Борис Успенский

К поэтике Хлебникова: проблемы композиции

оэзия Хлебникова очень часто представляет определённую — сознательную или бессознательную — зашифровку текста (обусловлённую отчасти собственно эстетическими задачами,¹ отчасти — представлениями автора о языке,² наконец, в значительной степени, — эзотерической автокоммуникацией, то есть максимальным совпадением в одном лице отправителя и получателя текста), и в этом смысле то или иное произведение может рассматриваться как своеобразная криптограмма, которая нуждается в разгадке (дешифровке). Зашифровка может проявляться в использовании необычных форм (диалектных, иноязычных или специально созданных) или в более или менее сознательном нарушении обычных связей между сегментами текста — как между словами или морфемами (нарушение грамматических связей), так и между предложениями и большими отрезками текста. Именно последний случай будет нас, прежде всего, интересовать: речь пойдёт о своеобразии  композиции  стиха у Хлебникова, причём композиция трактуется в терминах точек зрения (повествовательной перспективы).³

В стихах Хлебникова нередко представлена мена точек зрения (динамика авторской позиции), которая, однако, может быть замаскирована употреблением одних и тех же местоименных форм по отношению к разным лицам. Так, в стихотворении, формально написанном от 1-го лица (“я”), может, тем не менее, происходить изменение авторской позиции (точки зрения), поскольку “я” в разных местах одного и того же текста фактически наполняется различным содержанием (соотносится с разными лицами). Ср. отрывок из стихотворения «Мрачное» (Хлебников, II, 96), который повторен также в «Войне в мышеловке» (Хлебников, II, 258; Хлебников, 1986, 465):

Семантическая перекличка слов латы и воин позволяет догадываться, что “я” во втором предложении не совпадает с “я” в первом (ср.: очнулся я иначе); более того, это первое “я” называется во втором случае местоимением 2-го лица — “вы”: итак, в процессе стихотворного повествования “я” изменилось в “вы”, будучи вытеснено другим “я”, — в связи с изменением точки зрения.

Аналогичное явление можно наблюдать в стихотворении «Моих друзей летели сонмы» (Хлебников, III, 25; Хлебников, 1986, 105). Одни и те же субъекты здесь обозначаются сначала в 3-м лице (при повествовании от 1-го лица!), а затем — неожиданно — местоимением 1-го лица, не совпадающим при этом с 1-м лицом предыдущего текста. Иначе говоря, “они” переходит в “мы”, никак не соотносящееся с тем “я”, которое фигурировало раньше. Ср.:

Затем, однако, те же субъекты снова начинают обозначаться в 3-м лице: “мы” непосредственно предшествующего текста изменяется в “они”, знаменуя возвращение к первоначальной авторской позиции. Ср.:

Ср., наконец, появление всех трёх грамматических лиц в заключительной фразе стихотворения:

Местоименная форма 1-го лица (нас) соответствует здесь форме 1-го лица начала стихотворения (моих), но, между тем, местоимение 3-го лица (они) соответствует местоимению 1-го лица (“мы”) середины стихотворения. Таким образом, композиционно дело идёт в данном случае о тексте в тексте.

В приведённых примерах в результате динамики авторской позиции одни и те же наименования соотносятся на протяжении повествования с разными лицами; одновременно одни и те же лица именуются различным образом — взаимно противопоставленными местоименными формами. В ряде случаев имеет место только последнее.

Так, в «Ночном бале» (Хлебников, III, 284–285, Хлебников, 1960, 186–187; Хлебников, 1986, 178) разбойник, от лица которого ведётся рассказ (в 1-м лице), неожиданно называется в конце стихотворения местоимением 2-го лица (Ты стоял лесным разбойником ‹...› Тихо смотришь на кистень). Иначе говоря, сообщение от лица разбойника переходит в сообщение, обращённое к нему самому: один и тот же субъект обозначается сначала местоимением “я”, а затем местоимением “ты”.⁴

Стихотворение «Гонимый — кем, почём я знаю?»⁵ (Хлебников, II, 111–115; Хлебников, 1960, 79–80; Хлебников, 1986, 77–78) начинается от 1-го лица; затем субъект, обозначавшийся местоимением 1-го лица (“я”), называется в 3-м лице (“он”), то есть меняется перспектива описания (“я” → “он”). В свою очередь, в конце стихотворения “он” опять меняется в “я” (“он” → “я”). Повествование от 1-го лица, таким образом,  окаймляет  текст, выступая в функции композиционной рамки произведения.⁶ Уместно отметить, что переходу от 1-го лица к 3-му приблизительно соответствует и изменение грамматического времени повествования — а именно, переход от настоящего времени к прошедшему, который также указывает на динамику авторской позиции (изменение точки зрения в плане временнóй перспективы).⁷

Ср.:

Наконец, и в стихотворении «Меня проносят на слоновых...» (Хлебников, 1940, 259; Хлебников, 1986, 87–88), ключ к содержательной интерпретации которого был найден В.В. Ивановым,⁸ местоимение 3-го лица (“он”) в заключительной строфе соответствует по смыслу местоимению 1-го лица (“я”) во всём предшествующем тексте, тогда как местоимение 1-го лица в этой строфе (Он с нами, на нас, синеокий) соответствует местоимению 2-го лица предшествующего текста (“вы” — обращение к девам, несущим героя и в своей совокупности образующим слона). Иначе говоря, если всё стихотворение, кроме последней строфы, даётся от лица героя во 2-м лице), то последняя строфа написана от лица дев, его несущих.

Ср.:

Итак, то, что в обычных условиях характеризует несколько  отдельных  текстов, объединяется у Хлебникова в одном произведении. Иначе можно сказать, что в соответствующих произведениях  нарушаются нормальные условия связности текста.  Само нарушение этих условий является признаком изменения точки зрения (динамики авторской позиции).

Следует отметить, что в отдельных случаях совмещение различных точек зрения может быть предельно концентрировано в хлебниковском тексте — сосредоточено в пределах одной фразы. В этом случае мы наблюдаем нарушение обычных синтаксических связей.

Именно таким образом может быть истолкован известный пример из поэмы «Немотичей и немичей» (Хлебников, II, 192),⁹ на который в своё время обратил внимание P.O.Якобсон:¹⁰

„О пощади меня, панич”.
Но тот „не можем” говорю.¹¹

Можно считать, что здесь имеет место мгновенный перескок на точку зрения панича: форма говорю дана с его точки зрения, тогда как текст, предшествующий фразе не можем, излагается с противоположной авторской позиции. Граница между разными точками зрения здесь предельно фиксирована.

Чередование разных точек зрения во фразе может проявляться у Хлебникова и в изменении формы времени. См., например, в стихотворении «Тризна»: Мы стоим, хранили тишь (Хлебников, II, 229; Хлебников, 1986, 94). Аналогичные примеры из хлебниковских поэм приведены у Вл. Маркова.¹²

————————

         Примечания 

Принятые сокращения:

         Хлебников, I–V — Хлебников В.  Собрание произведений / Под ред. Ю.Н. Тынянова и Н.Л. Степанова. Л. 1928–1933. Т. I–V.
          Хлебников, 1940 — Хлебников В.  Неизданные произведения / Ред. и коммент. Н. Харджиева и Т. Грица. М. 1940.
         Хлебников, 1960 — Хлебников В.  Стихотворения и поэмы / Вступ. ст., подг. текста и примеч. Н. Степанова. Л. 1960.
         Хлебников, 1986 — Хлебников В.  Творения / Сост., подг. текста и коммент. В.П. Григорьева и А.Е. Парниса. М. 1986.

¹    Отсюда, о частности, и характерная затруднённость формы, мобилизующая энергию читателя и создающая как бы дополнительное смысловое напряжение.
²    В этом плане представляется перспективным сопоставление Хлебникова и Тредиаковского.
³    См. с. 9–20 наст. изд.
⁴    Следует оговориться, что в данном случае возможно рассматривать текст в 1-м лице как прямую речь, помещённую в виде цитаты в основной текст стихотворения.
⁵    Название «Конь Пржевальского», под которым это стихотворение фигурирует в сб. «Пощёчина общественному вкусу» (М. 1912) и в некоторых других изданиях, было присочинено Д. Бурлюком. См.: Хлебников, II. 307.
⁶    Надо сказать, что и во всех прочих примерах, приводимых в настоящей статье, изменение точки зрения может быть в принципе связано с обозначением композиционной рамки (которая может проявляться при этом только в конце, но не в начале текста, когда соответствующая мена точек зрения образует формальную концовку). В данном случае, однако, связь эта прослеживается особенно наглядно.
⁷    См. с. 121–130 наст. изд.
⁸    См.:  Иванов Вяч.Вс.  Структура стихотворения Хлебникова «Меня проносят на слоновых ...» // Труды по знаковым системам. III. Тарту. 1967 (Уч. зап. ТГУ. Вып. 198).
персональная страница Вяч.Вс. Иванова на www.ka2.ru

Это стихотворение вдохновлено индийской миниатюрой, изображающем воплощение бога Вишну, которого несут девы, — так, что сплетение их тел образует контуры слона.
⁹    Название «Война — смерть», под которым эта поэма была опубликована в сборнике «Союз молодёжи» (1913), по-видимому, принадлежит руке Д. Бурлюка (см.: Хлебников, 1940, 407).
¹⁰   См.:  Якобсон Р.О.  Новейшая русская поэзия. Набросок первый. Прага. 1921. C. 34.
электронная версия указанной работы на www.ka2.ru

¹¹   В публикации 1913 г., цитируемой P.O. Якобсоном и воспроизведённой затем в хлебниковском «Собрании произведений» (Хлебников, II, 192), вместо не можем напечатано “не может”. Фраза не можем читается в автографе данной поэмы (см.:  Хлебников, 1940, 408).
¹²   См.:   Markov V.  The Longer Poerns of Velimiir Khlebnikov. Berkeley and Los Angeles. 1962. P. 100.
персональная страница В.Ф. Маркова на www.ka2.ru

Воспроизведено по:
Борис Успенский.  Поэтика композиции. СПб.: Азбука. 2000. С. 283–290.

Изображение заимствовано:
Ivan Večenaj Tišlarov (1920–2013). Ioann Evanđelist. Ulje na staklu. 55×45 cm. 1971.

Передвижная  Выставка современного  изобразительного  искусства  им.  В.В. Каменского
карта  сайта		главная    страница
исследования		свидетельства
сказания		устав
Since 2004     Not for commerce     vaccinate@yandex.ru