Кн. Д.П. Святополк-Мирский

Годовщины. Хлебников († 1922)

ля широкой публики Хлебников ещё не стал классиком. Для официальной, университетской науки, если бы она пребывала в традициях 19-го века, он никогда не мог бы стать классиком. Но филологическая наука на наших глазах так переродилась, что мы присутствуем в России при парадоксальном явлении: филологи стали передовыми двигателями художественного вкуса, — дело небывалое со времени, по крайне мере, Возрождения. Как раз молодые филологи, будущие профессора словесности и академики, — главные проводники приятия Хлебникова.

Лучшие молодые филологи — Роман Якобсон (автор выдающегося исследования «О чешском стихе», где вопросы стихосложения получили постановку, можно сказать, отменяющую всё прежде сделанное в этой области), Г. Винокур (автор «Культуры языка», книги, впервые конкретно ставящей вопросы “политики языка” — дисциплины, только мечтавшейся покойному Н.В. Недоброво), санскритолог Б. Ларин — написали больше ценного о Хлебникове, чем все литературные критики вместе взятые. При этом если Якобсон¹ подошёл к нему чисто лингвистически и вне всякого оценочного отношения, Ларин² на Хлебникове изучает некоторые основные стихии лирической поэзии, а Винокур совершенно даже отверг предполагаемый в Хлебникове лингвистический интерес и обратил внимание на тонкую струю чистой, классической поэзии. И Винокур, вероятно, прав: вульгарная оценка Хлебникова как великого ворошителя и обновителя языка преувеличена: Белый, Ремизов, Маяковский, Цветаева — все они не менее плодотворные работники в этой области. И не в формальных новизнах (обсуждаемых Якобсоном) значительность хлебниковской поэзии. И то, и другое для Хлебникова только средство, и средство, оказавшееся обманчивым, потому что для него было главным — войти в природу вещей, обновить мир, вернуть его составным частям утраченную свежесть. Стремление это (общее у него с другими большими поэтами новейшего времени, как у нас, так и в Европе) не переходило у него (как оно переходит у Пастернака) в стремление растворить всё материальное в чисто энергетических вихрях. Хлебникову надо было разъять мир, не растворяя, — в основе его мироощущения лежат твёрдые, крепкие тела, которые надо раскрыть, но не расплавить. Поэтому можно говорить о “классицизме” Хлебникова, — он поэт не сил и вихрей, а линий, тел и объёмов. Всей своей деятельностью он стремился к открытию этих объёмов, тел и линий. Сюда относятся и его исторические вычисления, с их поиском не текучих и непрерывных, шпенглеровских, функций, а простых соотношений целых чисел.

Конечно, эти вычисления были бесплодны и бессмысленны, и что в конечном счёте Хлебников был неудачник, спорить не приходиться. Зёрна его гениальности, и в жизни и в стихах, приходится искать в хаотических грудах безнадёжного на первый взгляд шлака. Интереснейшая мемуарная литература о нём (особенно интересны воспоминания Д. Петровского, ЛЕФ, 1923, №1) даёт гораздо больше представления о его совершенно явной дефективности, чем о светлых линиях гениальности, прорезающих этот тёмный спектр. Однако все близко знавшие его эти линии видели, и остались верны этой гениальности.

И не вся его поэзия — та бесплодная лаборатория, которую изучал Якобсон. Винокур прав, находя качества “классической” поэзии в таких стихах:

«Уструг Разина», кстати, напоминает нам, как близок был Хлебников Волге и степи. Он страстно любил лошадей (говорил о них: единственное приученное человеком животное, имя которого не стало ругательством), в воде он был как рыба, или как те же любимые им каспийские тюлени. И кажется правильным, что его город был Астрахань, узел России, Турана и Ирана, самый голый и онтологический из русских городов, караван-сарай, окружённый стихиями — пустыней и водой. Астрахань — один из ключей к Xлебникову, и Астрахани посвящён его замечательный посмертный рассказ «Есир» (Русский Современник, 1924, №4), другой незаменимый ключ к Хлебникову. В нём отмеченная Винокуром „классичность” особенно ясна и неожиданна.

Как и проза Пастернака, проза Хлебникова строго прозаична, совершенно свободна от украшений, несколько корява, и странно старомодна. В ней есть что-то от Пушкинской эпохи, но тема конкретно-реалистическая: мечта об Индии, без романтизма и с удивительным чувством исторических и пространственных далей. Как у Пастернака — „вдруг становится видно во все концы света”, но пути, ведущие в них, не „воздушные” — а странно-короткие материальные пути. «Есир» одно из самых удивительных и неожиданных созданий новой русской прозы.

————————

         Примечания

¹   Новейшая русская поэзия. Прага. 1922.
электронная версия указанного произведения на www.ka2.ru

²   О лирике как разновидности художественной речи // Русская Речь, новая серия 1. Ленинград. 1927.
электронная версия указанного произведения на www.ka2.ru

Воспроизведено по: Вёрсты, №3 (1928). С. 144–146.

Персональная страница Д.П. Святополк-Мирского на www.ka2.ru
карта  сайта		главная    страница
свидетельства		исследования
сказания		устав
Since 2004     Not for commerce     vaccinate@yandex.ru