В. Молотилов

         Вите Хлебникову преподавали Закон Божий в установленном порядке. Сведениями о прилежании к предмету мы не располагаем. Возможно, Витя был слишком рассеян и смотрел лентяем, полагаясь на хорошую память. Выпускная проверка знаний предполагает расстановку, на Закон Божий отведено двое суток. 17 мая сдаём историю (вопросы: 1. Царствование Михаила Федоровича; 2. Борьба плебеев с патрициями; оценка четыре балла), 18-го и 19-го загружаемся вероучением Греко-российской Церкви, 20 мая вываливаем из памяти требуемое по билету («О внешнем богопочитании»; оценка четыре балла).
         Другое дело, усвоил Витя прочитанное или пропустил мимо сознания. Поступки заставляют подозревать первое: не убивал, не желал ни вола, ни осла ближнего своего, не крал, говорил правду, только правду, ничего кроме правды. И не поминал имени Божьего всуе.
         Однозначное многом — Богом оказывается у Хлебникова многом — там.
         Косое созвучие или точное исполнение заповеди Моисеевой: “Не произноси имени господа, Бога твоего, напрасно; ибо Господь не оставит без наказания того, кто произносит имя Его напрасно”?
         Науке это не известно, думаем своей головой.
         О том, например, что после умозаключения о тщетности вмешательства в предначертанное там следует предложение детусе служить ей обедню как волосатый священник с длинною гривой; а завершается стихотворение тёмной строкой И страшных имён мы не будем бояться.
         Мы — с детусей вдвоём? или Мы, Велимир Первый?
         В любом случае говорится о страхе, который будет (или не будет) преодолён. Чьи это имена — настолько страшные, что ещё большой вопрос, пройдет ли боязнь, даже если пить голубые ручьи чистоты, т.е. жить свято, без греха?
         Нам известен этот праведный страх. А имя в православии действительно не одно: Божественное Триединство, Святая Троица. Нет, вдумчивый мальчик Витя Хлебников не дремал на уроке Закона Божия, когда речь заходила о предназначении человека. “Господь Бог образовал на земле всех животных полевых и всех птиц небесных, и привёл к человеку, чтобы видеть, как он назовёт их, и чтобы, как наречёт человек всякую душу живую, так и было имя ей.” Витя запомнил: из Ветхого Завета следует, что Человеку была поручена там не только простейшая — возделывать и охранять готовый Сад — работа, но и труд высшего порядка: поименование всего живущего; и справился человек с поручением Создателя.
         В Начале у Бога было Слово. Но слово было и у Человека, с самого его начала, в Саду Едема. Оказывается, одинокий Адам был не садовник-сторож, а изобретатель-словотворец. Это уже потом ему дали помощницу. Хороша была помощь: путейца языка изгнали с места работы-по-призванию.
         Кстати, Человек не переставал заниматься своим прямым делом до последнего. Уже слыша проклятие, он придумал ещё одно имя: “И нарек Адам имя жене своей: Ева (жизнь), ибо она стала матерью всех живущих”. — Бытие, 3:20. “И выслал его Господь Бог из сада Едемского, чтобы возделывать землю, из которой он взят”. — Бытие, 3:23.
         Да это же великий пример стойкости и верности самому себе. Пример, достойный подражания. Гоните и проклинайте — но человек создан по образу и подобию так, что должен и будет творить в последней крайности. Но коли так, земное словотворчество и есть райская жизнь, райское блаженство!
          Нет, Витя Хлебников был слишком рассеян и смотрел лентяем не на всех подряд уроках Закона Божия. Подхватил знамя Адама? Воистину так.
         Потом проходили Моисея. На других, занимательных уроках, — Пифагор и Ньютон; на казённом Законе Божием — нелепый Моисей.
         Но там ли уж нелеп этот гневливый вождёк жалкого племени скитальцев? Про голос из неопалимой купины, про переход через море Чёрмное, — отбарабаним по обязанности; но заповедь — завет — закон ...
         У Ньютона закон, и у Моисея закон. Закон тяготения и закон поведения.
         Хорошо бы стать учёным, когда вырастешь. Закон Ньютона. Закон Хлебникова. Но ведь и у Моисея — закон. Он его открыл и настойчиво проводил в жизнь, уже как учёный-прикладник. Скинию оборудовал, придирался. Впадал в гнев, разбивал твёрдый носитель истины. Вдругорядь высекал письмена: кратче, внятнее векам.
         Ни у Авраама, ни у других патриархов никаких досок с буквами не было. Не было науки, одно устное предание. Наука у египтян, у халдеев: свитки папируса или кожи, глиняные доски. У них учился тот же Пифагор.
         Моисей — ни у кого не учился. Свою науку поведения, этот самый Закон Божий на скучном уроке, он создал самостоятельно. По поручению господа Бога, имя которого опасно произносить всуе.
         И опять Ньютон, сэр Исаак Ньютон: сам он открыл уймищу своих законов? Учителя говорят: сам.
         Ничего подобного, заявляет сэр Исаак. Оказывается, главным трудом, итогом всей жизни в науке он считал свои толкования “Откровений Иоанна Богослова”. Современники сэра Исаака говорят, что благоговение учёного перед Всевышним Творцом и Мироправителем было таково, что он снимал головной убор всякий раз, когда нужно было произносить Имя Божие. Сэр Исаак с гордостью отчитался на старости лет: прожил целомудренно, не уронив на землю ни капли семени своего.
          Современник Вити Хлебникова Эйнштейн был верующим. Шутливый тон его высказываний о Боге дела не меняет. Зато не шутил другой современник, Иван Петрович Павлов. Тот вообще без молитвы за стол не садился. За обеденный стол: пища не пойдет впрок без молитвы. Какие шутки. Так и пропадет зря, как у собаки с резаным горлом. Редко, но с великим удовольствием узнаём о духовном строе великанов мысли прошлых веков. Либих, знаменитый естествоиспытатель, говорит в одном из своих писем: “Мир — история всемогущества и мудрости бесконечно-высокого божественного Существа. Познание природы — путь к благоговению перед Творцом; оно дает истинное средство к созерцанию величия Божия.” “И я, подобно Моисею, видел Бога! — восклицал Линней, восхищаясь своими ботаническими открытиями. — Я видел Его — и онемел от удивления; я видел следы стоп Его в дела творения, и в самых малейших, ничтожными кажущихся, вещах — какое вижу всемогущество, какую мудрость, сколько невыразимого совершенства!” Кеплер заключает свое сочинение о гармонии миров следующими словами: “Благодарю Тебя, Создатель и Бог мой, за то, что ты даровал мне эту радость о творении Твоем, это восхищение делами рук Твоих! Я открыл величие дел Твоих людям, насколько мог мой конечный дух постигнуть Твою бесконечность. Если я сказал что-нибудь недостойное Тебя, то прости меня милостиво.” В третьем лице, «О себе», Кеплер пишет: “Что же касается существа дела, то он действительно набожен до суеверия ‹...› огорчался, что ему, поскольку жизнь его уже запятнана грехом, не суждено стать пророком; за каждый проступок налагал на себя епитимью ‹...› Обычно епитимья сводилась к повторению какой-нибудь заповеди. Если вечером, утомлённый, он засыпал, не успев произнести вечерюю молитву, то на рассвете он присоединял её к утренней молитве. Он взял за правило просить Бога лишь о самом большом и лучшем с тем, чтобы Бог, проявив себя во временной помощи, позволил ему уверовать в вечную помощь.”
         Почему Муса, а не Моисей? Потому что правоверных гораздо больше, чем нас, православных. “Муса” чаще на устах. Пусть будет Муса — не до пререканий. Ныне и у правоверных, и у православных один общий враг: новое язычество, многобожие. Оно рядится в ветхие рубища, и только на “высшей ступени посвящения”, наконец, откроется “Истина”, что нáбольший наставник — и есть Бог. А этих нáбольших уже не счесть, тьма-тьмущая. Есть даже Матерь мира Елена Рерих.
         Оправдание делами. Какими делами? Делом считают саму работу или её итог, когда сделана. “Займись делом, — говорят в субботу, — сходи выхлопай ковёр!” Но победи моисеево учение, не будь Нового Завета, “делом” называлось бы одно, только одно: строгое исполнение этого учения, этого закона. Моисееву закону можно не верить, но не будешь исполнять — пеняй на себя. Могут камнями забить. У Иисуса Христа нет никакого учения, никакого закона, кроме любви. Будда оставил три корзины свитков. Иисус оставил Самого Себя. Тщетно рубили дровосеки древо позора, — остался жив, воскрес.
         И никакого закона, кроме любви. Полюби Его, узри, — и ты христианин. Это и есть дело; прочее — слова.
         Пифагор проповедовал заёмное учение о переселении душ, об обмене телами. Это учение победит, победа его не за горами. Мы, верующие, что жизнь даётся один раз, потом смерть и суд, — проиграем. Православная церковь учит: нас уничтожат слуги противо-Христа. Но эта победа будет мнимая, как двоичный корень из нет-единицы. Велимир Хлебников требует веры в его закон. В письме из Энзели 14.04.21 г. читаем: После походившей на Нерчинские рудники зимы в Баку, когда я всё-таки добился своего: нашел великий закон времени, под которым подписываюсь всем своим прошлым и будущим, а для этого я перечислил все войны земного шара, в который я верю и заставляю верить других.
         Он знал, что дело стоит крепче всего на крови. Кровью войн доказывал истинность своего закона. При этом сам кровь не лил и не собирался этого делать. Стать правителем было мерзко, поэтому и невозможно: ты убьёшь, потому что тебя хотят убить.
         Далее в письме: Персам я сказал, что я русский пророк.
         Нигде и никогда во всей жизни Хлебникова мы не находим ни слова вранья. Пожелал (и не раз) жены ближнего своего, но лжесвидетельства — не найдём. Правда, одна только правда. И персам он сказал — правду. Если бы считал себя богом — так бы и представился: “Ана-л-Хакк!”
         Русский пророк. Словотворец Адам в Коране назван пророком. Пророк закона времени. Доски Судьбы. Скрижали. Новый Моисей. Муса. Моисей XX столетия — и только? Доволен был бы Хлебников таким сравнением?
         Нет, конечно. А кем — хотел, коли ветхие пророки не годятся? Хотел Взлететь в страну из серебра, стать звонким вестником добра.
         Но вот же они, вестники добра: Матфей, Марк, Лука, Иоанн, Павел. Ведь Евангелие переводится Добрая (благая) весть.