аконец-то.Не прошло и года, как. Наконец-то дотрюхал.
Ну, скорость. М-да. Вызывает недобрые чувства. Алексей Стаханов от зависти жуёт рукавицу, обе черным-чернёхоньки. Небывалая даже в баснях производительность. Моего труда. Обещанного три года ждут, а я сократил втрое. Ну и трудяга.
Стаханов сплёвывает аспидно-чёрным и подносит к виску отбойный молоток. Удар, ещё удар. Заклинило боёк. Живи дальше, Алексей Григорьевич, завидуй.
Даже не втрое сократил, а втрое с хвостиком. Здоров же я ударничать. А какой новатор. Алексей Кручёных сгибается колесом, заталкивает ступни в рот и пожирает себя от зависти ко мне. Ступни, лодыжки, копчик и так далее. Мимолётное виденье: шея в зубах. Ещё не предел, какое там. Затылок в зубах. Неужели кончено. Плохо вы знаете Кручёных. Самопожирание головного мозга. Долго ли, коротко — последняя извилина стягиваются в баранку, баранка в сушку, сушка — в обручальное кольцо. Обручение Круча со смертью от зависти ко мне состоялось, пошла супружеская жизнь. Живи, Алексей Елисеевич, завидуй.
Ладно, пошутили. Перехожу от зубоскальства к богоискательству. Где искать — двух мнений быть не может: в своей судьбе. Всяк жизненный путь есть промысел Божий, однако чужая душа — потёмки. Поэтому богоискательством следует заниматься не в гостях, а дома.
Что такое удача? Зачем гадать, когда под рукой словарь Даля. Открываем наудачу: ‘везёт’, ‘повезло’, ‘везение’. Таким образом, с великорусского языка на разговорно-бытовой ‘удача’ переводится халява и дармовщина. Не сам достиг, а посредством тяги. Гужевая тяга, внутреннего сгорания, Байконур или нечистая сила — к делу не относится. По причине, коей не могу знать, Даль ограничился указанием на факт внешнего пособничества или некую ссуду, помалкивая о пользе дела или возможном уроне вследствие удачи. Вот почему приходится самому выяснять, во благо или во зло каждое из событий подобного рода. Приступим.
Все знают поговорку про данайцев, дары приносящих. Знают, но никак не возьмут в толк: зачем опасаться (fear the Greeks bearing gifts) подозрительной щедрости неприятеля, когда налицо таможенный досмотр. Троянский конь есть полое изваяние, очень хорошо. Безусловно сохраняя целостность оболочки, используем для обнаружения запрещённых к провозу предметов рентгеновский сканер. Совершенно безопасный для древесины. Включаем установку и убываем в столовку на обед.
Отдельно стоящее здание, пять минут ходьбы. Если бы не гололёд. Поскользнулся, упал. Ура, обошлось без перелома шейки бедра. Снова поскользнулся и упал. Вашими молитвами, как говорится, а синяки будем разглядывать дома. Переполненная раздевалка, очередь к раздаче, борщ, полусырая курица с полуобугленной картошкой, крутой кипяток вместо чая. Ждём, пока чай остынет, и тщательно полощем рот после борща, курицы и селёдочки с луком: работа с живыми людьми обязывает. Посещаем уборную, моем руки. Курить грязными руками — здоровью вредить. Поправили здоровье, хромаем на обе ноги исполнять служебные обязанности. По дороге грохнувшись разок-другой, вестимо.
Приковыляв на рабочее место, первым делом подходим к зеркалу, приспускаем штаны до колен и ужасаемся багровой синеве кровоподтёков, полученных вследствие нерадения дворника. За что деньги гаду платят, спрашивается. Таджики хотя бы песок раскидают, если скалывать лёд неохота. Судить гада за халатность, впаять срок. Ладно уж, пускай живёт. Надо уметь прощать ближнего. Не судите, да не судимы будете. Вообще говоря, следует обратиться к врачу за листком нетрудоспособности. Но в жизни всегда есть место подвигу: делаем пометку в данайской дарственной и выключаем сканер. Господа данайцы, таможня даёт добро вашему коню. Очень вкусно пахнет, чем бы это. Как в столовке, когда пирожки с котятками жарят.
Если без шуток, то дары данайцев — точно такое же иносказание об удаче, что и Даль с его ‘повезло’, ‘везение’, ‘везёт’. Не обязательно гужевая тяга, можно и верхом. С ахейского басня о троянском коне переводится так: данайцы тебе — ‘повезло’, ты данайцам — восклицание. Лично своё восклицание на Страшном суде про мышеловку с бесплатным сыром.
Борис Пастернак говорил, что пораженья от победы сам ты не должен отличать. А преступление от благородного поступка? Лично твоё преступление, не дяди с улицы. Должен отличать или нет?
Хорошо, начнём с дяди. Название улицы нам ни к чему, а вот город назову с удовольствием: Севилья. Время пудры и треуголок; пуля вовсю теснит клинок, но поединки пока по старинке. Проживал о ту пору в Севилье преклонных лет маркиз, немощи коего скрашивала почтительная любовь сына и обожание дочери. Сына звали дон Карлос, дочь — донна Леонора.
Леонору полюбил скромного достатка дворянин дон Альваро, девушка ответила взаимностью. Маркиз против неравного брака, и влюблённые решают удрать в Перу. Всё готово для бегства, но Леонора терзается дочерней привязанностью и медлит. Промедление смерти подобно: появляется разгневанный маркиз. Альваро нечаянно стреляет в него, старик умирает.
Занося ногу на шаг вперёд, делаю два назад: с какой стати Перу. Почему бы не перебраться в Португалию, как это сделали (подробности см. «Мамонт наглый») братья Колумбы? Ларчик открывается просто: дон Альваро испанец наполовину, его мать — перуанка.
Так называемые креолы смуглы впрожелть; совсем не то наш полукровка: рядом с ним любой испанец, включая его собственного папашу, казался эфиопом. Следует пояснить причину.
Когда маркиз дон Франсиско Писарро завоевал государство инков, туземную элиту мужского рода вырезали до последнего младенца. Девушек из высшего общества, понятное дело, расхватали на потеху. Следует заметить, что инки внешне отличались от простонародья, индейцев аймара и кечуа: рост выше среднего, светлая кожа. Ко времени вторжения испанцев рыжые волосы (de cabello dorado) встречались довольно редко. Между нами говоря, это подрывало устои: первый инка Манко Капак был сыном Солнца и Луны.
Голубая кровь матери Альваро не вызывала в старопрежнем Перу ни тени сомнения; сам он прослыл бы на родине предков священной особой именно потому, что был огненно-рыж. Последний царственный инка (ultima dell’Incas la corona) — вот кем сознавал себя дон Альваро. Пепел Манко Капака стучал в его сердце.
Белая раса — понятие относительное: на Британских островах разнотравье белокурых (have you heard about strawberry blonds?), испанцы и греки оливково-смуглы. Население Америки до прихода европейцев не отличалось однородностью: повелитель голощёких крепышей Монтесума удивил спутников Кортеса подобием эспаньолки, а соразмерность членов этого индейца наверняка одобрил бы сам Леонардо. Заподозрив, что кожу Монтесуме отбеливали нарочно, спотыкаешься о вопрос: в подражание кому?
Одна из перуанских принцесс досталась идальго, коему в числе немногих удалось вернуться на родину. Таинство венчания освятило брачный союз (к лону церкви девушка припала ещё в Перу; во святом крещении была наречена Марией). Во избежание кривотолков идальго тщательно скрывал происхождение суженой, выдавая её за датчанку. Датский язык стоит наособицу даже от немецкого: сплошная каша во рту; следует одобрить находчивость испанца.
Счастье супружества длилось недолго: принцесса (в фижмах и брабантских кружевах — вылитая Елизавета Тюдор, о чём неложно свидетельствует кисть живописца) умерла от родильной горячки (надпись на оборотной стороне холста много способствовала просвещению действующих лиц, но всему своё время). Безутешный вдовец (краткое жизнеописание супруги оставил, разумеется, он; подросший Альваро узнал все подробности) посвятил остаток дней своих воспитанию сына. Яблоко от яблони недалеко падает: юноша едва умел читать и писать, зато в седле не уступал черкесу, а его владению шпагой можно было только восхищаться и завидовать: упаси бог испробовать на себе.
Теперь делаем шажок вперёд: следует одобрить выбор донны Леоноры и даже использовать передовой опыт у нас, в немытой России. Половина испанского дворянства легла в боях с маврами, другая сгинула в сельве и пампасах. За кого идти замуж дочери маркиза: выродок на выродке. Этот запойный, тот малохольный. Господь не без милости: дон Альваро попадает в любовные сети. На голову выше остальных, силач, красавец и трезвенник. Рукоплещу здоровой расчётливости девушки.
Пара слов о немытой России: не надо бояться наплыва таджиков. Естественный отбор среди дворников и строителей дачных домиков принесёт благоуханные плоды, дайте срок. Это же родители, каких поискать. Осев у нас окончательно и бесповоротно, таджики полезут из кожи вон давать своим чадам высшее образование. Красивый работящий народ. На безрыбье Дальнего Востока наши бабы хватаются за китайцев, как утопающий за соломинку: своих обормотов даром не надо. И правильно делают — жёлто-белые полукровки весьма даровиты, достаточно вспомнить Виктора Цоя. То ли ещё будет, когда москвичкам на выданье до тошноты прискучат местные оболтусы, даже наощупь страшно далёкие от изваяний Фидия, не говоря о запахе. Европейски образованный таджик — спасение кремлян и воробьёвогорцев от вырождения, малоимущая глубинка справится сама.
Подковавшись относительно происхождения и привычек дона Альваро, возвращаемся на землю Испании. В суматохе влюблённые потеряли друг друга, бежать пришлось порознь. Поскольку Леонора нам больше не понадобится, делаю вид, что понятия не имею о её дальнейшей судьбе, а скажу только, что в походном сундучке (la valigia) беглеца имелось живописное изображение любимой. Известный вам холст, свёрнутый и зашитый в пергамент, находится там же. Свиток был опечатан. Оттиск на сургуче ничего не скажет испанцу, если он не сподвижник Писарро; туземцы Перу всё прекрасно поймут.
Дон Карлос клянётся отомстить, но знает соблазнителя (il seduttore) сестры и убийцу (l’assassino) отца только понаслышке, никогда не встречались. Рыжий верзила (pelirrojo
el tagarote) — вот и все приметы. Планы мстителя относительно Леоноры нас не касаются.
Отыскать беглого идальго чрезвычайно легко, если он покинул дом с тазиком для бритья на голове, но в сопровождении оруженосца. Дон Кихот добивался благосколонности Дульсинеи, а женщины, как известно, любят ушами. Достигла весть о твоём подвиге слуха дамы сердца — задача выполнена, не достигла — зря старался. Это не наш случай. Огласка ни к чему, дон Альваро в цыганской кибитке пересекает Испанию с юга на север и по козьим тропам переходит Пиренеи.
Кроме шпаги, молодой человек ничем не умел зарабатывать на жизнь, а во Франции до Ватерлоо наблюдался переизбыток доморощенных петушков. Пришлось перебраться в Италию, которая до сих пор не оправилась от нашествия вандалов (по пути в Африку часть из них осела на Иберийском полуострове, Андалусия говорит сама за себя), и там под чужим именем поступить на службу к неаполитанскому королю.
Мнение Дюма-отца о боевом духе испанцев известно: чем ближе к Пиренеям родина француза, тем больше он смахивает на головореза и любит выслужиться перед начальством. Но даже гасконец Д’Артаньян не сразу и не вдруг занял место де Тревиля. Дон Альваро продвигается по служебной лестнице несравненно быстрее: ко времени сугубо пристального к нему внимания Джузеппе Верди он имеет чин капитана королевских гренадёров (capitano spagnuolo dei Granatieri del Re). Наверняка такому возвышению способствовали нравы сослуживцев: повальное пьянство (‘boire comme un grenadier’, франц. — пить мёртвую), разврат и азартные игры. Кроме того, полковник Скалозуб находил особенное счастье в перебитых товарищах, а итальянцы гнутся под натиском австрияков, бои уже в предместьях Рима.
Гренадёры, как известно, безоговорочно принадлежат к пехоте. Название своё этот род войск получил от оружия, коим сражается по преимуществу: ручные гранаты. Для броска оной в самую гущу живой силы неприятеля потребна не токмо сила, но и отменный рост. Гусар вошёл в поговорку своей лихостью, гренадёр — внушительным видом.
Теперь вспоминайте внешний облик предков дона Альваро по матери (южнее Перу обитали патагонцы, ростом около шести английских футов, в пересчёте 6×0,325 м = 1,95 м; вождь их разглядывал Магеллана, присев на корточки). Вспомнив, сообразите, чем сражаться первобытному гранатомётчику по израсходовании взрывчатых веществ. Если на заре туманной юности дона Альваро поединок с ним был вызовом здравому смыслу, то сейчас — прямым безумием.
Вот он следует из расположения вверенной ему роты в свою палатку и становится свидетелем драки: трое приступили со шпагами к четвёртому. Капитан спешит на выручку, негодяи пускаются наутёк. Спасённый оказывается земляком и порученцем командующего (aiutante del duce). Играя в карты, он поймал шулера за руку, тут каша и заварилась. Неизбежно приходят на ум шашки Чичикова и Ноздрёва, не так ли.
От шулеров никто не застрахован, даже плут с краплёной колодой под условным названием Аделаида Ивановна; однако дона Феличе — так он представился дону Альваро — никто за игорный стол насильно не усаживал. Отнюдь и более того: нёс важный пакет, по пути заглянул в харчевню перекусить. Вот и наелся.
Откровенность земляка подкупает дона Альваро, но сам он не спешит раскрыться и называет себя доном Федерико. Это славное в войсках (la gloria dell’esercito) имя, дон Феличе искренне рад предложить свою дружбу храбрецу. Польщённый дон Федерико соглашается. Друзья дают клятву не покидать друг друга не только в жизни, но и в смерти: „Amici in vita e in morte / Il mondo ne vedrà. / Uniti in vita e in morte / Entrambi troverà”.
Бьют тревогу: напал неприятель. Врасплох. Из-за того, что пакет с приказом (con ordini del general) не был вовремя доставлен куда следует, надо полагать. Капитан поднимает роту в бой, порученец следует за ним. Искупить кровью проступок, по всей видимости. Но нет: пуля выбирает не просто друга, а уже побратима: так называемый дон Феличе выносит мнимого дона Федерико с поля боя. Делает он это по велению сердца или вследствие трезвого расчёта, столь присущего Долохову из «Войны и мира» — гадать некогда: извольте немедленно извлечь пулю из груди.
Во избежание кровопотери врач запрещает раненому говорить, но тот гонит его прочь: оставьте нас наедине для изъявления моей последней воли. Последняя воля состоит в том, что архив капитана, содержащий некую тайну (un mistero) должен быть уничтожен. Побратим клянётся: сожгу не глядя все бумаги, случись худшее. Раненый обнимает душеприказчика с понятным без всякого перевода восклицанием: „Amico, fidate nel cielo!”, передаёт ключ от походного сундучка, и его уносят в лазарет.
Разумеется, дон Феличе и есть тот самый дон Карлос, который поклялся отомстить за смерть отца и позор сестры. Для достижения цели он поднял на ноги всю королевскую рать. Корабли, отплывающие в Новый Свет, проходили строжайший досмотр на предмет кабальеро и сеньориты, состоящих в нежных отношениях. То и дело хватали беглых ромео и джульетт, после чего девиц выставляли на торги в Марракеше, а их соблазнители обучались гребле на галерах; сладкая парочка из Севильи как сквозь палубу провалилась. Поскольку на море беглецов накрыть не удалось (verso America il mare solcava), сыск продолжили на суше. Испания была прочёсана вдоль и поперёк — напрасный труд, несмотря на помощь инквизиции.
Впереди в виде стога сена маячила Европа до Урала; везде и всюду приветят испанского дворянина, заикнись тот о желании мышцей бранною служить. Ростовщики Тулузы, Вены и Праги, не говоря о банкирском доме Ротшильдов, сообщали куда следует о попытках сбыта испанских драгоценностей, но и это ничего не дало. Остаётся армия. Какая. Испанских наёмников полно в Богемии, там щедро платят. Но и порядки строже, чем у итальянцев. Здесь таскай за собой хоть гарем — никому дела нет.
В пору домашних неурядиц, имевших столь печальные последствия, дон Карлос отсутствовал по уважительной причине: он завершал своё образование в Саламанке (Universidad de Salamanca). Это учебное заведение, одно из старейших в Европе, не уступало прославленному Оксфорду по качеству подготовки не только богословов, но и врачей. Достаточно сказать, что труды Авиценны были переведены с арабского именно здесь. Инквизиция скрипела зубами, но не смела вмешиваться: преподавали даже запрещённое учение Коперника. Наряду с мёртвой латынью, выпускники (baccelliere fe’ Salamanca) в совершенстве владели основными романо-германскими языками; желающие сколотить состояние в Западном полушарии зубрили науатль и кечуа.
Итак, дон Карлос обратил свои взоры на итальянское воинство, заманчивое для диких гусей, они же псы войны (soldato di ventura), своей расхлябанностью. Лично я тоже постарался бы окопаться в ставке предводителя макаронников: служебное положение позволяет досконально изучить личный состав, допрос пленных — должностная обязанность. Авось появится зацепка. Терпение и труд всё перетрут.
И вот наш бакалавр, в ожидании вестей из лазарета, пригорюнился в палатке побратима. Внезапно ему приходит на память странный возглас дона Федерико при высшей похвале, какую способен стяжать испанский дворянин от соотечественника: дон Карлос уподобил его рыцарям ордена Калатрава (l’Ordine di Calatrava; от араб. Qal’at Rabah, крепость Рабах). Во времена освобождения Испании от мавров (Reconquista) конница ордена считалась непобедимой: в её рядах незримо присутствовал Santiago (Святой Иаков, небесный покровитель Испании). Дон Федерико решительно воспротивился лестному сравнению. Скромность? Но с какой стати он затрепетал (tremò)?
Вот о чём размышляет дон Карлос, поигрывая ключом от сундучка. И вдруг его как молния (qual lampo) пронзает догадка: дон Федерико — не тот, за кого себя выдаёт.
Лично я на месте дона Карлоса первым делом глянул бы на шевелюру нового знакомца. Напрасные хлопоты, совершенно верно: прусская военщина присоседила к воинской треуголке парик, новинку повсеместно подхватили. Дабы ратный пот, казёнными кудерьками и косичкой лишённый возможности струиться за воротник, не разъедал кожу волосистой части головы, военным приходилось стричься под ноль (skinhead). Весьма на руку наёмникам с тёмным прошлым, не так ли. Пираты неспроста нахлобучивали треуголку на забубенную нечёсу: знай наших.
Пришпилить головной убор к парику не составляет труда; попробуйте управиться с этим сооружением во время рукопашной. Руки заняты, а нашлёпка съехала на глаза. Во избежание неприятностей поутру её приклеивали к макушке, а после вечерней поверки отмачивали ромом. Неженкам и хлюпикам наших дней сие покажется бременами неудобоносимыми; что бы они сказали на требование устава ордена Калатрава не снимать доспехов даже в опочивальне?
Продолжаю блистать познаниями. Капитан капитану рознь: де Тревиль, живо напоминающий мне Магеллана в Патагонии, едва доставал до подмышек Портоса, будучи на каблуках и в шляпе с заломленными на целый аршин полями; капитан королевских гренадёров поглядывает на своих бойцов сверху вниз. Отсюда вывод: pelirrojo
el tagarote (не завидую посмевшему бросить эту кличку дону Альваро в лицо: ‘el tagarote’ в Испании прозывают не только дылд и орясин, а ещё и дармоедов) и капитан Эрреро — одно лицо. Ясно как день, что Леонора где-то поодаль, и они переписываются. Значит, в сундучке хранятся её письма. Даже если она из предосторожности не называет своего дружка по имени, изменить почерк вряд ли сообразит.
Отдадим должное моей проницательности и тотчас посетуем, что она бьёт мимо: растительность на подбородке дона Альваро выдавала его с головой, однако подозрения дона Карлоса возбудила непродолжительная дрожь земляка, и только. Другой счёл бы её судорогой боли; не таков наш мститель (il vendicatore). В отличие от меня, он пребывет в уверенности, что на могильной плите его отца выбито имя Калатрава (Marqués de Calatrava).
Теперь вспоминайте рыцарский орден того же названия — раз, испуг („Di Calatrava! Mai! Mai!”) так называемого дона Федерико — два.
Родовые прозвища грандов и передачу их в порядке наследования обойду молчанием, замечу только, что испанское ‘marqués’ отличается от итальянского ‘marchese’ не одним отсутствием двусмысленности. За примером далеко ходить не надо: атаман Донского казачьего войска граф Матвей Иванович Платов (1751–1818). Казачьих атаманов не перечесть, а граф только Платов. Родился простолюдином, титул стяжал боевыми заслугами.
То же самое испанский маркиз: выслужился в боях с маврами. Уже не донской атаман, а терский: пограничная служба. Андалусия долгое время соседила с Кордовским Халифатом, передний рубеж противостояния воинам ислама. Пока вы поименно перечисляете былинных пограничников князя Владимира Красно Солнышко, закругляюсь: мавров давным-давно вытурили в Африку, поэтому сначала прояви себя, а уж король сам разберётся, маркиз ты или кот в сапогах.
Итак, дон Карлос де Варгас покамест не гранд (el Grande de España) и не станет им никогда, если не смоет позор семьи кровью. На слово, кстати, могут и не поверить. А тут письменные улики. С этой мыслью он открывает сундучок; сразу под крышкой лежит запечатанный свёрток. Дон Карлос едва не ломает сургуч — и тут вспоминает, что дал слово чести не подглядывать. Никто не узнает — ну и что: падение в собственных глазах для испанца хуже любой огласки.
Словно тигр, мечется он подле издевательски разверстой пасти сундучка. Разгадка тайны ценой утраты самоуважения? Никогда! Но сохранить скромность он обещал только в отношении бумаг, а под свёртком ещё что-то лежит. Небо! Леонора!
Появляется врач и показывает извлечённую пулю. Раненый спасён. Трудно представить себе ликование дона Карлоса: будет кого продырявить.
Достаточно житейского благоразумия, чтобы сообразить: дон Альваро — государственный преступник. Верди всячески подчёркивает это: ‘l’asassino’ далеко не ‘omicida’ или ‘uccisore’. Севильский сорванец не в пьяной драке погорячился — он пробрался ночью в дом и убил дворянина с громким именем: начиная с Фердинанда Католика (1452–1516), звание гроссмейстера Калатрава носят испанские короли; членство в ордене — порука знатности рода.
Вот почему Escorial и лично El Gran Inquisidor всесторонне содействуют частному сыску дона Карлоса. Только что мы убедились в недосягаемой (речь обо мне) порядочности его, увенчанной полным успехом предприятия: важнейшая улика налицо.
При этом обнаружено, что никаких бумаг в сундучке нет. Во всяком случае, россыпью. Только свиток с печатью. Уговор дороже денег: не подглядывать. Поэтому обращаем самое пристальное внимание на сургуч.
— El cielo! La cruz y la media luna! El marca registrada de los incas! El sello estatal!
Я нарочно не стал переводить возглас дона Карлоса на итальянский — оставил как есть, дабы любой из вас мог испытать равновеликое потрясение: на сургуче оттиск царского дома Перу. Печать Манко Капака, проще говоря.
Считается, что Крест и Полумесяц впервые объединило Всемирное Движение за права больных и увечных; при этом христианское человеколюбие расположено слева, мусульманская отзывчивость на боль и страдания — справа. Почему так? Потому что месяц молодой; убывающая луна имеет зеркальное отражение, её пришлось бы ставить слева.
Должен внести уточнение: Полумесяц и Крест побратались гораздо раньше богоявления Господа нашего Иисуса Христа и проповеди Мохаммеда, да благословит его Аллах и приветствует. Перуанское предание гласит, что первый инка сошёл на землю с небес, ибо рождён Солнцем (отец) и Луной (мать). На Северном Кавказе все родо-племенные сообщества (clan | tribe | Die Clique | la camarilla) имеют собственную тамгу (клеймо | тавро | brand | marca registrada); то же самое в Андах: родовой знак инков — крест и полумесяц. Вникаем в его изначальный смысл.
Старуха ни в коем случае не годится в матери первого инки, обязательно юная красавица. Отличить молодую луну от луны на ущербе русскому человеку легче лёгкого: мысленно связывай рога верёвкой, свободный конец пускай болтается. Связал, теперь смотри, какая буква Кирилла и Мефодия получилась. Никакая — старый месяц, буква ‘рцы’ (‘родился’) — молодой.
Всё, с Полумесяцем разобрались. Теперь Крест. Никто не понимает причины, однако спорить не приходится: cолнце (затмение только подтверждает общее правило) имеет вид правильного диска, но в древности таковым не изображалось, а имело своим обозначением крест. Первоначально крест был равносторонний, в дальнейшем какие-то умники вывихнули его в свастику. Тибетцам нововведение понравилось, инкам нет: с какой стати уродовать лик отца нашего небесного. Всё, с оттиском из сундучка разобрались досконально: перуанское удостоверение личности высокого полёта.
Видите, как долго пришлось разжёвывать россиянам, в коих Ломоносов безошибочно провидел быстрых разумом Невтонов, очевидную для просвещённого испанца второй половины XVI AD вещь: дон Альваро — не просто государственный преступник, а личный враг короля. Богобоязненные Людовики надевали таковым железный намордник, чтобы иметь оправдание на Страшном суде: рубить кошкин хвост по кусочку совсем ей не больно.
Дон Карлос вник в суть дела именно как просвещённый испанец: он писал курсовую по Латинской Америке и прекрасно знает, что инков более не существует; относительно же матери дона Альваро в Севилье говорили всякое. Даже и то, что она вовсе не датчатка. Слухи не получили широкого хождения, потому что сослуживец Альварова папаши, который вздумал болтать, будто бы первым распечатал (levantar el sello) какую-то принцессу (del infante), был найден повешенным за язык.
Войдите в положение бакалавра: только что изобличённый им государственный преступник имеет заморские связи. Родине угрожает опасность — раз, нить Ариадны в руке — два. На его месте я без промедления сломаю сургуч.
Однако и на сей раз моя сноровка не к месту: дон Карлос осторожно срезает и прячет смоляную лепёшку в карман. Зачем?
Следует сказать пару слов о том, каким образом дон Альваро мог безоговорочно удостоверить в Перу свои права на престол (рыжих испанцев не один и не два: правая рука Эрнана Кортеса Педро де Альварадо много способствовал покорению Мексики одним только внешним видом).
Кулон-печатка. Ровно два слова, обратите внимание на ответственное отношение к сказанному. Продолжаю в том же духе.
Какие знаки на печатке, уже было сказано; теперь о ней как таковой: из какого вещества. Если вы подумали на золото, разрешите удивиться вашей наивности. Горный хрусталь (cristal de roca | cuarzo hialino) — вот из чего инки резали свою государственную печать (el sello estatal). Теперь соображайте, чем они могли это сделать.
Ясно, что не золотым гвоздём. Этого добра полно, даже золотой сад устроили в Куско молодёжи на потеху. Легонько дунешь на деревце — все до единого листочки трепещут, вот какая тонкая работа.
Вулканическое стекло — основное сырье перуанского каменного века, наряду с вездесущим кремнем. Сравниваем твёрдость горного хрусталя, он же кварц (7), и вулканического стекла (5) по шкале Мооса. Кварц им даже не царапнуть, а топазов (твёрдость 8), рубинов и сапфиров (9) в Андах нет. То же самое алмазы (10): смело шагайте в Африку, ближе не найти. Однако цепочка на шее дона Альваро удерживала не священный у майя жад (он же нефрит и серпентин, твёрдость 5,5–6,5), а именно кварц.
Достался от матери, вот именно. Самое время напомнить правила престолонаследия доколумбова Перу.
Уже было мной замечено с некоторой издёвкой, что по-настоящему рыжих инков можно было пересчитать пальцами одной руки. Верховный правитель — раз, Великий жрец Солнца — два, Великий жрец Луны — три, наследник престола — четыре, его мать — пять. Пока надобности в наследнике не было, чистопородными потомками Манко Капака считались первые трое.
Испанцам удалось захватить Перу с такой лёгкостью именно потому, что Верховный правитель вот-вот должен был вернуться на небо. Доживал, попросту говоря. Поэтому государственная печать хранилась у будущей матери дона Альваро.
Вот почему я называю её запечатленной (считаю уместным заимствование у Лескова: „Ангел в душе живет, но запечатлен, а любовь освободит его”) принцессой.
Следует пояснить, какой рыжий считался у инков чистопородным: шапка вьющихся волос, но без веснушек. Детей у Верховного правителя было хоть отбавляй, но никто не смел и надеяться занять престол. Духовная стезя — милости просим, вплоть до высших должностей. Как, в таком случае, выбирали мужа для запечатленной принцессы?
Никак: в нужное время она зачинала от солнечного луча. Никто не знал, когда это произойдет. Кроме звёзд на небе. Сойдутся как положено — непорочное зачатие состоялось, не сойдутся — полный крах предприятия Манко Капака.
Сроками заведовали жрецы. Вот одряхлел Верховный правитель, пора испрашивать у Неба нового. Дают принцессе испить огненной воды, раздевают и укладывают спать в рукотворной пещере лоном к лазу, который направлен строго в точку восхода солнца единожды в году. День Х не подлежал разглашению; недавно перуанские учёные при помощи уголкового отражателя доказали, что это весеннее равноденствие.
Раздевал (непростое дело, подробности чуть позже) запечатленную инфанту (перехожу на испано-португальское родословие, чтобы не лезла в голову «Принцесса на горошине» Андерсена) Великий жрец Луны, укладывал главный солнцепоклонник. Дальше — как повезёт. Не повезло — спустя год повторяют обряд. Как правило, девушка зачинала с первой попытки, поэтому престолонаследие в Перу осечек (вроде нашего пустоцвета Фёдора Иоанновича) не знало.
Предел жизни матери очередного Верховного инки полагался одновременно с благополучным ея разрешением от бремени: воздав баснословные почести, сжигали на костре. Почему-то рождались одни мальчики; впрочем, не нам учить уму-разуму Великих жрецов, кои совместными усилиями воспитывали богоданного младенца.
Не нам и завидовать их участи: по восшествии на престол новый Верховный инка лишал жизни обоих пастырей, предварительно забрав у них государственную печать, коей владел до тех пор, пока жёны не заявляли куда следует о немощи повелителя. Жрецы устраивали смотрины будущей матери наследника; далее всё шло по кругу.
Заморочки престолонаследия в Перу бакалавр знал назубок; надлежало сопоставить подробности, кои ваш покорный слуга только что расточал, с камушком на груди дона Альваро. Уже было сказано, что Саламанка давала неплохую врачебную подготовку; исследование пулевой раны допустимо только спустя погружение зонда в кипяток, за неимением коего следует воспользоваться крепкими напитками — первая заповедь хирурга. Однако для получения доступа к обнажённой груди капитана дону Карлосу потребовалось не высшее образование, а милосердие: рука наткнулась на стекляшку ещё во время перевязки истекающего кровью побратима.
Повертел в пальцах и тотчас забыл. А теперь вспомнил.
Вот почему нам пора возвращаться к сундучку дона Альваро. Как уже было сказано, открыв его, дон Карлос тотчас раскаялся в содеянном и отпрянул, бормоча при этом:
| Urna fatale del mio destino, | Роковая урна моей судьбы, |
| Va, t’allontana, mi tenti invano; | О нет, напрасно ты меня искушаешь. |
| L’onor a tergere qui venni, e insano | Я здесь для того, чтобы отстоять свою честь, |
| D’un onta nuova nol macchiero. | А не покрывать себя новым позором. |
| Un giuro e sacro per l’uom d’onore; | Клятва нерушима для человека чести, |
| Que’ fogli serbino il lor mistero. | Пусть эти бумажки хранят свою тайну. |
| Disperso vada il mal pensiero | Прочь от соблазна, |
| Che all’atto indegno mi concito. | Коему я поддался по слабости своей. |
| E s’altra prova rinvenir potessi? | Но вдруг я найду что-нибудь другое? |
| Vediam. | Глянем... |
Ставим себя на его место: Емелька Пугачёв у тебя в руках, остаётся посадить в клетку, чтобы везти на Лобное место. Лично мне вспоминается охотничья байка. Один кричит другому, что медведя поймал. Молодец, веди сюда. А он меня не пускает. То же самое дон Карлос: неаполитанский король спит и видит, как выдаёт капитана Эрреро, лучшего своего бойца, испанскому трибуналу.
Невозможное дело, чтобы настоятель монастыря (ныне семинария, см. снимки; на нижнем хорошо видны пещеры отшельников), где спасается отец Рафаэль, дозволит ему в мирное время бряцать оружием. 
Разумеется, отец Рафаэль то и дело прерывает непотребные речи брата (il fratello) во Христе укоризнами и увещеваниями. Пока не слышит рыжего ублюдка. Ах так. Ну, пеняй на себя.А вы думали, что я распинаюсь ради Джузеппе Верди. Ничего подобного: шкурный вопрос. Противно, когда тебя превращают в полоумного. Сжимают кулаки, таращат зенки, перекашивают морду, трясут патлами (Vladimir Chernov, b. 1953) и всё такое. Ну и дураки они все. Кроме Этторе Бастианини (Ettore Bastianini, 1922–1967). Вот кто спел меня так спел.
Я вам не Отелло, а дон Карлос де Варгас, невольник чести. Неизменно сохраняю душевное спокойствие и все приличия. Кроме случая с сундуком и последующего, разумеется.
Пара слов о Джузеппе Верди. Лучше гор могут быть только горы: последствия этого явления природы (особенная у меня похвала, допрежь один Хлебников удостоился) — не разрозненные пики, а горный кряж. Опера «La Forza del Destino» («Сила судьбы») ничуть не лучше, но и не хуже «Simon Boccanegra» и «Luisa Miller».
О вкусах не спорят, их навязывают. Этим я и занимаюсь: тяну вас за уши не просто в оперу, а в железные лапы Верди. Юрий Нагибин ежевечерним Брукнером избавился от этого наваждения, сказав на прощанье: искусство для юношей. Охотно соглашаюсь, ибо мой предводитель — Велимир Хлебников. Вождь юношей, да.
Так называемая у отечественных знатоков итальянской оперы Форца имеет множество раскалённых, я бы сказал, приверженцев. Ваш покорный слуга — не последний в ряду, судя по знанию малейших извивов: даже сам Верди вряд ли о них подозревал. Наверняка горячие головы приготовились предъявить мне подтасовку: завоевание Перу не согласуется по времени с боями в Италии: мой дон Альваро лет сто просидел в холодильнике. Отвечаю со всей наглостью: я вам не летописец. Изящная словесность устроена по другим законам: здесь правит мечта.
Чтобы злопыхателям было неповадно обзывать эти заморочки художественным свистом, Марина Ивановна Цветаева назвала оные „школы Хлебникова соловьиный стон”. Лично меня хлебом не корми, а дай выкинуть коленце (hacer un truco). Кроме того, наследник инкского престола, он же Май Митурич, занимает моё воображение гораздо меньше дона Карлоса де Варгас: своя рубашка ближе к телу.
Итак, Этторе Бастианини (Verdi: La forza del destino with Tebaldi, del Monaco, Simionato, Siepi; cond. Francesco Molinari-Pradelli, 1955, Decca) удостоен мной звания лучшего невольника чести всех времён и народов. Сведения о нём (baritono verdiano, una voce di bronzo e di velluto) в Сети вы найдёте без труда; на излёте жизни пел, преодолевая смертную муку — сами дознайтесь причины: весьма поучительно.
Великий Басти (неуместное на Западе прозвище — по той же причине, что и ‘Жигули’; благоразумно воздержусь от повторения) однажды сказал в моём вольном переводе: предложите на выбор трон или пение — пошлю вас подальше за дурацкий вопрос. Сам я ни за какие блага не соглашусь заткнуть свой фонтан; ещё и поэтому Бастиниани мне так мил.
Просьба поверить на слово, что Павел Герасимович Лисициан (1911–2004) пел ничуть не хуже. А уж как не хуже пели Тито Гобби (1913–1984) и Пьеро Каппуччилли (1929–2005), это надо слышать. Все они в целом хороши, но в частности — просто не о чем говорить. Частность — это партия меня. Только Бастианини по-настоящему вжился в образ, больше никто.
Зачем Верди написал Форцу? Чтобы предупредить русских. Впервые поставили в Петербурге в 1862 году, самый удобный случай ударить в набат: не вздумайте повторять ошибку дона Карлоса. Но даже Лев Толстой ничего не понял, и остался глас вопиющего в пустыне.
Пенять Толстому не приходится: и тогда, и теперь поют на итальянском, а Гоголь с Форцей разминулись. Неизбежный вопрос: как я догадался, что Верди — Кассандра? Ответ: осмыслением ударного места (il momento culminante): романсом (Romanza di Don Carlo, atto III) у сундучка.
Хлебников убьёт меня за это слово, немедленно исправляюсь: не романс, а бормот. Бормочу ахинею, если внимательно прислушаться: „Урна судьбы моей роковая”.
В 80-е годы позапрошлого столетия ещё не знали безоговорочной победы на выборах вследствие того, что избирательная урна имеет не одно, а три двойных дна. Владимир Ленский напрасно звал Ольгу Ларину пролить слезу над хладной урной: вопреки последней воле убитого, трупосожжение не состоялось ввиду сырости дров.
При этом Верди привозит в Петербург именно урну, а не гроб.
Обращаю ваше внимание на то, что мировая премьера Форцы состоялась на следующий год после отмены крепостного права. Следовательно, её писали под непосредственным впечатлением. Вот почему иносказание “urna fatale” я смело перевожу ‘ящик Пандоры’.
Открыли — вам же хуже, напутствует немытую Россию Джузеппе Верди. Теперь только держись: закидают бомбами (вспоминайте капитана гренадёров). И многие другие пророчества.
Таким образом, Форца скажет сердцу русского куда больше Аиды и даже Макбета. Особенно если этот русский досыта хватил лиха из сундучка.
Про который астраханский прапорщик Малеев заявляет, что это безымянный сундучок, не Санталовский.
На основании лично своего телосложения.
Да уж, не гренадёр. Морковку не любил в детстве. И рыбьий жир. Только при чём здесь Велимир Хлебников. Который во время призыва на военную службу сутулился в три погибели. Всё равно признали годным: рост выше среднего.
Допустим, дон Карлос поиграл-поиграл ключиком, да и опустил его в карман. Одну и ту же фразу „Disperso vada il mal pensiero” („Прочь от соблазна...”) Этторе Бастианини и его соперники распевают пять раз. Заклинание втуне: дон Карлос лезет в сундучок с головой.
И это правильно. Потому что рано или поздно так называемый капитан Эрреро проговорится. Мы же поклялись никогда не расставаться.
Сильно сказано, да. Перехлёст. Но когда я уезжал к себе на Гайву после предварительного знакомства, Май Митурич произнёс в дверях: „Не пропадайте, Володя...”
Рано или поздно побратим (слово найдено: именно братство был наш союз во имя Хлебникова) мне всё расскажет и покажет, но тяга к познанию неодолима.
Ещё раз, ещё раз: невольник чести. Разве дон Карлос познакомил сестрицу с доном Альваро? Нет. Разве он отказал ухажёру дочери, да ещё и пригрозил стереть в порошок? Ничего подобного. А теперь вот расхлёбывай.
И вот я возвращаюсь к поставленному вопросу: негодяйство моё лазанье в сундук без спроса или нет. Преступление от победы отличать запрещено, так хоть с этим разобраться.
Следствие продолжается.
| Передвижная Выставка современного изобразительного искусства им. В.В. Каменского | ||
| карта сайта |  | главная страница |
| исследования | свидетельства | |
| сказания | устав | |
| Since 2004 Not for commerce vaccinate@yandex.ru | ||