Это я по мужу Капустина, а по отцу — я урожденная Шарапова Наталья Ивановна. Все очень просто: была папина дочка, а стала мужнина жена. Но это не главное. Главное — я один и тот же человек. И память у меня одна, и помню свою жизнь хорошо в обеих ипостасях. И все, что связано с папой тоже.
Так вот, я хочу поделиться с Вами, папиными сторонниками, учениками и последователями, воспоминаниями о И.П. Шараповым не как о борце с партийной номенклатурой, не как об ученом, а просто как о человеке, у которого хватало время для маленькой девочки, ее маленьких забот и развитии, как личности. О чем отец даже не подозревал.
В нашей семье я самая младшая, И все — и мама, и папа, и сестра — старались оградить меня от жизненных неурядиц и ударов всю мою сознательную жизнь. Для отца я оставалась маленькой и несмышленой даже тогда, когда на свет появилась моя внучка Ксюша. Наверное, именно поэтому у нас с отцом так и не сложились доверительные отношения, и не было задушевных бесед. Папа ушел из жизни, так и не поняв, какую роль он играл в становлении жизненных и научных взглядов и характера одного маленького и малоизвестного для его окружения человечка — его младшей дочери.
Первое и самое важное, чему научил меня отец, я бы назвала так — “маленькие радости”. Когда мы жили в Северной Осетии и Донецке — это были пушистые и пахучие елки под потолок, неожиданно появляющиеся под ними пакеты с мандаринами и конфетами «Золотой ключик» — большой редкостью в то время. Отец любил приносить мне разные маленькие подарки от сказочных героев и зверушек, которых он якобы встретил на улице. И не важно было, что это — снежок из первого снега, маленькая конфетка или горсть первых ягод — радости моей не было предела.
Эту манеру дарить “маленькие радости” я переняла от отца охотно и добровольно. Став взрослой, я с удовольствием дарю “маленькие радости” и своему сыну, и внучке, и взрослым людям из моего окружения, особенно тогда, когда вижу, что они нуждаются в моральной поддержке. Трудно поверить, но это жизненный пример “маленькие радости” способны зажечь в холодном, жестком и “мертвом” взгляде власть предержащих мужчин, пусть даже на миг, человеческие эмоции — застенчивую растерянность и мальчишескую радость — ведь в них увидели просто Человека.
Второе важное, чему меня научил отец — это получать удовольствие от пеших прогулок, будь то лес, поле или городские улицы. Наблюдению за окружающим пейзажем, растениями, животными и людьми. Учил различать виды растений и животных, рассказывал об их полезных свойствах, учил уважению их права на жизнь и свободу. И вероятно, эти беседы стали основой того, что в конце концов я стала биологом, а областью моих научных интересов — прикладная экология.
Третье важное, к чему меня приобщил отец — это Человеческая культура: театр и литература. Именно отец был инициатором моего первого посещения театра. Мне было что-то около пяти лет, когда отец повел меня на оперу «Снегурочка», забавно объясняя по дороге , что такое опера. А потом были «Иоланта», балеты «Шурале», «Щелкунчик», «Лебединое озеро» и логическое продолжение — камерные и симфонические концерты.
Читать меня научила сестра в один из своих кратковременных приездов на каникулы, когда мне было лет пять. Папа тут же подарил мне две книги. Одна из них корейские и китайские сказки, а другая — сказы Бажова, прекрасно иллюстрированная. Я их читала в захлеб еще в детском саду. Когда стала постарше, отец выписывал мне различные детские журналы и газеты. Книги стали моими самыми близкими друзьями на всю жизнь.
Папу арестовали, когда мне было неполных тринадцать лет, и я училась в седьмом классе. Проснувшись однажды утром, я увидела, что в наших комнатах бродят чужие люди, мама в слезах. У папы в кабинете ералаш — книжные шкафы раскрыты, пол и письменный стол усыпаны бумажными листами. Отец сидит в кресле за столом, лицо спокойное, а в глазах притаилась усмешка.
Чужие люди не разрешили мне выходить из дома ни в школу, ни на музыкальные занятия.
Звонить и предупреждать кого-либо, что я пропущу занятия, тоже запретили. Перемещаться по квартире, даже в туалет, можно было только в сопровождении одного из незнакомцев (в нашем доме “научных работников” кроме парадного был еще и черный подъезд).
Молчаливая возня, которую устроили чужие люди в наших двух комнатах коммунальной квартиры, продолжалась полный рабочий день. И весь день я чувствовала неловкость за людей, роющихся в папиных шкафах и столе. И все ждала, когда же это безобразие закончится. И оно закончилось ближе к вечеру. Люди оделись, оделся и папа. Потом отец попрощался с нами. И они все вместе ушли, оставив нам с мамой разгромленный папин кабинет.
И начался странный период. Вроде бы ничего не изменилось. Но мама плачет, ходит в суд, в обком партии, чего-то добивается, Однажды пришла домой из школы, а из папиного кабинета вынесена вся мебель в нашу бывшую гостиную и холл. Дверь между кабинетом и гостиной — она была четырехстворная, стеклянная раздвижная — заделана наглухо, а в папином кабинете устраиваются пожилые люди — муж и жена.
Я была подростком и не разбиралась в политике. Мне просто было жаль маму, которая постоянно изводила себя. И еще я не знала, как себя вести в сложившейся ситуации, когда твоего папу судят, хотя он не грабитель, не хулиган, не убийца. А что можно судить человека за его мысли, научные идеи, мировоззрение, мне даже в голову не приходило. Я полагала, что к двадцатому веку средневековье закончилось.
Я ожидала, что наши знакомые и мои одноклассники будут сторониться нас, в частности, меня, и я стану изгоем. Поэтому внутренне ощетинилась. Однако проходили дни, недели, месяцы и вроде бы все было тихо и спокойно. Правда, директор школы обзвонила родителей моих одноклассников и сообщила им, что Шарапова Наташа — дочь врага народа и что нежелательно общение с нею их детей. В результате некоторые родители перестали замечать меня на улице. Но с одноклассниками у меня сохранились добрые дружеские отношения, даже с Пашей Маловичко, сыном человека, который вместе с папой преподавал в университете, но был среди тех, кто жег папину книгу на костре “научной инквизиции”.
За те несколько лет, которые я прожила без папы, я научилась — и в этом вижу его заслугу — не терять себя в различных жизненных ситуациях, не бояться одиночества и находить удовольствие в размышлениях на разные темы. Научилась сочувствовать окружающим меня людям и прощать им их слабость, так как осознала, что возможность обладать личной свободой требует особенно от взрослого человека мужества и смелости, а далеко не каждый индивидуум обладает этими качествами. И не вина большинства людей в том, что они бояться быть лично свободными, а скорее их беда. Огромное несчастье всю жизнь провести в кандалах условностей, не позволяя проявиться своему “Я”. Наверное, поэтому большинство людей завистливы, озлоблены и агрессивны.
Вернулся папа, когда я уже училась в десятом классе, и осталось несколько месяцев до выпускных экзаменов. Вернулся похудевшим и чуть-чуть чужим. Только глаза прежние — внимательные, добрые и понимающие.
Кроме школы, я училась еще на первом курсе музыкального училища. В основном по настоянию мамы, почему-то считающей, что если я стану пианисткой, то избегу преследования по политическим мотивам.
Отец понаблюдал за моими “талантами” на музыкальной ниве и сказал, что мне следует подумать о получении другого образования и желательно высшего.
Я помню отчаянные споры родителей по поводу моего дальнейшего обучения. Но не вмешивалась, так как мне было все равно, кем буду. Пристрастий выраженных никаких. Просто люблю общаться с животными, книгами и сама с собой.
Все решил Его Величество случай. После выпускных экзаменов в школе, мне за короткий срок надо было восстановить технику игры для сдачи экзаменов в музыкальном училище. Результат — растяжение связок кистей рук. Тугая повязка на обеих руках, боль при любых движениях кисти, всякие процедуры. Мама расстраивалась и причитала. Я пребывала в полной растерянности, что делать дальше. А папа сказал, что ничего страшного не случилось, просто теперь совершенно очевидно, что мне надо подумать о другой профессии и надо поступать в институт.
Сначала я уперлась, так как боялась конкурса, да и лень было снова садиться за учебники. Но папа понял, что меня можно сдвинуть с места. Он собрал в конверт необходимые документы и в один прекрасный день буквально за руку привел меня в приемную комиссию университета.
Когда мы подходили к главному корпусу университета, папа сказал, что он конечно бы хотел, чтобы я стала геологом. Тогда бы он смог передать мне свои знания и идеи. Но он понимает, что учеба на факультете, декан которого сжигал его работы, для меня будет непосильным испытанием. Но есть еще одна область естествознания, которая вполне может подойти мне, тем более что я люблю животных. И эта область — биология. Папа сказал, что я вполне могу стать неплохим “биолухом”.
Вот так легко, без нажима и давления, отец направил мою жизнь по новому руслу, справедливо оценив мои истинные пристрастия и возможности. И отправил в самостоятельное плавание.
Первая папина работа, с которой я познакомилась, был рассказ о пуговице. Насколько я помню, он был записан в папином полевом дневнике. Рассказ-быль с трагическим концом. Меня поразил папин стиль изложения. Легкий и гармоничный, он воспринимался как живой разговор. Как будто не читаешь текст, а слушаешь рассказчика.
Вторая папина работа, с которой я познакомилась, была монография по применению методов математической статистики в геологии. Папа подарил мне первое издание этой книги, высказав надежду, что я все же заинтересуюсь и прочту ее. Надо сказать, что на втором курсе нам читали курс биометрии. Но почему-то факультативно и крайне скучно. Толком не поняв предмета, я не проявила поначалу интереса и к папиной работе. Вежливо поблагодарила отца и, каюсь, поставила книгу на полку до лучших времен.
Лучшие времена наступили раньше, чем я думала. Уже через год, на третьем курсе, у нас была курсовая практика. Я собрала материал по молоди черноморской кефали: по шесть склянок фиксированных рыбок, собранных на 2-х биотопах (открытом побережье и заливе). Честно говоря, я не знала, что с ними делать и какую интересную информацию можно извлечь из этого материала. Мой научный руководитель, аспирант кафедры, достал из стенного шкафа толстенный том определителя молоди рыб, вручил его мне и сказал: «Сиди и определяй, что наловила!». Через пару дней «сиденья» вся эта процедура определения мне надоела, и я задумалась, чем бы оживить этот процесс.
Дома я рассказала отцу всю ситуацию и попросила совета. Папа посоветовал мне использовать методы статистики. Научил, как оформлять карточки с первичным материалом, чтобы было удобно его обрабатывать, и помог освоить премудрости статистического анализа.
И работа закипела. Нудность обмеров различных частей тела рыбок компенсировалась предвкушением получения результатов после завершения обработки материала. Проведенный анализ позволил мне установить, что молодь рыб в пробах, взятых на разных биотопах, различается по ряду признаков, что позволяет предположить, что в районе проведенных исследований обитает два подвида кефали. Сопоставив полученные среднестатистические параметры каждой из исследуемых выборок с таковыми, приведенными в определителе для молоди кефали, я получила подтверждение своих выводов.
Кроме удовольствия от сознания, что освоила новый метод исследования собранного материала, я получила еще некоторый опыт в области оценки возможностей статистического анализа. Я поняла, что математическая статистика позволяет исследователю с определенной степенью вероятности подтвердить или опровергнуть свои первоначальные выводы или предположения. Вроде бы как придает исследователю некоторую уверенность в своих выводах и придает импульс к дальнейшему познаванию природы наблюдаемых явлений или объектов. При работе над дипломом и проведении исследований в аспирантуре я использовала методы математической статистики строго в соответствии с ее назначением и возможностями. При этом старалась быть добросовестным исследователем.
Как это ни странно, ведь применять статистические методы при проведении анализа собранного материала я начала уже в тот период, когда с нее был снят ярлык лженауки, мне постоянно доставалось от научного окружения по мозгам. И всякий раз огорченная я шла к отцу за утешением и поддержкой. Однажды он мне сказал, что надо иметь мужество не только использовать новые методы исследования, но и мужество отстаивать свои выводы и убеждения, а ронять слезы последнее дело.
Это папино наставление я запомнила на всю жизнь. И хотя уже давно не занимаюсь научной работой в чистом виде, я все равно в практической деятельности пытаюсь использовать все новое, что на данный момент известно в области моих производственных интересов и отстаивать свои подходы и разработки на разных уровнях.
Пожалуй, периодом детских и студенческих лет наш контакт с отцом и ограничивается. После его с мамой отъезда в Ульяновск, наши жизненные пути практически разошлись, мы редко виделись. Хотя последние двадцать лет жили в одном городе.
Я знала, что отец много работает, встречается с разными людьми. Что его ценят, любят, помогают и оберегают. У меня складывалось впечатление, что он с каждым годом все больше и дальше уходит в свой внутренний мир. И очень спешит изложить свои мысли и мироощущение на бумаге.
Папа катастрофически терял зрение. Но упорно отказывался от операции, твердя, что он хоть плохо, но видит, а рисковать зрением не может — надо успеть записать свои мысли.
Тем неожиданней для меня было одно событие, которое произошло в начале 90-х годов. Моя семья была в гостях у родителей. Папа, как всегда, на некоторое время исчез из-за праздничного стола. И, как всегда, я его нашла в кабинете, сидящим за письменным столом. Но он не работал, а задумчиво и отстраненно смотрел в окно. Я молча присела на диван, не понимая, что стряслось. И вдруг услышала, как он тихо сказал в никуда: „Неужели все это напрасно?” Потом папа обернулся, увидел меня и как-то странно вздохнул. Я ничего не спросила, а он ничего не сказал. Мы немного помолчали, глядя друг на друга. А потом вернулись к праздничному столу.
Прошло еще несколько лет. Никогда ни я, ни папа не возвращались к тому дню. Как-то сестра сказала, что папа почти перестал работать. Больше лежит и отдыхает. Потом его положили в больницу, вроде бы с простудой.
В тот августовский день мы с мужем приехали навестить папу в больнице. Муж остался в машине, а я поднялась в палату. Мы с папой поговорили о том — о сем, и я стала собираться. Попрощались. От двери оглянулась. Серые, добрые и неожиданно молодые глаза печально смотрели мне вослед. Я улыбнулась папе и сказала: „Не волнуйся, все будет хорошо!” Папа слегка кивнул, а потом махнул рукой, мол, иди. Спускаясь по лестнице, я поняла, что вижу его в последний раз.
Прошло уже много лет с тех пор, как папа ушел из жизни: ночью и в одиночестве на больничной кровати. Накануне у него была сестра и хотела остаться в больнице, чтобы подежурить ночью, так как видела, что он плохо себя чувствует. Но папа отказался. Почему? И есть ли связь между его вопросом, не напрасно ли было его стремление к просветительству, и тем, что он в последние минуты жизни предпочел одиночество? Неужели его пытливый ум исследователя и ученого не увидел, не понял, что его научные взгляды и идеи, предназначены для будущего и что оно, будущее, уже пробивает себе дорогу через заросли чертополоха научных работников к сознанию общества и даже власти. И пусть это движение носит крайне наивный характер, например чего стоит тезис “борьбы с глобальным изменением климата планеты” или, как выразилась госпожа Меркель, „мы должны защищать климат от человеческой деятельности”. Но это уже первые шаги к пониманию того, что современная техника и технологии не соответствуют условиям окружающей среды, и не гарантируют адаптацию человеческого сообщества к возможным изменениям на поверхности нашей планеты, обусловленным планетарными ритмами и циклами. Землетрясения, многоводные паводки, ураганы и т.п. с легкостью расправляются с достижениями современных техники и технологий, демонстрируя, кто на планете Земля хозяин.
И хотя человечество все еще барахтается в паутине рыночной экономики, принося свое выживание в жертву бумажной прибыли, уже делаются первые попытки изменить систему взглядов на развитие устойчивых экологических связей человеческого сообщества (антропогенной системы) с другими системами планеты: геологической, гидрологической, атмосферной и биологической.
Папа создавал научные идеи, которые, я в это верю, еще будут востребованы человечеством, когда настанет время менять основы природопользования, чтобы человечество, как система, могло устойчиво развиваться в новых условиях окружающей среды.
Как ученый папа чуть-чуть опережал свое время. А как человек, папа, видимо, сожалел, что его идеи не используются обществом немедленно. И это, наверное, его разочаровывало. А я в тот памятный для меня день не нашла в себе смелости напомнить ему, что научные идеи, опережающие свое время, никогда не бывают напрасными. Они вступают в силу всегда и неизбежно, но каждая в свое время. Я не смогла поддержать папу в нелегкую для него минуту сомнений. И всегда буду сожалеть об этом.
Пару лет назад я оказалась по делам на отделении экологии Московского колледжа управления и новых технологий. Руководитель этого отделения с гордостью показывал мне небольшой геологический музей и библиотеку, в которой были собраны, как он выразился, раритетные издания по геологии. Мне было разрешено прикоснуться к небольшому камню с включениями древних микроорганизмов, возраст которого — два миллиарда лет. Проходя мимо книжных полок, я вдруг увидела знакомый серый корешок. Выдвинув книгу, я прочитала: И.П. Шарапов «Применение математической статистики в геологии».