Р.В. Дуганов





Рисунки  писателей

то такое рисунки писателей? Имеют ли они самостоятельное эстетическое значение или их следует отнести к разряду любопытных подробностей из жизни замечательных людей? И если всё-таки признать за ними самостоятельную ценность, то с какой точки зрения их следует рассматривать: изобразительного искусства или литературы?

Ответ на первый вопрос не представляет труда. Богатство и разнообразие изобразительного творчества писателей не оставляет сомнения в серьёзности этих опытов. Почти все русские писатели в той или иной мере отдали дань живописи и особенно графике. Это в XVII столетии политические карикатуры протопопа Аввакума и стихотворная графика Симеона Полоцкого, в XVIII — монументальные мозаики Ломоносова и эскизы декораций к собственным трагедиям Сумарокова, Державина и Дмитриева, в начале XIX столетия романтические пейзажи Жуковского и Баратынского, это автопортреты Батюшкова и архитектурные рисунки Гоголя, это знаменитые рисунки Пушкина и Лермонтова и малоизвестные рисунки Толстого и Достоевского, символическая живопись Леонида Андреева и стилизованные пейзажи Волошина, гротески Андрея Белого и фантастическая графика Ремизова, неповторимые рисунки Хлебникова и „стихокартины” Каменского, агитационные плакаты Маяковского и автоиллюстрации Багрицкого, рисунки Алексея Толстого, Зощенко, Тынянова, Ильфа и многих других, которых здесь просто невозможно перечислить. Для одних писателей рисование было случайным и редким занятием, для других — постоянной страстью, иногда даже второй профессией. У одних рисунки насчитываются единицами, у других, как скажем, у Жуковского, Пушкина, Ремизова, Маяковского,— сотнями и тысячами. Но важно, разумеется, не количество этих рисунков, важно то, что обращение писателей к изобразительному творчеству не случайно, что оно всегда, прямо или косвенно, связано с их литературной работой, с их творческим методом. Рассматривая рисунки писателей как искусство, мы должны учитывать, что это — искусство, неразрывно связанное с литературой, зависимое от неё.


Р.В. Дуганов. Рисунки русских писателей

Даже вступая в область живописца, поэт остается поэтом, а его рисунки остаются поэзией, хотя внешняя форма их изобразительна. Рисунки писателей тем значительней и интересней, чем ближе они к поэтическому слову. В них изобразительная форма как бы пропущена сквозь призму слова. Писатель не изображает мир, а  рассказывает  о нём изобразительным языком. Отсюда столь характерные образцы писательской графики, в которых зрительный знак ещё не слово, но уже не просто изображение. Отсюда же карикатура, лежащая на грани изобразительного и словесного искусства. Вообще наиболее удачные и плодотворные явления возникают как раз на скрещении изображения и слова. Таковы фигурные стихи Симеона Полоцкого, своеобразно возродившиеся в XX веке. Таковы ростинские плакаты Маяковского, где рисунок кажется красочным изображением ораторского слова, эмоционально усиливая и конкретизируя его.

Естественно, что рисунки многих поэтов неотрывны ст их почерка. Известный советский искусствовед А. Эфрос писал:


         Языки росчерков — источник рождения пушкинского рисунка. Это мост между графикой его слова и графикой его образа. Росчерки, хвосты заканчиваются арабеской ‹...› арабеска завивается птицей ‹...›, птицы пронизываются очерками женских ножек ‹...› и т.п. Это приём глубоко традиционный, коренной, свойственный самой природе скорописи в те времена, когда она была ещё искусством, а не только средством закрепления речи.

Так же тесно связаны с почерком рисунки Гоголя, Хлебникова, Ремизова.

Мир графики писателей — это мир их литературного творчества в особых и многообразных преломлениях. Если, скажем, рисование неотъемлемо от творческого процесса Пушкина, и его черновики непредставимы без всех этих профилей, фигур, арабесок, составляющих второй, интимный план его стихов, то в рисунках Жуковского, наоборот, почти невозможно установить прямую связь с его поэзией. Здесь нужно говорить о почерке в переносном смысле, то есть о стиле. Свои пейзажи— своеобразный дневник его многочисленных путешествий — Жуковский понимал как портрет местности. Его декоративный меланхолический рисунок, удивляющий особой музыкальностью “контурной речи”, близок его поэзии общим романтическим духом и несколько холодной возвышенностью. Тем же духом проникнуты и немногочисленные рисунки Баратынского, ещё больше связанные с его поэзией. Об одном из своих рисунков Баратынский писал:


Мой неискусный карандаш
Набросил вид суровый ваш,
Скалы Финляндии печальной;
‹...›
Перед собою
Я самовольною мечтою
Скалы изгнанья оживил
И, их рассеянно рисуя,
Теперь с улыбкою шепчу я:
Вот где унылый я бродил...

С наибольшей наглядностью стилистическую общность словесного и изобразительного творчества мы наблюдаем в рисунках Гоголя. Характерное для его прозы стремление запечатлеть в едином сложнейшем ритмическом периоде цельность образа сказывается и в его графике. Особенно показательны в этом отношении его зарисовки римской архитектуры. Интересно, что в книге «Мастерство Гоголя» Андрей Белый, отмечая эту особенность гоголевской прозы, передал её в особом рисунке-схеме.

Явление стилистического параллелизма содержит некоторые любопытные возможности. Так, например, нелегко определить, что принадлежит Ильфу, а что Петрову в их прозе. Вероятно, изучение их рисунков может оказаться небесполезным в анализе их литературного стиля: рисунки Петрова — по преимуществу изобразительные, подробные и юмористические — резко отличаются от лаконичных саркастических рисунков Ильфа.

Иногда связь изобразительного и литературного творчества оказывается только тематической, что почти всегда означает неудачу. Таковы, например, пейзажи и батальные сцены Лермонтова, которые в своем эпигонском академизме несравненно ниже его поэзии. Зато в свободных набросках и карикатурах Лермонтов оставался самим собой. Особенно хороши его зарисовки скачущих лошадей.

Рисунок, соотнесенный со словом, рисунок, заменяющий слово, — интереснейшая особенность писательской графики. В простейшем виде — это использование рисунка вместо подписи. Так, одно письмо Батюшкова, начинающееся: „Любезный друг! Я жив. Каким образом — богу известно. Ранен тяжело в ногу...” — заканчивается автопортретом раненого Батюшкова „вместо имени”. Таковы же рисунки-подписи, изображающие „Щена” в письмах Маяковского.

Идя в своих рисунках от слова, писатель стремится не столько изобразить, сколько сформулировать. В гротескных рисунках Багрицкого лица, фигуры, предметы как бы остановлены в момент наибольшего напряжения, как бы названы или написаны с восклицательным знаком. Сквозь его наброски контрабандистов явно проступают стихи.


По рыбам, по звёздам
Проносит шаланду:
Три грека в Одессу
Везут контрабанду.
На правом борту,
Что над пропастью вырос:
Янаки, Ставраки,
Папа Сатырос.
‹...›
Ай, греческий парус!
Ай, Чёрное море!
Ай, Чёрное море...
Вор на воре!

Графика такого типа воспринимается мгновенно, её но нужно рассматривать — её нужно читать. В этом отношении поразительны рисунки Каменского последних лет жизни. Разбитый параличом, лишённый речи, он рисовал пейзажи редкостной цельности, оптимизма и почти фольклорной красочности, в которых появлялись надписи, обычно имя, особенно дорогое поэту, — Ленин, Маяковский... В этих рисунках природа предстаёт как бы одарённой словом, которое равноправно живёт среди деревьев, цветов, птиц. Интерес к рисункам писателей возник сравнительно недавно — в начале XX века. С тех пор многие из них приобрели широкую известность. Мы удивляемся, как могли в XIX веке называть, например, рисунки Пушкина „детскими”. Мы научились не только ценить их, но и понимать, а это означает видеть в них не просто рисунки, а именно рисунки писателей.


Воспроизведено по:
Наука и жизнь. 1968. №10. С. 91–96.

Заглавное изображение заимствовано:
А.М. Ремизов. Эскиз обложки книги «Рисунки писателей». 1937.

Персональная страница Р.В. Дуганова
       карта  сайтаka2.ruглавная
   страница
исследованиясвидетельства
          сказанияустав
Since 2004     Not for commerce     vaccinate@yandex.ru