риезд в Иран можно считать одним из самых важных событий в жизни Велимира Хлебникова. Поэт, всегда мечтавший о непосредственной встрече с Персией — страной, где можно бродить и петь [1, с. 268], — в конечном итоге достиг мечты всей своей жизни благодаря революционным событиям в провинции Гилян. Оказавшись в Иране вместе с Красной Армией, отправившейся на помощь гилянскому коммунистическому движению в 1921 г., В. Хлебников, тем не менее, сумел познакомиться с образом жизни населения Ирана, их традициями, обычаями, а также с тем социально-политическим строем, который существовал в стране на тот момент. Под воздействием путешествия в Иран В. Хлебников написал произведения, которые в дальнейшем получили название “Иранский цикл”. Среди них выделятся стихотворение «Дуб Персии» (1921), в котором события современности вводятся в некий мифологизированный универсум и трактуются поэтом как продолжение или воплощение древних сюжетов [Там же, с. 274]. Таким способом В. Хлебников выражает свои мысли по поводу политических событий Ирана и даже старается предвидеть будущее этой страны.
Первая картина, которая предстаёт перед глазами читателей во время чтения стихотворения, посвящена дереву дуб:
Отметим, что отличительной особенностью дуба является его долговечность. Говорится, что возраст дуба может достигать приблизительно двух тысяч лет и даже более. В Большом Персидском Словаре Деххода о свойствах этого дерева говорится:
Как уже отмечалось, время пребывания в Иране можно считать одним из самых ярких и счастливых моментов в жизни В. Хлебникова. Ранее, в Баку, жизнь у поэта, согласно Н.Л. Степанову, была трудна и голодна. Даже получая политпросветовский паёк, В. Хлебников не мог его использовать, так как готовить было негде, да он и не умел этого [9, с. 202]. Но в Иране русский поэт, кажется, столкнулся с другой стороной жизни. В. Хлебников чувствовал себя счастливым не только оттого, что наконец-то был сыт и не замерзал, но и по другой причине. В России его так называемые чудачества вызывали в лучшем случае жалость, а чаще — презрение и насмешку. Здесь же странствующий нищий монах был уважаемым человеком, дервишем. Таким русским дервишем становится для персов В. Хлебников. Его стали называть Гуль-мулла. Сам Хлебников переводит это имя как Священник цветов. Нету почётнее в Персии — быть Гуль-муллой, — с гордостью говорит он. Гуль-мулла — желанный гость в любом доме, с него не берут денег [8, с. 365–366].
Учитывая всё вышесказанное, мы можем предположить, что дуб в стихотворении является аллегорией Ирана. Страна с богатым многовековым прошлым подобна щедрому дубу: накормила голодного и нищего поэта, оказав ему гостеприимство, и послужила для русского дервиша-отшельника пещерой, в которой он смог, хотя бы на некоторое время, “передохнуть от тяжёлых условий жизни”.
В дальнейшем В. Хлебников, вводя в текст стихотворения имя Маздака, одного из мифологических героев древнего Ирана, говорит об услышанном созвучии Маркса с Маздаком в шорохе ветвей дуба. Отметим, что Маздак является вождём одного из крупнейших народных восстаний, основные принципы которого напоминают нам коммунистические принципы, поэтому Эдвард Браун называет Маздака „самым первым философским коммунистом” [16, p. XIV]; и Роман Гиршман, указывая на отличительный характер маздакитского движения, отмечает, что оно имело также социальную, как и экономическую базу, и по этой причине называется коммунистическим движением [17, р. 346].
Что же касается его учения и убеждений, то маздакитский культ был религиозно-мистическим движением с радикальными социальными аспектами, которое выросло при Каваде (488–531 гг.) и стало стимулом революционных изменений социалистической направленности в Иране. Но в конце правления Кавада это движение было жестоко подавленно большими усилиями и интригой Хосрова I Ануширавана, сына и преемника Кавада [15, c. 6].
По Сасанидским источникам и исламским хроникам, до Маздака зороастрийскую религию уже пытался реформировать Заратустра Хурган, заявив, что в отношении владения имуществом и женщинами люди должны быть равноправными. Из этого следует, что Маздак сам не претендовал на пророчество, а был проповедником и последователем Заратустры Хургана, который появился до него или в одно время с ним и хотел проводить реформы в зороастрийской религии эпохи Сасанидов [Там же, c. 12].
Накануне маздакитского движения социально-экономическая напряженность создала взрывоопасную ситуацию, и появление Маздака, по сути, считалось острой реакцией на эту кризисную ситуацию. Маздак, осознав дестабилизирующие факторы, способствующие кризису в обществе, создал свои принципы на основе их гармонизации. Поэтому такие вопросы, как женщины и имущество, в концепции Маздака стали приоритетными. Эта глубокая социальная потребность столкнулась с распространённым обращением общественности. Появление маздакитского движения и его внезапное и быстрое расширение в обществе Сасанидов свидетельствуют о том факте, что в Иране народ той эпохи жаждал глубоких и фундаментальных реформ в экономической, социальной и религиозной областях [13, c. 46].
Следует отметить, что в персидской литературе редко встречается упоминание имени Маздака, а если где-то оно и встречается, то поэты жёстоко и несправедливо осуждают Маздака, считая его лжепророком, обманщиком и воплощением насилия и жестокости. Кажется, что среди иранских поэтов только Фирдоуси в своем «Шахнаме» высоко оценивает Маздака:
Фирдоуси, одобрительно указывая на справедливость и принципы равенства в учении Маздака, говорит о принципах маздакитского культа от лица самого Маздака следующие слова:
Учитывая всё вышесказанное, мы приходим к выводу, что созвучие идей Маздака и Маркса свидетельствует об идеологической близости большевиков — последователей философии Маркса — и гилянских повстанцев — наследников философии Маздака. Что же касается шороха ветвей, то, возможно, русский поэт аллегорически указывает на происходящие в то время в Иране бурные события: возникновение Гилянской Коммунистической Республики, которой Советская власть в Баку оказывает поддержку в борьбе против англичан и феодальных ханов.
В произведении «Дуб Персии» также нашла отражение идея борьбы между Добром и Злом, восходящая к вероучению Заратустры. Поскольку Маздак и Маркс считаются знаменосцами борьбы за равенство и социальную справедливость, в основных принципах философии которых можно найти сходство с принципами Заратустры, они здесь могут восприниматься как Добро. Наряду с ними, также можно упомянуть имя Батыя как третьего символа Добра в стихотворении:
Во многих трудах российских и западных исследователей Батый (Бату), сын Джучи, внук Чингиз-хана, представлен прежде всего как монгольский жестокий и кровавый завоеватель Руси, а также Центральной Европы, основатель Золотой Орды, во главе политики которого было господство над Русью. Это само по себе способствует тому, что реальный образ Батыя в качестве правителя и его роль в истории Евразии до некоторой степени остаются скрытыми. Р.Ю. Почекаев в книге «Батый: хан, который не был ханом», пытаясь показать другие аспекты личности Батыя, говорит о нём:
О политической деятельности Батыя Р.Ю. Почекаев сообщает:
С этой точки зрения, Батыя можно сравнивать с одним из героев современной истории Ирана — Мирзой Кучек-Ханом. Хотя Мирзу Кучека называли ханом, он, в действительности, не был ханом. Он встал во главе одного из самых значительных национально-освободительных движений в Иране в 1920–1921 гг.; вместе с гилянскими партизанами, которые назывались дженгелийцами, преследовал важную цель: освобождение иранского народа от насилия чужестранных агрессоров и домашних угнетателей, достижение безопасности и благополучия [2, c. 3–4].
Несмотря на то, что деятельность дженгелийцев высоко оценивалась местными жителями, российский консул в Гиляне имел по этому поводу совсем другое мнение. В письме, направленном в центральное управление МИД этой провинции, он назвал Мирзу и дженгелийцев бандитами и обвинил их в грабеже, краже имущества местных жителей, особенно граждан России, скоплении повстанческих сил в Гилянской провинции и их вооружении с целью захвата этой северной части Ирана.
В воспоминаниях Феодора Раскольникова о Мирзе Кучек-Хане говорится:
Учитывая это, мы можем интерпретировать появление Батыя в стихотворении следующим образом: В. Хлебников, говоря о том, что помнит шёпот тех ветвей / Напев времён Батыя, иносказательно указывает на возникновение движения дженгелийцев во главе с Мирзой Кучек-ханом. Иными словами, Батый здесь может быть воплощением Мирзы Кучек-хана.
В поисках символа Зла в стихотворении мы встречаемся с образами двух животных — волка и шакала:
Знакомство с общественно-политической ситуацией Ирана 1900-х гг. может дать ключ к расшифровке символов Зла (волки и шакалы) в стихотворении. В статье «Наша нравственность испорчена», напечатанной в №10 газеты «Дженгель» от 15 сентября 1917 г., читаем:
Учитывая это, при чтении строк Как волки, ободряя друг друга, / Бегут шакалы можно считать, что волкам и шакалам у русского поэта уподобляется та часть чиновничества и имущих классов, которые были заодно с англичанами, и также английские оккупационные войска, против которых дженгелийцы начали борьбу.
По поводу того, что означает фраза „Хамау, хамау, / Уах, уах, хаган!”, Л.Х. Исаева высказывает три предположения:
Кроме этого, можно говорить о другом предположении. Поставленное поэтом тире после этой фразы может свидетельствовать о том, что она как-то связана со следующей строкой (Как волки, ободряя друг друга, / Бегут шакалы). Поэтому можно предположить, что „Хамау, хамау, / Уах, уах, хаган!” — это звук, который, как отмечает П.И. Тартаковский, можно услышать в ночном вопле шакалов [10], и не имеет никакого особого смысла.
Итак, В. Хлебников, изучая конкретные события разных времён и героев, которые внесли большой вклад в формирование этих событий, и, находя общности этих событий, даёт возможность персам вспомнить о своём прошлом, и в то же время раскрывает им сущность новорожденного в Иране движения. Таким способом русский поэт намеревается говорить, что гилянское движение также продолжает путь предыдущих движений, в особенности антидеспотического восстания Маздака, которое в своём роде считалось коммунистическим. Велимир Хлебников совершенно уверен, что формирование в Персии такого типа власти, как Советская, не было бы чем-то странным, так как в прошлые времена такая власть уже существовала, хотя и недолгое время.
