, в сущности, о почти тождественной идее: ‘Владимир’, то есть ‘владей-миром’ и ‘Все-волод’, то есть ‘всем-володей’. ‘Влади-мир’, вместе со ‘Все-володом’ как бы уже предвосхищает ‘Вели-мира’, сумма значений обоих имен как бы уже его содержит; не первая ли это попытка Хлебникова найти себе имя-судьбу?

Но в 1906–1907 г. он ещё ищет свое литературное имя, а когда в октябре 1908 г. дебютирует в журнале «Весна», то подписывается: Виктор Хлебников. Впервые имя Велимир документируется в хлебниковских текстах в письме к Вяч. Иванову от 10 июня 1909 г. В вариантах поэмы Хлебникова того же 1909 г. «Передо мной варился...», где описывалось одно из собраний на ивановской “башне”, о нем самом говорилось: Его величают Velimir’oм (IV, с. 424). Имя Велимир, таким образом, впервые было принято среди поэтов ивановского круга. Об этом сообщал сам Хлебников в письме к семье от 30 декабря 1909 г.: Меня зовут здесь Любек и Велимир ‹...› Я пришлю вам визитную карточку с Велимиром вместо зачеркнутого Виктора (III, с. 289).

“Ключ” к обоим этим именам — Велимир и ‘Любик/Любек’ (между прочим, последним именем постоянно называл Хлебникова М. Кузмин в своих дневниковых записях 1909–1910 г.) — можно найти в стихотворении Хлебникова, написанном приблизительно полутора годами раньше, не позднее весны 1908 г. Иными словами, существует текст самого Хлебникова, который позволяет судить о возможном смысле обоих имен. Известно также, кто должен был быть первым читателем этого сочинения — это Вяч. Иванов; стихотворение в составе других поэтических опытов было послано мэтру петербургской “башни” 31 марта 1908 г. (воспроизведение всего послания Хлебникова см. в Приложении). Вот это стихотворение:

Начальные строки вводят читателя в загадочную и таинственную тему. Поиски смысла необычного стихотворения должны быть начаты буквально с первого слова. Как понимать слово Охотник — это тот, кто занимается охотой, ‘venator’, или тот, кто имеет пристрастие к чему-либо, ‘любитель’? Контекст двух стихов удивительным образом содержит оба значения: охотник входит в бор бытий (прямое значение), но он же — охотник скрытных долей (переносное значение). Вместе с тем ‘скрытный’ или ‘скрытый’ по-гречески — ‘κρυπτος’; выражение скрытая доля, переведенное на греческий, дословно оказывается ‘криптомерией’ (ср. „Из леса криптомерий / Встает Комплиментарий” — эпиграмма 1906 г. Ф. Сологуба на Вяч. Иванова³⁶) — не указывается ли читателю — ценителю словесных загадок, что здесь может присутствовать ещё и третье значение: автор стихотворения — любитель замысловато прятать смысл, любитель криптограмм?

В час солнечного заката охотнику открывается жизнь навиков — водяных существ из мира мёртвых (в славянской мифологии ‘навки’ или ‘мавки’ — русалки; а "навь" вообще — воплощение смерти).³⁷ Их противоположность — любики — существа земного мира, причастные к стихиям воздуха, смеха, огня и наконец, Эроса, Любви. Смеянье любиков и присущей им воздушной стихии (строка 4 и 5) ведут нас к знаменитому «Заклятию смехом» 1908–1909 г., которое Хлебников, кстати, читал на “башне” (свидетельство И. фон Гюнтера). Смысловые ассоциации имени ‘Любик’ в поэтическом мире раннего Хлебникова кажутся достаточно определёнными и существенными.

Теперь о имени Велимир. Если в первых двух строках «Охотника» есть указание на “скрытое” и “тайное”, то наиболее загадочным в стихотворении следует признать его последнюю строку о Мире, который покорен Волям. При желании здесь можно найти “скрытное” или криптограммированное присутствие ключевого имени: “и ВЕЛям ВЕйных ВоЛЕй ВЕсь МИР — покорный ВоЛ” = ‘Велемир’. Произвольно ли такое сочетание звуков и смысла? Что это — сознательное или бессознательное сотворение имени-судьбы, зерна “личного мифа” поэта?

На вопрос о том, сознательно ли автор строил эту анаграмму, ответить с уверенностью трудно. Известно, что анаграммы обычно находились и осмыслялись самим Хлебниковым в его стихах задним числом, это относится к его «Кузнечику» и «Перевертню» (Чин зван мечем навзнич). Вообще, анаграммы можно найти в сочинениях Хлебникова начиная с того же 1908 г.: “Благословляй или РОСИ Яд,/ но ты останешься одна. — / Завет морского дна — / РОССИЯ”. («Снежимочка», 1908 и «Курган Святогора», 1908), “КУЗМИн — аМИЗУК”, “ВЯЧЕСЛАВ — ВсеЧЕлоВЕЧЕСкий Вплетает СтрАх” («Передо мной варился вар», 1909 — IV, с. 198, 199), “Руку, товаРИЩ ВаСиЛИЙ, пожаРИЩ ВеСеЛИЙ” (письмо к В.В. Каменскому 1910 г. — III, с. 291).³⁸ Ещё одна анаграмма Велимир находится, по мнению А. Парниса, в стихотворении «Одинокий лицедей» (1921),³⁹ его сопоставление с «Охотником» может показать неслучайность как обращенности всего текста к Вяч. Иванову, так и возвращения к теме быка:

И бычью голову я снял с могучих мяс и кости
И у стены поставил.
Как Воин Истины я Ею потрясал над МИРом.⁴⁰

Однако показательно, что сам Хлебников начинает употреблять имя Велимир более, чем год спустя после того, как сочинил и отправил Вяч. Иванову «Охотника». Во всяком случае, если не подлежит сомнению факт, что первое из признанных за Хлебниковым имён — ‘Любик’ — находилось в послании, отправленным молодым поэтом Вяч. Иванову, то достаточно очевидно, что имя Велимир появилось в какой-то момент пересечения с ивановским кругом. Существенно однако, что не внешняя, но внутренняя форма имени Велимир глубоко мотивирована в творчестве Хлебникова. Мифологема “Поэт-Воля-Мир (Вселенная)” возникает в поэтических фрагментах Хлебникова как раз с начала 1908 г. (а может быть, ещё раньше), а затем воплощается на разных уровнях его словесного и поэтического творчества, как в его неологизмах, так и в разного рода мифо-поэтических манифестах. Сперва рассмотрим поэтические фрагменты:

И я, знаюн их умных сил,
Брожу, вожу в немобы вир,

И мир постиг и мир настиг,
И он почил и он избыл.

(из стихотворного послания к Иванову от 31. 3. 1908 —
см. Приложение)

Думалом волилом я мир озарил
И пляскою вязкою жир окружил.

(Из Творения 1906–1908 г. — III, с. 383)

мычь я: яви подвластной согласным правлю круговодом
кружетком меняя их.

(1908)⁴¹

Жир во втором фрагменте — парадигматическая метафора слова ‘мир’,⁴² как и в следующем примере мычь метафорически соотнесено со словом бычь, то есть ‘быть’, ‘бытие’; при этом этимологически жир возможно связано с ‘жити’⁴³ — пляскою жир окружил таким образом метафорически может означать как “пляскою ‹...› мир окружил”, так и “пляскою ‹...› жизнь окружил”.

Идеи этих фрагментов выражены в созданном, по всей видимости, одновременно с «Охотником» стихотворении; это едва ли не самая законченная у раннего Хлебникова поэтическая декларация о Поэте, познающем волю Мира и повелевающего им:

Теперь о соотношении смысла, звука и мифа Велимира с словотворчеством Хлебникова. Недавно вышедший словарь хлебниковских неологизмов⁴⁴ позволяет нам сопоставить имя Велимир с рядом изобретённых поэтом слов и имён собственных, в большей или меньшей мере ему аналогичных. Вот они:

миролов	Ястмир	миропахарь
Будимир	мировик	миропись
Миристель	всемир	миротворение
Вселеномир	мирел	первомирельщик
Миродел	мирийный	сомир
Ладомир 45	мирина	сомирец
Я-мир	миролюбийца	теломир

Эти неологизмы можно представить как ряд инвариантов, группирующихся вокруг центрального слова Велимир. Особенно интересны первые три имени собственные, в них трудно не увидеть корневых и семантических синонимов имени Велимир. В частности, первое имя может быть представлено как перевертень литературного имени Хлебникова: ‘Мир’ + "Лов" = Миролов; переставив ‘Мир’ на конец и переменив местами ‘л’ и ‘в’, получаем ‘Вол’ (‘Вол’ обычно чередуется с ‘Вел’) + ‘Мир’ = Велимир.

В нашем списке хлебниковских имён объединены имена с основой на ‘миръ’ и ‘мiръ’.⁴⁶ Против этого можно возразить. Во первых, сам Хлебников последовательно писал свое имя через i — Велимiръ. Во вторых, на необходимость различения ‘миръ’, ‘pax’ и ‘мiръ’, ‘mundus’ указывали ещё Максим Грек, Сумароков и Каржавин⁴⁷ и последним по времени в этом ряду — Д.Д. Соколов, автор «Справочной книги по церковнославянскому правописанию», 1907.

Однако же на практике ‘миръ’ иногда смешивался с ‘мiромъ’. «Славянский именослов» 1867 г., который, по предположению Н. Перцовой Хлебников знал,⁴⁸ интерпретировал ‘миръ’, ‘pax’ и ‘мiръ’, ‘mundus’ как одно слово и соотносил его также со словом ‘слава’.⁴⁹

Другим серьёзным аргументом является сама хлебниковская поэтика, принципиально отрицающая однозначность слова. Последним аргументом могут быть такие имена как Будимир | Вселеномир | Ладомир | миролюбийца | теломир | Я-мир | Ястмир, написанные через ‘и’, то есть со значением основы ‘покой’, ‘pax’. Таким образом, в окружающих хлебниковское имя именах-инвариантах мерцают (скажем, пользуясь термином самого Велимира) как ‘мир-покой’, так и ‘мир-вселенная’.

Наконец, последняя ступень развития имени-судьбы Велимир — наречение Хлебникова Председателем земного шара. Хлебников и его единомышленники создали «Общество председателей земного шара» или «общество 317», куда, кроме самих футуристов должен был войти Г. Уэллс — видимо, как наиболее крупный “футуролог” и утопист своего времени, а также Вяч. Иванов и Флоренский.⁵⁰ Идея “правительства земного шара” — едва ли не центральный миф русских будетлян. Одно из «Предложений» Председателя — Внести новшество в землевладение, признав, что площадь землевладения, находящегося в единоличном пользовании, не может быть менее поверхности земного шара (III, с. 158) — может показаться амплификацией имени Велимир или каких-то его инвариантов: Вселеномир | Миродел | Я-мир | всемир | мировик | миропахарь | сомир | теломир. В этой же логике можно понять, почему Февральскую революцию он называл днем овелемирения земного шара.⁵¹ Естественно, что Велимир изучает законы времени и законы истории; «Общество председателей земного шара»

Председатель земного шара — высшая точка и завершение судьбы Велимира, на гробе его было написано: „Первый Председатель Земного Шара Велимир Хлебников”.⁵²

————————

         Примечания

Расширенный вариант доклада на Хлебниковской конференции в Институте мировой литературы РАН (Москва) 7 ноября 1995 г. В этой статье мной разрабатываются положения, намеченные в § 2 статьи «Велимир Хлебников на “башне” Вяч. Иванова» — Новое литературное обозрение № 17 (1996), с. 145–149. Автор приносит благодарность за советы С. Аверинцеву, Г. Левинтону и Б. Успенскому.
электронная версия указанной работы на www.ka2.ru

     ¹   Несколько подробнее см. в моей статье «Il verbo quale incarnazione negli scrittori russi del simbolismo». In: Semiotica del testo mistico. Atti del congresso. ĽAquila 1995, p. 844–862.
     ²  Об именах в литературе ср.  Annie A. Marble.  Pen Names and Personalities. New–York–London 1930. О русских литературных псевдонимах ср. прежде всего  В.Г. Дмитриев.  Скрывшие свое имя. Из истории псевдонимов и анонимов. М., 1970. Особняком стоит цикл работ по ономастике М.С. Альтмана, о нём см. сноску 31 ниже. Из последних работ о литературном имени в русской литературе “серебрянного века” см.  М.Б. Мейлах.  Об именах Ахматовой. I. Анна, Russian Literature 10/11 (1975); A.A. Hansen-Löve. Velimir Chlebnikov’s Onomatopoetic. Name und Anagramm, Wiener Slawistischer Almanach, Band 21 (1988): 135–224;  К. Постоутенко.  Об одном псевдониме С.П. Боброва (Map Иолэн), Stanford Slavic Studies 8 (1994): 277–282.
     ³  Статья 1913 г. «Воин не наступившего царства...» //  В. Хлебников.  Собрание произв. München 1972 , т. V, с. 188. Далее ссылки приводятся в тексте.
     ⁴  О создании этого псевдонима см. письмо Вл. Соловьева к В. Буренину 1886 г., опубликованное З. Минц в кн.  Вл. Соловьев.  Стихотворения и шуточные пьесы. Л. 1974, с. 311. В это издание включено семь стихотворений, подписанных указанным псевдонимом. Между прочим, в русской печати 1880-х гг. выступал князь из Рюриковичей, поэт и публицист Эспер Эсперович Ухтомский; не исключено, что его имя каким-то образом подсказало соловьёвский псевдоним.
     ⁵  J. Chevalier, A. Gheerbrant.  Dictionnaire des symboles. Paris 1982, p. 496.
     ⁶  Отмечено А Фёдоровым в кн.  И. Анненский.  Личность и творчество. Л., 1984, с. 30.
     ⁷  И.Ф. Масанов.  Словарь псевдонимов русских писателей, ученых и общественных деятелей. Т. 1–4, М., 1956–1960.
     ⁸  К. Постоутенко.  Об одном псевдониме С.П. Боброва (Map Иолэн).
     ⁹  В.О. Арабидзе.  Грузинские дружинники и Максим Горький. // М. Горький в воспоминаниях современников. Т. 1, М., 1981, с. 224.
     ¹⁰  А.М. Калюжный.  Старый друг. // там же, с. 47.
     ¹¹  К. Чуковский.  Дневник. 1930–1969. М. 1994, с. 71.
     ¹²  Андрей Белый. Материал к биографии... (цит. по  А.В. Лавров.  Андрей Белый в 1900-е годы. М., 1995, с. 69).
     ¹³  Андрей Белый.  На рубеже двух столетий. М., 1989, с. 452.
     ¹⁴  Рукопись из Гос. музея В.В. Маяковского (цит. по кн. Р.В. Дуганов.  Велимир Хлебников. Природа творчества. М., 1990, с. 107).
электронная версия указанной работы на www.ka2.ru

     ¹⁵  Письмо А. Белого к П. Флоренскому от 14 августа 1905 г. // Контекст 1991, М., 1991, с. 40, 41.
     ¹⁶  Цит. по  А.В. Лавров.  Андрей Белый в 1900-е годы, с. 147.
     ¹⁷  «Золото в лазури» Андрея Белого. Критическая статья. //  Свящ. Павел Флоренский.  Сочинения в четырех томах. Т. 1, М., 1994, с. 697.
     ¹⁸  См. игумен Андроник (Трубачев). Книга «Имена» священника Павла Флоренского. (Источниковедческий обзор) //  Свящ. Павел Флоренский.  Имена. М., 1993, с. 304–306. О внимании Флоренского к внешнему и внутреннему облику и смыслу имён у современных ему писателей можно судить хотя бы по следующему его наблюдению: „Известные оттенки индивидуальности выражаются и формулируются различными особенностями в сочетании имен. ‹...› Розанов — Василий Васильевич, но — Вячеслав Иванов и Максимилиан Волошин, просто по именам, и на язык не идёт отчество, как на мысль — представление, что у них были отцы, хотя матери, материнский момент в них чувствуется весьма живо” // Флоренский.  Имена. М., 1993, с. 98.
     ¹⁹  Прежде всего ивановские работы о дионисизме, исследующие мифологический язык античности.
     ²⁰  См. третью главку статьи О «Цыганах» Пушкина //  В.И. Иванов.  Собр. соч., т. IV, Брюссель 1987, с. 300–302 и 744–755 (примеч.) — далее ссылки на это издание приводятся в тексте. Статья писалась весной и летом 1907 г. — письмо Вяч. Иванова к В. Брюсову от 1 июня 1907 г. // Литературное наследство, т. 85, М., 1976, с. 498 и была опубликована в 1908 г.
     ²¹  Вяч. Иванов подарил де Соссюру книгу своих стихов снабдив её дарственной надписью, надо думать, «Кормчие звезды» или «Прозрачность». Благодаря за её присылку, де Соссюр замечал: „Il renouvelle pour moi bien vivement le regret que j’ai toujours éprouvé de ne pas posséder votre belle langue russe, que j’admire de loin en grammairien, mais hélas sans en pénétrer autrcment le mystère” (Ziffer G . Il poeta e il grammatico. Un biglietto inedito di Ferdinand de Saussure fra le carte di Vjačeslav Ivanov, Russica Romana I, 1994, p. 189–191). Если пытаться представить себе разговор об анаграммах де Соссюра и Вяч. Иванова, то можно предположить, что его темой мог быть вопрос о соотношении анаграммы, мифа, символа и слова, вопрос, которого женевский лингвист касался, в частности, в записи о «Песне Нибелунгов» — см.  Starobinski J.  Les mots sous les mots. Les anagrammes de Ferdinand de Saussure. Paris 1971, p. 15–16 и интерпретацию Старобинского на с. 17.
     ²²  См. прежде всего уже классическую статью В.Н. Топорова «К исследованию анаграмматических структур (анализы)» // Исследования по структуре текстов, М., 1987, с. 221–225.
     ²³  Ежегодник рукописного отдела Пушкинского дома на 1990 г., СПб.,, 1993, с. 77.
     ²⁴  М. Волошин. История моей души. Запись от 10 августа 1904 г. //  М. Волошин.  Автобиографическая проза, М., 1991, с. 203.
     ²⁵  Литературное наследство. Т. 85, М., 1976, с. 445.
     ²⁶  Ещё один существенный элемент внешней формы ивановского имени — ударение только на предпоследнем, а не на последнем слоге. В этой связи очень показателен рассказ непременного участника “сред” на “башне” поэта В. Пяста об обыске, учинённом там полицейскими в декабре 1905 г. Руководивший полицейской операцией чиновник „называл хозяина упорно “Вячеслав Иванóв”, — с ударением на последнем слоге. До сих пор никому в голову не приходило такое произношение. Мне чудится в этом ‹...› нарочитое издевательство” —  В. Пяст.  Встречи. М., 1929, с. 97.
     ²⁷  М.С. Альтман.  Разговоры с Вяч. Ивановым, СПб., 1995, с. 77.
электронная версия указанной работы на www.ka2.ru

     ²⁸  Федор Сологуб.  Стихотворения. Л., 1978, с. 331–332.
     ²⁹  Стихотворение приложено к письму В.И. Иванова Фёдору Сологубу начала июня 1906 г. — В. Иванов. Письма к Ф. Сологубу и А.Н. Чеботаревской. Публ. А. Лаврова. // Ежегодник рукописного отдела Пушкинского дома на 1974 год. Л., 1976. с. 141–142.
     ³⁰  Несколько иную интерпретацию делает Н.В. Котрелев — см. Вестник Удмуртсткого университета. Специальный выпуск, посвященный Елене Александровне Миллиор. Ижевск. 1995, с. 47.
     ³¹  К сожалению, эти работы не собраны и библиографически не описаны. Укажу предварительно на известные мне работы: 1. Имена и прототипы литературных героев Л.Н. Толстого. Ученые записки Орловского гос. университета, т. XV, 1959, с. 77–100; 2. О собственных именах в произведениях Пушкина. Ученые записки Горьковского гос. университета, вып. 72, 1964, с. 377–396; 3. У истоков имен, в кн. Альтмана: У Льва Толстого. Тула 1980, с. 8–39; 4. Достоевский. По вехам имен. Саратов 1975, 280 с. 5. О собственных именах в произведениях Гоголя. // Finitis duodccim lustris. Таллин 1982 с. 106–109.
     ³²  Г. Левинтон, устное сообщение.
     ³³  См. богатую важными наблюдениями и материалом статью Мейлаха 1975.
     ³⁴  Ю.С. Чуйков.  Хлебников в Казани. Волга 1991 № 3, с. 172. Приношу благодарность Р. Дуганову, указавшего мне на этот источник.
     ³⁵  Любопытно, что Вяч. Иванов в разговоре с Альтманом 21 января 1921 г., говоря о звучании латинских слов в русском языке отметил, что изменив своё первоначальное имя Хлебников поступил правильно. См.  М.С. Альтман.  Разговоры с Вяч. Ивановым, с. 33. В записи этого разговора Альтманом, как представляется, есть какие-то неточности.
     ³⁶  В. Пяст.  Встречи. М., 1929, с. 47.
     ³⁷  См. энциклопедический словарь «Славянская мифология», М., 1995, с. 8, 253, 337.
     ³⁸  Ср. также игровое „Ты Евский, я Хлебной”, — фраза, обращенная Хлебниковым к Евгению Спасскому. Как комментирует Н. Перцова, „Евский” соотносится, скорее всего, с ‘есть’, а „Хлебной” либо с ‘хлеб’, либо с ‘хлебать’, тогда в подтексте оказываются выражения либо ‘есть хлеб’ (‘хлеб’), либо ‘есть и пить’ (‘хлебать’) — см. Н. Перцова.  Словарь неологизмов Велимира Хлебникова. Wiener Slawistischer Almanach. Sonderband 40. Вена-Москва 1995, с. 27.
     ³⁹  А. Парнис, устное сообщение.
     ⁴⁰  В. Хлебников.  Творения. М., 1985, с. 167.
     ⁴¹  Цит. по:  X. Баран.  В творческой лаборатории Хлебникова: О “Тетради 1908 г.” // X. Баран.  Поэтика русской литературы начала XX в. М., 1993, с. 183
     ⁴²  Метафоры такого рода открыты и описаны Б. Успенским — см. его статью «Анатомия метафоры у Мандельштама» // Избр. труды. Т. 2, М., 1994, с. 252 и вообще с. 246–272
     ⁴³  Кроме того, жировать означает ‘жить роскошно’, а также ‘играть’. См.  М. Фасмер  Этимологический словарь русского языка. М., 1986, т. 2, с. 56
     ⁴⁴  Н. Перцова.  Словарь неологизмов Велимира Хлебникова. 1995.
     ⁴⁵  О соотнесении имени Ладомир и Велимир см. Дуганов, с. 73.
     ⁴⁶  В данном случае мы следуем за Перцовой, которая в гнездовом словаре неологизмов Хлебникова разделяет слова с основой на ‘мiръ’ и на ‘миръ’, но указывает на возможность их объединения —  Н. Перцова.  Словарь неологизмов Велимира Хлебникова, с. 440–441.
     ⁴⁷  Ср. напр. дефиницию справщика Евфимия: „Миръ, пишемое чрез и, гречески ’iри́ни; знаменует любовь между человеки, согласiе, покой от вражды всякiя, соединенiе. Мiръ, пишемое чрез i, гречески κόσμος, знаменующее красоту, чинъ, народъ, селенную, мiръ” //  К. Никольский.  Материалы для истории исправления богослужебных книг. СПб., 1896. О дифференциации ‘миръ’ — ‘мiръ’, кодифицированной в московском церковнославянском языке, специально см.  Б.А. Успенский.  История русского литературного языка (XI–XVII вв.). Budapest 1988, с. 263 и д.
     ⁴⁸  Н. Перцова.  Словарь неологизмов Велимира Хлебникова, с. 35.
     ⁴⁹  Ср. „Мир(ъ), Mip(ъ). В этом слове заключается понятие о спокойствии, тишине (pax), потом о множестве народа, вселенной, в третих о унижении (ср. с-мирение, с-мирять); кроме этих трех значений Миклошич дает слову мир ещё четвертое значение славы — κλέος, и в этом последнем смысле он считает слово мир совершено тождественным со словом слава ‹...›”. Свящ. М. Морошкин.  Славянский именослов или собрание славянских личных имен в алфавитном порядке. СПб., 1867, с. 73. В свете соотношения ‘мир’ — ‘слава’ ср. самоименование славень в стих. «Желание-смеяние...» (оно также было послана автором Вяч. Иванову — см. Приложение); это тёмное и загадочное по смыслу стихотворение говорит, кажется, о творчестве и номинации вещей; мотивы смеха и творческого эроса перекликаются с «Охотником».
     ⁵⁰  Дм. Петровский.  Повесть о Хлебникове. М., 1926, с. 8–12.электронная версия указанной работы на www.ka2.ru


     ⁵¹  РГАЛИ ф. 527, оп. 1, № 91, л. 3об. (цит. по Дуганов, с. 59).
     ⁵²  В. Хлебников.  Творения, с. 645.

---

Приложение

Поэтическое послание В. Хлебникова к Вяч. Иванову от 31 марта 1908 г.

Воспроизведено по авторской электронной версии

Передвижная  Выставка современного  изобразительного  искусства  им.  В.В. Каменского
карта  сайта		главная    страница
исследования		свидетельства
сказания		устав
Since 2004     Not for commerce     vaccinate@yandex.ru