Жан-Клод Ланн

Метафоры тела в поэзии Велимира Хлебникова

Воспой, о язык, преславное таинство тела.
(Павечерний гимн праздника Тела Господня)

У этого черепа был язык.
Шекспир.  Гамлет Акт IV, сцена

Точно так же, как мы не знаем, что такое дух,
мы не знаем, что такое тело: мы созерцаем
всего лишь некоторые его свойства,
но кто тот, кому принадлежат эти свойства?
Вольтер.  Философский словарь. Статья «Тело»

адача настоящей статьи — показать, насколько важное значение в поэзии В. Хлебникова имеет метафора тела, а также раскрыть способность лексем из понятийного поля тела формировать образ нематериальной реальности. Теологи и лингвисты¹ давно используют парадигматические свойства терминов. У поэта-футуриста тело, части тела (внешние и внутренние), а также функционирование тела порождают целую систему образов, лежащую в основе восприятия мира как сверхчувственного пространства. Взяв за исходную точку русское слово тело, я рассмотрю все его герменевтические, толковательные и поэтические возможности, используя метод загадочного поэта-мыслителя Велимира Хлебникова. Его опыты, основанные на звуковых свойствах слова, вписываются в определённую философскую традицию, хорошо ему известную, которую он развивает в присущей ему оригинальной манере в ряде статей и эпистемологических и поэтических исследований.
В теоретической системе Велимира Хлебникова тело функционирует главным образом как образная основа двух сопутствующих друг другу операций, производимых поэтом-мыслителем над миром с целью его познания. Сначала футурист извлекает на свет недоступные чувствам признаки, составляющие структуру универсума. Попытки извлечь, высвободить сверхчувственные элементы при помощи снятия внешней оболочки порождают вполне рационалистические картины исчезновения плоти, её расчленения, удаления костей, анатомического сечения и препарирования тела. Затем поэт, наделяя вещный мир сверхчувственными свойствами, обращается к тем частям тела, что содержат человеческий разум (голова, череп, мозг), и они становятся своеобразными поэтическими символами его поисков универсального смысла и возможностей расширения границ человеческого интеллекта, к чему всегда стремился великий будетлянин.

В результате трёхмерного анализа (лингвистического, поэтического и математического) мельчайших элементов бытия Хлебников, дерзко трактуя смысл собственной фамилии, уподобляет слово поэта (его тексты, его творчество в целом) дарующему жизнь хлебу, духовной пище, необходимой не только читающей публике, но и всей России (равно как и всему миру), чтобы жить вечной жизнью активного разума. Совершая этот символический жест, поэт “метонимически” позволяет Миру растерзать себя, чтобы, преобразившись, начать жить иную жизнь, славную жизнь литературного бессмертия.

Философская концепция тела

В юношеской автобиографической повести, обычно называемой «Еня Воейков» (Н.А. Зубкова датирует её 1904 г.), Хлебников, избрав форму литературного повествования, рассуждает о виде (биологическом виде), об этике, о “я” и его соотнесённости с миром, о теле и пространстве, о поэтической деятельности человека, попутно упоминая тех, чьи труды оказали влияние на формирование его собственной философской системы: Джордано Бруно, Декарта, Спинозы и Лейбница. Поражает уверенность интеллектуальной поступи молодого философа (в то время Хлебникову было 18–19 лет), зрелость и глубина его философской мысли, разносторонность его интересов и начитанность. Разумеется, когда ставится вопрос о примирении биологической „энтелехической” системы Аристотеля, механистической модели Декарта и совокупного видения природы у Спинозы, юный мыслитель, несомненно, испытывает определённые трудности, особенно когда речь заходит о соотнесённости тела и духа. Обладая исключительной интеллектуальной честностью, Хлебников не пытается закрыть глаза на апории отличающихся друг от друга философских систем, не уклоняется от возникающих на его пути противоречий, а смело встаёт на путь поиска, уверенный, что тот приведёт его к совершенно новому решению онтологических вопросов. Уже в этом автобиографическом фрагменте видны первые ростки его будущей поэтической и теоретической интерпретации мира, идеи о том, что мысль о протяжённости сама является протяжённостью в пространстве, и при полном совпадении случайностей Бог как вершина беспредметности мира является его совершенно необходимой составляющей. Будущий футурист обладает ещё одной чертой, сулящей ему большое поэтическое будущее: он наделён обострённым трагическим чувством полной “оксюморонности” тела, и прежде всего человеческого тела, непостижимым образом соединяющего в себе искусственное и естественное, случайное и закономерное. Сведение ощущений к пяти чувствам, определившееся волею случая количество глаз, рук и т.д. — иначе говоря, всех конкретных частей, структурирующих тело — воспринимается Хлебниковым как гнёт трагического принципа “ананке”, неумолимой Необходимости древних. Позднее (в 1917 г. в заключении к арифмософской статье «Закон поколений») “открыватель” законов времени напишет:

         Ум легко мирится с существованием рока в пространстве: 2 глаза на лице, 5 пальцев на руке, столько-то рёбер; но он построен на отрицании рока во времени ‹...›²

         Сердце, плоть современного порыва человеческих сообществ вперёд, он видел не в князе-человеке, а в князь-ткани — благородном коме человеческой ткани, заключённом в известковую коробку черепа. Он вдохновенно грезил быть пророком и великим толмачом князь-ткани, и только её. Вдохновенно предугадывая её волю, он одиноким порывом костей, мяса, крови своих мечтал об уменьшении отношения ε/ρ, где ε — масса князь-ткани, а ρ — масса смерд-ткани, относительно себя лично.³

Далее в своей статье-эпитафии автор приводит примечательное рассуждение, слишком длинное, чтобы его здесь цитировать, о разделении восприятия человека на пять чувств и напоминает о возможности существования чувственного континуума, способного восстановить единство и целостность восприятия мира человеком.⁴

Одним из наиболее плодотворных интуитивных открытий Хлебникова, ставшим источником вдохновения для многочисленных выразительных стихотворений, является ассимиляция человека с “местовременнóй” точкой, точкой во времени-пространстве.⁵ Как неизбежное следствие этой материалистической концепции Хлебников полагает, что мысль также трансформируется в наделённое протяжённостью пространство.

Позднее в поэме «Зангези» Хлебников вложит в уста поэта-пророка Зангези, своего alter ego, следующие слова: Поскоблите язык, и вы увидите его пространство и его шкуру.⁶

В самом начале поэтической деятельности, когда он пишет «Еню Воейкова» и собственную эпитафию, пространственное восприятие языка и ощущение сверхчувственности, „сопровождаемой сверхчувственным словом”, получает своё выражение в ряде стихотворений и отрывков неологической прозы, где преобладают сложные слова типа мыслезём, мыслево, которые по своей морфологии и своему смыслу выражают стремление обогатить поэтический язык за счёт земных, пространственных, протяжённых качеств языка и его слов, короче говоря, за счёт “телесности”.⁷

Но, как показывают многочисленные образцы прозы, в том числе и неологической, теоретическая мысль Хлебникова, непосредственно трактующая отношения поэта с “телесностью” мира (человека с языком), тесно связана с особым подходом к языку, согласно которому реализация языка, реализация поэтического слова является действием автономным, а само слово в языке представляет собой независимую субстанцию, самовитое тело. Я называю этот теоретический постулат языковым осмыслением тела и намерен обсудить его во второй части статьи.

Лингвистическое осмысление тела:
тело языка, тело в языке, язык-тело

         Зангези.  Слышите ли вы меня? Слышите ли вы мои речи, снимающие с вас оковы слов? Речи — здания из глыб пространства.
         Частицы речи. Части движения. Слóва — нет, есть движения в пространстве и его части — точек, площадей.
         Вы вырвались из цепи ваших предков. Молот моего голоса расковал их — бесноватыми вы бились в цепях.
         Плоскости, прямые площади, удары точек, божественный круг, угол падения, пучок лучей прочь из точки и в неё — вот тайные глыбы языка. Поскоблите язык, и вы увидите его пространство и его шкуру.⁸

         a) Т — подчиненность движения большой силе, цель.⁹
         b) ‹...› Т — это часто остановка движения — тын, только, тень, таять, туча ‹...›. Т — закрытое для зрения и луча света; темя, тыл (головы), темь, тень, туча.¹⁰
         c) Т означает направление, где неподвижная точка создала отсутствующее движение в том же направлении, отрицательный путь и его направление за неподвижной точкой.¹¹

Можно сколько угодно множить примеры безудержной семантизации фонем, и в частности фонемы Т.¹² Поэтическим итогом этой лингвистической эквилибристики является стихотворение «Свобода приходит под знаком 2», где Хлебников с системных позиций проводит семантическое противопоставление слов, начинающихся с Д (буква, которая, согласно его представлениям, является носителем идеи свободы), и слов, начинающихся с Т, к которым относится также слово труп, русское название мертвого тела, мертвеца.¹³

Не может не удивлять, как Хлебников, прибегая всего лишь к придуманным им фоносемантическим манипуляциям, приходит к великим постулатам античной и христианской философии:¹⁴ тело как труп (тело/труп) или как тюрьма души (тело/темница), тело как тяжёлый предмет, непрозрачный (тень), ограниченный и полновесный (тело/тяжесть, тяга/притяжение и т.п.). Зато полёт, взлёт (лёт, полёт), взмывающая ввысь форма летающего объекта, связанная в системе поэта с буквой Л, обеспечивает человеку не только преодоление законов тяготения, но и символическую победу над смертью.¹⁵

Тяжёлое, мрачное, напоминающее тюрьму тело обречено на упадок, на вырождение, на гибель: аллитерация тело/труп даёт футуристу основание для создания почти христианской поэтики тела: тела, обречённого на гибель, тела убитого и убивающего, каким предстаёт оно в загадочном автобиографическом стихотворении «Олег Трупов» (характерная фамилия) и серии стихотворений и прозаических отрывков из цикла сочинений о Разине,¹⁶ где образ тела, замученного ради свободы народа, является одним из повторяющихся образов мыслетворчества Хлебникова.

Но Хлебников не только разделяет ставший уже классическим постулат о теле, присущем языку, он идёт дальше. Во многих стихотворениях и новеллах в прозе он разворачивает античную двойственную метафору тела-государства и государства как тела. В третьем листе «Досок судьбы» он с позиций “арифмософии” подводит основу под идею уподобления тела городу.

         Собор людей, государства управляются положительными степенями, а мел государства — человек — государств в себе — отрицательными.¹⁷

Метафора, заимствованная у Аристотеля и Платона,¹⁸ получила свое развитие в утопическом рассказе «Утёс из будущего»:

         Именно мы не должны забывать про нравственный долг человека перед гражданами, населяющими его тело. Эту сложную звезду из костей.
         Правительство этих граждан, человеческое сознание, не должно забывать, что счастье человека есть мешок песчинок счастья его подданных. Будем помнить, что каждый волосок человека — небоскрёб, откуда из окон смотрят на солнце тысячи Саш и Маш. Опустим свой мир сваями в прошлое.
         Вот почему иногда просто снять рубашку или выкупаться в ручье весной даёт больше счастья, чем стать самым великим человеком на земле. Снять одежды — понежиться на морском песке, снова вернуть убежавшее солнце, — это значит дать день искусственной ночи своего государства; перестроить струны государства, большого ящика звенящих проволок, со звуками солнечного лада.
         Не надо быть Аракчеевым по отношению к гражданам своего собственного тела. Не бойтесь лежать голыми в море солнца. Разденем тело и наши города. Дадим им стеклянные латы от стрел мороза.¹⁹

Россия тысячам тысяч свободу дала.
Милое дело! Долго будут помнить про это.
А я снял рубаху,
И каждый зеркальный небоскрёб моего волоса,
Каждая скважина
Города тела
Развесила ковры и кумачовые ткани.
Гражданки и граждане
Меня — государства
Тысячеоконных кудрей толпились у окон.
Ольги и Игори,
Не по заказу
Радуясь солнцу, смотрели сквозь конец.
Пала темница рубашки!
А я просто снял рубашку —
Дал солнце народам Меня!
Голый стоял около моря.
Так я дарил народам свободу,
Толпам загара.²⁰

Метафора тело-государство является не просто данью уважения традициям античной философии, она выражает двунаправленное видение мира, объяснение которого содержится в конце второго листа «Досок судьбы»;²¹ его можно перефразировать словами Паскаля из известного пассажа о двух бесконечных:

         Ибо как не потрястись тем, что наше тело, столь неприметное во Вселенной, в то же время, вопреки этой своей неприметности на лоне сущего, являет собой колосса, целый мир, вернее, всё сущее в сравнении с небытием, которого не постичь никакому воображению!²²

         Юноша Я — Мир.
         Я клетка волоса или ума большого человека, которого имя Россия?
         Разве я не горд этим?
         Он дышит, этот человек, и смотрит, он шевелит своими костями, когда толпы мне подобных кричат „долой” или „ура”.²³

Приём взаимозамены ценностных понятий может стать основой целого произведения, как, например, пьесы «Пружина чахотки», с подзаголовком «Шекспир под стеклянной чечевицей», где героями бушующей гражданской войны, развязанной болезнью внутри тела, выступают кровяные шарики и винтик чахотки.²⁴ Использованный поэтом приём помогает ему сделать смелый шаг и представить в форме драматической хроники в духе Шекспира сражение, происходящее внутри тела между кровяным шариком и инфекционной бациллой туберкулеза.

Не затрагивая соображений политико-лингвистического характера, относящихся к двум частям тела, символизирующим интеллектуальную активность человека, а именно к черепу и мозгу,²⁵ скажу лишь, что у Хлебникова эти соображения основаны, в частности, на изучении означающего этих двух понятий, и обе эти части тела послужат метафизической основой для двух масштабных операций, которым поэт-философ намеревается подвергнуть мир. Рассмотрим же эти операции.

Тело как метафорическая (поэтическая) основа двух процессов:
эйдетической редукции и “энцефализации” вселенной

Первая операция, поиск сверхчувственного принципа, предполагает извлечение из теоретического дискурса, равно как и из литературного произведения, образа расчленения тела, вскрытия трупа, после чего становятся видны скрывавшиеся прежде под одеждой плоти остов, скелет, кости, прочная и стабильная структура тела. Поэт-мыслитель, глашатай вселенского разума, уподобляется мяснику-диалектику Платона, который, будучи художником разделки, должен следовать естественному соположению вещей.²⁶ По-русски эта операция носит наименование разложения, термин отсылает к работе анатома, разрезающего, расчленяющего, отрезающего, убирающего всё лишнее ради выявления глубинных, истинных и прочных структур всех явлений, способствуя изучению и постижению, и, в частности, постижению речи,²⁷ истории, небесных явлений, жизни космоса.²⁸ Данный термин также соотносится с современной футуристам техникой живописи. Таким образом мыслитель-будетлянин ставит себя в череду русских художников-футуристов, которых современная им консервативная публика упрекала именно в том, что они жестоко уродовали и расчленяли фигуры человеческого тела.²⁹

         Живописцы-будетляне любят пользоваться частями тел, разрезами, а будетляне-речетворцы разрубленными словами, полусловами и их причудливыми и хитрыми сочетаниями (заумный язык).³⁰

Живописная парадигма, к которой отсылают нас поэты-будетляне, желая придать легитимность своему творчеству, и в том числе “зауми”, обычно узко истолковываемой как привычное расчленение употребительных слов, подчиняется своей собственной логике, т.е. порядку исключительно живописному. Тем не менее, данная парадигма имеет глубоко символическое значение для всех видов искусства, понимаемых как искусство изображения тела в традиционной концепции фигуративного живописца. Сознательное разрушение формы: расчленение изображаемых тел, крах предметного мира, взрыв, неизбежно нарушающий слитность и целостность живописной композиции, рассечение тел актёров в авангардном театре, осуществляемое с помощью игры света,³¹ и другие, аналогичные им явления, характерные для авангардного стиля в целом, подверглись резкой критике со стороны Мандельштама.³² Все эти явления отражают предчувствие наступления апокалипсиса, времени, когда обнажится глубинная сущность вещей: двойственное время смерти и возрождения, утраты чувств и восстановления семантическрй плеромы. Обо всем этом рассказывается в “мистерии” Хлебникова «Взлом вселенной»:

Когда стали видеть
В живом лице
Прозрачные многоугольники,
А песни раскалились как трупное мясо
На простейшие частицы,
И на черепе выступила
Смерть вещего слова,
Лишь череп умного слова, —
Вещи приблизились к краю,
А самые чуткие
Горят предвидением.³³

Громадою духа он (поэт. — Ж.-К.Л.)
Раздавил слово древних.
Обвалом упал на старое слово коварно,
Как поезд, разрезавший тело Верхарна:
Вот ноги, вот ухо,
Вот череп — кубок моих песен.
Книга — старуха,
Я твоя есень!³⁴

Мой разум, точный до одной энной,
Как уголь сердца, я вложил в мёртвого пророка вселенной,
Дыханием груди вселенной.³⁵

Литературные реминисценции далеко не безобидны, потому что в обоих случаях, и у Пушкина, и у Хлебникова, мы имеем дело с превращением в литературный процесс древнего обряда инициации, направленного на выживание всего организма; ради этого выживания организм подвергают подобию временной смерти.³⁶ Однако благодаря символистскому посредничеству и древние мифы об Озирисе и Дионисе в мифопоэтической системе Хлебникова получают в определённом смысле вторую жизнь и даже питают собой хлебниковское письмо, сотканное из отрывков, фрагментов и кусочков, собранных и “воссоединённых” в предполагавшемся к написанию обширном автобиографическом проекте под примечательным названием «Озирис ХХ-го века».³⁷

Обе операции — и размалывание старого мира и его древнего разума в поэме «Поэт»,³⁸ и отсечение голов трупов под руководством великих жрецов разума в поэме «Гибель Атлантиды»,³⁹ — сознательно приводящие к гибели (или же осуществляемые над мёртвыми телами), необходимы для достижения одной и той же цели: выявления структуры мира, вычленения “каркаса” мысли, “скелета” чисел, “костяка” глагола, “черепа” самовитой речи:

         a) По нам ясно сквозит костяк чисел через мясо вселенной;⁴⁰
         б) Мы говорим: остов мысли внутри самовитой речи, подобно руке, имеющей пять пальцев, должен быть построен на пяти лучах звука, гласного или согласного, сквозящего сквозь слова, как чья-то рука.⁴¹

Судьба Разина, погибшего на плахе (четвертованного) в Москве, также является своеобразной парадигмой для поэта, который хочет представить дело и судьбу Разина негативными отражениями разрушений и убийств, содеянных жестоким главарём кровопролитной крестьянской войны, потрясшей Россию в XVII в.⁴²

В стихотворении «Кто он, Воронихин столетий»⁴³ Хлебников сравнивает своё сведéние к математическому уравнению законов истории с возведением башни времени (отсюда отсылка к архитектору Воронихину), основой которой должно стать тело Разина, этого символа “Восстания тела” и мученика свободы, а также вершины освободительной мысли футуристов, наносящих общественному вкусу свою знаменитую пощёчину.⁴⁴

Вершина башни — это мысли,
А основанье — воля,
А основание тяжёлое.
Три каменных яруса, три чердака времен делили
Тело свободы, мощное суровое тело.⁴⁵

После устранения плоти на поверхности “вещей” проступают скелет, кости и череп, поддерживающие и структурирующие их “мясистое тело”, а названия полученных новых абстрактных элементов выстраиваются в необыкновенно богатое семантическое созвездие, анализ коего в этой статье занял бы слишком много места.⁴⁶ Сейчас я намерен только коснуться вопроса о том важном значении, которое в словесном и ментальном универсуме Хлебникова имеет слово череп. Именно череп является вместилищем мирового разума, “локализованного” в “мозге”, череп, как и число, принимает и поддерживает законы беспредметности пространства и времени.⁴⁷ Он также является знаком сохранения долгой мифологической и христианской традиции: череп — чаша Олега,⁴⁸ Голгофа как “место черепа”, место погребения первого человека (Адама) и место гибели богочеловека, поправшего смерть (Иисус).

Вторая операция заключается в том, чтобы применить принцип беспредметности ко всему миру. Мы уже говорили о “цефализации” мира, хотя речь идет скорее об “энцефализации” земли и космоса, так как слово мозг, обеспечив себе посредством синекдохи значение “смысл смыслов”, получает вселенскую значимость.⁴⁹ Свои рассуждения о будущем человека Хлебников завершал восклицанием: Поистине: земля волит быть мозгом!⁵⁰ и Земля — мозг, всё мыслезём.⁵¹

В стихотворении 1920 г. он упоминает чудо — новый воздушный мозг, опутывающий землю и напоминает о новой пахоте, на которой предстоит потрудиться человечеству:

То, что мы находим под крышкой черепа,
То теперь строим сами для земли,
И всего рода людей.
Как мозг нового существа.⁵²

В статье 1913 г. «О расширении пределов русской словесности» Хлебников писал: Мозг земли не может быть только великорусским. Лучше, если бы он был материковым.⁵³

Этому предложению вторят стихотворные строки, завершающие стихотворение «Синие оковы»:

Я верю: разум мировой
Земного много шире мозга
И через невод человека и камней
Единою течёт рекой,
Единою приходит Волгой.⁵⁴

         Люди боролись до тех пор телами, туловищами, и только мы нашли, что туловище — это скучные и второстепенные рычаги, а весёлые — в коробке черепа. Поэтому мы сделались пахарями мозгов — мозгопашцами.⁵⁵

Мой белый божественный мозг
Я отдал, Россия, тебе:
Будь мною, будь Хлебниковым.⁵⁶

Эти строки являются кульминационным моментом мысли Хлебникова, когда поэт полностью отдаётся во власть символической “коммуникации идиом”, осуществляемой между двух “ипостасей”, которыми являются Россия и он сам. “Дар стихотворения” превращается в дар собственной личности (по-прежнему посредством фигуры синекдохи: в виде дара мозга) России, этому огромному телу, чьей частью, органической клеточкой («Юноша Я — Мир») поэт, как уже нами сказано, ощущает себя. Главное сообщение, сделанное этими стихами и этим символическим жестом, возводит речевую проблематику тела на уровень сакрального восприятия инструмента присутствия человека в мире. Явившийся благодаря науке о числах искупитель невежественного и слабеющего человечества, поэт-пророк воплощает (в сугубо теологическом смысле слова) идею спасения в своём теле, в собственном имени и в своём собственном творчестве. Его слово превращается в духовную пищу,⁵⁷ его имя означает “хлеб, дающий жизнь”, его тело становится всеобъемлющей структурой, его личность становится “корпоративной”, коллективной и космической, а его субъективность простирается до размеров творца природы, “Ямира”, или “Ябога”, как он сам себя называет, Я-Бога, который, подобно библейскому Богу, вечером первого дня творения созерцает то, что сумел создать за день.

Этим расширительным толкованием понятия и слова тело в идейном наследии и в творчестве Хлебникова нам хотелось бы завершить свою работу. Однако встает вопрос: а не идёт ли в данном случае речь, скорее, о семантической мутации тела и его частей и функций? Я знал, — писал Хлебников в автобиографической повести «Лубны — своеобразный глухой город», — что всё существующее является всего лишь письменными знаками (письменами).⁵⁸ Тело выступает местом начертания знаков, а у Хлебникова, в отличие от других футуристов, ещё и лицом, ликом поэта, тем лицом, что посредством слова живёт вне пространства, лицом, которое является книгой, где выписаны иероглифы мира.⁵⁹ В той мере, в какой тело исполняет роль лица, тело воплощает этическое измерение поэтической философии Хлебникова. Мир его поэтико-политической утопии является миром очищенным, миром гармонии (Ладомир), в этом мире войны ведутся только в умах, здесь ум устраивает мятеж, ведутся диспуты, и ум в своём ненасытном поиске истины всегда пребывает в противоречии с самим собой. Вот как эта футуристическая утопия описана на языке обновлённом и очищенном до блеска с помощью словотворчества:

         Идут в столетье теломира и мясолада, мясопокоя и духодрак.⁶⁰

————————

         Примечания

¹   Можно привести целый ряд примеров использования понятия тела как истолковательной парадигмы. Если говорить о теологии, вспомним знаменитую метафору Св. Павла о членах тела, которых хотя и много, но составляют они одно тело, подобно тому как христиане являют собой многочисленные члены мистического тела Христова (1 Кор. 12, 12). Если коснуться лингвистики, напомним, что параллели между словами soma (тело) и sema (знак) часто встречаются y Ф. де Соссюра и его учеников.
²   Велимир Хлебников.  Закон поколений // Велимир Хлебников. Собр. соч.: 3 т. СПб.: Гуманитарное агентство «Академический проект», 2001. Т. 3. С. 187 (далее: СС).
³   Велимир Хлебников.  Пусть на могильной плите... // СС. С. 135.
⁴   Там же. С. 135–137.
⁵   Велимир Хлебников.  Из записных книжек // СС. С. 295.
⁶   Велимир Хлебников.  Зангези // СС. Т. 2. С. 324.
⁷   Ср. прозаический отрывок из «Песни Миряза» [СС. Т. 3. С. 27] и коротенький отрывок поэтической прозы «За мыслевом-кружевом» [СС. Т. 1 С. 53].
⁸   Велимир Хлебников.  Зангези // СС. Т. 2. С. 324.
⁹   Велимир Хлебников.  Неизданная статья // СС. Т. 3. С. 178–180.
¹⁰  Велимир Хлебников.  Перечень. Азбука ума // СС. С. 220–221.
¹¹  Велимир Хлебников.  Художники мира // СС. С. 242.
¹²  См. статью 1912 г. «Изберём два слова» [СС. С. 145–149].
¹³  Велимир Хлебников.  Собрание произведений. Л., 1928–1933. Т. 5. С. 267 (далее — СП).
¹⁴  Платон воспринял у орфиков игру слов, основанную на парономасии, на означающем somo (время) и sema (знак, могила). См. «Кратил».
¹⁵  Ср. статью «Изберём два слова», цитированную выше, и письмо Велимира Хлебникова к М.В. Матюшину от 28 июня 1913 г. [СС. Т. 3. С. 341]. Ср. также письмо к П.В. Митуричу от 14 марта 1922 г. [СС. С. 381].
¹⁶  Велимир Хлебников.  Олег Трупов // СС. С. 398–404.
¹⁷  Велимир Хлебников.  Отрывок из «Досок судьбы» (лист 3-й) // СС. С. 606.
¹⁸  Платон.  Республика;  Аристотель.  Политика(1253а, 20–29). Подобная метафора постоянно встречается у политических мыслителей (Гоббс, Руссо и т.д.).
¹⁹  Велимир Хлебников.  Утёс из будущего // СС. С. 121–123.
²⁰  Велимир Хлебников.  Я и Россия // СС. Т. 1. С. 393.
²¹  Велимир Хлебников.  Доски судьбы // СС. Т. 3. С. 602.
²²  Паскаль Б.  Мысли / Пер. с фр. Э. Линецкой // Франсуа де Ларошфуко. Максимы. Блез Паскаль. Мысли. Жан де Лабрюйер. Характеры. М.: Худ. лит. (БВЛ), 1974. С. 122.
²³  Велимир Хлебников.  Юноша Я — Мир! // СС. Т. 3. С. 38.
²⁴  Велимир Хлебников.  Пружина чахотки // СС. Т. 2. С. 438–440.
²⁵  Подробно о теме черепа у Хлебникова см. статью:  Aage Hansen-Löve.  Der Welt ‹-› Schädel in der Mythopoesie V. Chlebnikovs // Velemir Chlebnikov (1885–1922): Myth and Reality. Amsterdam: Rodopi, 1986.
²⁶  Ср.:  Платон.  Федр (265е–266а). Диалектик Платона должен прежде всего произвести „правильное разделение и уловить, в чём признак каждой его разновидности”, расположить всё так, чтобы не разрушить ни одной части исследуемого объекта и „избегать поступать так, как поступают дурные рубщики”.
²⁷  Велимир Хлебников.  Разложение слова // СП. Т. 5. С. 198–202.
²⁸  См.:  Велимир Хлебников.  Доски судьбы // СС. Т. 3. С. 606–619.
²⁹  Крусанов А.  Русский авангард. СПб., 1996. С. 18.
³⁰  Кручёных А.  Слово как таковое // Марков Вл. Манифесты и программы русских футуристов. München: Wilchelm Fink Verlag, 1967. S. 57.
³¹  См. статью О. Тарасенко «Магический театр Павла Филонова» [Русский авангард 1910-х годов и театр. СПб., 2000. С. 176–188] и статью Г.И. Губановой «Мотивы балагана в победе над солнцем» [Там же. С. 156–165].
³²  Мандельштам О.  Слово и культура // Мандельштам О. Соч.: В 2 т. М.: Худ. лит., 1990. Т. 2. С. 170.
³³  Велимир Хлебников.  Взлом вселенной // СС. Т. 1. С. 290.
³⁴  Велимир Хлебников.  Облако с облаком // СС. Т. 1. С. 380.
³⁵  Велимир Хлебников.  Взлом вселенной. С. 291.
³⁶  См. интересную статью Г.И. Губановой «Мотивы балагана в «Победе над солнцем» (Русский авангард 1910-х годов и театр. С. 160–161). Ольга Матич, профессор Калифорнийского университета (Беркли), указала мне на весьма любопытную двойную метафору в статье Вл. Соловьёва, посвящённой Пушкину, «Знамение поэзии в стихотворениях Пушкина», где, говоря о стихотворении «Пророк», философ сравнивает серафима после произведённой им “операции” над телом пророка сначала с „опытным хирургом”, а затем с „кровожадным краснокожим индейцем”. Я выражаю свою благодарность Ольга Матич за эту ценную информацию.
³⁷  Велимир Хлебников.  Озирис ХХ-го века // СП. Т. 4. С. 331.
³⁸  Велимир Хлебников.  Поэт // СС. Т. 2. С. 163.
³⁹  Там же. С. 90–96.
⁴⁰  Велимир Хлебников.  Доски судьбы (лист 3-й) // СС. Т. 3. С. 612.
⁴¹  Велимир Хлебников.  Неизданная статья // Там же. С. 178; также см.: Разговор Олега и Казимира // Там же. С. 180.
⁴²  Стихотворение «Обреюсь молчанием» [СС. Т. 1. С. 216].
⁴³  Велимир Хлебников.  Кто он, Воронихин столетий // СС. Т. 3. С. 443–446.
⁴⁴  Там же.
⁴⁵  Там же. С. 446.
⁴⁶ О понятии “черем” см. в цитированной статье: Aage Hansen-Löve.  Der Welt ‹-› Schädel in der Mythopoesie V. Chlebnikovs // Velemir Chlebnikov (1885–1922): Myth and Reality. Amsterdam: Rodopi, 1986.
⁴⁷  См. стихотворение «Мой череп-путестан» [СС. Т. 1. С. 364].
⁴⁸  См. стихотворение «Кубок печенежский» [Там же. С. 167, 168].
⁴⁹  См.:  Дуганов Р.  Велимир Хлебников. Природа творчества. М., 1990. С. 287.
⁵⁰  Там же. С. 288.
⁵¹  Там же. С. 291.
⁵²  Там же. С. 292.
⁵³  Велимир Хлебников.  О расширении пределов русской словесности // СС. Т. 3. С. 171.
⁵⁴  Велимир Хлебников.  Синие оковы // СС. Т. 1. С. 292.
⁵⁵  Велимир Хлебников.  Ляля на тигре // СС. Т. 3. С. 214.
⁵⁶  Велимир Хлебников.  Вши тупо молилися мне... // СС. Т. 1. С. 308.
⁵⁷  Велимир Хлебников.  Ляля на тигре // Указ. соч. С. 215.
⁵⁸  Велимир Хлебников.  Лубны — своеобразный глухой город // СС. Т. 3. С. 48–49.
⁵⁹  Ср. стихотворение «Бобэоби пелись губы» [СС. Т. 1. С. 111 ] и «Моя так разгадана книга лица» [Там же. С. 221].
⁶⁰  Велимир Хлебников.  Указ. соч. Т. 3. С. 48–49.

Воспроизведено по:
Тело в русской культуре / сост. Г.И. Кабакова и Ф. Конт.
М.: Новое литературное обозрение. 2005. С. 324–339.
Перевод Е. Морозовой

Изображение заимствовано:
Todji Kurtzman (b. 1970 in San Francisco, US). The process of the fabrication of the sculpture.

Персональная страница Ж.-К. Ланна на www.ka2.ru
карта  сайта		главная    страница
исследования		свидетельства
сказания		устав
Since 2004     Not for commerce     vaccinate@yandex.ru