Мемуары Бенедикта Лившица представляют собой первый опыт систематического изложения принципиальной истории футуризма.
Их задача — показать те идеи, которые лежали в основе футуристической теории и практики, показать идеологию и эстетику раннего футуризма.
Эта задача определила самый “жанр” мемуаров. Это — мемуары “теоретические”.
Отдельные страницы книги производят впечатление не столько воспоминаний, сколько исследовательской работы по восстановлению литературного прошлого.
Мемуарный “жанр” в отдельных частях книги кажется псевдонимом “жанра” исследовательского.
Теперь, в качестве историка футуризма, Бенедикт Лившиц занимает позицию, отличную от той, которую он занимал в качестве поэта и теоретика футуризма:
И в той степени, в какой Бенедикт Лившиц смотрит на своё прошлое глазами своего изменившегося литературного сознания, в той степени его мемуары являются, я бы сказал, документом самокритическим.
Каково же содержание той концепции русского футуризма, которую мы находим в мемуарах Бенедикта Лившица?
Мемуары охватывают период с 1911 по 1914 год.
Начинался русский футуризм, прежде всего, как революция “живописная”. В своих мемуарах Бенедикт Лившиц показывает те формальные принципы, которые были провозглашены Бурлюками как принципы нового художественного видения, показывает, в какой степени искания Хлебникова в поэзии связаны с эстетикой бурлюкизма в живописи, с русским “живописным” кубизмом, с “бубнововалетчиками”. Показывает, что и работа Бенедикта Лившица, как и работа Хлебникова, была развитием в поэзии целого ряда принципов, уже провозглашённых новой живописью, принципов, восходящих к Пикассо, Браку, Леже.
Бенедикт Лившиц, поэт и теоретик раннего футуризма, был в футуризме особенно близко связан с группой «Гилея», с Бурлюками.
Бурлюки ценили Бенедикта Лившица, прежде всего, как знатока французской поэзии и французской поэтической культуры.
В своих стихах Бенедикт Лившиц пытался сочетать поэтику Рембо и Малларме, поэтику “проклятых поэтов” Тристана Корбьера и Мориса Роллина с канонами авангардной французской живописи.
Создавалась своеобразная поэтическая система, промежуточная между русским кубизмом и несколько позднее появившимся акмеизмом, система с мнимым мифологизмом мышления. Мнимый мифологизм находил опору в специфической системе движения поэтической мысли, в таком строении ассоциативной цепи, при котором из неё выпадают некоторые промежуточные звенья.
Это создавало иллюзию “зауми”, требующей для понимания мысли автора понимания самого характера движения мысли в его лирике.
Вот стихи Бенедикта Лившица:
Русский футуризм представляет собой явление в высшей степени сложное, противоречивое и широкое, с самыми разнообразными потенциями развития этих противоречий, с индивидуальной судьбой вождей, не покрываемой характером движения, часто с более широкими задачами, чем те, которые были сформулированы в самом движении.
Группа «Гилея» была основным ядром футуристического движения до 1914 года, была группой, исторически победившей, литературно-историческая роль которой была исчерпана в 1914 году. Именно потому, что с 1914 года движение существенно начало изменяться, Бенедикт Лившиц и полагает, что русский футуризм закончился в 1914 году:
Всё это нужно иметь в виду для того, чтобы понимать, в чём сильная сторона той концепции футуризма, которую содержат мемуары Бенедикта Лившица, и в чём ограниченность этой концепции.
„В основу футуристической эстетики,— говорит Бенедикт Лившиц (я уже цитировал это его утверждение),— было положено порочное представление о расовом характере искусства”.
В Италии футуризм растворился в фашизме.
Наш футуризм имеет непохожую на своего латинского собрата судьбу.
“Западный” национализм Маринетти был встречен русскими футуристами враждебно. Враждебно отнеслись русские футуристы и к определённо империалистическому характеру докладов и манифестов Маринетти.
Но, конечно, по существу, самая эта враждебность русских футуристов к Маринетти, особенно ясно сказавшаяся во время приезда Маринетти в Россию в 1914 году, в своей основе представляла оборотную сторону того же национализма.
Книга Бенедикта Лившица и охватывает в истории футуризма как раз весь тот материал, который, так или иначе, связан именно с этими идеалистическо-националистическими основами футуристической эстетики.
Центральной фигурой русского футуризма для Бенедикта Лившица является Хлебников. Бенедикт Лившиц показывает филологические эксперименты Хлебникова над оживлением дремлющих в слове смыслов, над “воскрешением” слов, показывает всю “корнесловную” работу Хлебникова, сыгравшую огромную роль в развитии поэзии последующих лет, показывает как совершенно отчётливую “частность” общей националистическо-идеалистической эстетики футуризма. Вся “славянщина” Хлебникова, все его тяготения к древней истории России и к русскому XVIII веку есть выражение всё тех же основ хлебниковского мировоззрения, основ, находящих своё выражение и в расовой теории.
Если Хлебников писал: смеярышня или губирь, то эта работа — не самодовлеющее экспериментаторство, а глубокие попытки прозрения в те законы русского языка, которые находят своё выражение и в строении слова. Вопрос о хлебниковской работе над языком ничего общего с вопросом о “зауми” — о глоссолалии — не имеет. Хлебниковская работа над языком глубоко семасиологична. В ней, подчёркиваю ещё раз, находят закономерное выражение те общие эстетические принципы, которые были основами вообще всей хлебниковской поэтической работы.
Однако в футуризме же, наряду с националистическо-идеалистической эстетикой, характерной для группы «Гилея», лежит (отчасти даже и в самом хлебниковском мировоззрении) и то мелкобуржуазное антикапиталистическое бунтарство, которое заставляло отдельных футуристов (Маяковский, Хлебников и др.) приветствовать революцию.
Русский футуризм как движение складывался в 1910–1911 годах. С лета 1910 года начинается новое обострение борьбы рабочего класса, „русский народ (подчёркнуто мною. — Ц.В.) ‹...› идёт навстречу новой революции”.1
Именно новая общественная обстановка, выражавшая собой нарастание революционной борьбы в условиях послестолыпинской России, и была той идейной средой, в которой складывался русский футуризм.
И, обращаясь к футуризму, к вопросу о социальном, классовом содержании идеологии футуризма, нужно отметить следующее принципиальное обстоятельство, на которое Ленин указывал в своей оценке народничества.
Народничество, объективно выражавшее революционную борьбу крестьянства, угнетаемого феодальными пережитками и попытками “капитализировать” его по “прусскому” юнкерскому образцу, выражало своё недовольство существующим строем созданием субъективистских концепций исторического развития и реакционным социал-утопизмом.
Бенедикт Лившиц не учитывает противоречивой природы мелкобуржуазного идейного движения — природы, при которой часто революционная “практика” мелкобуржуазного движения имеет реакционное идейное выражение.
Объяснять основы всего русского футуризма расовой теорией, националистическим “востоколюбием” — это значит не поставить в полный рост вопроса о содержании футуризма как большого исторического движения, вопроса о революционных потенциях футуризма.
Между тем, нигилистический “писаревский” утилитаризм в эстетике ЛЕФа, ЛЕФовское учение о „лабораториях поэтической работы” и даже теория и практика конструктивистов — всё это не может быть понято вне истории футуризма.
Поэтому-то путь Маяковского в футуризме кажется Бенедикту Лившицу случайностью, поэтому он пишет о „детских трусиках” футуризма.
Ошибка здесь не только в том, что умалена роль футуризма и даже группы «Гилея» для творчества Маяковского, но и в том, что не показано, что, по существу, Маяковский был такой же большой стороной движения, как и то крыло, к которому принадлежал и Бенедикт Лившиц, но и в том, что не вскрыта социальная природа больших противоречий внутри футуризма.
Передвижная Выставка современного изобразительного искусства им. В.В. Каменского | ||
карта сайта | главная страница | |
исследования | свидетельства | |
сказания | устав | |
Since 2004 Not for commerce vaccinate@yandex.ru |