Р. Дуганов,   В. Радзишевский

„Первое  полустихотворение”
История  одной  находки

ак в автобиографии «Я сам» Маяковский назвал главку,
рассказывающую о его литературном дебюте:

         Третья гимназия издавала нелегальный журнальчик «Порыв». Обиделся. Другие пишут, а я не могу?! Стал скрипеть. Получилось невероятно революционно и в такой же степени безобразно. Вроде теперешнего Кириллова. Не помню ни строки. Написал второе. Вышло лирично. Не считая таковое состояние сердца совместимым с моим “социалистическим достоинством”, бросил вовсе.

Однако, несмотря на прямое указание, эти стихотворения не были первыми стихотворными опытами Маяковского. Даже если не говорить о детских экспромтах, которые Маяковский часто вспоминал, и об увлечении грузинскими частушками “шаири”, в сочинении которых он состязался на берегу Риона, то мы располагаем достаточно определённым свидетельством преподавателя кутаисской гимназии В.А. Васильева:


         ‹...› в 1904 году ‹...› один раз Маяковский обратился ко мне с маленьким стихотворением, прося прочесть его. Стихотворение это, небольшое по объёму, старательно переписанное крупными, тщательно вырисованными буквами, поразило, помнится мне, не содержанием, а особой оригинальностью ритма...

В каком же смысле Маяковский мог назвать первыми стихотворения, предназначенные для «Порыва»?

Вернёмся к автобиографии «Я сам».

Нетрудно заметить, что каждый этап своего поэтического становления Маяковский неизменно характеризует отношением к публикации.


         Исписал ‹...› целую тетрадку. Спасибо надзирателям — при выходе отобрали. А то б ещё напечатал!

         Днём у меня вышло стихотворение. Вернее — куски. Плохие. Нигде не напечатаны.

         Пришлось писать. Я и написал первое (первое профессиональное, печатаемое) — «Багровый и белый» и другие.

Естественно предположить поэтому, что стихотворения, упомянутые в связи с журналом «Порыв», были первым опытом публикации Маяковского.

«Порыв» был задуман как общемосковский журнал учащихся средних учебных заведений. Это было нелегальное издание, печатавшееся на гектографе предельным для этого способа тиражом — до 100 экземпляров. Всего вышло три номера журнала — в феврале, марте и апреле 1907 года. Нам удалось обнаружить казавшийся безвозвратно потерянным полный комплект журнала в архиве профессора С.С. Чемоданова (участника журнала), с материалами которого нас любезно познакомила вдова профессора Фелиция Станиславовна Зелинская. В «Порыве» все материалы подписывались псевдонимами.

Нас, естественно, прежде всего интересуют стихи.

В трёх номерах журнала напечатано 13 стихотворений 9 авторов. Если верить автобиографии Маяковского, то задача представляется достаточно ясной и вполне разрешимой. Требуется определить два стихотворения, принадлежащие одному автору, причём одно стихотворение „невероятно революционное” и невероятно „безобразное”, другое — „лиричное”.

Из 9 авторов мы сразу же можем исключить 7. Почему? 6 из них напечатали только по одному стихотворению. Один (М) — 3 стихотворения, и притом все лирические. Остаются 2 автора, напечатавшие по 2 стихотворения. Это Волна и –Ъ. Но стихотворения «Весна» и «Очи», подписанные псевдонимом Волна, вне всякого сомнения, — оба лирические. Таким образом, остаются два стихотворения, подписанные –Ъ: одно — лирическое, другое — революционное.

Кроме того, если остальные псевдонимы никак не ассоциируются с Маяковским (исключая М), то именно в подписи –Ъ мы получаем подтверждение авторства Маяковского. (Как было установлено, псевдонимом –Ъ Маяковский подписал рассказ «Давно прошедшее», который в 1914 г. был опубликован в газете «Новь».) Следовательно, перед нами — два самых ранних напечатанных стихотворения Маяковского.


Весенняя картинка

На солнце блестело стекло,
Снег таял, и таял с ним лёд...
Да, что-то куда-то ушло,
И что-то взамен к нам идёт...
Я слушал сегодня весь день,
Как где-то кричали грачи;
Оставив дремоту и лень,
Катились, звенели ручьи...
Синела прозрачная даль...
Точильщик ножей колесом
Работал поодаль, и сталь
Глаза ослепляла огнём...
Весь мокрый, с хохлом, воробей
Уселся вблизи на кусты
И важно сказал мне: „Ей-ей,
Я знаю, в чём дело... А ты?”...
–Ъ
(«Порыв», №2, стр. 5)


Полно плакать над ним... Отдыхает
Он в заоблачной, чудной стране...
Всей душой верить хочется мне,
Что теперь он печали не знает...
Ои страдал за людские страданья,
Он погиб за свободу людей...
Может быть, и не стало светлей,
Но его не разбиты желанья...
Мысли счастья н правды живут,
Пусть носителей их убивают...
Палачи их, и те даже знают,
Что они никогда не умрут...
–Ъ
(«Порыв», №3, стр. 21)

В первом стихотворении банальнейшие приметы весны — солнце, снег, грачи, ручьи, даль — вдруг оказываются сконцентрированными во вращении колеса, в звоне н сверкании стали. Точильщик — как образ весны! Это уже не просто хорошо. Здесь есть предощущение динамики нового искусства.

Другое дело — второе стихотворение. Не удивительно, что Маяковский, при всей его необычайной памяти, не мог вспомнить из него ни одной строки. О чём или о ком это написано? Какой личный, внелитературный смысл вкладывал тринадцатилетний мальчик в тему «Вы жертвою пали в борьбе роковой»? Стихотворение это Маяковский вспоминал как «революционное». В той же автобиографии в главке «905-й год» он писал: „Для меня революция началась так: мой товарищ, повар священника — Исидор, от радости босой вскочил на плиту — убили генерала Алиханова. Усмиритель Грузии”. Здесь ошибка: на самом деле имеется в виду убийство другого „усмирителя Грузии” — генерала Грязнова рабочим Арсеном Джорджиашвили. Подвиг и смерть Арсена имели широкий отклик по всей Грузии, о нём слагались песни, он стал народным героем. В стихотворении «Владикавказ — Тифлис» (1924) Маяковский писал:


И утро свободы
в кровавой росе
сегодня
         встаёт поодаль.
И вот
         я мечу,
         я, мститель Арсен,
         бомбы
                5-го года.

В связи с этим стихотворением В.О. Перцов высказывал соображение, что образ „мстителя Арсена” опирается на известную народную песню, которую Маяковский слышал в гимназические годы в Кутаиси. Симон Чиковани вспоминал, что Маяковский и через два десятка лет помнил эту песню по-грузински и часто читал её своим тифлисским друзьям. Вот несколько строф из неё в подстрочном переводе:


Не плачь, мать, и не ропщи, отец,
Ведь он освободил мир от чумы.
Он радостно держал в руках красное яблоко,
Он видел его полёт и слышал его гром,
Он, ликующий, смотрел, как взорвало Грязнова.
Родился он и рос в мучениях. Жизнь терзала его своими острыми ногтями;
Он видел по одну сторону замученный народ,
А по другую — безмятежное счастье.
И слышал он, с одной стороны, плач и рыданье,
С другой стороны — смех и ликованье.
Арсен, твоё сердце возмущалось адской несправедливостью,
Ты искренне любил трудовой народ
И презирал гордых и надменных.
Ты ушёл из мира, в котором так много печального.
Ты был сын народа — и народ от тебя требовал счастья.
На твоем святом знамени было написано:
«Беспощадная война палачам!»

Нетрудно увидеть, что „невероятно революционное” стихотворение Маяковского повторяет основные мотивы грузинской песни, является чем-то вроде вольного переложения. Особенно наглядно начало: „Не плачь, мать, и не ропщи, отец...” — «Полно плакать над ним...». Судьба „мстителя Арсена”, вероятно, была для Маяковского самым ярким впечатлением и сохранившимся надолго образом всей революции 1905 года. Но это интересно и с другой стороны: судьба героя и народная песня о нём, конечно, были для Маяковского и впечатлением эстетическим. „Это была революция. Это было стихами”.

Таким образом, разъясняется весь автобиографический рассказ Маяковского о его литературном дебюте. «Полно плакать над ним...», очевидно, он считал неудачей, чувствуя, что не может ещё „вплотную овладеть революционной темой”. «Весенняя картинка» представлялась ему, так сказать, полуудачей, „полустихотворением”, но несовместимым с его “социалистическим достоинством”.

У нас есть основание утверждать, что в «Порыве» были напечатаны ещё два произведения Маяковского. Это юмористический рассказ в чеховском духе «Гимназисты», подписанный псевдонимом Константин («Порыв», №1, стр. 12–15), и статья «Бранд и русская действительность», подписанная псевдонимом Югов («Порыв», №3, стр. 8–9). Но говорить всё-таки следует, видимо, не о трёх псевдонимах Маяковского в «Порыве», а об одном: Константин –Ъ Югов.

Имя Константин не случайно выбрано Маяковским: так звали его деда, его рано умершего старшего брата и — что особенно интересно — это имя через год стало партийной кличкой Маяковского в том подпольном кружке, среди которого были и участники «Порыва». Что касается фамилии Югов, то образование псевдонима по месту рождения является вполне традиционным.

Значение этих фактов трудно переоценить. В сочинениях тринадцатилетнего мальчика, оказывается, уже можно узнать черты, предсказывающие будущего Маяковского: попытку сочетать лирическое и эпическое начала, глубоко личное переживание с общественным, гражданским пафосом.



Воспроизведено по:
К 80-летию со дня рождения В.В. Маяковского.
Литературная газета, 1973. №27. С. 7

Персональная страница Р.В. Дуганова
       карта  сайтаka2.ruглавная
   страница
исследованиясвидетельства
          сказанияустав
Since 2004     Not for commerce     vaccinate@yandex.ru