С.С. Шляхова

„Что думают лошади, когда их никто не видит”:
заметки о русской детской зауми

од детской заумью понимаются тексты, создаваемые самими детьми. К ним относятся тексты детского фольклора (не фольклора для детей!), создаваемые в рамках коллективной коммуникации детей (считалки, дразнилки, игры), а также индивидуальные тексты, создаваемые ребёнком в процессе овладения языком (вне рамок автономной детской речи). Детскую заумь можно отнести к “другой” речи, которая воплощается в таких маргинальных языковых формах, как мистическая (глоссолалии), магическая (заговоры, обрядовое словесное сопровождение), детская (артикулирование ради забавы), фольклорная (загадки, поговорки, песни), поэтическая (футуристы, обэриуты, постмодернисты) заумная речь и фольклор для детей (потешки, пестушки, колыбельные).

Наиболее часто детская заумь исследовалась в связи с изучением детского фольклора и фольклора для детей. Весьма типична заумь для считалок, записано которых множество. Так же, как и в других жанрах, считалка может являть собою заумный текст или включать заумные единицы в обычный словесный ряд.

Ср., например, степень насыщенности заумью: 1) Айны деву рики факи. Торба-ёрба он дэс маки. Дэус-дэус-кломатэус бакс!; Акэтэ, пакэтэ, Чука, тэмэ, Абуль, фабуль, Дель манэ, Экс, пэкс, Пули пукс, Науль; 2) Колин-молин чем доволен? Ситом-литом-подпали-том. Печка, ручка, клоп; Анды, дванды, Тринды, баланды, Кофен, бофен, Фин филисин, Свисток десяток; Цум, цум, цумаке, Абел, фабел, дулин, Ики, фики, грамматики, Ин, фин, прячь один; Ден-ден-доли, Ден-ден-доли-доли, Чаща беби, Чаща беби, Чаща беби пепси-кола, Джими, джими, лувис, Джими, джими, ягус. Чаща беби, Чаща беби са, Чаща беби, румба, колбаса. Акум, акум — Фигу с маком; 3) Раз, два, три, четыре. Мы стояли на квартире. Сахар-бахар четвертак, нюхал дедушка табак. Он поехал за границу, пропил шапку, рукавицу; Первенчики, другенчики, Летали голубенчики По ранней росе, По зелёной полосе. Там яблоки, орешки, Медок, сахарок — Поди вон, малышок.

Характерна заумь для пестушек, потешек и прибауток (слова, которыми сопровождают действия качания ребёнка на руках, коленях, при вождении за ручку и пр.).

Ср.: А-ува-ува-ува, нянек много, я одна, чушки-бушки, не палёны, не скоблёны; Пошла рында за водой, оскользнулася ногой; Трынка-брынка два с полтинкой, шагом-магом четверагом; Трынка-трынка три с полтинкой, сахор-махор четверак; Другодан-другодан, села баба на баран.

Часто не связанные друг другом формы и жанры заумной речи (например, жанры детской и магической зауми) демонстрируют удивительную однотипность.

Ср., например: Тыхтым-бахтым выхолзан нардын (заговор от вспучивания); Бахтын-кухтын назиргин-валинтын (песня при похоронах ведьм); Бахтын-кухтым тагодан-нагодан На четыре угадан (считалка); Сахар-бахар четверак, нюхал дедушка табак (считалка); Сахар-бахар-бахарак дзибон-возбон тики-так (песня ведьм).

Составляющие зауми в детском фольклоре и фольклоре для детей не отличаются от составляющих других видов зауми: это “деформированный” чужой язык, звукоподражания крикам животных и птиц, акустические и артикуляторные ономатопы, а также слова клича и отгона животных. Все эти единицы являются звукоизобразительными (примарно мотивированными).

Ср., например, артикуляторные ономатопы: Чабер-фабер, фабер фук, ам дам; Эки-бэки бьюносеки, арии-ари уф; Эбит-дэбит биткен-баткен эбит-дэбит бу; Ики-пики кра-матыки ха; На Миронову сноху помираю со смеху: а-ха-ха, а-ха-ха. Вот Миронова сноха; акустические ономатопы: Таты-баты шли солдаты; Трах-трах-трах стоит терем на горах; Эны-бэны три катены, ахцы бахцы тиликахцы; Цан-цан-цан-цан выходи один пацан; Тра-та-та, тра-та-та, вышла кошка за кота; слова клича и отгона животных: А тпру-тпру-тпру, не вари кашу круту; Цыпу-цыпу-цыпу, дайте детке шипу; Ай, брысь, котя, не ворчи, а ты, Ваня, замолчи.

Представляется, что все заумные языки являют собою изоморфные системы, которые часто “воспроизводятся” сами по себе (например, в детской или поэтической речи) независимо от пространственно-временного континуума. Даже при первом приближении можно обнаружить лингвистическую изоморфность различных видов заумной речи.

На фонетическом уровне отмечается особое пристрастие заумной речи к чёткой ритмизации и обилию всевозможных аллитераций, а также особо точное звуковое структурирование всех типов заумной речи [Тодоров, 1999]. Звуковая структура единиц зауми всегда отличается необычностью, экзотичностью, непривычностью для слухового восприятия.

На морфологическом уровне можно отметить общие “аффиксы” для заумных единиц, функционирующих в разных типах речи.

Ср., например, общие аффиксы в глоссолалиях: насонтАС, госонтАС; паляга, волен-дряга; в загадках: вындАС, кондАС; вихуляга; в заговорах: мучАС, лампАС; зодоляга; в песнях ведьм: тындАС, рындАС; дырага, вызоляга; в считалках: рандАС, двандАС; матага, тундага.

Характерно, что “заумные” единицы структурируются по общим звукоизобразительным моделям [Шляхова 2004, 2005].

Ср., например, заумные единицы, построенные по модели фреквентативов (диссонирующих ударов) [Воронин 1982]:

глоссолалии сектантов: Капиласта гандря Дараната шантра Сункара пуруша Моя дева Луша; загадки: Сидит дендра на пендре и кричит на кондру: не ходи кондра в пендру, в пендре рында и мяндра (Сидит мать на печи и говорит дочери: не ходи в лес, там медведи и волки); детские тайные языки: шварка ‘швабра’; тыры-пыры ‘туда-сюда’; песни ведьм: охромея вызывон, тарандац даголданц экимозко порогозды; детские считалки: Анка-дарнка дру-едру четар-фаер фу е фру; Обар, бобас забор, зи, обар бобар кур.

Ср., например, русские фреквентативы: а) диссонирующий удар (бряк, хроп, хряп, стуки-бряки ‘удар, падение, стук’, хрупа-храпа, хряп, хруп, кр-кр ‘хруст, треск’, трик-трик ‘звук пишущей машинки’, крак ‘звук ломания’, трап ‘удар цепями’); б) чистый диссонанс, т.е. серия ударов (тыр-тыр, туры-тары, буры-бары, бары-бары, др-р-р ‘звук работающего механизма’, бур-бур, бурл-бурл ‘бурление, движение жидкости’, туры-тары ‘падение с грохотом’, гр-р-р, р-р-р ‘раскаты грома’, тыр-тыр-тыр ‘дребезжание будильника’, тр-р-р ‘разрыв цепи’, дыр-дыр ‘стук зубов’); в) тоновый квазинеудар, в котором с чистым диссонансом присутствует элемент тонового неудара (карр-карр ‘крик вороны’, скрип-скрип, скрлы-скрлы ‘скрип, скрежет’); г) чисто шумовой квазинеудар, где чистый диссонанс сопровождается шумовым неударом (хрупы-храпы, шабар-шабар, чирк, шуры-шары, шурки-шарки, шуру-шары, хрусь, хруп ‘хруст, треск, скрип, шуршание, скрежет’, шуры-шары, шурки-шарки, шуру-шары о хождении, фурр-р-р, фуры-пуры ‘порхание’, шир-шир ‘звук пилы’); д) тоношумовой квазинеудар, где чистый диссонанс сопровождается тоношумовым неударом (рузы-разы ‘звук работающего комбайна’, раз ‘звук резкого движения при ударе, стуке, протыкании, разрезании’, чир ‘звук удара, стука с царапаньем, скрежетом’).

Следует отметить корреляцию структурирования заумных единиц в разных типах речи, порой до буквального повторения, что может быть связано, с одной стороны, с функциональным дрейфом этих единиц или их “самовоспроизводством”, с другой — с природой звукоизобразительного слова.

Ср., например, артикулирование младенца (девочка 7–8 мес): пупа-пупа-пупа; дига-дига-дига; нига-нига-нига; детская “тарабарская” речь (девочка 3,5 лет): каки-баки-торо-баки не действительно кубаки, пиф-паф-тарарах у меня второй испуг; тара-мара-пара-бара-кара-фара погулять; му-му-лени-пуни-пу; муру-муру-лени-пуни-пуру; экстатическая речь юродивых: тыра-тыра-перетыра ты марушья заколдыра; песни ведьм: сахар-бахар-бахарак; дзибон-возбон; тики-так; детская считалка: Тани-Вани-трикадоры, сахар-махар помидоры, аз-бас-трибабас ух.

Ср также рифмованные повторы-“отзвучия” в языковой игре разговорной речи (эхо-конструкции, “фокус-покус” приём): культур-мультур, штучки-дрючки, фигли-мигли, люшки-тютюшки, супер-пупер, пакля-рвакля, чучело-мяучело, шуры-муры, тары-бары-тастабары , чики-брики, тяп-ляп, кули-мули и т.п.

Ср. также художественный дискурс: — Бу, бу, — ответил мальчик Мотя и затряс головой, замахал руками. Чтоб потянуть время, произнес речь на психическом языке. — Улюлю, га-га хряпс, арды-бурды гулюмба, сурдык-дурдык ого! Ашмы ли бундугу? Карман-да! Сикось-выкось шимпопо, дуру-буру гопля-ля... (Б. Акунин. Любовник смерти).

Очевидно, что структурирование всех заумных единиц подчиняется редупликации, эхо-конструкции, которые являются одной из самых ярких мет звукоизобразительного слова.

Формально заумные единицы строятся по принципу “эха” с неполными или вариативными частями этого “эха-отзвука”. Имплицитно это выражено в редупликации и других видах повтора. Однако редупликация и повтор прежде всего являются показателем семантического варьирования единицы.

Эхо-принцип характерен для ранних эпох развития языка, детской речи, языковой патологии и устной традиции, особенно при отсутствии альтернативного письменного варианта [Топоров 1994].

Система „первобытной образности — это система восприятий мира в форме равенства и повторений” (О. Фрейденберг). Эхо также и способ “удвоения” мира, его “зеркальности”, что типично для восприятия мира в архаичном сознании.

Ср., например, эхо как отклик нечистой силы: в лесу — лешего, около домов — домового, около бань — банника или банного, мельницы — мельника, овинов — овинника [Даль 1994].

Типичным также является построение заумной единицы не просто по принципу “эха”, а эха удаляющегося, где звучание редуцируется по мере удаления звука. Характерно, что “удаление” эха часто оказывается инверсированным, т.е. звучание фиксирует обратный порядок (“зеркальность”).

Ср., например, заговоры: турба-урба, сива-ива, шуга-юга; в считалках: цум-цум-цу-маке, ики-фики, эна-бена, тень-тень-потетень, обар-бобар, асик-масик, акэтэ-пакэтэ, абуль-фабуль, аз-бас-трибабас; загадки: тулики-батулики, тень-тень-потетень; экстатическая речь юродивых: тыра-тыра-перетыра, фигниташка-шакша, тень-тень-потетень; камлания шаманов: котеро-теро.

Художественный текст, связанный с суггестивным и магическим, потусторонним контекстом, организуется также по принципу удаляющегося эха, в том числе инверсированного (“зеркального”).

Ср., например, у Т. Кибирова:

Структурирование по эхо-принципу сохраняется и в современных детских считалках: Мотоцикл-цикл-цикл Всю дорогу обосыкал. Самосвал-вал-вал Всю дорогу обосрал!

На лексическом и квазилексическом уровне следует отметить функционирование во всех видах зауми единиц, внешне заумных, но восходящих к одному языку — источнику заимствований.

Ср., например, одинаковый счёт в песнях ведьм, детских считалках и заговорах:

Многие слова в заумных текстах являются заимствованиями из греческого и латыни (одиан, одионо, карта, декан, квинтер), немецкого (энц, цвейн, дрей, айны, цвейны), тюркских (шурум-бурум, бурды, башки, шоно, ёк) и других языков.

Наиболее значима “заумная” составляющая в таких жанрах детского фольклора, как считалки, дразнилки, игры, а также (в значительно меньшей степени) в детских тайных языках.

Ср. например, современная русская считалка:

В игровом континууме важным представляется параллельное существование (на равных) вербальных и невербальных кодов, где вербальный код не подменяет, а дополняет невербальный. Интересно, что в детских играх “законсервированы” как древние вербальные формулы, так и их современные модификации.

Ср., например, широко распространенная игра «Камень, ножницы, бумага»: После произнесения краткого текста, включающего заумную речь более древнего порядка („Ка-мано, нагано, чи-чи-фо!” или „Чи-чи-фо!”, „Су-е-фа!” и пр.) или современный вариант („Камень, ножницы, бумага, карандаш, огонь, вода, и бутылка лимонада, су-е-фа!”), дети “выбрасывают” жесты, имеющие символическое значение.

Пальцы, сжатые в кулак, — камень, открытая ладонь — бумага, разведенные средний и указательный пальцы — ножницы (иногда набор жестов шире: огонь, вода и др.). Присвоенные жестам значения (камень, ножницы, бумага и др.) связаны между собой определенным образом. Камень тупит ножницы, поэтому игрок, показавший ножницы, признается побежденным игроком, показавшим камень. Отношения между остальными знаками таковы: ножницы режут (то есть побеждают) бумагу, бумага заворачивает (то есть побеждает) камень.

Современные авторские считалки также создаются по архаически заданным схемам.

Ср., например, авторские считалки учеников 2-х классов 91 школы г. Москвы (записано в 2000 г.):

Как особый вид детской зауми можно рассматривать детские тайные языки, существование которых отмечено с давних времен и по сей день. Обычно детский тайный язык представляет собою разбивку обычных слов на слоги, между которыми вставляется тот или иной “уток” (са, ща, фига, тора и пр.). Фраза ‘пойдем гулять’ звучит как пойщадёмща гущалять ща. Вариантом может быть сингармонизм “утка” и слога: пойсодёмсё гусулять-ся. Косвенным образом этот способ образования детского языка также отражает общие языковые механизмы образования зауми.

Менее исследована индивидуальная детская заумь, не связанная с игровой деятельностью детей и коммуникативной функцией. Это не лепетные имитации, не звуки простейшей протофонологической системы, а заумь того периода, когда ребёнок уже овладел языком в той мере, которая позволяет ему не испытывать особых затруднений в общении с взрослыми. Это своеобразные глоссолалии, которые доставляют ребёнку удовольствие, связанное с языковой игрой и осознанием нарушения “правильного” языка. Возможно, это попытка репрезентации собственного “невыразимого” мира или невозможность найти слова (в силу незначительности лексикона) для внутренних переживаний и ощущений.

Косвенным подтверждением генетического сходства детской и других видов зауми можно считать существование в детской речи двух видов зауми. По нашим наблюдениям, детская заумь изоморфна магической и поэтической зауми, например футуристской и обэриутской.

Анализируемые ниже тексты были выявлены в речи одного ребёнка (девочка, 1994 г. рожд.). Ребёнок не посещал детский сад и редко общался со сверстниками до школьного возраста, что позволяет предположить “естественное” рождение зауми.

Данные виды детской зауми хорошо коррелируют с теми видами зауми, которые выделил П. Флоренский, анализируя поэтическую заумь. Заумь П. Флоренский разделяет по „четырём разрядам в возрастающей степени новизны” [Флоренский, 1990].

К первому разряду П. Флоренский относит, например, эгофутуристские неологизмы И. Северянина. В детской речи также выделяется “словообразовательная” заумь (3–5 лет). Детская способность к словотворчеству хорошо описана в научной литературе. Например, мланжик ‘след на теле от резинки, шва’ (слово используется ребёнком по сей день), берила ‘перила’, ногав ‘штанина’, вынка ‘ложка’, носли ‘сопли’, ротли ‘слизь от кашля’ и пр.

Ср. также:

Второй разряд, выделяемый П. Флоренским, — „орнаментальное”, „арабесочное пользование словом” типа «Заклятие смехом» В. Хлебникова, где поэт „даёт понять ценность самого материала речи — стихийную основу, из которой возникает ‹...› логическая речь”.

Подобные тексты создавались ребёнком неоднократно и вызывали его удовольствие, смех. Условно назовем это “хлебниковской” заумью (6–7 лет).

Ср.:

Ср. также:

Данный вид детской заумной речи коррелирует с морфологическим (актуализация латентных словообразовательных моделей) и семантическим (смысловая запутанность фразы) видами поэтической зауми.

Третий и четвертый разряд, по П. Флоренскому, — собственно заумь: Кукси, кум мук и скук (В. Хлебников); Дыр бул щыл ‹...› (А. Кручёных).

Подобные виды зауми наблюдаются и в речи данного ребёнка. Создание текстов также сопровождались положительными эмоциями.

Ср.: а) артикулирование младенца (7–8 мес): пупа-пупа-пупа; дига-дига-дига; нига-нига-нига; зека-зека-зека; зига-зига-зига; коком-коком; б) детская “тарабарская” речь (3,5–4 лет): Каки-баки-торобаки не действительно кубаки, пиф-паф-тарарах у меня второй испуг; Тара-мара-пара-бара-кара-фара погулять; Му-му-лени-пуни-пу; Муру-муру-лени-пуни-пуру; Тора-пора мора-кора это всё из коридора; Лера-пера-окукера; Ляпсик-дряпсик ку-ку-ку, не боися лу-му-му.

Этот вид детской зауми связан с отказом от информационной составляющей и сосредоточенности на интуитивном восприятии, аллитерации, гармоническом движении и ритме создаваемого текста, что, по А. Туфанову, является сутью футуристской “зауми” [Туфанов 2001]. Этот вид зауми в поэтике обычно называется фонетической заумью (“полная бессмыслица”).

Следующий вид детской зауми условно назовем “хармсовская” заумь (7–7,5 лет). Этот вид наблюдаемой нами детской зауми (см. Приложение) построен по принципу обэриутских текстов, состоящих в бессмыслице: семантической (нарушение правил “нормальной” речи) у А. Введенского и ситуационной (алогичность человеческих отношений и ситуаций) у Д. Хармса [Друскин, 1989]. По этому же принципу строятся частушки-“нескладухи” в фольклорном дискурсе: „Сидит заяц на заборе в алюминевых штанах, а кому какое дело, у меня живот болит”.

Обэриуты практически отказываются от основной составляющей поэтики футуристов — зауми. Д. Хармс провозглашает полный и окончательный разрыв с заумью.

Речь идет о том, что мир, который находится в ведении языка, есть мир осмысленный, тот же мир, но остраняющий язык, есть мир бессмысленный. А. Введенский и Д. Хармс оглядывают его строение через „незаделанные дыры бытия” (М. Мамардашвили), т.е. через те, которые открываются в сновидении, глубокой медитации, в нюхании эфира и, наконец, в переживании смерти. Открывается новая близость с миром, теперь язык не препятствует миру напрямую захватывать нас [Подорога, 1993]. Если принять за основу подобную интерпретацию, то очевидно, что здесь актуализирована идея “внутренней формы” языка, которую не принимали обэриуты, ибо она “ломает” собственное видение мира.

В детской речи нами отмечена “ситуационная” заумь. Текст, придуманный “на ходу”. Девочка сказала: „Хочешь, расскажу про носорога?” После чего последовал текст, который девочка назвала „путаницей”. Подобных текстов за этим ребёнком было записано несколько, причем для обозначения их ребёнок регулярно использовал номинацию „путаница”. Тексты также вызывали удовольствие ребёнка (см. Приложение).

Заумь в детской речи ещё ждёт своего исследования, однако можно говорить о том, что прослеживается изоморфизм языковой структуры зауми в различных ее проявлениях.

Приложение
(названия текстов принадлежат их автору)

Воспроизведено по:
Вестник Оренбургского государственного педагогического университета.
Гуманитарные науки. 1(43)/2006. С. 19–26

————————

Шляхова Светлана Сергеевна — доктор филологических наук, зав.кафедрой иностранных языков и связей с общественностью Пермского национального исследовательского политехнического университета. Лауреат премии Пермского края в области науки первой степени (2008), лауреат Всероссийского конкурса научной книги (2010). Шорт-лист Строгановской премии (2008).
     Член диссертационного совета (Пермский государственный научный исследовательский университет). Член редколлегии журнала «Актуальные вопросы современной науки». Член Научно-консультативного совета Федеральной службы по надзору в сфере массовых коммуникаций, связи и охраны культурного наследия (Россвязькомнадзор) по Пермскому краю. Судебный эксперт по вербальным материалам по искам о защите чести, достоинства и деловой репутации, оскорблениям, материалам экстремисткой направленности.
     Стажировалась (2010) по проблемам массовых коммуникаций и связей с общественностью в Европейском институте образования по связям с общественностью (Париж).
     Область научных интересов: теория коммуникации, фоносемантика, ономатопея, звукосимволизм, языковая маргинальность, стилистика, русский язык, пермские языки.
     Автор около 150 научных работ, в том числе монографий и словарей: «Тень смысла в звуке: введение в русскую фоносемантику» (2003), «Дребезги языка: словарь русских фоносемантических аномалий» (2004), «Другой язык: опыт маргинальной лингвистики» (2005), «Эффективный PR-текст: форма и содержание» (2009), «Русский PR-текст: 100% достижения результата» (2009), «Коми-пермяцкий язык конца ХХ – начала ХХI века» (2010, в соавторстве), «Немецкая ономатопея: история изучения, проблемы, немецко-русский словарь» (2012, в соавторстве), «Звукоизобразительность в коми-пермяцком языке» (2012, в соавторстве) и др.

Передвижная  Выставка современного  изобразительного  искусства  им.  В.В. Каменского
карта  сайта		главная    страница
исследования		свидетельства
сказания		устав
Since 2004     Not for commerce     vaccinate@yandex.ru