Арензон Е.Р.

Helen Denerley (b. 1956 in Roslin, Midlothian, Scotland. Now living in Strathdon, Aberdeenshire, Scotland).  Starlings, Loanhead Commission from Hart Builders to make thirty starlings for railings in a new housing complex in Loanhead, 2021.


Имажинисты и Хлебников


ервым из “имажинистов”, с которым познакомился будетлянин Велимир Хлебников, был Вадим Шершеневич. Это начало 1914 г., за пять лет до манифестирования себя “имажинистами” группы московских поэтов (С. Есенин, А. Мариенгоф, В. Шершеневич, И. Грузинов, Р. Ивнев, А. Кусиков). Входивший до этого в модернистскую группу «Мезонин поэзии», Шершеневич решил сотрудничать с “кубофутуристами” (Д. Бурлюк, В. Каменский, А. Кручёных, Б. Лившиц, В. Маяковский, В. Хлебников). Первым актом возможного блока поэтов-авангардистов стало письмо в редакцию московской газеты «Новь» (15 февраля 1914) по поводу приезда в Россию Филиппо Томмазо Маринетти (1876–1947). „Отрицая всякую преемственность от итало-футуристов, укажем на литературный параллелизм. Футуризм — общественное течение, рожденное большим городом, который сам уничтожает всякие национальные различия. Поэзия грядущего — космополитична”.1 Письмо подписали Владимир Маяковский, Вадим Шершеневич и его коллега по «Мезонину» Константин Большаков. К этому времени Шершеневич, лично переписывавшийся с Маринетти, уже переводил на русский язык французские и итальянские тексты манифестационного характера первого европейского футуриста.

Следующим актом сотрудничества московских авангардистов поэзии стал выпуск «Первого журнала русских футуристов» (ПЖРФ) весной 1914 г. Издателем первого (и единственного!) “журнала” был Д. Бурлюк. Фактическим составителем и редактором — Вадим Шершеневич. Адрес редакции, указанный в книге, был местом проживания самого В.Г. Шершеневича (Москва, Воздвиженка, д. 2). Здесь и общались будетлянин и “мезонист” в качестве соратников по “футуризму”.

В.В. Хлебников по своему психотипу человек трудный для долгого и тесного общения. Бурлюк и Маяковский на рубеже 1913–1914 гг. в Москве были не часто, гастролируя по городам юга России. В своих мемуарах Бенедикт Лившиц упоминает письмо ему Д. Бурлюка из Ростова: „Очень жаль, что ты не живёшь в Москве. Пришлось печатание поручить Шершеневичу и — мальчишеское самолюбие! — № 1–2 журнала вышел вздор!” Далее мемуарист пишет, что „жалко подражая Маяковскому, Шершеневич не постеснялся выбросить из журнала ряд вещей Хлебникова, нафаршировав издание безответственными писаниями каких-то Эгистов, Гаеров, Вагусов, прославлявших его “гениальные стихи”. Мемуары Б. Лившица2 спровоцировали В. Шершеневича на свои собственные мемуары, написанные не ранее 1934 г.3

В главе об истории ПЖРФ (С. 514–515) Шершеневич оценивает мемуары Лившица как ничтожные и в теоретических рассуждениях, и в изложении фактов. Он пишет:


         Вещи Хлебникова были действительно изъяты, и не без моего настояния, из «Первого журнала». Основанием к снятию вещей послужило письмо Хлебникова ‹...› полученное мною.

Шершеневич здесь лукавит, сознательно смазывая некоторые детали своей редакторской работы. Получив подобное письмо от автора с протестом против печатания своего старого хлама,4 он бы так и сделал, игнорируя вообще весь хлам. Но Хлебников в ПЖРФ напечатан, причём в разных отделах: есть его стихи (СС I: 53, 59, 60), есть драматические сцены (СС IV: 259, 267), есть проза (СС V: 10, 11), в отделе «Теория и полемика» — «Разговор Олега и Казимира» (СС VI: 288). Более того, в ПЖРФ есть подборка сугубо словообразовательных форм Хлебникова под названием «Инструменты игры»: звучаль — свисталь — гремель — гудель — стональ (арфа) — любиль (лира) — скрипельница — свиристок — верещага ‹...›, никогда в последующем не включавшаяся в его авторские сборники и даже посмертные “избранные” или “собрания сочинений”.5

Что Шершеневич изъял из материалов Хлебникова, переданных ему Бурлюком для ПЖРФ, остаётся загадкой. Едва ли редактор-составитель держал в руках «Открытое письмо», адресованное бурлюкам и подписанное Виктор Владимирович Хлебников, ставшее известным много лет спустя. Во всяком случае, Шершеневич действовал по своему усмотрению, не считаясь с протестом автора письма. И это, прежде всего, важно понять: каково отношение редактора к печатаемому материалу, что интересовало “имажиниста” и будетлянина?

Интересно, что в предуведомлении ПЖРФ даётся внушительный список авторов издания. Только пять в этом длинном перечне выделены особым шрифтом с названием имени и фамилии: Константин Большаков, Давид Бурлюк, Василий Кандинский, Владимир Маяковский, Вадим Шершеневич. В числе не удостоившихся такой знаковости — В. Хлебников.

В мемуарах «Великолепный очевидец» Хлебников — рядовой объект авторского жизнеописания, не друг и не враг. Фрагмент, ему посвящённый (С. 520), содержит традиционные для многих других воспоминаний о будетлянине черты странного человека, который „мог годами не переодеваться и не мыться”, который одним своим видом „испугал швейцара”, который „читал стихи тише, чем это нужно, чтоб их нельзя было расслышать ‹...› звука не было, только шевеление губ. Стихи были непонятные, но полные исканий и задора, хотя немного нарочитые”.

Никакой попытки углубления в сущность этих “исканий”, истолкования эстетической направленности этого “задора” в мемуарах Шершеневича нет. Но в его собственных стихах хлебниковская “нарочитость” присутствует нередко. Чего стоит, например, фонетическая и морфологическая нарочитость таких строк (в “хлебниковском духе”):


Вкруг молчь и ночь
Мне одиночь.
Вкруг желть и жолчь
Над одиночью молчь.
Прочь ночь и одиночь.
Кому помочь? ‹...›

И в эту нарочитость вплетается совершенно немотивированно строфа в фольклорно-частушечном стиле:

Ты ходила ли Людмила?
И куда ты убегла?
В решето коров доила,
Топором овцу стригла.

Сравни в стихотворении Хлебникова «Гонимый — кем, почём я знаю» из «Пощёчины общественному вкусу» (1912), неожиданную для смыслового и ритмического движения текста народно-песенную интонацию (в “некрасовском” духе):

В коромысле есть цветочек,
А на речке синей чёлн.
„На, возьми другой платочек,
Кошелек мой туго полн” —
„Кто он, кто он, что он хочет?
Руки дики и грубы!
Надо мною ли хохочет
Близко тятькиной избы
‹...›”
(СС I: 272)

Имажинисты считали Шершеневича наиболее сведущим в современной поэзии. Вадим, несколько старше Сергея и Анатолия (триумвират группы), пришёл к идее тотальной образности художественного слова через разные школы и направления. По его позднейшему мнению, из „окрысившихся [на имажинистов!] футуристов только Хлебников радостно принял их первые шаги” (С. 553).

Первый сборник имажинистов (С. Есенин, А. Мариенгоф, В. Шершеневич), из которого приведены стиховые примеры, называется «Плавильня слов». Это, безусловно, вариация хлебниковской модели словосочетания — Ваяльня слов из словотворческой стихопрозы «Песнь Мирязя» (СС V: 34), опубликованной в сборнике футуристов «Гилеи» 1914 г. «Молоко кобылиц».6

Сборник имажинистов датируется 1920 г. В «Романе без вранья» А. Мариенгофа есть эпизод встречи весной 1920 г. в Харькове двух авторов «Плавильни слов» с Хлебниковым, совсем недавно выписанным из больницы и жившим в коммуне-общежитии его местных почитателей. Из главы 28:


         Хлебников сидит на полу и копошится в каких-то ржавых, без шляпок, гвоздиках. На правой руке у него ботинок. Он встал нам навстречу и протянул руку с ботинком. Я, улыбаясь, пожал башмак. Хлебников даже не заметил. Есенин спросил: „Это что у вас, Велимир Викторович, сапог вместо перчатки?” Хлебников сконфузился и покраснел ушами — узкими, длинными, похожими на спущенные рога: „Вот... сам тачаю... Садитесь”. И обвёл большими серыми глазами, чистыми, как у святых на иконах Дионисия Глушицкого ‹...› Есенин говорит: „Велимир Викторович, вы ведь Председатель Земного Шара. Мы хотим в городском Харьковском театре всенародно и торжественным церемониалом упрочить ваше избрание”. Хлебников благодарно жмёт нам руки. Неделю спустя перед тысячеглазым залом совершается ритуал. Хлебников, в холщевой рясе, босой и со скрещенными на груди руками, выслушивает читаемые Есениным и мной акафисты посвящения его в Председатели ‹...› В заключение, как символ Земного Шара, надеваем ему на палец кольцо, взятое на минуточку у четвёртого участника вечера — Бориса Глубоковского. Опускается занавес. Глубоковский подходит к Хлебникову: „Велимир, снимай кольцо”. Хлебников смотрит на него испуганно и прячет руку за спину. Глубоковский сердится: „Брось дурака ломать, отдавай кольцо!” Есенин надрывается от смеха. У Хлебникова белеют губы ‹...›.7

Напомним, по случаю, что отчество Хлебникова — Владимирович. Трудно сказать, ошибся ли здесь Мариенгоф, или так, действительно, называл Велимира Есенин. Так или иначе, — это добавочный штрих в картину сознательно игрового (точнее, шутовского или карнавального) поведения имажинистов на этом вечере.

Вместе с тем, харьковская встреча 1920 г. инициировала новый сборник имажинистов — «Харчевня зорь», в котором Хлебников напечатан вместе с Есениным и Мариенгофом. У Велимира в сборнике три стихотворения: два малоизвестны — «Город будущего» и «Горные чары» (СС II: 45, 71), третье, без названия, нередко цитируется именно в связи с имажинизмом:


Москвы колымага,
В ней два имаго.
Голгофа Мариенгофа.
Город
Распорот.
Воскресение
Есенина.
Господи, отелись
В шубе из лис.

(СС II: 96)

В «Романе без вранья» (1926) оно приведено без двух первых строк, очень важных для такой стиховой миниатюры, которая показывает, что Хлебников понимал смысл и двусмысленность имажинизма (имаго), знал тексты Есенина («Преображение») и Мариенгофа («Анатолеград»).8 В «Романе...» Хлебников присутствует исключительно эпизодически, без какого-либо авторского отношения к цитируемому стихотворению. Только много позже, в новой мемуарной прозе (1960) Мариенгоф оценил исторически пророческую рифмовку своей фамилии с местом библейского распятия (см.:  «Мой век». С. 103). Что касается Хлебникова, то он, вероятно, никогда не забывал харьковский церемониал “посвящения”. В “персидской” поэме «Труба Гуль-муллы» есть строка с упоминанием Мариенгофа и Есенина (СС III: 308).

Самая большая вещь в харьковском сборнике имажинистов — „маленькая поэма” Есенина «Кобыльи корабли». В названии, по мнению знающих религиеведов, есть некая ассоциация с апокалиптической образностью хлыстовских радений. Есенин считал это произведение своей значимой творческой удачей. В 1922 г. его перевели на французский язык, оно вошло в парижскую книгу стихов «Исповедь хулигана». Мариенгоф в «Романе...» называет эту вещь „замечательной” и объясняет содержание обстановкой и настроением страшных лет Гражданской войны, голодной разрухой, не миновавшей и улицы Москвы. По воспоминанию Мариенгофа, на Мясницкой, против Почтамта, „лежали раздувшиеся лошадиные трупы, на них сидели вороны и доклевывали глазной студень в пустых орбитах” (С. 328). Смертельный смрад и полный развал нормальной жизни символизируют в поэме „рваные животы кобыл, / чёрные паруса воронов”.9

После смерти Есенина покровительствовавший ему большевистский публицист Г.Ф. Устинов (1889–1932) называл «Кобыльи корабли» самым неудачным произведением поэта, а в третьей её строфе увидел даже скрытую политическую оппозиционность к новой революционной власти:


Слышите? Слышите звонкий стук?
Это грабли зори по пущам.
Вёслами отрубленных рук
Вы гребётесь в страну грядущего.
[II, 77]

Есть сходные по тону картины такого смертельного состояния страны в стихах других русских поэтов. Прежде всего, — «Смерть коня» Хлебникова:


И даже
В продаже
Конского мяса Есть „око за око”
И вера в пришедшего Спаса.
Грубеем
И тихо гробеем,
Где в кольцах оглобли говею,
Падая на земь бьющимся задом,
Кониной.
Я — белый конь городов
С светлым русалочьим взглядом
Невидящим глазом
Синим
В чёрной оглобле и сбруе,
Как снежные струи,
Я бьюсь.
Так упаду Убитым обетом
‹...›
(СС II: 26)

Это стихотворение датируется 1918 г. А в 1913 и 1914 гг. дважды печаталась — сначала в коллективном сборнике «Союз молодёжи», а потом в авторском «Изборнике» — большая словотворческая поэма Хлебникова под названиями «Война» и «Война — смерть», которую А. Кручёных называл «Революция», вероятно, опираясь на какие-то толкования самого автора. Несколько строф из неё.


Вон хряскнул позвоночный столб.
Вон хрустнул тот хребет.
Смерть лихорадочно гребет
Остатки талых толп.
О, чистая лучшадь, ты здесь,
Ты здесь в этом вихре проклятий?
В этом вихре навучих чудес.
Среди жалостных смерти молятий?
Смерть распростерла крылья над державой.
Земля покрыта была в миг множавой,
И пуст некогда благословляемый очаг,
То всякий мог прочесть в очах
‹...›
(СС III: 51)

Или более ранний (при жизни не публиковавшийся) фрагмент из хлебниковского хлама:

Гроб
Грёб
Добролюбиво,
Не покладая рук,
Граблями дев бесолюбивых,
Которым чорт не брат, не друг
‹...›
(СС I: 169)

Научная корректность не позволяет интерпретацию этих строк и строф двух совершенно разных поэтов как контекстное сопоставление их на уровне стилистических аллюзий и парафраз. Тут дело в какой-то глубоко заложенной (даже вне словесного оформления) природе их поэтических мироощущений. В имажинистском триумвирате именно Есенин ближе других к Хлебникову. Это прослеживается в самых разных аспектах их биографий и творческих устремлений. Так, например, Есенин говорил, что и„з всех петербуржцев любит только Разумника Васильевича, да Серёжу Городецкого” (А. Мариенгоф).

Автор нашумевшей в начале XX в. книги стихов «Ярь»10 Сергей Городецкий (1884–1967), воскрешавший древнюю Русь, её языческие корни и весь, разумеется, стилизованный мир внегородской жизни, ввёл Есенина в большой литературный мир современности, помог выработать свой облик и манеры “деревенского поэта” (с тальянкой в руках, в синей поддёвке и русских сапогах).

И провинциал Виктор Хлебников, приехавший в столицу империи с желанием вернуть русское слово к незамутненным славянским основам, уже как один из авторов авангардного «Садка судей» подарил Городецкому эту книгу с дарственной надписью: ‹...› одно лето носивший за пазухой «Ярь», любящий и благодарный Хлебников. 10.IV.13. А до этого в словотворческой «Песне Мирязя»: Я был ещё молодой леший, я был Городецким, у меня вился по хребту буйный волос (СС V: 27). Постоянная работа Хлебникова со словарём В. И. Даля, с книгой И.П. Сахарова «Сказания русского народа» родственны историко-филологическому интересу Есенина к рязанским летописям и академическим исследованиям А.Н. Афанасьева «Поэтические воззрения славян на природу».

Уважаемый Есениным литературовед и публицист Р.В. Иванов-Разумник (1878–1946) вспоминал об их давних разговорах с молодым поэтом на тему


нашумевшей тогда “заумной поэзии” (Хлебников и др.). Целый ряд сектантских и вообще народных глоссолалийных песен и присловий Есенин сейчас же и привёл ‹...› и прочёл первые строфы сложенной им песни о Евпатии Коловрате, во многом совершенно непонятной городскому читателю ‹...› в строках этих все простроено только на областных словах.11

Статья Есенина «Ключи Марии» (1918) и филологические штудии Хлебникова (например, «О простых именах языка») имели источником мифологическое богатство и стихийность русской повседневной речи.

В свою очередь, знаменитый лингвист XX в. Р.О. Якобсон вспоминал, что, познакомившись с Хлебниковым в 1913 г., он говорил с поэтом, причисленным к “будущникам”, об архаике бесовских песен, заговоров, о детских считалках и присказках, о внутренних законах сектантских глоссолалий и непонятных гностических заклинаниях.12

Весной – летом 1920 г. в Харькове на заседаниях литературной студии «Грядущее» Хлебников объяснял законы поэтической речи:


         Говорят, что стихи должны быть понятны. Так понятна вывеска на улице, на которой ясным и простым языком написано: „Здесь продаётся” ‹...› С другой стороны, почему заговоры, заклинания так называемой волшебной речи, священный язык язычества, эти „шагадам, магадам, выгадам, пицц, пац, пацу” — суть вереницы набора слогов, в котором рассудок не может дать себе отчёта и является как бы заумным языком в народном слове? Между тем, этим непонятным словам приписывается наибольшая власть над человеком, чары ворожбы, прямое влияние на судьбы человека. В них сосредоточена наибольшая чара. Им предписывается власть руководить добром и злом и управлять сердцем нежных.
(СС VI: 274)

Отметим здесь дважды употребленное слово чары.

Иванов-Разумник (политически активный эсер в 1917–1920 гг.) организовал и возглавил литературную группу и альманах «Скифы». Одним из главных стимулов его инициативы несомненно было творчество Есенина, чья поэма «Инония» именно в “скифской” интерпретации и републикации 1920 г. (Берлин) стала широко известна и вызвала громкий резонанс литературного зарубежья, где настойчиво акцентировалась её “сектантски-хлыстовская” стихия, как особое выражение российско-крестьянской революционной роли.

Хлебников, лично не связанный с этим кругом лиц и литературных изданий, был очевидным носителем самой идеи “скифства”. Об этом напоминает одно из его “преземшарных” кричалей (воззваний) 1918 г. — «Построим древнее отношение Скифской страны к Скифскому богу» (СС VI: 270). Но “скифство” для него — это подступ к более определённой сущности: “азийство” России. Для Хлебникова, принципиального “не западника”, это аксиома (см. другие его воззвания того же года: «Индо-русский союз» и «Азосоюз»). Но, ведь, и Есенин (“пророк” и “скандалист” в одном лице) живёт в „Рассее”, в „Азиатской стороне”, в городе, где „золотая дремотная Азия опочила на куполах”.

Здесь к месту вспомнить и его хорошо всем известные «Персидские мотивы». Творческую историю этого стихового цикла принято обычно начинать с желания Есенина поехать на Кавказ осенью 1924 г. Но вот в письме Мариенгофу (февраль 1922 г.) он сообщает о своём намерении поехать в Тифлис и неожиданно кончает словами: „Проклятая Персия!”13 Почему и в какой связи? Документированный и всех удовлетворяющий ответ, кажется, невозможен. Но попробуем, по крайней мере, представить себе цепь косвенных мотивировок и событий.

В Харькове, встречаясь с Хлебниковым, Есенин мог знать о желании поэта-странника увидеть Персию. В январе 1922 г. в Москве вышел журнал «Маковец» с публикацией стихотворения Хлебникова «Ночь в Персии» (СС II: 216). Едва ли это новое литературно-философское издание, в котором прямое участие принял известный богослов и ученый П.А. Флоренский (1882–1943), прошло мимо сознания Есенина. Оказавшись реально на Кавказе, он писал друзьям, что ему в Москве делать нечего, он собирается в Тегеран. Но дальше Баку Есенин не уехал. Здесь и написаны все его «Персидские мотивы».

Хлебников тоже бóльшую часть своих персидско-иранских произведений написал (или, точнее, записал в свою тетрадь “Гроссбух”) в столице советизируемого Азербайджана. Промежуток между пребыванием в этом нерусском городе двух русских поэтов — три года.

«Персидские мотивы» — это лирика условного ориентализма; Есенин свою Персию сочинил. Стихопроза Хлебникова — это почти документированная достоверность: будетлянин Персию видел.

В нескольких произведениях Хлебникова о его пребывании в северной провинции Персии Гиляне упоминается книга «Шахнаме» Фирдоуси (классика X века на языке фарси). Есенин употребляет это имя, сохраняя ритм строки: в форме — ‘Фирдуси’ („Голубая родина Фирдуси”). Небольшое стихотворение Хлебникова «Шахсейн-вахсейн» (СС II: 134) о ритуале кровавого самобичевания мусульман-шиитов может быть комментарием к строфе Есенина:


Быть поэтом — это значит то же,
Если правды жизни не нарушить,
Рубцевать себя по нежной коже,
Кровью чувств ласкать чужие души.14

Третья строфа этого стихотворения:

Канарейка с голоса чужого —
Жалкая, смешная побрякушка.
Миру нужно песенное слово
Петь по-свойски, даже как лягушка.

имеет соответствие у Хлебникова (СС II: 186): Жабы усердно молились, работая в белые пузыри и далее: И вздымались молитвенниками, / Богослужебными книгами пузыри / У квакавших громко лягушек. Здесь лягушки уподоблены молящимся брахманам в священной книге индуизма «Ригведа» («Гимн лягушкам»).

Персияне, встречавшиеся с Хлебниковым, называли его (по внешнему виду) — Урус... Русский дервиш... Гуль-мулла (СС II: 210). У Есенина девушки с экзотическими именами Шаганэ, Лала, Гелия (иногда в чадрах), предупреждённые, что в далекой России он „известный, признанный поэт”, не должны „позабыть о ласковом урусе”. Но и в бакинской “Персии”, восхищаясь „синими цветами Тегерана”, сказочными красотами „Хороссана” и „Шираза”, поэт знает, что они „не лучше рязанских раздолий”. Он постоянно думает: „Мне пора обратно ехать в Русь”. Есенинская „Русь” и в персидских стихах подтверждает свою частотность в поэтическом именослове автора. У всех это в памяти и на слуху.

«Персидские мотивы» моментально приобрели читательскую популярность. Их считали почти вершиной лирики Есенина. Хотя были и ядовитые критические оценки этого цикла как следования изжитым образцам сентиментальной романсовости и традициям литературного ориентализма. Впрямую связывать эти “мотивы” с прозаизированным свободным стихом Хлебникова, конечно, не следует. Для будетлянина характерно в данном случае стремление к фиксации своих впечатлений от реального Востока. Он называет города, не имеющие сказочного ореола: каспийские порты Решт и Энзели. Он точно называет местные плоды: портахал и нарынч. Он наблюдает мусульманские праздники: Новруз и байрам. Он знает, что Персия — страна, где завязывается общий узел Индии и России.

В собственной стране Хлебников — поэт неизвестный и непризнанный. С персидскими девушками не знаком, а девушки в России о нём не помнят. Но страна с коротким названием Русь в поэтическом именослове Велимира тоже присутствует, хотя это мало кому известно. Например, Русь, ты вся поцелуй на морозе! (СС II: 319) с пушкинской аллюзией из 1829 г.: Как жарко поцелуй пылает на морозе. Или Русь, зелёная в месяц Ай! (СС II: 320) как фрагмент задуманного им славянского календаря, инициированный исследованием А.Н. Афанасьева «Народные праздники. Олицетворение четырёх времен года и двенадцати месяцев», книгой И.П. Сахарова «Сказания русского народа. Народный дневник».

В историко-литературном плане интересно, прежде всего, само сосуществование таких разных поэтик (Хлебникова и Есенина) в реальном бытовании национальной культуры.

Однако вернемся из Баку в Харьков, от «Персидских мотивов» к имажинизму «Кобыльих кораблей». Многим современникам „маленькая поэма” Есенина казалась не свойственной этому песеннику. Удивляла и даже возмущала приблизительность, „неряшливость” рифм („смрада — сад”, „накинь — собаки”, „туда — дол”, „волоса — высасывать”) внутри строф содержательно драматичных до экзальтации:


Если голод с разрушенных стен
Вцепится в мои волоса, —
Половину ночи моей сам съем,
Половину отдам вам высасывать.
[II, 79]

Прежде всех не одобрил такие „обломки рифм и хромые стопы” Николай Клюев (старший в среде “мужиковствующих” поэтов), видя в них пагубное влияние Мариенгофа.

Последний же вспоминал в 25 главе своего «Романа...», что они с Есениным, действительно, в эти годы (1919–1920) специально и вместе занимались поисками образных корней в словах, фонетически соотносимых в целенаправленном смешении ассонансов и диссонансов: „Крыса — грызть”, „зерно — озеро”, „рука — ручей — река — речь” (С. 349).

Невольно вспоминаются строки Хлебникова, нигде не напечатанные при жизни и оставшиеся только в памяти Маяковского: леса лысы / леса обезлосили / леса обезлисили.15

По-видимому, не случайно друзья-имажинисты взяли в сборник «Харчевня зорь» стихотворение Хлебникова «Горные чары» (1919):


Я верю их вайям и хвоям,
Где стелется тихо столетье сосны,
И каждый умножен и нежен,
Как баловень Бога Живаго.
Я вижу широкую вежу
И нежу собою и нижу.
Падун улетает по дань,
И вы, точно ветка весны,
Летя по утиной реке паутиной,
Ночная усадьба судьбы.
‹...›
(СС II: 71)

Этот лирический сюжет развивается сменой паронимических звукообразов, которые были интересны двум имаго, во всяком случае, не противоречили их стилистическим опытам.

Харьковская встреча весной 1920 г. не была, конечно, случайной. По своей групповой тактике имажинисты хотели оторвать Хлебникова от враждебного им футуристического стана. Для них (Есенина, прежде всего) в Председателе Земного Шара интересно было сочетание радикального эстетического новаторства и очевидной погруженности в русскую национальную стихию (в самом общем, не отрефлексированном смысле). В том же 1920 г. на афише их коллективного вечера значился тезис: «Раздел Земного Шара». У Шершеневича это декларировалось особо: „Трублю сиреной строчек, шофёр земного шара”. Вместе они называли себя — „вагоновожатыми мира”.

Помимо трёх стихотворений, помещённых в «Харчевне зорь», московские гости, по-видимому, обещали Хлебникову и другие публикации его произведений. В письме к О.М. Брику (в Москву) Велимир сообщал: Так как мне делали предложения Есенин и др., я бы хотел знать, существует ли срок, хотя бы двухмесячный, для выхода в свет полного собрания? (СС VI: 198). Он напоминал таким образом о готовившемся весной 1919 г. издательством футуристов «ИМО» томе своих сочинений, над которым работал Роман Якобсон (проект не был реализован). В 1921 г. издательством «Имажинисты» отдельной книгой была напечатана харьковская поэма Хлебникова «Ночь в окопе».16

В 1922 г. в сборнике «Имажинисты» появилось стихотворение (5 строф) Рюрика Ивнева (датировано „май 1919”) с посвящением — „В. Хлебникову”:


Уста пристегнув к стремени,
Мы больше не слышим, не дышим.
О ком шумят воды времени
И лотос каспийский пышный?

Раскрыла колени Астрахань,
Глядит, смуглый горб обнимая,
Как синяя линия ястреба
Колеблется в воздухе мая. ‹...›16

Ивнев — ещё один имажинист, с которым Хлебников был знаком до образования группы. Они тесно общались летом 1918 г. в Астрахани. Хлебников жил тогда у родителей, иногда печатался в армейской газете «Красный воин». Ивнев по командировке Наркомпроса приехал в Астрахань на открытие Народного университета. Поэты вместе посетили дельту Волги, где задуман был отцом Велимира (орнитологом и естествоиспытателем) природный заповедник. Хлебников привлёк Ивнева к написанию «Манифеста Младоазии»: В Астрахани, соединившей три мира — арийский, индийский и каспийский треугольник Христа, Будды и Магомета, волею судьбы образован этот союз (СС VI: 271).

Обидчивый и подозрительный по натуре, Хлебников имел основания обижаться на Есенина и его коллег. Вернувшись после своих долгих скитаний в Москву (самый конец 1921 г.), он написал в альбоме Алексея Кручёных под портретом Есенина: Полетевший из рязанских полей в Питер ангелочек делается типом Ломброзо и говорит о себе — „я хулиган”.17 Думаю, что это не враждебный выпад против Есенина, а, скорее, своеобразная рефлексия на прямолинейные суждения некоторых современников о поэте.

В своём последнем рабочем блокноте под авторским названием «Крыса» среди имён людей, имевших вес в журнально-издательском мире, Хлебников написал — Есенин.18 Американский славист Рональд Вроон сделал скрупулезное описание этой записной книжки Велимира.19 По-видимому, будетлянин надеялся, что следующий, 1923 г. (по восточному календарю — год Крысы) будет для него успешным в публикационном смысле. В его «Досках судьбы» есть числовой график событий — «Взор на 1923 год». Скорей всего, он надеялся на Есенина, который весной 1922 г. собирался в длительную заграничную поездку и мог бы посодействовать публикации каких-то его текстов в одном из многочисленных в то время русских издательств (Париж или Берлин). Действительно, в журнале «Вещь» (Берлин, 1922, №3) напечатана была статья Хлебникова «О современной поэзии», написанная в Харькове. Журнал организовал и редактировал Илья Эренбург (1891–1967). Нельзя утверждать, что в этом была заслуга именно Есенина. Но следует хотя бы указать, что к самому Есенину Эренбург относился с большим вниманием и для берлинского издания Новая русская книга (1922, №1) написал прочувственную рецензию как раз на поэму «Кобыльи корабли».

Возвратившись в Россию после поездки в Европу и Америку, Есенин постепенно стал отделяться от своих друзей по имажинистскому триумвирату, вплоть до полного разрыва с ними. В августе 1924 г. письмом в газету «Правда» (вместе с И. Грузиновым) он заявил о „роспуске группы имажинистов”. Былые друзья печатно же ответили, что „роспуск” является всего лишь доказательством творческого падения и анархической распущенности самого Есенина.

К 1924 г. Мариенгоф и Шершеневич стали для Есенина совершенно чуждыми в силу их гипертрофированного, как ему казалось, урбанизма и космополитичности. „Последний поэт деревни” хотел погрузиться в корневую почву России и вновь сблизиться с поэтами, отнесёнными, по понятиям того времени, к лагерю “мужиковствующих” (Н. Клюев, С. Клычков, П. Орешин, А. Ширяевцев).

Прожившие долгую литературную жизнь Мариенгоф и Шершеневич после смерти Есенина перестали писать стихи (по крайней мере, активно печататься как поэты). Если мемуары Шершеневича «Великолепный очевидец» были реакцией на книгу Лившица о русском футуризме, то «Роман без вранья» Мариенгофа написан, кажется, буквально по следам стихотворения Маяковского «Сергею Есенину» и статьи «Как делать стихи» с рассказом об истории его, футуриста, отношений со „звонким забулдыгой-подмастерьем”: „Мы ругались с Есениным часто, кроя его, главным образом, за разросшийся вокруг него имажинизм”.20

В последние два года жизни былой имажинист Есенин искал возможность творчески сотрудничать с ЛЕФом, хотя бы “на автономных началах”. При этом он говорил Николаю Асееву, что „любит Маяковского и Хлебникова”.21



————————

         Примечания

Тексты В.В. Хлебникова цитируются по его Собранию сочинений в шести томах. Под общей редакцией Р.В. Дуганова. М. 2013 (в статье: СС. Т. С.).

1    Маяковский В.В.  Полн. собр. соч. М.: Гослитиздат. 1955. Т. 1. С. 369.
2    Лившиц Б.К.  Полутораглазый стрелец. Л.: Изд-во писателей, 1933. С. 199.
электронная версия указанного произведения на www.ka2.ru

3    Шершеневич В.Г.  Великолепный очевидец. Поэтические воспоминания 1910–1925 // Мой век, мои друзья и подруги. Воспоминания А.Б. Мариенгофа, В.Г. Шершеневича, И.В. Грузинова. М.: Московский рабочий, 1990. Далее тексты Шершеневича и Мариенгофа цитируются по этому изданию.
4    Письмо Хлебникова, обвиняющее братьев Бурлюков в безответственном отношении к его рукописям (старый бумажный хлам, предназначавшийся отнюдь не для печати), впервые опубликовано в издании А. Кручёных «Неизвестный Хлебников», 1931; републикация (под названием «Открытое письмо») — в Собрании произведений. Под общей редакцией Ю. Тынянова и Н. Степанова. Л.: Изд-во писателей. 1933. Т. 5. С. 257. См.:  СС VI: 225, 420.
5    См. в книге музыковеда Ларисы Гервер «Музыка и музыкальная мифология в творчестве русских поэтов». М.: Индрик. 2001. С. 85.
6    Из статьи Б. Лившица 1914 г.: „Великая заслуга Хлебникова — открытие жидкого состояния русского языка, и что более этого открытия связано с общей концепцией футуризма?” (ПЖРФ. С. 103).
7    Цит. по:  Мой век... С. 358. Б.А. Глубоковский (1894–1937?) — актёр Камерного театра, печатался по вопросам искусства в журнале имажинистов «Гостиница для путешествующих в прекрасном». По политической статье в 1925 г. был выслан на Соловки, где в лагерном журнале «Соловецкие острова» были напечатаны его «Спорады. О Сергее Есенине» (1930).
8    См. анализ этого стихотворения в:  Лённквист Б.  Хлебников — имажинист // Лённквист Б.  Мироздание в слове. Поэтика Велимира Хлебникова / пер. с англ. — А.Ю. Кокотов. СПб.: Академический проект. 1999. С. 118–127.
электронная версия указанного произведения на www.ka2.ru

9    Есенин С.А.  Полн. собр. соч.: в 7 т. (9 кн.) / Ин-т мировой лит. РАН / гл. ред. Ю.Л. Прокушев. М.: Наука; Голос. 1997. Т. 2 / подгот. текстов и коммент. С.И. Субботин. С. 77. Далее цитируется в тексте в квадратных скобках с указанием тома и страницы.
10   Название книги С. Городецкого «Ярь», возможно, вызвало название коллективного сборника московских поэтов «Явь» (1918), в котором впервые напечатались вместе Есенин и А.Б. Мариенгоф.
11   Цит. по:  [II, 458].
12   См.:  Якобсон Р., Поморска К.  Беседы. Иерусалим. 1980. С. 7.
13   Цит. по:  Мой век... С. 694.
14   Есенин С.  Полн. собр. соч.: в 7 т. (9 кн.) / Ин-т мировой лит. РАН / гл. ред. Ю.Л. Прокушев. М.: Наука; Голос. 1995. Т. 1 / сост. и коммент. А.А. Козловский. С. 267.
15   Маяковский В.В.  Полн. собр. соч. Т. 12. С. 24 (В.В. Хлебникову).
16   См.:  Дуганов Р.  О логике сюжета и реконструкции текста поэмы «Ночь в окопе» // Велимир Хлебников. Природа творчества. М.: Советский писатель. 1990. С. 212–225.
электронная версия указанного произведения на www.ka2.ru

Обвинять имажинистов в том, что они небрежно напечатали поэму, без должной текстологической редактуры, конечно, бессмысленно. Маяковский в некрологе «В.В. Хлебников» (1922) писал о его „путаннейших рукописях”. Друзья-гилейцы „выбирали из вороха бросаемых им черновиков кажущееся наиболее ценным и сдавали в печать. Нередко хвост одного наброска приклеивался к посторонней голове, вызывая веселое недоумение Хлебникова. К корректуре его нельзя было подпускать — он перечеркивал все целиком, давая совершенно новый текст”.
17   Велимир Хлебников. Венок поэту. Антология / сост. Арсен Мирзаев. СПб.: Вита нова. 2005. С. 20.
18   Хлебников В.  Записная книжка / собрал и снабдил примечаниями Алексей Кручёных. М.: Изд-е Союза поэтов, 1925. С. 10.
19   Vroon Ronald.  Velimir Xlebnikov’s “Krysa” // Stanford Slavic Studies. 1989. Vol. 2. P. 8.
20   Маяковский В.В.  Полн. собр. соч. Т. 12. С. 94.
21   Асеев Н.Н.  Три встречи с Есениным // Сергей Александрович Есенин. Воспоминания / под ред. И.В. Евдокимова. М.; Л.: Гос. изд-во. 1926. С. 184.


Воспроизведено по:
Сергей Есенин в контексте эпохи: Коллективная монография.
М.: ИМЛИ РАН, 2021. С. 366–383.

Изображение заимствовано:
Helen Denerley (b. 1956 in Roslin, Midlothian, Scotland. Now living in Strathdon, Aberdeenshire, Scotland).
Starlings, Loanhead Commission from Hart Builders to make thirty starlings
for railings in a new housing complex in Loanhead. 2021.

Персональная страница Е.Р. Арензона на ka2.ru
       карта  сайтаka2.ruглавная
   страница
исследованиясвидетельства
          сказанияустав
Since 2004     Not for commerce     vaccinate@yandex.ru