Он пристал к бездомной собаке
И за ней слонялся весь день,
А под вечер в приморском мраке
Затерялся и пёс, как тень.
Вот тогда-то и подхватило,
Одурманило, понесло,
Затуманило, закрутило,
Перекинуло, подняло:
Из-под ног земля убегает,
Глазам не видать ни зги —
Через горы и реки шагают
Семиверстные сапоги.
Владислав Ходасевич. У моря.
Tristia miscentur laetis.
Ovidius1
В Рим свои Tristia слал с берегов Понтийских Овидий;
К Понту из Рима я шлю — Laeta: бессмертным хвала!..
Вячеслав Иванов. Laeta.
Комментируется обычно хлебниковский набор славянизмов, к скифам, впрочем, имеющий весьма приблизительное отношение (гуня — одежда, ковы — злоумышления, куга — тростник и т.д.).
Ответ содержит последняя строчка (как и положено в заправской загадке): В глазах сверкают челноки (или вариант: Её глаза — среброчелноки). Что на специфически “охотничьем” или кинологическом языке означает “челночный ход” собаки. Весёлая подруга отважного воина, столетиями спящего со своим верным конем в могильнике — собака (или уж совсем попросту — надежный пёс).
Утонувшее в темных водах истории возрождается поэтом (И нами всхожи севы). Но что посеешь, то и пожнешь: „Хлебников шутит — никто не смеётся“ (Мандельштам). Велимировый Ренессанс, хоть и удалой, но какой-то низкорослый, он застрял между скоморошеством и романтизмом, а потому взыскательный вкус временами рубрицирует его по разряду графоманства. Поэтические казусы собачьих метаморфоз в мировой тоске продемонстрировали Федор Сологуб и Маяковский, ещё более близка сердцу жалостливая беседа Есенина с актёрским Джимом — всё это высокие образцы. Зачем Хлебникову понадобился гимн архаической собаке, да ещё потаенный?
Действия читателя поначалу должны уподобиться повадкам собаки-ищейки. Если собака оказалась разгадкой отмененного названия «Подруга», то мы находим и ответ на прикрепленный к стихотворению эпитет — “Скифское”. Хлебников поэтически пересказывает сведения геродотовской «Истории» в той её части, где повествуется о своеобразном способе охоты соседствующего со скифами племени. Геродот подробно описывает Скифию и сопредельные территории:
Поэт живописует не сцены охоты, а боевые стычки воинственных племен. Подруга удалых воинов, следует признать, отменно замаскирована. Трудно предположить, что к собаке относятся строчки, в которых её “образ” предельно очеловечен: Её нога упруга, Разрезала подпругу / Вонзила нож врагу. В этом архаичном батальном опусе поразительно много смеха: В их взорах голубое / Смеётся вечно ведро, Бежит вблизи бегунья, / Смеются тихо оба. Антропоморфная подруга ведет себя уж и вовсе не по-собачьи: Разрежет жилы коням, / Хохочет и смеётся.
Именно в этой скифской “оде радости” кроется и подвох и пафос стихотворения: И песен клич весельный. То ли праздник победы, то ли украинизированная свадьба-весiлля. Автор «Заклятия смехом» написал текст-загадку о воинах и вечерогривых конях по мотивам Геродота, но главная разгадка и герой стихотворения всё же не верная собака, а Смех. “Предвестьем речи” современного поэта служит “утонувшее” в мертвой латыни обозначение того, что “радостно, весело” — слово ‘laete’. (Хлебников отступает от правил чтения и “транскрибирует” буквалистски — “лаете”.) Проливающаяся в траву, как сон, собака — хохочет и смеётся, попросту лает. Она перекусывает ремни седла, вгрызается клыками в тело: Разрезала подпругу, / Вонзила нож врагу.
Текст содержит отклики и “эхо” ещё одного слова, скрывающего ответ на вопрос ребуса: “кто это?”. Свободно мутирующая цепочка слов ‘нога’ — ‘наг’ — ‘нож’ несет ещё одну ловко скрытую разгадку. Нога (её нога упруга; не чуют кони жала ног) в латыни — это ‘pes’, тот самый верный пёс, мужской аналог босоногой подруги. Эхо ноги — ‘наг’ (нагие ездоки ) — это знакомый нам по Киплингу («Рики-Тики-Тави») санскритский ‘змей’ — „Змея, змея ли сжалится“. А несуразный нож в стихотворении (замена собачьих клыков) оказывается уменьшительным родственником ‘ноги’ (‘ножка’).
Текстовая ткань стиха насквозь пронизана русско-латинскими звуковыми перекличками. Например, земля (tellus), стрела (telum), ткань и замысел (tela), — Земля сырая — обувь, Земля в ней жалом жалится, И в межи роя узких стрел ‹...› Бросают стаи конских тел.
Свободная стихия поэзии позволяет петь (‘cano’), сближать и смешно смешивать коней с ‘canis’-собакой, бегущей в куге-камыше (‘canna’), и с тем, что канет-тонет в водах седой (‘canus’) древности.
Все описано и запрятано с хитроумием Улисса и со скифской смелостью, которую Хлебников и находит однокоренной со словом Смех: О, иссмейся расссеяльно, смех надсмейных смеячей! / Смейево, смейево ‹...› Итак, его архаическая подруга — ловкий напарник СМЕХА. Из этого смешения рождается песнь-канцона о тайне слов.
Портрет, казалось, был не кончен;
но сила кисти была разительна.
Н.В. Гоголь
И это не хула ей — похвала. Похвала, да ещё какая: исполать!
Но не вслух: здоровье дороже. Потому что ‘исполать!’ употребляется только при обращении к владыке. К церковному владыке, архипастырю.
Поэтому былинное „исполать тебе, добрый молодец!“ — олонецкие лапти всмятку.
Это к тому, что Хлебников неспроста чурался греко-латиницы. А Валентина Яковлевна старательно вчитывает ему этот корнеслов.
И правильно делает.
Потому что иначе «Скифское» так и останется издевательством над т.н. слабым полом.
Самое настоящее издевательство. Глумление. Молодой человек изнывает от похоти, ему позарез нужна подруга:
При этом обладатель зрелых семенников ещё и запойный сочинитель, раб дара сочетать слова. Такому нужна подруга особого склада, особой закалки. Коня на скаку остановит — вот какая нужна подруга.
А уж как она остановит на скаку яро-свирепоокого — это её, подруги, дело. Подрежет подпругу? Её дело. Перегрызёт коню сухожилие? Учёного учить — только портить.
И молодой человек воплощает в слове совместную жизнь запойного сочинителя и его спутницы. Нечто возвышенное. То есть нечто возвышенное для него: хребет скакуна. Подруга стелется по сырой траве, рыщет челноком по куге, осоке или ковыляет в ковылях. Любовь-морковь: желание — подпруга.
Ничего подобного, говорят нам, даже и не женский род. Пёс — не женский род. Налицо бунинское „хорошо бы собаку купить“, а не мутное томление плоти.
Знали бы вы, скольки пудовый камень скатился с души моей. Кабы не церковный устав, так и рвётся с губ олонецкое восклицание.
Хлебников ценил «Скифское», пытался пристроить. Письмо 10 января 1909 года В. Каменскому:
Очевидно, «Скифское» написано действительно в 1908-м. Где? Бог весть. Возможно, и на письменном столе. Бывали в жизни Велимира Хлебникова письменные столы и чернильные приборы.
Летние впечатления 1908 года, Судак. Оба «Крымские»? Почему нет:
Если встать лицом к бухте Судака, с какой стороны окажется Керченский пролив? C левой, правильно. А как назывался Керченский пролив по времена Геродота?
— Βόσπορος Κιμμέριος, — отвечает Георгий Ахиллович Левинтон.
Боспор Киммерийский, вот именно. Κιμμέριος — потом, сперва разберёмся с Βόσπορος. Переводится “бычий брод”, совершенно верно. То есть во времена киммерийцев пролив был жалким ручьём: чаша Чёрного моря заполнилась до нынешнего уровня позже. Это к тому, что Зевс умыкнул Европу совсем даже и не вплавь.
Итак, летние впечатления 1908 года, Судак. Совершенно как «Сосны» Пастернака, только наоборот.
Некоторым знатокам творчества Пастернака мерещится опечатка, они полагают, что “покорны все извне”, а Хлебникову за морем мерещилась степь:
Одному только мне ничего не мерещится. Боевых псов я вспомнил тотчас:
Изображение из книги Михаила Илларионовича Артамонова (1898–1972). Какой? Давно это было. «История хазар»? Пожалуй, нет. Пожалуй, «Киммерийцы и скифы».
Какая прелесть эта Сеть. Вбиваем “киммерийцы” — и на пустынный покамест брег поисковик выносит даже и такое:
Хм. Так мечи или луки? Хлебников утверждает: луки и метательные копья, дротики.
Цэ дило трэба розжуваты, как говорили мои предки, полтавские хохлы, когда им в 1864 году предложили переехать на Кубань. И переехали.
И киммерийцы утекли на Кавказ, когда скифы их раздолбали. А кто такие, по-вашему, гумиры Нартского эпоса?
На верхнем изображении (с ионийского саркофага VII–IX вв. до н.э.) киммерийцы вооружены исполинскими мечами, на нижнем (роспись на этрусской вазе VI в. до н.э.) — луками. Гдé италийский сапожок и гдé Тамань, спрошу я вас. То есть лично у меня больше доверия к ионийскому саркофагу.
Нет, не больше. У страха глаза велики, греки могли преувеличить длину клинков. Ни стремян, ни арчака. Это жёсткое седло так называется: арчак (орчак). Охлюпкой на попоне работать даже саблей, не говоря о мечах-кладенцах, исключительно трудно. Стрельба из лука — на доброе здоровье, а вот мечи-кладенцы придётся перековать на коротенькие скифские акинаки.
Да у киммерийцев и мечей-то сроду не бывало, одни топоры. Такие вот, как этот.
То есть туземец-насельник одолел пришельца-насильника. Удачная стычка киммерийцев с передовым отрядом скифов, как мы теперь знаем. А Хлебников ещё не знал, скача. Рано радовался.
Мне возразят: и вовсе не скифы, а эллины, какой-нибудь Митридат. Сокольих крыл колки, / Заморские рога. / И гулки и голки, / Поют его рога. Чёрным по белому: Заморские рога. Разве скифы пришли из-за моря? А эти рога? Азиаты прозвали Александра Македонского Зулькарнайн, в переводе Двурогий. Сокольих крыл колки наверняка на гребнях шлемов, ещё минойская повадка.
Приятно иметь дело с вдумчивыми людьми. Разумеется, из-за моря. Море Азовское. Это сейчас Азовское, о ту пору Меотида.
Меоты — не самоназвание, это доказано ещё в XIX в. А. Лопатинским: ни одно племя не станет обзывать себя вонючками. Но именно так и переводится с адыгского: ‘мей’ (вонь) и ‘ято’ (болото, тина). А нынче побережье Азовского моря обсели отдыхающие. Страбон остолбенел от изумления, когда узнал:
— Ιδιοτεια!
— Лечебные грязи, — догадался Диодор Сицилийский.
Боспор — самое узкое место зловонного болота — крупный рогатый скот перебредал по брюхо в воде; что мешало коннице заморских насильников перемахнуть его?
Вот мы и выяснили, что события произведения «Скифское» разворачиваются в Крыму, в его восточной части. Представляю, что за куга там стояла о ту пору. Куга, рогоза, осока: плавни.
Но Хлебников вымарал строфу с кугой. Почему? Посовестился неверного ударения, полагает А.К. Жолковский. Постыдился масла масляного, полагает Ю.И. Колкер. Требовательный к себе писатель этот Хлебников, не то что я, догадался А.С. Пушкин.
А насчёт рогов — это ещё вопрос, чьи они, какого животного. У Александра Македонского — тугие завитки бараньих. Что-то связанное с Амоном, помнится. Богоравность какая-то. Головные же уборы скифских вождей венчали золотые изваяния оленей.
Хлебников это знал так твёрдо, что даже ставил условие: пишите с рогами о восемнадцати отростках, иначе не дамся. И пояснял: Я хочу, чтобы луч звезды целовал луч моего глаза, как олень оленя.
Насильники «Скифского» — именно скифы, лучники:
Насельники лавируют в тучах стрел, двигаясь им навстречу. Ни один скакун не догонит попутную, тем паче выпущенную загодя, зачем искать межи.
К тому же скифы не бились обнажёнными, это известно. Нагими сражались анты, см. «Войну с готами» Прокопия Кесарийского. Анты наследовали скифам, то есть отомстили за киммерийцев: закон качелей.
Сокольих крыл колки — да, загвоздка. Нахрапом не взять, только на измор. Осада, потом засада.
Ба, Валентина Яковлевна же киевлянка. В москальском плену изнывает. А трезубец незалежников — тамга рюриковичей, сокол в пикé. Сокол, побивающий куропатку.
— Не куропатку, а зайца-русака, — поправляет Степан Бандера.
По мне, так хоть и зайца — лишь бы не гадюку. Почему-то ловчие птицы римлян любят держать в лапах змей, когда их отливают в той же бронзе на воинские значки. А римляне — беглые троянцы, всякий знает по «Энеиде» Котляревского. То есть бывшие греки.
На взгляд особ т.н. слабого пола (Мария Синякова: „Хлебников был совершенно изумительный красавец, элегантный человек. У него был серый костюм, хорошо сшитый. Фигура у него была совершенно изумительная. Красивее Хлебникова я никого не видела. Он был в котелке. Все, что было дальше, ничего общего с этим не имело. Говорил он тихо и отрывисто, но тех странностей, которые потом у него появились, совершенно тогда не было.“), Хлебников начала 1910-х — соколик хоть куда.
Он и сам это знал:
Какой породы сокол и стройные соколихи? Русской, разумеется. А русским соколом издревле величали сокола-голубятника — сапсана.
Но что это за походка длинная сокола?
То есть хлебниковский сокол — не сапсан. Тогда кто? И вообще, что такое походка длинная?
Надеюсь, желающих пристроить сокольих крыл колки Велимира Хлебникова на шлемы иноземцев поубавилось.
Нет, загвоздка «Скифского» в другом: на древнем гербе Москвы сокол-сапсан сидит на руке Георгия Победоносца, грека.
— Обаче на руце обреташася еси, не на шеломе, — молвит золотое слово боярин Степан Иванович Кучка.
Остаётся вычислить породу боевых собак. Невозможно допустить, что вымерли бесследно. Как это сделать? Очень просто: по цвету глаз.
Хлебников настаивает: у наездников и у боевых псов одинаковый цвет радужки: голубой, как у него самого, — знак уважения к смерти. (Ср.: Бородатый людоконин, с голубыми глазами и копытами, проходит по песку. Муха садится ему на ухо; он трясет темной гривой и прогоняет.)
Собачники-профи готовы биться о заклад, что боевые псы Причерноморья — не южно-русская овчарка, а хорт. Голубоглазы ли хорты? Если да, то профи правы, если нет — ищем другую породу.
Нашли: хаски. Северная ездовая собака.
Загнутый кренделем хвост, густая шерсть, острая морда и уши домиком. Подобно волку, никогда не лает. Есть канадские и сибирские хаски, слегка отличные друг от друга. Сибирские считаются потомками чукотской ездовой собаки, родина канадских — Гренландия.
Слово husky переводится с английского “хриплый” и никакого отношения к хаскам не имеет: кличка эскимосов — эски, они за неё морду набьют и пишутся инуитами, а как эти бледнолицые вонючки обзывают ездовых собак — наплевать и забыть.
У хасок преимущественно голубые глаза. Разумеется, есть и зеленые, серые, карие. Но эти подробности не греют: сани по торосам хаски готовы тянуть сутки напролёт; в степи под Херсоном — издохнут от теплового удара.
В степи под Херсоном боевая собака должна быть как можно более голой. Желательно не гнедого окраса, не датский дог. Что-нибудь впрожелть.
Размеры тела особого значения не имеют: требуется докучать коням противника, мешая наездникам вести прицельную стрельбу. Собаки против пехоты — несусветная глупость, их тотчас переколют. Именно конные сражения, как у Велимира Хлебникова.
Возможно, цвет радужки боевых собак «Скифского» совершенно не при чём. Смеётся вечно вёдро, вот как сказано. ‘Вёдро’ — солнечная погода. А как звали-величали предки русских солнце? Опять на небе виден Хорс, вот как звали-величали. То есть ‹...› голубое / Смеётся вечно вёдро — вовсе и не голубое, а огненное.
Что-то чудится родное в бляшках с антского поясного набора. Полный назад, к топорику из Абхазии. Не зря я сомневался, не зря. У собак не бывает копыт, у процарапок — налицо. Нет, не собака.
Видите, сколько ещё работы впереди. Непочатый край работы.
Позволю себе напоминание: собаку человек приручил гораздо раньше коня. Некоторые удивляются, что в произведении «Красотка» я поселил на 76° с.ш. не будущих ительменов, а предков т.н. индо-европейцев. Пастухи, собаки и крупный рогатый скот, никаких коней.
Возможно, голубоглазые предки хасок встречали появление солнца (и сопутствующего ему голубого неба) после стодневного мрака таким радостным лаем, что это показалось будущим славянам, пуштунам, кельтам и т.п. признаком кровного родства псов с солнцем. И собака стала его земным воплощением.
В дальнейшем, уже в южной Сибири, переселенцы в большинстве своём забыли о первородине, да и чёткая смена дня и ночи им приелась. Собакой стали небрегать, зато неимоверно выдвинулась верховая лошадь. Теперь уже её породнили с солнцем: horse (анг.) и Хорс. Но язык не обманешь, см. толковый словарь Даля: Хортовать арх. о жеребце, искать кобылы.
Наслоение воплощений: вот почему хорты на топориках обрели копыта.
А вы думали, за что я величаю Валентину Яковлевну. Двадцать пять лет бесплодных наскоков на кобанскую бронзу, и вдруг разгадка: наслоение земных воплощений солнца в головах предков.
Изображений скифов пруд пруди, с боевыми собаками — ни единого. Почему? Потому что берегли своё божество:
И ещё:
Скифы и арабы киммерийцам не указ — сколько хортов покалечено в боях, Хорс весть. Так ведь Хлебников и не думал скрывать их окаменелое нечувствие:
Ни обеда, ни ужина падальщикам не будет: насельники расчленят трупы насильников, сварят мясо в бронзовых котлах и съедят. Можно себе представить животы их собак после пиршества.
Впрочем, скифы тоже хороши: почётными похоронами у них считалось погребение покойника в желудках родственников.
Не надо ничего приукрашивать, учит Велимир Хлебников, — ни прошлого, ни настоящего, ни будущего.
Будущее, например, всем хорошо, за исключением одного: некоторых из нас там уже не будет.
Но Хлебников — навсегда: работы непочатый край.
Персональная страница В.Я. Мордерер | ||
карта сайта | главная страница | |
исследования | свидетельства | |
сказания | устав | |
Since 2004 Not for commerce vaccinate@yandex.ru |