Рэймонд Кук

Изводы хлебниковской «Падучей»: видение войны

Известно, что припадки эпилепсии, собственно самая падучая,
приходят мгновенно... Страшный,
невообразимый и ни на что не похожий вопль вырывается из груди:
в этом вопле вдруг исчезает как бы всё человеческое,
и никак невозможно, по крайней мере очень трудно, наблюдателю вообразить
и допустить, что это кричит этот же самый человек.
Ф.М. Достоевский.  Идиот

конце ноября 1921 года Хлебников предпринял последнюю из множества его поездок по России. Он отправился поездом из Пятигорска, где работал ночным сторожем в РОСТА, в Москву, надеясь издать Собрание своих произведений. Уезжая, поэт не обольщался удобствами поездки: в письме к отцу читаем об ужасных условиях переезда.¹ По-видимому, во время предыдущей попытки попасть в Москву Хлебников был ограблен.² Тогда он добрался из Баку только до Пятигорска, причём за семь дней. Дорога из Пятигорска до Москвы, куда он прибыл незадолго до нового 1922 года,³ заняла у него, судя по письму родным из Москвы (январь 1922), месяц:

Подробностями поездки в больничном поезде мы не располагаем. Однако известно стихотворение, имеющее к ней прямое отношение:

Как указывает Степанов (СП III: 384), стихотворение датировано 14 XII 21 г.,⁴ что совпадает со временем этой поездки. Упомянутое в стихотворении местоположение (полустанок „Хапры”) спорно. Во-первых, Степанов в примечаниях к стихотворению называет его Хайры. Во-вторых, в автографе стихотворения ясно читаются Хопры.

Хайры — заведомая опечатка; Хапры — название железнодорожной станции близ Ростова-на-Дону. Находится она не на ветке Пятигорск–Ростов, как утверждает Степанов (СП III: 384), а в нескольких километрах западнее, на ветке Ростов–Таганрог. Вероятно, больничный поезд проследовал в Москву через Харьков, минуя Ростов. При написании Хопры, возможно, Хлебников ошибся (его передача имён собственных не всегда точна); в любом случае Хопры следует признать альтернативой Хапрам.

Разумно предположить, что Хлебников описал действительное дорожное приключение; но стихотворение вбирает в себя и нечто гораздо большее. Например, ветер, сорвавший часть надписи „Кипяток” (показательно разорванной поэтом надвое), метафорически назван ещё и диким ветром трёх лет,⁵ что соответствует длению гражданской войны, последовавшей за Октябрьской революцией. Ростов, как известно, переходил из рук в руки противоборствующих сторон; полустанок Хапры вполне мог оказаться в зоне боёв.

Гражданской войной отзывается и слово братва, часто используемое Хлебниковым для обозначения революционных масс (см., например, НП: 61–62, СП III: 240). Стихотворение дважды перекликается с автографом «Гор‹ячего› поля»,⁶ поименованного Степановым «Прачка» (СП III: 232–260). Поэма эта написана Хлебниковым незадолго до его отъезда в Москву; слова ухая, охая, ахая находим именно здесь, причём дважды (СП III: 257, 260). Можно отметить упоминание в «На глухом полустанке...» о судьбе (рок) и возгласы даёшь и есть, использованные в «Зангези» (СП III: 347, 354).

«На глухом полустанке...» — одна из хлебниковских мелких вещей, в которых при более пристальном рассмотрении и в сопоставлении с другими текстами обнаруживаются подробности чрезвычайной важности. В данном случае — сопутствующие последнему броску поэта на север обстоятельства.

Важным подспорьем оказывается некролог Маяковского Хлебникову. Узнаём, что тот добрался до Москвы „этой зимой, в вагоне эпилептиков, надорванный и ободранный, в одном больничном халате”.⁷ О соседстве с эпилептиками говорится и в малоизвестных воспоминаниях другого соратника Хлебникова, Алексея Кручёных. В предисловии к «Зверинцу» Хлебникова (1930 год, тираж 130 экземпляров) Кручёных пишет:⁸

Поскольку Кручёных заведомо встречался с Хлебниковым вскоре после его приезда в Москву, он, вероятно, воспринял этот рассказ из первых уст; однако за достоверность сообщения поручиться нельзя. С другой стороны, в неопубликованных рукописях Хлебникова той поры имеются две работы с описанием припадка эпилепсии. Это позволяет предположить, что показания Маяковского и Кручёных соответствуют действительности, т.е. Хлебников не только вынужденно соседствовал с эпилептиками, но и был впечатлён этим в достаточной для создания художественных текстов степени.

В одной из таких работ (я буду называть их изводами «Падучей») читаем:⁹

Налицо недвусмысленное указание на больничный поезд (четвёртая строка), в котором Хлебников ехал в Москву, и места (Донстепь), соответствующие маршруту следования.

Описание припадка весьма необычно. Во-первых, поскольку западные заимствования в русском языке Хлебников анафематствовал, он замещает латинское epilepsia славянским падучая. Во-вторых, начало припадка приравнивается к событиям особой важности: угрозе убийством (зарежу) и приходом песни, т.е. поэтическим вдохновением.¹⁰ Оба они получают дальнейшее развитие. Поэтическое Я в состоянии припадка показано бьющимся в корчах слова и прижатым размером по мере вызревания (подступила) песни (удивляться не приходится: поэзию то и дело сравнивают с духовной одержимостью).

Но вот песня вырывается на свободу, и первыми раздаются грубые, нечленораздельные звуки (Хрры хырр хрры). По мере того, как они становятся более внятными, и припадок усиливается, становится ясно, что язык песни заимствован у Октябрьского переворота и последующей гражданской войны; это язык приказов, проклятий и беды революционной братвы.

В хитросплетении сопоставлений, предлагаемом Хлебниковым, приравнивание припадка падучей к ножу показывает, что песнь — едва ли приятное для эпилептика состояние: она грозит перерезать ему горло. Становятся понятны усилия воспрепятствовать ей (Бьюсь в припадке. / Нет, / Не уйдёшь песнь). Припадок начинается; вселенная и небеса дрожат; пена срывается с губ, покрывая старый мир новой верой.

Такое изображение эпилептического припадка напоминает эпизод из более раннего произведения Хлебникова. В поэме «Влом вселенной» один из персонажей так излагает идею Хлебникова о математическом предвидении (СП III: 95):

Улыбка Будды напоминает нам, что, помимо приравнивания к творческому акту, эпилепсию в древности считали «священной болезнью». В дальнейшем выясняется, что пена из уст связана с предвидением революционного взрыва и гражданской войны между трудом и барами (СП III: 96), которая предстоит России. Похожее видение представлено и в «Ножом падучей...».

Более того, у Хлебникова размер, которым поэтическое Я утесняемо в припадке, может относиться не только к метру и ритму стиха, но и к тем размерам, которые он полагал неотъемлемой частью математических предсказаний будущего. Достаточно вспомнить строки из «Детей Выдры» (СП II: 163):

Именно эту пену из уст при прорицании Хлебников и надеялся упразнить своими математически обоснованными прогнозами. В статье «Наша основа» он писал, что его законы времени позволят предсказывать события не с пеной на устах, как у древних пророков, а при помощи холодного умственного расчёта (СП V: 241).

Визионерская природа эпилептического припадка очевидна и во втором изводе «Падучей», относящемуся ко времени той же последней поездки Хлебникова по России:¹¹

Поначалу кажется, что речь о припадке падучей здесь не идёт. Связь осознаётся, когда поэтическое Я, возникая в финале (строки 43–45), истолковывает предыдущие строки. Из этого пояснения следует, что Хлебников всматривается в гражданскую войну на всём её протяжении через окошко припадка.¹² Можно было бы понять это как вживание поэтического Я в эпилептика (подобно «Ножом падучей...»), если бы не определённая двусмысленность: нас могут отсылать к припадку, наблюдаемому со стороны.

Налицо опять-таки упоминание поезда и местности (строка 39: Поезд стоит у Ростова), что как будто соответствует поездке из Пятигорска в Москву. Во всяком случае, датировка произведения (9 XII 21) с ней совпадает. Более того, это не единичный случай, когда указанная дата встречается у Хлебникова именно в этом контексте. В одной из записных книжек Хлебникова, среди нескольких пометок, связанных с его тогдашним бытом, читаем: 9 XII 21 Падуч в (нрзб.).¹³

Текст «Как я увидел войну?» следует понимать как восприятие войны поэтическим Я: стихотворение представляет собой развёрнутый ответ на вопрос, поставленный в его заглавии. Несомненно, речь идёт о гражданской войне в России. Налицо тот же, подобный опробованному в «Ножом падучей...», эпилептический бред и смесь повествовательного языка с разговорным; «Как я увидел войну?» кажется продолжением уже известного нам стихотворения.¹⁴ Трудно сказать, «диалог» это или «монолог», ибо число произносителей неясно, хотя задействовано явно несколько “действующих лиц”. К ним относятся главный (и единственный?) оратор — по-видимому, командир отряда красноармейцев, один из его людей по прозвищу Годок, его товарищи, противник (белая рожа | гад | сволочь) и больной ребёнок.

Грубые, невразумительные возгласы припадка в «Ножом падучей...», опять-таки сопровождаются ругательствами, командами и угрозами насилия. Это ещё более очевидно в некоторых строках, добавленных позже Хлебниковым, но не вошедших в текст. Внизу страницы, например, приписано:

Упоминание вполне определённых подразделений и войск Красной армии (первый взвод имени Ленина | первый осетинский конный полк | красные кубанцы) заставляет подозревать, что Хлебников некогда с ними действительно соприкасался. Как бы то ни было, революционная дисциплина, похоже, не является одним из достоинств бойцов Красной Армии. Упоминание вина (строка 27) предполагает пьянство, а добавленные позже, но не вставленные в окончательный текст 10 тысяч наводят на мысль о мародёрстве.¹⁵ И всё это покрывается криками больного ребёнка.

Как и в «На глухом полустанке», именно трехлётний отрезок времени Хлебников связывает со своим видением войны. Возможно, поэт имеет в виду какое-то сбывшееся пророчество, сделанное им накануне гражданской войной, или события, которые он предвидел. Его сочинения изобилуют предсказаниями и расчётами, основанными на исторических датах. Особенно привлекали Хлебникова сражения и переменчивые судьбы гражданской войны. Например, одна неопубликованная запись, озаглавленная «Список будущих событий», отсылает к военному поражению красных войск Советской России — 14 декабря 1918 года.¹⁶ Хотя дата этого поражения отличается от 9 XII в «Как я увидел войну?», она совпадает (точно на расстоянии 3 лет) со степановской датировкой «На глухом полустанке».

Однако совсем не обязательно доискиваться точной даты. Хлебников использовал выражение три года и просто для обозначения продолжительности гражданской войны в России. Например, в Гроссбухе есть черновик, который озаглавлен «3 года гражданской войны».¹⁷ Число 3 занимает исключительно важное место в хлебниковских законах времени, где 3ⁿ дней представляют собой отрицание или отмену события, часто акт возмездия.

Тот, кто знаком с обнародованными произведениями Хлебникова, наверняка уже понял, что и «Ножом падучей...» и «Как я увидел войну?» напрямую связаны с третьим изводом «Падучей», а именно главкой «Падучая» сверхповести «Зангези», опубликованной в Москве в 1922 году, незадолго до смерти Хлебникова. Хотя многие из текстов, составляющих «Зангези», были уже написаны ко времени убытия Хлебникова из Пятигорска, оба приведённые выше извода «Падучей» со всей определённостью показывают, что одноименный раздел в «Зангези» — итог последнего броска Хлебникова на север. В «Зангези» падучая выглядит следующим образом (СП III: 345–346):¹⁸

Основная часть текста с его воинским языком и грубыми, невразумительными выкриками весьма напоминает «Как я увидел войну?». По-прежнему речь идёт о гражданской войне в России (Для красной свободы... | Первый осетинский конный полк). Новым оказывается отсутствие поезда и привязки к местности. Другие заметные отличия: непосредственная ссылка в начале “зангезийского” извода на эпилепсию и эпилептика (заголовок / строка 1) и включение в финале ремарки Зангези (строки 37–42) вместо вмешательства поэтического Я. Следовательно, при включении в сверхповесть первоначальный текст был переработан.

В своём пояснении Зангези опять-таки ссылается на припадочного. Простым утверждением С ним припадок (строка 37) он отвечает на вопрос, поставленный в первой строке главки, она же Плоскость XVI. Это соответствует замечанию поэтического Я в «Как я увидел войну?»: становится ясно, что эпилептик — не сам Зангези, несмотря на его собственные, по-видимому, невнятные пророчества (тарабарщина — СП III: 343). Ещё более важно, что для Зангези точно так же, как в двух рассмотренных выше изводах «Падучей», очевидна связь между войной и эпилепсией. Происходящее Зангези оценивает недвусмысленно: Страшная война посетила его душу; эпилептик нам напомнил, что война всё ещё существует. Последнее заслуживает особого внимания: Зангези явно недоволен таким положением дел.

В «Зангези» Хлебникова есть несколько тематических планов. Как сам Хлебников написал в кратком введении, эта сверхповесть состоит из самостоятельных отрывков, каждый со своим особым богом, особой верой и особым уставом (СП III: 317). Одна из тем, общих для этих независимых пьес, — вооружённое противостояние. В обращениях Зангези к толпе война зачастую представлена в двух, иной раз взаимосвязанных, обличьях: либо как битва воинов Азбуки (СП III: 330) (на примерах гражданской войны в России — СП III: 325), либо как боестолкновение, объясняемое математически, по законам времени Хлебникова (Через степени три, / Смена военной зари — СП III: 351). Оба превращают войны в знаки (буквы и цифры), что выказывает страстное желание Хлебникова низвести ужасы вооружённой борьбы на уровень, более соответствующий писателю и математику, нежели воину. Поэт предвидит возможность войны без кровопролития¹⁹ (Скорее учитесь играть на ладах / Войны без дикого визга смерти — СП III: 78). Верующие в Зангези, например, однажды просят его поведать им про наше страшное время словами Азбуки! Чтобы мы не увидели войну людей (СП III: 325).

Отношение Хлебникова к войне простым не назовёшь. До Первой мировой он был непреклонным панславистом, призывавшим к «священной войне» за восстановление «попираемых прав славян»,²⁰ однако с её началом в 1914 году его воинственность обращается не столько против Германии, сколько против войны как таковой (Мамонт наглый, жди копья! — СП II: 249). Хлебников готовил для войны мышеловку (СП II: 244). Противодействие мировой бойне — одна из главных причин поддержки Хлебниковым Октябрьской революции: большевики обещали мир народам. Революционная воинственность Хлебникова была, таким образом, продолжением его поединка с войной.

Однако ведение одной войны ради окончания другой — явный парадокс. Как следствие, наряду с призывами к расправе над врагами (Холоп богатых, где твой нож? — СП I: 183), Хлебников склоняется к непротивлению злу (Мне горазда приятнее / Смотреть на звёзды, / Чем подписывать смертный приговор — СП III: 297).²¹

Озабоченность Хлебникова войной побуждала его к неустанной доработке законов времени. Это очевидно из приведённой выше цитаты из «Детей Выдры» (Мы жребия войн будем искать). Хлебников позже утверждал, что его законы не нуждаются в войсках,²² не нуждаются в опоре острого тростника войны (СП V: 165); он надеялся, что законы, которые он, по его словам, открыл, — прямой путь к искоренению войн (СП III: 469):

Это стихотворение датировано Хлебниковым 28 января 1922 года, месяцем позже его возвращения в Москву из Пятигорска. Подобные заботы одолевали его во время последнего броска на север и месяцем ранее. В одной из записных книжек Хлебникова читаем: 335 санпоезд Мценск Тула 23 XII; на предыдущей странице под той же датой: Что лучше / Всемирный язык / Или всемирная бойня?²³ Заметки, которые следуют за этим риторическим вопросом, содержат отсылку к некоторым работам Хлебникова, включая «Зангези» и «Рукописи Зангези».

Главку «Падучая» (Плоскость XVI «Зангези») следует рассматривать в разрезе этих забот: человечество подвержено эпилептическим припадкам войны, несмотря на усилия поэта исцелить его. Эта страшная война, по словам Зангези, перерезала наши часы точно горло (часы, разумеется, в смысле дления времени). Из приведённых выше строк (Если я обращу человечество в часы) видно, что этот же образ относится и к законам времени Хлебникова, вопреки которым война, по-видимому, одерживает верх. Всё это соответствует насилию предшествующего видения гражданской войны (Зарежу как барана) и заставляет вспомнить первые строки одного из ранних изводов «Падучей» (Ножом падучей неумолимо / Подступила песня к горлу и говорит зарежу!).

Более обнадёживающее представление о действенности законов времени появляется у Зангези позже: пророк заявляет, что не только разобрал часы человечества и наладил их, но и к руке ремешком прикрепил (СП III: 355–356). И всё-таки разрезание часов точно горла предвещает самоубийство Зангези, который в дальнейшем зарезался бритвой (СП III: 367) (и тотчас «воскрес»).

В своей вдохновляющей работе о Хлебникове²⁴ В.П. Григорьев назвал главку «Падучая» (Плоскость XVI «Зангези») наиболее ярким образчиком грубого языка («Грубый язык» — СП V: 75). Не оспаривая взгляды исследователя, следует отметить, что изводы «Падучей» (созданные позже, чем указанное стихотворение) включают особого рода выражения, которых прежде у Хлебникова не наблюдалось. Таковы, например, возгласы ать / атть, урр, хрру / хрра / хурр.²⁵ Очевидно, здесь мы имеем дело не столько с грубым языком, сколько со звуками, которые действительно сопровождают начало эпилептического припадка; в таком случае это подлинный язык эпилепсии, который, по Хлебникову, суть мучительные вопли человечества в состоянии войны.

Следует признать и возможность иного источника этих звуков. Два извода «Падучей» («Как я увидел войну?» и Плоскость XVI «Зангези») отсылают, явно или неявно, к лошадям (Ноги в стремена! | Ноги вдевать в стремена!). Что, если эти странные возгласы суть понукания? Или даже «язык» самой лошади? Или диалог между всадником и лошадью? Повелительное наклонение усиливает это впечатление, особенно в Падучей «Зангези» (Стой... / Урр... урр...).²⁶

Конь — один из ключевых слов/образов Хлебникова — встречается в той или иной форме во многих произведениях, включая «Зангези» (особенно Плоскость XIX — СП III: 354–355). Примечательно, что в одном тексте (Можно купаться) конь представлен как образ судьбы, укрощённой хлебниковским будетлянином (рок, оседланный и взнузданный — СП V:144). Наблюдаем ли мы и в текстах «Падучей» борьбу будетлянина за то, чтобы обуздать дикую лошадь рока и сделать человека хозяином своей судьбы? (Текст Можно купаться соответствует, пусть отдалённо, приказу ноги вдевать в стремена)

Следует также принять во внимание терминологию (как правило, оскорбительную), которая имеет животные коннотации (гад | стерва), как будто борьба идёт с неким зверем. Представления Хлебникова о поединке с войной и судьбой зачастую подразумевает битву именно такого рода (Мамонт наглый, жди копья! — СП II: 249; великая и последняя драка со змеем — СП V: 315).

В изводах «Падучей» “зверские” эпитеты, надо полагать, относятся к белогвардейцам (белая рожа). Подобное наблюдаем в поэме «Ночной обыск» — враг и здесь представлен в животном обличье (Пахнет белым зверем — СП I: 253). «Ночной обыск», написанный в Пятигорске непосредственно перед убытием Хлебникова в Москву, напоминает изводы «Падучей» как по тональности языка гражданской войны, так и по используемой лексике. Здесь тот же гад (Я гада зарубил — СП I: 258), то же повелительное наклонение стой! и обвинение врёшь, те же братва и Годок. Приписка в автографе «Как я увидел войну?» (реж‹ь› барана / снимай всё) напоминает о раздевании белогвардейца в «Ночном обыске». Хлебников явно использует наработки этой поэмы во всех изводах «Падучей». Подобно им, «Ночной обыск» тоже следует рассматривать в контексте отношения Хлебникова к гражданской войне.

Примечательно, что в «Зангези» отголоски «Ночного обыска» слышны в Плоскости, следующей за главкой «Падучая» в порядке очерёдности. Возможно, Хлебников собирался включить в свою сверхповесть всю поэму целиком (СП III: 387). Наброски плана «Зангези» показывают, что поэт колебался в порядке следования Плоскостей. То же относится и к названию главки «Падучая»: в одном наброске находим «Припадок» в другом — что гораздо любопытнее — падучий шекспир.²⁷ Но в любом случае, как видим, Хлебников предполагал поместить текст в «Зангези».

Однако  есть  планы и без «Падучей».²⁸ Набросаны таковые, вероятно, ещё до того, как возникла сама мысль о разработке этой темы; с другой стороны, один из таких планов содержит многозначительное экстаз.²⁹

Очевидно, тема падучей была достаточно важна для Хлебникова: она встречается, например, в «Синих оковах» (СП I: 288);³⁰ в верхней части страницы рукописи «Облако с облаком» видим план, который начинается словами цари в Царс‹ком› селе / я на Неве / поезд / падучая.³¹ Этот план (возможно, для сверхповести) содержит хлебниковские ключевые слова дерево | осень | голод. Похоже, он не был реализован (хотя есть произведение под названием «Царское Село», см.:  СП V: 69), поэтому окончательным изводом «Падучей» оказывается главка в «Зангези».

Как мы убедились выше, в ней поединок с войной ещё не увенчался успехом. Неопубликованный вариант реплики Зангези в «Падучей» тоже не внушает оптимизма: Этот припадочный, / Он нам напомнил, / Что война / Не утонула / В блюдечке мысли / Как муха неосторожная.³²

Образ блюдечка мысли на первый взгляд озадачивает, но становится ясным при обращении к другому отрывку, где поединок с войной изображается в подобных выражениях. В марте 1921 года Хлебников писал (СП V: 266):

Хотя в главке «Падучая» Плоскости XVI «Зангези» муха войны не утонула в чернильнице писателя, среди неопубликованных рукописей, относящихся к «Доскам судьбы», встречается и благоприятный прогноз:³³

И это не единственный обнадёживающий сценарий поединка с войной у Хлебникова. Утопическое представление о человеке, живущем в ладу с себе подобными и вселенной в целом, красной нитью проходит через все его произведения. Грубые выкрики, связанные у Хлебникова с эпилептическим припадком, не исключительное достояние изводов «Падучей»: они составляют небольшое — используем удачное выражение Рональда Вроона — „созвездие” связанных работ.³⁴

«— А, русалка!..» (СП IV: 306–307) открывается зрелищем русалки, сидящей на мертвеце, и сопровождается это уже знакомой нам лексикой. Привожу её частично (СП IV: 306):

В заключительной части отрывка борьба | драка | тяжба уступает место видению гармонии (мы нашли счастье). Противоборство касалось, в частности, города и деревни (следует отметить и важный образ лошади — Утёс булыжный конь скакун).³⁵ «— А, русалка!..» ещё раз подтверждает, что Хлебников видел победу в своём поединке с войной не физической, а интеллектуальной (Разрядом мысли, грозою мысли).

Предзаданный объём статьи не оставляет места для подробного обсуждения «Пружины чахотки», другого связанного с «Падучей» произведения Хлебникова. Отметим лишь тот же исход драки, т.е. важную параллель «Ночному обыску».

Изводы «Падучей» — это видение войны; все они имеют отношение к поединку поэта и смертоубийства толп. Налицо обобщающий посыл и преображение бытовых подробностей в акте творчества. Кроме того, появляется возможность уточнить хронику последнего броска Хлебникова на север, полагаемого им, по всей видимости, знаковым. Незадолго до смерти Хлебников составил краткий перечень мест, где он побывал за последние три года. В этой «Дороге чада милого» Персия / Пятигорск / Поезд / Москва. Таким образом, „вагон эпилептиков” приравнивается к особо значимым для поэта местам на его жизненном пути.³⁶ «Сквозь окно» текстов «Падучей» мы различаем эту веху более отчётливо.

————————

         Примечания

¹    В.В. Хлебников.  Собрание произведений (в 5 т.) / ред. Н. Степанов. Ленинград. 1928–1933. V: 322. В дальнейшем ссылки на это издание выглядят как: СП V: 322.
²    См.:  Козлов Д.  Новое о Велимире Хлебникове // Красная новь, №8. 1927. С. 177.
электронная версия указанной работы на www.ka2.ru

³ Хлебников присутствовал на поэтическом вечере с Маяковским, Кручёных и Каменским 29 декабря; см.:  В.В. Хлебников.  Неизданные произведения / ред. Н. Харджиев и Т. Гриц. Москва. 1940. С. 485. В дальнейшем будет обозначаться как НП: 485. См. также:  Записная книжка Велимира Хлебникова. Москва. 1925. С. 14. По свидетельству А.Е. Кручёных дата прибытия Хлебникова в Москву — 28 декабря.
⁴    См. автограф стихотворения в Центральном государственном архиве литературы и искусства (ЦГАЛИ), фонд 527, опись 1, ед. хранения 49, лист 6. Все дальнейшие ссылки на архив Хлебникова в ЦГАЛИ будут даваться на фонд 527, опись 1.
⁵    В произведениях Хлебникова ветер может иметь значительную метафорическую нагрузку; см., например, ветер свинцовый | ветер пуль (СП III: 172–173).
⁶    Автограф имеет центрированный заголовок Гор. Поле, а затем — на правой стороне страницы — Гор. Поле 11 XI 21. Дата 14 XII 21 указана и в конце добротной чистовой копиеи (одно удаление, одна вставка) поэмы. Внизу страницы Хлебников приписал две строки: Блеснут пути / Крути крути. Горячее поле — городская свалка дореволюционного Петербурга, где обитали нищие и столичная беднота.
⁷    В.В. Маяковский.  Полное собрание сочинений (в 13 т.). Москва. 1955–1961. XII. С. 27.
⁸    В.В. Хлебников.  Зверинец. Москва. 1930. С. 16–17.
⁹    Автограф произведения см. в ЦГАЛИ ед. хр. 49, об. лист 6. По меркам Хлебникова, произведение является чистовой копией (несколько вставок, два удаления; альтернативное слово русской написано над словом красной в последней строке). Пунктуация, за исключением восклицательных и вопросительных знаков, нерегулярна и в основном отсутствует. Я добавил её (надеюсь, не слишком спорно) только в концах строк. Я позволил отсутствовать знакам препинания после Хрипят (строка 19). В строке 14 стар‹ый› — вставка, и, возможно, она была задумана как включающая одну строку, например, Стар‹ый› / Покрыл земной ‹...›, каким, по сути, и было моё прочтение другой вставки Нет (строка 10). В угловых скобках дано предварительное чтение. Стихотворение занимает две колонки в автографе (страница из тетради малого формата), вторая колонка начинается в середине страницы с Беда! (строка 22). Ниже, но отдельно от второй колонки Хлебников написал строку: Стой красные будетляне (нрзб.). Интересно, что выше, но опять-таки отдельно от второй колонки есть следующие две строки: поэзия Дотлера, падучая / подводная лодка у носа. Я не смог выявить Дотлера как поэта или выдающегося (невропатолога?) в области эпилепсии. В.П. Григорьев, с которым я обсуждал эту рукопись, предположил, что имеется в виду известный австрийский физик XIX в. Кристиан Допплер. Допплер прославился своей работой о частоте колебаний волн, имеющей значение в оптике и акустике, и открыл явление, впоследствии названное «эффектом Допплера». Это тема, которая вполне могла заинтересовать Хлебникова, поскольку он, кажется, упоминает Допплера в другом месте (ед. хр. 33, л. 1).
¹⁰   Такое сочетание насилия и творчества встречается и в поэме «Прачка» (по рукописи «Горячего поля»), где революционные массы изображены как писатели ножом (СП III: 257). Нож — одно из главных орудий восстания в революционной поэме Хлебникова: Он красавец, длинный нож, / В сердце барина хорош. (СП III: 233).
¹¹   Автограф работы см. в ЦГАЛИ, ред. хр. 49, л. 7. Опять-таки, по стандартам Хлебникова, это чистовая копия: два удаления и несколько вставок, некоторые более светлыми чернилами, что указывает на позднейшую переработку. Над текстом и под ним тоже добавлены строки теми же более светлыми чернилами. Как и в «Ноже падучей...», Хлебников беспорядочно использует знаки препинания. Я вставил запятые и точки в концовках строк там, где это кажется уместным, и, хотя определённая двусмысленность налицо, постарался её не усугублять. В автографе не только отсутствуют знаки препинания, но и не всегда прослеживается разделение строк; иногда в тексте пропущены добавления, местоположение которых неясно. Те, кто знаком с рукописями Хлебникова, оценят связанные с этим трудности. Я постарался не искажать текст. Работа в автографе представлена в две колонки, с заголовком по центру. Вторая колонка начинается со строки 32.
¹²   Согласно словарю Даля (издание 1880–1882 гг.), падучую называют и просто припадком.
¹³   ЦГАЛИ, ед. хр. 93, л. 22. К сожалению, я не смог расшифровать последнее слово: даже помощь нескольких архивистов оказалась напрасной.
¹⁴   Я не могу сказать с уверенностью, но подозреваю, что «Ножом падучей...» — более ранний из двух изводов.
¹⁵   Это заставляет вспомнить Сколько? (строка 20) в «Ножом падучей...», хотя следующая за ним цифра — 150 милл‹ионов› (строка 21) — напоминает не о деньгах, а о тогдашнем населении России, см. поэму Маяковского «150 000 000».
¹⁶   ЦГАЛИ, ед. хр. 85, об. л. 35. Поражение, вероятно, связано с успехами белых войск на Северном Кавказе в конце 1918 – начале 1919 годов. Красные войска были отброшены к Астрахани, где Хлебников в то время был сотрудником большевистской военной газеты.
¹⁷   ЦГАЛИ, ед. хр. 64, об. л. 69; Гроссбух — канцелярская книга большого формата, используемая Хлебниковым в качестве рукописной книги в последние несколько лет его жизни. Помимо трёх лет гражданской войны, Хлебников указывал и на три года Первой мировой войны (СП III:17).
¹⁸   Версия, впервые опубликованная в «Зангези» (Москва, 1922), незначительно отличается от воспроизведённой Степановым в СП. Примечательно, что в версии 1922 года Плоскость «Падучей» разделена на две колонки, что это часто бывает у Хлебникова. Я сохранил неудовлетворительную пунктуацию СП III: 346 в реплике Зангези. Любопытно, что в последнее время «Зангези» не пользуется вниманием исследователей. Единственное исключение — заключительная глава неопубликованной докторской диссертации Анке Риттер (1977, Оксфордский университет) «Велимир Хлебников: поэзия и проза 1917–1922». В своих комментариях к «Падучей» она говорит о „реалистичном” отклике Хлебникова на события своего времени и рассматривает язык этой Плоскости в контексте „эмоционального языка” или „телеграфной речи души”, который Роман Якобсон связывал с итальянскими футуристами (стр. 263–264). В недавней книге Velimir Xlebnikov’s Shorter Poems: A Key to the Coinages. Ann Arbor: University of Michigan. 1983 Рональд Вроон находит главка «Падучая» в «Зангези» „в значительной степени самоочевидной”, отмечая „звуки напряжения и борьбы” (p. 184).
¹⁹   Я благодарен А.Е. Парнису за то, что он предложил этот словесный оборот (война без кровопролития) и за другие замечания, при обсуждении этих текстов.
²⁰   В.В. Хлебников.  Собрание сочинений (в 4-х томах) / ред. В. Марков. Munich: Wilhelm Fink Verlag. 1968–1972. III: 406. Это издание содержит перепечатку СП и НП и раздел (в т. III) «Несобранные произведения», которые в дальнейшем будут упоминаться в тексте как СС: III с указанием номера страницы.
²¹   Рональд Вроон касается неоднозначного отношения Хлебникова к революции в своей статье «I esli v ‘Khar’kovskie ptitsy’...». Manuscript Sources and Subtexts // The Russian Review 42, 1983. P. 249–-270. Он также рассматривает здесь значение для Хлебникова автобиографического контекста.
²²   ЦГАЛИ, ед. хр. 75, л. 2.
²³   ЦГАЛИ, ед. хр. 88, л. 5–6; см. также СП V: 266.
²⁴   В.П. Григорьев.  Грамматика идиостиля. М. 1983. С. 94.
электронная версия указанной работы на www.ka2.ru

²⁵   Ать находимв словаре Даля (издание 1880–1882 гг.) в значении ‘а ведь’ или ‘чтобы/так/пусть’.
²⁶   Я благодарен Амелии Кантелли из Оксфордского университета за это замечание.
²⁷   См.:  ЦГАЛИ, ед. хр. 27, л. 2, 12, 11. Упоминание Шекспира заслуживает дальнейшего изучения. Название видим в качестве подзаголовка к драме «Пружина чахотки» (Шекспир под стеклянной чечевицей — СП IV: 268), которая связана с текстами «Падучей». Название также встречается в:  ЦГАЛИ, ед. хр. 93, об. л. 3 (Шекспир‹ский› гордый замок светлый горы! / Ты голубое отечество видно вдали / Гомерида греческий храм пылает падает. Следует также отметить игру слов гомер | замер | вымер в «— А, русалка!» (СП IV: 306).
²⁸   ЦГАЛИ, ед. хр. 64, об. л. 42, л. 44.
²⁹   ЦГАЛИ, ед. хр. 64, об. л. 42 содержит два упоминания экстаза и одно экстаза духа. См. также:  СП III: 387. На ум приходят две вещи: во-первых, увлечённость футуристов «экстатическим» языком, глоссолалией русских раскольников — см., например,  А. Кручёных.  Новые пути слова / Трое. Санкт-Петербург. 1913; во-вторых, симфоническая поэма Скрябина «Экстаз» и документированный интерес Хлебникова к этому композитору (см.:  В.П. Григорьев.  Грамматика идиостиля. М. 1983. С. 131–142).
³⁰   Поэма Хлебникова «Синие оковы» связана с поэтом Николаем Асеевым (название — каламбур на имя сестёр Синяковых, одна из которых была женой Асеева). Интересно, что в стихотворении Асеева «Боевая сумрова» (1915) эпилепсия упоминается в связи с войной  (Н. Асеев.  Собрание сочинений. Москва. 1963. Т. I. С. 92).
³¹   ЦГАЛИ, ед. хр. 49, л. 5. «Облако с облаком» (СП III: 226–227) содержит упоминание поезда (Как поезд разрезавший тело Верхарна). Несомненно, тематика поезда и железных дорог у Хлебникова заслуживает дальнейшего изучения.
³²   ЦГАЛИ, ед. хр. 26, об. л. 21.
³³   ЦГАЛИ, ед. хр. 72, л. 11.
³⁴   См.:  Ronald Vroon.  ‘Sea Shore’ and the Razin Constellation // Russian Literature Triquarterly 12, 1975.
³⁵   «— А, русалка!» следует рассматривать в контексте образа “конь/город” в «Ладомире» (Кто всадник и кто конь? / Он город или бог — СП I: 192–193). См. также:  Он город, старой правдой горд (СП III: 59–60).
³⁶   ЦГАЛИ, ед. хр. 75, л. 35.

Воспроизведено по:
Velimir Chlebnikov. 1885–1985.
Sagners Slavisher Sammlung. Band 11.
München: Verlag Otto Sagner. 1986. P. 165–186.
Перевод В. Молотилова.

Персональная  страница  Рэймонда  Кука  на  ka2.ru
карта  сайта		главная    страница
исследования		свидетельства
сказания		устав
Since 2004     Not for commerce     vaccinate@yandex.ru