Велимир Хлебников не сочувствовал белым. Умри, родной мой.
Как же не родной: папа — ваше высокородие, статский советник. А вот не сочувствовал.
Но и на красных с некоторых пор поглядывал косо. Победят в неравном споре, а дальше?
Дальше — перековка. Мечей на орала, меченосцев на мирняк.
Но всё это будет потом. Нынче оружие при бойцах, не исключая отпусков и побывок.
Эге, ну и буян. Кой чёрт принёс. И главное — зачем?
Во как: без малейшей дрожи на тот свет шлёт. Дм. Петровский, так точно. Как догадался? Очень просто: сказано упал камень. То есть πέτρος. Тер-Петросяна Симона Аршаковича (1882–1922), он же Камо, Хлебников не знал, хотя и голову морочит (см. камо бегу от лица твоего?); остаётся Дм. Петровский (1892–1955).
Велимир Первый, он же Велимир Грозный, он же Velimir-Ганг родился в 1885 году. Семь лет разницы с тварью нимало не дрожащей. Къ цѣльбоноснѣй стопѣ предивнаго старца и припаде сей злодей, аки евангельская жена.
Как же не злодей: шашка от крови не просыхает.
Как же не к стопе: мы, старцы (см. «Где волк воскликнул кровью...»).
Как не предивнаго: рот человечества | тать небесных прав для человека | всадник оседланного рока | Воронихин столетий | стрелочник на путях встречи Прошлого и Будущего | счетоводная книга живых и загробного света | вестник времени | единственная скважина, через которую будущее падало в России ведро | Марсианин | главнеб | одинокий врач в доме сумасшедших | повелитель ста народов | отъявленный Суворов | Завоеватель материка времени | Будущего свидетель.
Итак, сказано мы (см. «Мы и дома», «Мы взяли √–1», «Мы обвиняем старшие поколения...», «Мы хотим Девы слова...»), старцы. И добавлено: рассудим.
А ты вообразил, будто П. на дивчат упал, на Синяковых. Нетушки. Он здесь по делу нешутейному. Надоба.
Пока ты злишься на меня за прекословие насчёт дивчат, попытаюсь разрядить обстановку переменой камня преткновения. Поговорим о судьбах нашей горячо любимой родины.
Непредсказуемое прошлое, спору нет. Зато будущее как на ладони: великое.
Но палка о двух концах, то же самое будущее: целиком и вид сбоку. Как на ладони вид сбоку, то есть поперечное сечение. Хлебников потому и сменил заголовок «Поперёк времени» на «Дети Выдры»: углублюсь-ка в объём.
А будущее целиком, в совокупности? Закавыка и преткновение. Гоголь, бывало, на разрыв натянет барабанную перепонку: „Русь, куда ж несешься ты? дай ответ”.
Не даёт ответа. Молча пылит, лужи разбрызгивает или бразды пушистые взрывает. И вдруг Селифан проспал водомоину. Сам вдребезги, остальные всмятку. Или так: Селифан строжайше бдит, а укосина моста возьми да подломись нерадением городничего. И давай она пузыри пускать, Русь. А не то и раков кормить. Расползлись по трупу, как дороги.
Но это уже не Гоголь и даже не Достоевский. Достоевский прочил птице-тройке гоньбу во веки веков: бунташная молодёжь сожрёт сама себя. Тургенев? А кто угробил Базарова, предтечу ГТО и ВОИР? Или взять Чехова. Одна и та же притча: вырубка садов под нужды самолётостроения. Это, при всём уважении к благим порывам писателя в рассказе «Попрыгунья», не предвестники падения страны в пропасть. Лев Толстой? Катюша Маслова предпочла князю Нехлюдову каторжника Симонсона. Где сказано, что комбриг Симонсон и пулемётчица Маслова зачистят Крым?
Один Горький усомнился в безудержной прыти гоголевского коренника и пристяжных. Или колесо ему на жалость надавило. Или хомут охнул не по-хорошему. Да мало ли последних звоночков гужевой тяги. А где гужевая, там и парусная. Дармовщина с превратностями розы ветров. Стоило Горькому навострить свою проницательность, включая ночное, сумеречное (twilight vision), вне-сетчаточное (extra-rétinienne) и кожное (eyeless sight) зрение, как он предсказал довольно-таки скорую бурю.
Кому. А я тебе говорю — Робинзону Крузо. Буря и тридцать лет разнорабочим на кухне людоедов. Разве Горький угадал гибель государства в 1917 году? Никак нет. А кто.
А тот самый начинай-благослови, который угораздил Горького рукописью. Алексей Максимыч испятнал и кое-где продырявил её вопросительными знаками, присовокупив почеркушку: „Этот может. Хватка у него моя”.
И вот Дм. Петровский сообразил припасть к стопам доказанного провидца: исторгни прорицание вдругорядь.
Ну как, убедил я тебя насчёт цели его приезда? Однокоренные слова, то-то и оно. Поляна и πόλος. Ясная ли, Красная — притягивает со страшной силой. Ибо где поляна, там и моляна. Где моляна, там и поп. От гомерического πάππα (Одиссея 6, 57).
Вот почему Хлебников облюбовал Красную Поляну: подхватить знамя Льва Толстого — раз, новороссийский Ватикан — два.Вовремя ты меня поправил: не скажи, а скажите. Строго на вы. Семь лет разницы семимильными шагами в пространстве Римана-Лобачевского. Языком военщины времён Бородина — Петя Ростов на горшке и Кутузов на горушке.
Коли для милого друга семь вёрст не околица, то ради доказанного провидца и десять от Мохнача до Красной Поляны вподъём. Одолел, сподобился — отдари.
Отрывки пришлось ему видеть. 
Как будто не знает, что замысел промыслу близко не родня. Сиречь провидению. Вот откуда ветер судьбы: из промысла. Возьмут белые Харьков? А Москву? Это и есть надоба П., а не отрывки.
И опять ты злишься на меня. За провидение. Хмыкаешь, в лучшем случае. Разве я спорю, что Хлебников богохульник. Богохульник и богоборец.
То есть неколебимо верующий. Не отрицает, а порицает. Бога никто не видел, а Хлебников его последними словами кроет. За что.
За лукавинку. Законы есть и действуют, а открыть по-людски не моги. Всё какие-то шуточки: то Ньютону яблоком по голове, то Менделееву сон в руку.
— А я над цифирью чахни, — богохульствует Хлебников.
И вдруг вспоминает мамино: всякое дело начинают с молитвы.
— Помолюсь, когда руки опустятся, — решает он про себя, — ни часом раньше.
И правильно делает, что никому об этом не говорит: хочешь насмешить Бога — открой свои замыслы. Иное дело судьба в мышеловке: поймал — утопи. Бескровное обездвижение. А потом открой и вскрой.
Труды и дни Евгения Базарова, я тоже так подумал. Вскрой, порань палец, и лопух вырастет.
Это Хлебников-то лопух? Обрати внимание на год издания лгавды. Как будто не знает, что сосредоточенно-созерцательный рванул из Харькова через Ростов–Кисловодск–Баку в Иран. Да так рванул, что вплавь добрался до берега, пока предприимчиво-деятельные сопли жевали на палубе. C’est l’exportation de la révolution au moyen de l’intervention militaire, à propos.
Ну я и расходился. Перуны шлю, как Зевес. Какая уж тут правота. Спокойствие, только спокойствие. Ничто так не умиротворяет, как водная гладь. Выдь на реку и заткни уши, советовал Некрасов. Заткнув, напитай взор окоёмом. Что бы это могло там плыть. Топляк или утопленник? Да хоть и утопленник, мне-то что. Я вам не китаец причаливать трупы для опознания: враг или так.
Что ещё выдумали китайцы, кроме невмешательства в чужую драку. Перекрестный допрос. Или это англичане выдумали. Какая разница. Сторона обвинения допрашивает свидетеля по тем же обстоятельствам, что и защита. Если председатель сочтёт нужным, конечно.
Вот председатель убедился в необходимости перекрестного допроса, и предлагает свидетелю рассказать всё, что ему известно. По изложении показаний председатель разрешает сторонам обратиться к свидетелю с вопросами по всем предметам, которые каждая из них полагает нужным выяснить. Стороны могут спрашивать свидетеля не только о том, что он видел или слышал, но и выяснять подробности, доказывающие, что он не мог видеть или слышать рассказываемого им или, по крайней мере, не мог видеть или слышать так, как он говорит на суде.
Председатель вправе останавливать стороны, и в случае злоупотребления (сторона уговаривает свидетеля, или старается его сбить и запутать, или вступает с ним в спор) волен самостоятельно предложить эти же вопросы.
На всём протяжении перекрестного допроса обвиняемый безмолвствует. Слово для возражений и поправок ему предоставляется строго по окончании указанного разбирательства.
Таковы порядки гражданского судопроизводства. Перекрестный допрос в судах военных происходит следующим образом: 1) подсудимые из нижних чинов предлагают вопросы свидетелям не иначе, как через председателя; 2) по делам о нарушении воинского чинопочитания и подчинённости защитник может допрашивать потерпевших оскорбление только через председателя.
Итак, уяснили отличие перекрестного допроса свидетелей от перекрёстного опыления растений. Зачем, спрашивается. Чтобы понять значение председателя. Тебя, любезный читатель.
Сам не пойму, с какого переполоха отрекаюсь в твою пользу. Скромность? Ещё не хватало. Признание твоего превосходства? Жди. А если поднатужиться. Готово: сил моих больше нет на двух стульях сидеть. Или так: лучше малая посуда, но своя. Или так: у сыскарей собственная гордость, на судейских смотрим свысока. Включая председателя.
Не следователь и не сыщик, а именно сыскарь. Блатное словцо. Блато, болото, зыбун, трясина. Не жди меня, мама, хорошего сына. / Твой сын не такой, как был вчера. / Меня засосала опасная трясина, / И жизнь моя — вечная игра.
Следователь у блатарей сыч и копач, преследователь — сыскарь. Могли, казалось бы, сохранить сыщика: сыч ↔ сычик ↔ сыщик. Нет, сыскарь. Почему. Потому что с кочки на кочку. За клюквой, она же липа, туфта, фуфло. Чудовищное обобщение Блока („Истекаю я клюквенным соком!”), взятое напрокат.
Вот почему я смотрю на тебя свысока, любезный председатель: твоё дело — чудовищная несправедливость, моё — чудовищное обобщение. А вот увидишь.
Выяснив, кто из нас кто, двигаемся дальше. Итак, П. уверяет, что пробыл в имении Синяковых неделю; свидетель Хлебников ограничивает его побывку двумя днями. Сегодня прибыл, завтра убыл. Факт уединения вдвоём свидетель не отрицает. Когда все улеглись. И убыл поутру. Уложил прорицания в кузов пуза — и ходу.
Кузнечик бывает синица семейства синицевых, речной сверчок семейства славковых, сверчок запечный семейства сверчков и просто кузнечик — зелёный, серый, кобылка и так далее.
Означенные существа единообразно поименованы за шумовое сопровождение жизнедеятельности. У барана тоже большие выпуклые глаза, но никто из краснополянцев не дразнит П. бяшей. Именно звуковое сопровождение: П. трещал, тарахтел, трёкал и трепался без умолку. Опасный человек. Слишком живая речь, слишком. И по всякому поводу.
И.А. Бунинъ. Автобiографическiя замѣтки. Тютя в тютю: „дѣлая выписки из стихов и прозы с новой орфографiей, я даю их по старой”. Таких вот упёртых и называл Хлебников раньшевиками | прошлецами | вчерахарями.
Бунин предваряет свои заметки уведомлением: „‹...› пришлось мнѣ имѣть не мало и своих собственных встрѣч с кретинами, ‹...› из коих нѣкоторые ‹...› были, однако, и впрямь страшны, и особенно тогда, когда та или иная мѣра кретинизма сочеталась в них с какой-нибудь большой способностью, одержимостью, с какими-нибудь истерическими силами, — вѣдь, как извѣстно, и это бывает, было и будет во всѣх областях человѣческой жизни. Да что! Мнѣ, вообще, суждена была жизнь настолько необыкновенная, что я был современником даже и таких кретинов, имена которых на вѣки останутся во всемiрной исторiи ‹...›”
Останется Лев Толстой? А Чехов? А Бунин? «Тёмные аллеи» уж наверняка. По ниточке — раз, по Гегелю — два: θέσις → ’αντίθεσις → σύνθεσις. В переводе с любомудрия на любострастие — обольстил → обрюхатил → бросил. Чехов ещё терпим, а Толстого долой: «Воскресение» до неприличия затянуто. И не о том, entre nous. Беременность Масловой — куда ни шло, совесть Нехлюдова — Die schädliche Chimäre. Вот и весь Бунин.
Почему Хлебников и Бунин единообразно сокращают позывные Дм. Петровского? Ответ лежит на поверхности: оба изгнанники, вынужденные переселенцы. Как же не оба, см. самооценку изгнанник жиган | жилец-бывун не в этом мире. Или так: Бунин исподтишка отслеживает новинки без ятей и твёрдых знаков. Прыская в кулак: Ogoniok → Ugoliok → Zola. Или доброхоты шлют из Окаянии. Отважные и осторожные: ЧК не дремлет. Голубиная почта Конотоп-Констанца. Сжатое, как углерод в алмазе, изложение.
И пошло-поехало про удар и число 317. К числу нареканий нет, то же самое удар.
Солнечный удар, apoplexia solaris. Остаётся выяснить, о чём догадался П. на Демидовской. Легче лёгкого: уразумел, что проучили. И за что проучили, уразумел.
Приключилось так: П. горячо проповедовал (некогда подражал пророкам) на ходу. Хлебников не прислушивался, думал о своём. И вдруг жаркое жужжание:
— Жалость унижает!
— Эге, — подумал Хлебников, — и этого ластой ушибло. Mitfreude, nicht Mitleiden, macht den Freund.
Он снова отключился от попутчика и принялся гнуть «Трубу марсиан» в бараний рог: Под видом груза прицепленного к нашей свистящей надменной грёзе заячьим способом провозится грязь донебесных людей!
А П. того пуще горячится:
— Жалость жалит!
И вдруг солнечный удар. Глазами хлоп-хлоп. Что со мной. Никак помираю.
А Хлебников наклонился и говорит:
— Der Mensch haften für seine Wörter.
Вольный перевод с немецкого на пацанский:
— Отвечай за базар.
И ушёл.
Вот у кого набираться ума: у Захара Прилепина. Властитель дум.
Ну и что властитель дум, располным-полно. Я, например. Вопрос, чьих дум ты властитель. Хлебников не допускал мысли, что совершает свои подвиги ради старших возрастов. Наденем намордник вселенной, / Чтоб не кусала нас, юношей. Вот за что верх неги врезал бы Петровскому — за отсыпной паёк семьянина.
Однако юноша юноше рознь. Бледный со взором горящим не чета тютьку. Пацаны, те вообще особь статья. Подтянутые, с исчезающе короткой стрижкой и выпуклыми навыками рукопашного боя. Вот каких дум властитель Захар Прилепин: пацанских. Мне бы так.
Кто здесь мнимый, а кто настоящий — Гумилёв, Белый, Блок, Мандельштам или Хлебников, то есть Петровский (друг друга стоили)?
Прямо не сказано.
А вслушаться.
А напрячь барабанную перепонку на разрыв, как Гоголь.
Тогда Хлебников. Три Георгия к делу не пришьёшь, даже расстрельные ордера не пришьёшь. А у Хлебникова поэма.
И сколько же поэм у Хлебникова. Сорок пять, см. Велимир Хлебников. Собрание сочинений в шести томах. Под общей редакцией Р.В. Дуганова. Том 3. Поэмы 1905–1922. Из них две совместные с Алексеем Кручёных; итого сорок три собственноручные: 1. Царская невеста; 2. Мария Вечора; 3. Алчак; 4. Журавль; 5. „Передо мной варился вар...”; 6. Карамора № 2-ой; 7. Песнь мне; 8. Змей поезда; 9. „Немотичей и немичей...” 10. Медлум и Лейли; 11. „Напрасно юноша кричал...”; 12. Лесная дева; 13. Сельская дружба; 14. Сельская очарованность; 15. Вила и леший; 16. Шаман и Венера; 17. Суд над старым годом; 18. Хаджи-Тархан, 19. Марина Мнишек; 20. Жуть лесная; 21. Олег Трупов, 22. Воззвание Председателей Земного Шара; 23. Война в мышеловке; 24. Каменная баба; 25. Поэт; 26. Полужелезная изба; 27. „Какой остряк, какой повеса...”; 28. Ночь в окопе; 29. Три сестры; 30. Ладомир; 31. Разин; 32. Царапина по небу; 33. Азы из узы; 34. Председатель чеки; 35. „И вот зелёное ущелие Зоргама...”; 36. Труба Гуль-муллы; 37. Голод; 38. Шествие осеней Пятигорска; 39. Берег невольников; 40. Ночь перед Советами; 41. Уструг Разина; 42. Переворот в Владивостоке; 43. Синие оковы.
И вот Захар Прилепин всё это перелопатил, оценил впечатление и припечатал: наилучшая — о садисте и председателе ЧК.
Ищем председателя. Готово: 34. Председатель чеки.
Шеститомник в лабрадоровом с искрой переплёте — вот где Захар Прилепин обретал уверенность в своей правоте. Ибо в собрании сочинений Хлебникова под редакцией Ю.Н. Тынянова и Н.Л. Степанова о Председателе — ни гу-гу.
Округлив разночтения В. Мордерер и Дуганова-Арензона, имеем:
| 1 | Пришёл, смеётся, берёт дыму. |
| Приходит вновь, опять смеётся. | |
| Опять взял горку белых ружей для белооблачной пальбы. | |
| Даёт чертёж, как предки с внуками | |
| 5 | Несут законы умных правил, многоугольники судьбы. |
| „Мне кажется, я склеен | |
| Из Иисуса и Нерона. | |
| Я оба сердца в себе знаю — | |
| И две души я сознаю. | |
| 10 | Приговорён я был к расстрелу |
| За то, что смертных приговоров | |
| В моей работе не нашли. | |
| Помощник смерти я плохой, | |
| И подпись, понимаете, моя | |
| 15 | Суровым росчерком чужие смерти не скрепляла, гвоздём для гроба не была. |
| Но я любил пугать своих питомцев на допросе, чтобы дрожали их глаза. | |
| Я подданных до ужаса, бывало, доводил | |
| Сухим отчётливым допросом. | |
| Когда он мысленно с семьёй прощался | |
| 20 | И уж видал себя в гробу, |
| Я говорил отменно сухо: | |
| „Гражданин, свободны вы и можете идти”. | |
| И он, как заяц отскочив, шептал невнятно и мял губами, | |
| Ко дверям пятился и — с лестницы стремглав, себе не веря, | |
| 25 | А там — бегом и на извозчика, в семью... |
| Мой отпуск запоздал на месяц — | |
| Приходится лишь поздно вечером ходить”. | |
| Молчит и синими глазами опять смеётся и берёт | |
| С беспечным хохотом в глазах | |
| 30 | Советских дымов горсть изрядную. |
| „До точки казни я не довожу, | |
| Но всех духовно выкупаю в смерти | |
| Духовной пыткою допроса. | |
| Душ смерти, знаете, полезно принять для тела и души. | |
| 35 | Да, быть распятым именем чеки |
| И на кресте повиснуть перед общественным судом | |
| Я мог. | |
| Смотрите, я когда-то тайны чисел изучал, | |
| Я молод, мне лишь 22, я обучался строить железные мосты. | |
| 40 | Как правилен закон сынов и предков, — стройней железного моста. |
| И как горит роскошная Москва! | |
| Здесь сходятся углы и здесь расходятся. | |
| Смотрите”, — говорил, глаза холодные на небо подымая. | |
| Он жил вдвоём. Его жена была женой другого. | |
| 45 | Казалося, со стен Помпей богиней весны красивокудрой, |
| Из гроба вышедши золы, сошла она, | |
| И чёрные остриженные кудри | |
| (Недавно она болела сыпняком), | |
| И греческой весны глаза, и хрупкое утонченное тело, | |
| 50 | Прозрачное, как воск, и пылкое лицо |
| Пленяли всех. Лишь самые суровые | |
| Её сурово звали “шкура” или “потаскушка”. | |
| Она была женой сановника советского. | |
| В покое общем жили мы, в пять окон. | |
| 55 | По утрам я видел часто ласки нежные. |
| Они лежали на полу, под чёрным овечьим тулупом. | |
| Вдруг подымалось одеяло на полу, | |
| И из него смотрела то чёрная, то голубая голова, чуть сонная. | |
| Порой у милой девы на коленях он головой безумною лежал, | |
| 60 | И на больного походила у юноши седая голова, |
| Она же кудри золотые юноши рукою нежно гладила, | |
| Играя ими, перебирала бесконечно, смотря любовными глазами, | |
| И слёзы, сияя, стояли в её гордых от страсти, исчерна чёрных глазах. | |
| Порою целовалися при всех крепко и нежно, громко, | |
| 65 | И тогда, сливаясь головами, — он голубой и чёрная она, — на день и ночь, |
| На обе суток половины оба походили, единое кольцо. | |
| И, лёгкую давая оплеуху, уходя, — | |
| „Сволочь ты моя, сволочь, сволочь ненаглядная”, — | |
| Целуя в белый лоб, словами нежными она его ласкала, | |
| 70 | Ероша белыми руками золотые перья на голове и лбу. |
| Он нежно, грустно улыбался и, голову понуривши, сидел. | |
| Видал растущий ряд пощёчин по обеим щекам | |
| И звонкий поцелуй, как точка, пред уходом, | |
| И его насмешливый и грустный бесконечный взгляд. | |
| 75 | Два месяца назад он из-за неё стрелялся, |
| Чтоб доказать, что не слабо, и пуля чуть задела сердце. | |
| Он нá волос от смерти был, золотокудрый, | |
| Он кротко всё терпел, | |
| И потом на нас бросал взгляд умного презренья, загадочно сухой и мёртвый, | |
| 80 | Но вечно и прекрасно голубой, — |
| Как кубок кем-то осушенный, взгляд начальника на подчинённых. | |
| Она же говорила: „Ну, бей меня, сволочь”, — и щёку подставляла. | |
| Порою к сыну мать седая приходила, | |
| Седые волосы разбив дорогой. | |
| 85 | И те же глаза голубые, большие, и тот же безумный и синий огонь в них. |
| Курила жадно, второпях ласкала сына, гладя по руке, | |
| Смеясь, шепча, и так же кудри гладила | |
| С упрёком счастья: „Ах ты, дурак мой, дурачок, совсем ты дуралей”. | |
| И плакала порою торопливо, и вытирала синие счастливые глаза под белыми седыми волосами, | |
| 90 | Шепча подолгу наедине с сухим и грустным сыном. |
| И бесконечной околицей он матери сознанье окружал. | |
| Врал без пощады про женино имение и богатство. | |
| Они в далёкую дорогу собирались в теплушке, на польские окопы. | |
| Семь дней дороги. | |
| 95 | Как вор, скрываясь, выходил он по ночам, свой отпуск исчерпав |
| И сделав, кажется, два новых (печати были у него), | |
| И гордо говорил: „Меня чека чуть-чуть не задержала”. | |
| Её портнихи окружали и бесконечные часы. | |
| Как дело было, я не знаю, но каждый день торговля шла | |
| 100 | Часами золотыми через третьих лиц. |
| Откуда и зачем, не знаю. Но это был живой сквозняк часов. | |
| Она вела весёлую и щедрую торговлю. | |
| Но он, Нерон голубоглазый, | |
| Утонченною пыткой глаз голубых и блеском синих глаз | |
| 105 | Казнивший старый мир, мучитель на допросе |
| Почтенных толстых горожан, | |
| Ведь он же на кресте висел чеки! | |
| И кудри золотые рассыпал | |
| С большого лба на землю. | |
| 110 | Ведь он сошёл на землю! |
| Вмешался в её грязи, | |
| На белом небе не сиял! | |
| Как мальчик чистенький, любимец папы, | |
| Смотреть пожар России он утро каждое ходил, | |
| 115 | Смотреть на мир пылающий и уходящий в нет: |
| „Мы старый мир до основанья, а затем...” | |
| Смотреть на древнюю Москву, её дворцы, торговли замки, | |
| Зажжённые сегодняшним законом. | |
| Он вновь — знакомый всем мясокрылый Спаситель, | |
| 120 | Мясо красивое давший духовным гвоздям, |
| В сукне казённого образца, в зелёном френче и обмотках, надсмешливый. | |
| А после бросает престол пробитых гвоздями рук, | |
| Чтоб в белой простыне с каймой багровой, | |
| Как римский царь, увенчанный цветами, со струнами в руке, | |
| 125 | Смотреть на пылающий Рим. |
| Два голубых жестоких глаза | |
| Наклонились к тебе, Россия, как цветку, наслаждаясь | |
| Запахом гари и дыма, багровыми струями пожара | |
| России бар и помещиков, купцов. | |
| 130 | Он любит выйти на улицы пылающего мира |
| И сказать: „Хорошо”. | |
| В подвале за щитами решётки | |
| Жили чеки усталые питомцы. | |
| Оттуда гнал прочь прохожих часовой, | |
| 135 | За броневым щитом усевшись. |
| И к одному окну в урочный час | |
| Каждый день собачка белая и в чёрных пятнах | |
| Скулить и выть приходила к господину, | |
| 140 | Чтоб лаять жалобно у окон мрачного подвала. |
| Мы оба шли. | |
| Она стояла здесь, закинув ухо, | |
| Подняв лапку, на трёх ногах, | |
| И тревожно и страстно глядела в окно и лаяла тихо. | |
| 145 | Господин в подвале тёмном был. |
| Тот город славился именем Саенки. | |
| Про него рассказывали, что он говорил, | |
| Что из всех яблок он любит только глазные. | |
| „И заказные”, — добавлял, улыбаясь в усы. | |
| 150 | Дом чеки стоял на высоком утёсе из глины |
| На берегу глубокого оврага | |
| И задними окнами повернут к обрыву. | |
| Оттуда не доносилось стонов. | |
| Мёртвых выбрасывали из окон в обрыв. | |
| 155 | Китайцы у готовых могил хоронили их. |
| Ямы с нечистотами были нередко гробом, | |
| Гвоздь под ногтем — украшением мужчин. | |
| Замок чеки был в глухом конце | |
| Большой улицы на окраине города, | |
| 160 | И мрачная слава окружала его. Замок смерти, |
| Стоявший в конце улицы с красивым именем писателя, — | |
| К нему было применимо: молчание о нём сильнее слов... | |
| „Как вам нравится Саенко?” — | |
| Беспечно открыв голубые глаза, | |
| 165 | Спросил председатель чеки. |
| 1921 |
А я тебе говорю — «Анна Каренина». «Ладомир» и «Председатель чеки» Велимира Хлебникова — те же «Война и мир» и «Анна Каренина» Льва Толстого. Можно выстроить гуськом все пары кадрили, да времени в обрез.
Урезать, так урезать: Анна и Вронский. Долли–Стиву, Кити–Левина, Каренина–Лидию, Бетси–Тушкевича, Меркалову–Стремова, Сафо–Ваську, Ландо–Беззубову, Кознышева–Вареньку — за кадр.
Не я первый, кстати. Располным-полно желающих прополоть подлинник. Зачем художник Петров, когда налицо Михайлов. Зачем смерть Николая Левина, довольно кончины Ивана Ильича. Каким-то чудом уцелела Фру-Фру, даже обидно за Холстомера.
Или взять представления «Анны Карениной» в лицах: все на одну колодку, без Части Восьмой. Ни один указуй не соизволил и впредь не обещает довести нас до последней точки романа.
На этом Льву Николаевичу Толстому затыкают рот. Долой славянские дела. Долой Левина-семьянина. Долой обретение им веры.
Вот где поставлена точка: на обретении Левиным, двойником Льва Толстого, смысла жизни.
Не могу молчать. Безобразие, как они смеют. Уже Попчинский и Добчинский стали Попчи́нский и Добчи́нский, а Левин Лёвиным. От уменьшительного Лёва. Справляемся у Владимира Владимировича Маяковского: двуспальный английский Лёва. Лёвин, по Маяковскому, поперёк себя шире подданный Её Величества королевы Великобритании и Ирландии, а не Кити.
Теперь лично моё, выстраданное: было у Льва Толстого раздвоение личности? Ничего подобного. Но тогда Левин, а не Лёвин. Их же двое братьев Левиных, при этом Николай пьяница. А Лев Толстой в рот не брал.
— Как это не брал, — возразишь ты, — а кумыс? Если бы Толстому не прописали кумыс — верная смерть. Наследственная предрасположенность к туберкулёзу, два брата умерли. Николай пьяница, но погиб от истления лёгких. Стало быть, Лёвин.
Сто тысяч раз могу опровергнуть, но недосуг. Всё-таки речь не о самоуправной перегласовке родового прозвища посредством двух точек (Umlaut), а об усердии не по разуму относительнельно последней. Смотрим последнюю точку Велимира Хлебникова: строка 165.
С точностью до наоборот, вот именно. Уподобив строки 132–165 «Председателя чеки» Части Восьмой «Анны Карениной» — как есть с точностью до наоборот: за мрачный подвал дружно хватаются, на мясокрылого Спасителя машут рукой. Захар Прилепин просто как мельница машет.
А теперь вспоминай общественное положение этого писателя. В итоге пацаны определились: Хлебников и Дм. Петровский — одна сатана. Это раз. Два — удачнее всего Хлебников живописал живодёров. Стало быть, по строчечной сути — зверюга, истязатель, изверг, изувер. Таковы последствия проповеди Захара Прилепина от 21 декабря 2014 г.
Предоставляю слово предыдущим истолкователям.
А всё потому, что кое-кто у нас порой не научен правильно воспринимать изящную словесность Велимира Хлебникова.
Прислушаемся, с чьего голоса начинает Хлебников своё лучшее, по Захару Прилепину, поэтическое произведение. Место и время: Москва, преддверие похода на Польшу. Действующие лица: он и она.
Чистой воды Лев Толстой семидесятых годов XIX AD.
Где проживали Каренина и Вронский непосредственно перед развязкой? В Москве. Куда отправился Вронский после гибели Анны? На Балканы, выручать южных славян. Какова цель вторжения Красной Армии в Польшу? Свобода западных славян.
Обстановка ясна, перехожу к обстоятельствам.
| особые приметы | Вронский | он |
| военная служба | Полковые интересы занимали важное место в жизни Вронского и потому, что он любил полк, и ещё более потому, что его любили в полку. | в сукне казённого образца, в зелёном френче и обмотках | они в далёкую дорогу собирались в теплушке, на польские окопы |
| семейное положение | — Ни я, ни вы не смотрели на наши отношения как на игрушку, а теперь наша судьба решена. Необходимо кончить, — сказал он, оглядываясь, — ту ложь, в которой мы живём. — Кончить? Как же кончить, Алексей? — сказала она тихо. Она успокоилась теперь, и лицо её сияло нежною улыбкой. — Оставить мужа и соединить нашу жизнь. — Она соединена и так, — чуть слышно отвечала она. | его жена была женой другого |
| общественное положение оставленного мужа | Он ещё занимал важное место, он был членом многих комиссий и комитетов ‹...› | она была женой сановника советского |
| особые приметы родителей | ‹...› старая графиня, мать Вронского, со своими стальными букольками ‹...› | порою к сыну мать седая приходила |
| художественная самодеятельность | У него была способность понимать искусство и верно, со вкусом подражать искусству, и он подумал, что у него есть то самое, что нужно для художника ‹...› он начал писать портрет Анны в итальянском костюме, и портрет этот казался ему и всем, кто его видел, очень удачным. | в белой простыне с каймой багровой, / Как римский царь, увенчанный цветами, со струнами в руке |
| ранения | Он сделал усилие мысли и понял, что он на полу, и, увидав кровь на тигровой шкуре и у себя на руке, понял, что он стрелялся. | два месяца назад он из-за неё стрелялся |
Говорят, что в капле воды отражается вселенная. Она поэмы Хлебникова отражает вселенную Льва Толстого следующим образом:
| особые приметы | Анна Каренина | она |
| причёска | Она сняла платок, шляпу и, зацепив ею за прядь своих чёрных, везде вьющихся волос, мотая головой, отцепляла волоса | прелестны были её полные руки с браслетами, прелестна твёрдая шея с ниткой жемчуга, прелестны вьющиеся волосы расстроившейся причёски | Анна покраснела до ушей, до вьющихся чёрных колец волос на шее | прелестная женщина с чёрными вьющимися волосами | с коротко остриженными, густою щёткой вылезающими чёрными волосами на круглой голове | и чёрные остриженные кудри |
| глаза | Она потушила умышленно свет в глазах, но он светился против её воли в чуть заметной улыбке | и Кити увидела в её глазах тот особенный мир, который ей не был открыт | дрожащий, вспыхивающий блеск в глазах | греческой весны глаза |
| болезнь | ‹...› это была родильная горячка, в которой из ста было 99, что кончится смертью. Весь день был жар, бред и беспамятство. К полночи больная лежала без чувств и почти без пульса. Ждали конца каждую минуту. | недавно она болела сыпняком |
Отражает не только водная гладь, но и стекло, соответствующим образом обработанное. Неча на зеркало пенять, коли рожа крива. Но и обольщаться отражённой прелестью не стоит.
| тайные знаки | Каренин и Вронский | он и она |
| мировоззрение | — Но я увидел её и простил. И счастье прощения открыло мне мою обязанность. Я простил совершенно. Я хочу подставить другую щеку, я хочу отдать рубаху, когда у меня берут кафтан, и молю Бога только о том, чтоб он не отнял у меня счастье прощения! — Слёзы стояли в его глазах, и светлый, спокойный взгляд их поразил Вронского. — Вот моё положение. Вы можете затоптать меня в грязь, сделать посмешищем света, я не покину её и никогда слова упрёка не скажу вам, — продолжал он. — Моя обязанность ясно начертана для меня: я должен быть с ней и буду. Если она пожелает вас видеть, я дам вам знать, но теперь, я полагаю, вам лучше удалиться. Он встал, и рыданья прервали его речь. Вронский тоже поднялся и в нагнутом, невыпрямленном состоянии исподлобья глядел на него. Он не понимал чувства Алексея Александровича. Но он чувствовал, что это было что-то высшее и даже недоступное ему в его мировоззрении. | И, лёгкую давая оплеуху, уходя ‹...› растущий ряд пощёчин по обеим щекам ‹...› Она же говорила: „Ну, бей меня, сволочь”, — и щёку подставляла |
Итак, зеркало «Председателя чеки» отражает сокровенное мировоззрение Льва Николаевича Толстого: равнодушие к церковной обрядности допустимо, веру православную соблюдай. Хлебников свидетельствует: он и впрямь подставляет другую щёку.
Однако Вронский ещё не то претерпел от Анны. Не будем спешить с выводами.
| Заповеди блаженства | его умонастроение и поступки |
| Блажени нищии духом, яко тех есть царствие небесное | Мне кажется, я склеен Из Иисуса и Нерона. |
| Блажени плачущии, яко тии утешатся | Пришёл, смеётся ‹...› приходит вновь, опять смеётся ‹...› опять смеётся ‹...› с беспечным хохотом в глазах |
| Блажени кротцыи, яко тии наследят землю | он кротко всё терпел |
| Блажени алчущии и жаждущии правды, яко тии насытятся | Мы старый мир до основанья, а затем... |
| Блажени милостивии, яко тии помиловани будут | Когда он мысленно с семьёй прощался И уж видал себя в гробу, Я говорил отменно сухо: „Гражданин, свободны вы и можете идти”. |
| Блажени чистии сердцем, яко тии Бога узрят | И бесконечной околицей он матери сознанье окружал. Врал без пощады про женино имение и богатство. |
| Блажени миротворцы, яко тии сынове Божии нарекутся | Он любит выйти на улицы пылающего мира И сказать: „Хорошо”. |
| Блажени изгнани правды ради, яко тех есть царствие небесное | Два голубых жестоких глаза Наклонились к тебе, Россия, как цветку, наслаждаясь Запахом гари и дыма, багровыми струями пожара |
| Блажени есте, егда поносят вам, и ижденут, и рекут всяк зол глагол на вы лжуще, Мене ради. | Приговорён я был к расстрелу За то, что смертных приговоров В моей работе не нашли. |
Христос никогда не смеялся, а Нерон? Спроси чего полегче. И этот его насмешливый и грустный бесконечный взгляд ‹...› взгляд умного презренья, загадочно сухой и мёртвый, / Но вечно и прекрасно голубой...
Неизменно становлюсь в тупик от хлебниковского тёмный и смуглый. То же самое взгляд прекрасно голубой: не понимаю, как наложить это на сухой и мёртвый.
Но заповеди блаженства в части милосердия Нерон голубоглазый исполняет. Милует, помучив. А начальство требует смертных приговоров, и земля горит под ногами. На волосок от Больши сея любве никтоже имать, да кто душу свою положит за други своя.
Полагаю доказанным: тень Алексея Александровича Каренина витает над «Председателем чеки», а тень Франциска Ассизского не витает. Или так: Алексей Александрович простёр было крыла, да руки коротки. Приговор окончательный, обжалованию не подлежит.
Ну и ну. Это с каких пор сыскари оглашают приговоры. Да и следствие не кончено: римский царь со струнами в руке упивается московской гарью, а председатель принюхивается к Харькову. Саенко — позывной Харькова-1919. И что, Харьков — четвёртый Рим?
