кубо-футуристы

Полною коллизий была жизнь подрастающего в период общественного движения 1905–07 годов поколения. Теперь это поколение оканчивает учение и готовится вступить в жизнь, частью уже вступило...

Волнения и разочарования потрясли нервно-психическое здоровье ещё в тот период, когда организм только формируется, накопляет силы. Эти силы надорваны, здоровье расшатано...

Таковым явился перед нами облик некоторой части учащейся молодёжи, когда в 1912 году Комиссией по борьбе со школьными самоубийствами Русского Общества охранения народного здравия была предпринята анкета о душевном настроении учащихся.¹

Много жалоб на низкий уровень молодёжи, на отсутствие идейных интересов, на то, что пережившие 1905 год обречены, так как им нечем жить и нечего делать...

К дисгармоничности окружающих общественных переживаний примешивается и влияние символической литературы, поклоняющейся смерти (Ф. Сологуба, Арцыбашева и пр.). „Мысли о самоубийстве приходят, — пишет курсистка, — после чтения современных произведений, где ужас жизни, безволье, беспринципность; люди мечутся в агонии и уходят от жизни. Скверно бывает на душе. Ждала раньше, что в книгах ответ найду на проклятые вопросы, почерпну веру в жизнь... Ведь кроме книг нет друзей. Одна. И не было ответа, кроме призрака смерти... Культ её везде, везде... Прочтёшь такую книгу, и видишь — выхода нет, поддашься настроению культа смерти и ходишь полна безверия в жизнь, работать голова не может... и воля разумная над собою как бы теряется, и создаётся ужас, из которого нет выхода. И себя презираешь за такую слабость, клеймишь и ничего поделать не можешь.
Действительно жизнь такова”.

Одна часть пережившей ужасы реакции молодёжи поддаётся настроению угнетения, не знает, что делать. Другая — литературная и художественная фракция — высмеивает символический упадок интереса к жизни. На смену унылым декадентам выходят бодрые жизнерадостные футуристы.

В противоположность пессимизму декадентской литературы начала столетия, футуристы — не декаденты, не смерть и упадок воспевают они, а движение и радость.

На тот же вопрос — что делать, обращённый к самим футуристам, они отвечают: жить ради будущего, утверждая его в настоящем.

Если к символически-декадентскому творчеству можно было применить термин упадка, вырождения личности, то к футуристам подходил бы термин возрождения личности.

Реализм признавал содержание художественного произведения выше формы. Символисты форму возвысили до содержания, но содержанием их творчества была эротика и смерть. Воспевание смерти принесло им смерть, хотя и не в буквальном смысле слова, — как ядовито предлагает В. Хлебников. Интерес к упадочным мотивам литературы падает, и общество ждёт возрождения личности от литературы — новых пророков.

Пророки-футуристы одной критикой прошлого и туманным пятном будущего никого не могли бы привлечь на свою сторону. Это поняло новое направление и начало реформировать слово и речь — „речетворцами” называют себя футуристы.

Как понимают будущее футуристы? Они понимают его в смысле нарождения новых признаков в отдельном человеке. Футуризм отчасти биологическое учение, но это только кажущийся позитивизм в понимании человеческой психики.

В интуиции, сверхчувственном восприятии — сущность нового человека — футуриста.

Однако люди будущего — футуристы дальше проповеди движения не идут. Нигде так хорошо не выяснен этот исходный лозунг футуризма, как у итальянского футуриста Маринетти.

Движение у футуристов является не средством достижения, а целью выявить накопившуюся энергию.

Формула движения футуризма есть подвижность, движение ради движения.

В самом деле, в том же манифесте Маринетти мы находим собранными в одну кучу удивительные и прямо противоположные стремления, напр., патриотизм и анархию, войну и революцию.

Футуризм в России ничего не приветствует и не славит, кроме самих себя и, пожалуй, национализма (В. Хлебников. Ряв.). Зато, признавая движение, как самоцель, он выставил и ещё одну самоцель — форму-самоцель.

Если мы вдумаемся в то возрождение личности, к которому призывают нас футуристы, то увидим, что это возрождение — проекция блуждающих болотных огней в воздухе. Призыв их может сделаться не возрождением, а упадком. Мираж рассеется, и нет ничего — одна пустота.

Как в какой-нибудь сказке — бессмысленность, ненужность и ничтожность появляются на сцену и завершают движение и художественную форму, как самоцели.

Футуристы — дети своих отцов декадентов-символистов. Как реформаторы, они веселы, полны подъёма и жизни, но под ними нет почвы, в них нет содержания, и может всегда появиться на их месте пустота властной ничтожности.

Будем думать, что футуризм, как здоровый подъём настроения после упадочного меланхолического и пессимистического символизма, преодолеет и властную ничтожность, и пустоту.

А пока он стал на скользкую почву. Может быть, наша аналогия с безумием даст возможность наметить верный путь. И это тем более вероятно, что целая группа талантливых писателей с Игорем Северяниным, как первым, теперь уже ушедшим вождём эго-футуризма, не разделяет кубо-футуристического преклонения перед бессмысленностью и ничтожностью.

Такова формула символически-декадентского творчества — предшественников и духовных отцов футуризма. Слово футуризм уже было на языке символистов, философ и критик которых Charles Morice озаглавил свой труд «Завтрашняя литература».

Если мы вглядимся в формулировку творчества декадентов в их собственном изложении, то увидим, что футуристы-дети идут по намеченному отцами пути.

Они резче подчёркивают особенности своего победного шествия и в своих манифестах ссылаются на близость грани безумия, как желанного и ценного.

До сих пор психиатрическая критика подходила к оценке новейших течений литературы с точки зрения душевного здоровья — и открывала Америку. Ни декаденты, ни футуристы ничуть не шокированы близостью к душевному заболеванию.

Пшибышевский завидует участи „мономана, страдающего психозом ужасных видений”.

Пшибышевский признаёт „объединяющую веру — веру в Шарко и веру в божественность одержимости бесами”. Это не выбор, а соединение подлинного лика с личиною, та мгновенность переживаний, под защитою которой свершает свой круг новое творчество.

В одном из обращений к обществу, в манифесте эго-футуризма прямо сказано: „III — Мысль до безумия. Безумие индивидуально”. (19 Ego 12). И эго-футуристы Ассоциации 1913 года признают „мысль до Безумия, ибо лишь Безумие (в корне) индивидуально и пророчественно” (И.В. Игнатьев. Эго-футуризм. Послелетие 1913).

Однако же на предыдущей странице той же брошюры мы находим упрёк критике: „Эго-футуризм прессой так и принят — „Cyмасшествие””.

Это противоречие объясняется тем, что душевное заболевание имеет двоякий смысл. В глазах непосвящённого, в обычной жизни слово это стало синонимом бессмыслицы, нелепости и является в том виде, как употребляет его критика, на которую справедливо нападает И.В. Игнатьев, добавляя, „отчего критике не выдавать свою безмозглую болванку за череп психиатра?”

На самом деле, всякое душевное заболевание подкрадывается медленно и выражается, действительно, часто ослаблением деятельности сознания, но совершаются эти перемены по определённым законам.

Душевное заболевание требует, прежде всего, оценки, а не глумления. Да и оценка может быть различная в зависимости от исходной точки зрения.

В практической жизни, душевнобольной — бесполезный член общества, он оторван от жизни. Но причина этого — в особом, своеобразном отношении его к внешнему миpy, которого обычно и не замечают.

Психиатры подходят к душевному заболеванию, как врачи-естественники. Такова наиболее распространённая точка зрения. Они видят источник болезни в поражении мозговой коры, где Флексиг установил центры высшей психической жизни (ассоциативные).

Расчленяя головной мозг ножом на анатомическом материале, эта школа стремится больную душу вывести из больного мозга, из поражения самого мозгового вещества. Несовершенству микроскопической техники приписывается то обстоятельство, что нельзя ещё пока увидеть этих поражений. Сюда же примыкает в последнее время химическая работа над самоотравлением, как причиною душевного заболевания.

Далёкая от психологии и философии, эта анатомо-физиологическая школа не затрагивает громадной области безумия, воздерживаясь совершенно от оценки его. Попытки путём разновидности физиологии — физиологической или экспериментальной психологии — ближе подойти, найти ключ к познанию душевного заболевания остаются пока бесплодными.

Виден и для психиатрии выход с другого конца, где душевное заболевание, действительно, близко подходит к мистическому творчеству новейшей литературы. Этот путь и проторен благодаря символистам-декадентам и их приемникам футуристам.

Я говорю о философской оценке душевного заболевания. С этой точки зрения, прежде всего, отпадает предосудительность аналогии футуризма и душевного заболевания.

Психическая эволюция и различные этапы развития личности от нас совершенно сокрыты, и почему в душевном заболевании не открываться завесе, за которой — ступени будущего движения человека по пути развития тех или других сторон его личности.

Если мы представим себе нашу психику в виде мозаичной картины, составленной из отдельных кусочков-чувств, настроений и мыслей, то душевное заболевание предстанет перед нами в виде расколотой мозаики. Отдельные части картины могут быть при этом усовершенствованы, нет только гармонии и целости в картине.

Процесс воссоединения совершается благодаря работе личности, охватывающей в нечто целое отдельные части, но каждая часть может продолжать своё усовершенствование и тогда, когда вся личность не может построиться в нечто законченное и совершенное.

Та сторона в безумии, которая особенно привлекает апостолов новейшего течения в литературе, заключается в особом способе восприятия мира — пророческом, мистическом или, как выражались, ближе к научным терминам, символисты-декаденты — подсознательном.

Центры сознания, те области мозговой коры, по Флексигу, которые заведуют ассоциациями или построением нашего душевного мира, расстраиваются, ослабевают, и открывается большее поле для деятельности подсознательной области.

Известные всем факты сомнамбулизма истеричных, при котором открываются двери в область подсознательного, получают особую ценность с точки зрения философского освещения вопросов творчества не только нормальных, но и душевнобольных людей.

Гипноз, как лечебное средство, прокладывает себе широкий путь, но и ему находятся попутчики — психотерапия в смысле психоанализа. Удивительным образом вскрывается в психоанализе, как основа подсознательной области среднего человека — эротические представления.

Пьеру Жанэ мы обязаны наиболее полным философским освещением душевного состояния истеричных. Пьер Жанэ признаёт, что при истерии мы имеем дело с сужением поля сознания и расширением всех подсознательных процессов. При этом вполне оправдывается возможность разделения личности — удвоение, утроение её. Одни отправления представляют подлинный лик — сознательный образ личности, а другие — подсознательную область мыслей, чувствований, представляющуюся настолько ещё связною, что она образует вторую личность — личину подлинного лика.

Проф. Дессуар, анализируя это разделение личности, приходит к выводу, что область второй личности свойственна, принадлежит творчеству. Другими словами, по Дессуару — творчество является актом подсознательным, наряду с напряжением всех сознательных областей.

На примере художественного творчества Бергсон старается доказать присущую человеку интуитивную способность — видеть вещи не так, как они рисуются другим.

Существует известная категория лиц, которые видят свою жизнь окрашенною тем или другим цветом в различные её периоды.

Это так называемые “зрительные схемы” — светлые и тёмные полосы жизни.

Душевнобольные в области подсознательного обнаруживают способность видеть свои мысли в образах, облечённых в плоть и кровь — зрительных галлюцинациях.

Мы не можем касаться здесь этой интересной стороны душевного заболевания, но всё же укажем, что зрительные галлюцинации являются помимо воли испытывающего их субъекта. Мы приводим здесь изображение подобных галлюцинаций, зарисованных самою больною так, как она их видит.

Фиг. 1 изображает купальщицу со своеобразно перекрещенными ногами, „как стирают бельё татарки в Крыму”. Рядом некто играет на цитре. Ноги у него тоже скрещены, а одеяние поднимается кверху.

Фиг. 2 — более богата образами: две фигуры во весь рост: та, которая в профиль к зрителю, с хвостом, — „как бы перекинута через плечо мужчины шкура льва”. Большая фигура мужчины с рожками („с сиянием”), а „из горла его выходит стекло”. Под этим поясным изображением едва заметное лицо с митрою, а ниже апокалиптический зверь. Звери (внизу и наверху) у фигуры слева.

Нужно отметить обилие движения и удлинённые фигуры, как у Бёрн-Джонса. Больная курсистка, но незнакома совершенно с прерафаэлитами.

До сих пор ещё нет достаточно исчерпывающей теории галлюцинации, и нам кажется, что здесь открывается интересная область для сопоставления образов, возникающих в момент интуитивного творчества, с галлюцинациями душевнобольных.

Н.О. Лосский устанавливает интуицию, как способность „непосредственно сознавать не только свои состояния, но и данные мне состояния”.

Примером для иллюстрации этого подразделения автору служат навязчивые представления — тоже категория явлений из области душевного заболевания. Один писатель, страдавший психозом навязчивых мыслей, должен был глотать слова, давиться словами; каждое слово ощущалось им, как нечто постороннее, данное извне, и чтобы придать ему личный характер, он принуждён был глотать слова, делая соответствующее глотательное движение. Это — навязчивая идея отчуждённости слова. Другой столь же характерный случай нашего наблюдения — навязчивость самоанализа. Каждая мысль, возникающая в уме, вызывала представление о самом процессе возникновения. Этот гнетущий самоанализ принял характер навязчивости и совершенно парализовал умственную работу.

Такова сила навязчивости, т.е. данных извне состояний сознания. Для устранения их необходимо привести человека в состояние гипнотического сна и воспользоваться внешним npиёмом — запрещением в гипнозе.

К разряду интуитивных состояний относится, по Лосскому, и область внушения, а также самовнушения.

Мы остановились на области подсознательного и интуиции, руководимые нашей отправной точкою зрения: футуризм строит своё художественное здание на интуиции или мистическом восприятии мира; душевное заболевание открывает целый громадный ещё мало обследованный с разбираемой нами стороны мир возникающих помимо воли и сознания явлений. Сюда относятся: раздвоение личности у истеричных, истерический сомнамбулизм, галлюцинации душевнобольных, гипноз и самовнушения, навязчивые мысли и поступки.

Ещё один существенный признак объединения — оторванность от жизни. Этико-общественное содержание совершенно отсутствует в новейших течениях литературы. Как мы видели из манифеста символистов В. Брюсова, произведения различаются только по форме, а у футуристов — форма заменяет содержание.

Эго-футуристы называют себя „коллективцами, общежителями только” до времени нахождения первобытного рая.

     Когда же каждая особь преобразится к объединённое Ego — „Я”, слова отбросятся самособойно. Одному не нужно будет сообщения с другим.
     Человеческая мембрана и теперь способна звать и откликаться зовам неизвестных стран.
     Интуиция — недостающее звено, утешающее нас сегодня, в конечности спаяет круг иного мира, иного предела, от коего человек ушёл и к коему вновь возвращается. Это, по-видимому, бесконечный путь естества.
     Вечный круг, вечный бег — вот самоцель эго-футуриста. “Жизнь” для них — “Ожидание” (“Всегдай”), в котором он плачет, как “неутешаемый вдовун”. И когда ступени пройдены — „восток молитвенно неясен и в небе зреющий пожар”, поэт эгo-футурист “ждёт”, но не отдыха, а “нового зодиака”, который начертит неведомое кудесникам, радостный, бодрый новою бодрью:

Я снова в верте верных чудищ
И транспланетных кораблей
Несусь вперёд Границей Будищ...
И. Игнатьев. Эго-футуризм

Содержание всё же было у символистов, но оно извратилось тем, что они опирались только на область подсознательного, поручая себя, вверяя случайности. Отсюда преобладание аморализма и эротизм, скрашенный нео-романтикой, как преобладающее содержание символически-декадентской литературы.

Потусторонняя мораль (Ницшеанство) и эротизм совершенно не занимают футуристов. Они замалчивают эти элементы, как пережиток символизма и хотят только реформировать слово. Фракция же кубо-футуристов — (А. Кручёных) признаёт в новом языке только мужской род „из подлого презрения к женщине и детям”.

Под влиянием ницшеанства, культивируемого символизмом, одно время был разбужен в подсознательной области зверь, и прежде всего сказалось это на болезненно-предрасположенных натурах. Мы позволим себе привести выдержку из дневника одного душевнобольного самоучки-философа.

От подсознательности Ницшеанства через Канта к знанию и духовному возрождению — так могли бы мы озаглавить исповедь этого криминального ницшеанца, жертвы символически-декадентского увлечения аморализмом.

     Я хочу представить человека, совершившего ужасное преступление и не чувствующего раскаяния, т.е., но понятию людей, человека-зверя.
     Мне думается, что исповедь Руссо, несмотря на её многие достоинства, страдает тем недостатком, что автор её не мог описать человека таким, каким он есть по своей сущности. В этом нет ничего удивительного: если человек будет записывать свои мысли, как те, которые приходят в сознание при участии его воли, так и, главным образом, те, в которых наша воля не принимает участия, он должен будет презирать себя. Мысли, являющиеся в области бессознательного и достигающие порога сознания, помимо воли, бывают большею частью эротического в криминального характера. Спешу оговориться: д-р Р., в каждом слове, сказанном мною, готов видеть чуть ли не преступление: в этом случае он, вероятно, заподозрит меня в половой психопатии. Я не разделяю его взгляда; если человеку иногда приходит в голову мысль о самоубийстве, и он не приводит её в исполнение, можем ли мы назвать его самоубийцею.
     Конечно нет.
     Так и в вышеприведённом случае: человек их стыдится, но не может от них отделаться. Что эти мысли являются помимо нашей воли, доказывается тем, что они так же скоро исчезают, как и появляются.
     Никакие усилия воли не могут вызвать их в нашем сознании, и лишь иногда о них появляется смутное воспоминание. Теперь я скажу несколько слов о человеческих чувствах, как я их понимаю. Некоторые моралисты утверждают, что чувство альтруизма заложено в человеке от природы — в таком случае, откуда мог явиться эгоизм? Превосходный анализ Гобса альтруистических чувств разрушает все бредни моралистов.
     Bсе чувства не что иное, как видоизменение эгоизма; набожность и религиозные чувства суть следствие страха; чувство любви эгоистично. Наиболее альтруистические чувства, благорасположение и сожаление, тоже в основании эгоистичны: быть добрым, значит чувствовать себя настолько сильным, чтобы создать собственное счастье и счастье другого; иметь сожаление, значит — вообразить, что бедствие, постигшее другого, может постигнуть и вас самих и заранее чувствовать себя несчастным.
     Вообще, каждое альтруистическое чувство в основании — эгоистично.
     Искать удовольствие и избегать страданий — таков естественный закон и сущность того, что мы называем нравственностью.
     Этот закон принимается всеми людьми без исключения; его можно назвать априорным, потому что он предшествует даже сознанию.
     Благодаря этому закону, люди достигли той степени цивилизации и культуры, при которой возможен и альтруизм; человек, не имеющий возможности прокормить себя, вряд ли поможет другому.
     Следовательно, эгоизм является регулятором отношения между людьми, и альтруизм необходимо вытекает из него.
     Допустим теперь другое положение, т.е. допустим, что чувство альтруизма врождено в человеке. К кому он может питать альтруистические чувства?
     Если признать, что люди соединились в общество, благодаря договору, понимая слово ‘договор’, как его понимали Руссо и Кант, или как энциклопедисты, безразлично, — то придётся допустить, что человек имел нужду в себе подобных. Нужда могла возникнуть лишь из боязни за свою жизнь или собственность, следовательно, из эгоизма.
     Доказывать, что альтруизм не присущ человеку при современной жизни — очень трудно, потому что встречаются люди, делающие добро, по-видимому, совершенно бескорыстно; (к числу таких людей я отношу прокуроров, сомневающихся в умственных способностях преступника. Чем руководствуются они при этом?).
     Все поступки людей, с которыми я имел несчастье сталкиваться, не только не имели в основании альтруизма, но все вытекали из чисто животного эгоизма. ‹...›
     Ненависть моя какая-то особенная. Интересно проследить мои отношения к людям, которых я глубоко ненавижу. Иногда мне кажется, что я готов убить человека, сделавшего мне зло, и в то же время я чувствую к нему особенное чувство, для определения которого в нашем языке нет слов.
     Приблизительно, это чувство похоже на любовь или жалость.
     Теперь я убеждён, что моя ненависть постоянно переходит в это чувство. В особенности, если человек, которого я ненавижу, обратится ко мне с просьбою, приветствием и пр.
     Я помню, что когда Р. обратился ко мне в первый раз, и я ответил на его приветствие грубостью, то он в то же время приобрёл мою любовь; из гордости я не хотел сознаваться в этом не только Р., но даже и себе.
     Конечно, я не мог сразу начать разговаривать с ним — этому мешало чувство гордости.
     Будучи на воле, я не испытывал таких внезапных переходов, и даже в больнице у св. Николая они бывали довольно редки (случаи с д-ми Ч-вым, У-ским и Ф-ком). Чему приписать это? Отчасти влиянию Р-на и чтению хороших книг!
     У Спинозы я нашёл и прочёл прекрасное объяснение этих состояний: гениальный мыслитель говорит, что радость, возникающая из предположения, что ненавистный предмет уничтожен или каким бы то ни было образом пострадал, всегда содержит в себе элемент печали. Почему? Потому что всегда, когда мы представляем себе, что подобный нам объект уничтожен, мы сами бываем опечалены.
     Это объяснение мне кажется приложимым к людям, подобным мне, т.е. ненавидящим человечество и любящим его, но вряд ли оно приложимо к большинству двуногих скотов.

Моё возрождение

     Приношу искреннюю благодарность ординатору нашего павильона за его гуманное отношение ко мне. Вопреки мнению некоторых врачей, он понял, что имеет дело с глубоко несчастным, но не злодеем, каким считает меня один из врачей. Он убедил меня, что на свете находится много людей, свято исполняющих свой долг. Я убеждён, что мой характер изменится к лучшему.
     Уже и теперь я замечаю некоторое улучшение: подозрительность по отношению к людям исчезает, нервность уменьшается, руки перестали дрожать, вес прибавился. Всё это убеждает меня, что Шопенгауэр был не прав, считая волю абсолютной, т.е. неспособной изменяться. Я думаю, что под влиянием воспитания и чтения хороших книг (в особенности Канта) можно совершенно перевоспитать человека.
Сапожный подмастерье Васильев

Футуризм бичует и положительное знание и своих предшественников. Наиболее яркую критику мы находим у левых футуристов — Союз молодёжи. Поэты Гилея.

Эго-футуристы также резко нападают на позитивизм и науку, но они сохраняют от декадентов их Ницшеанство в виде преклонения перед своим „Я”. „В эго-футуризме эго больше, нежели футуризма”.

“Грамота” Интуитивной Ассоциации 1913 г. гласит:

     I. Эго-футуризм — непрестанное устремление каждого эгоиста к достижению возможностей будущего в настоящем.
    II. Эгоизм — индивидуализация, осознание и восхваление „Я”.
   III. Человек — сущность. Божество — тень человека в зерцале вселенной.
          Бог — природа. Природа — Гипноз. Эгоист — Интуит. Интуит — Meдиум.
   IV. Созидание Ритма и Слова.
И.В. Игнатьев. Эго-футуризм

Левые футуристы-поэты, к которым примыкают и кубо-футуристы-художники, видят источник своего вдохновения (в лице Хлебникова) в народной песне-байке, называя себя в последнее время баячи будетляне (барды, баяны будущего).

От народной песни веет радостью жизни. У неё и её баячей нет пессимистических нот декадентов-символистов. С критикою В. Хлебникова декадентскаго пессимизма нельзя не согласиться, и она настолько характерна для жизнерадостности футуристов, что мы приводим её заключение.

Итак, корни футуризма, как и символизма и душевного заболевания — в подсознательной области.

Интуицией проникнуты творческие поэзы эго-футуристов и байки кубо-футуристов.

Футуризм может быть уподоблен дереву, спускающемуся сверху вниз — корни его на небе (в сверхземном, интуитивном), а главный ствол раздваивается.

Эго-футуризм стремится остаться тем же поэтичным красивым „поэзо-концертом”, что и символисты, обновляясь и купаясь в остроте и яркости, быстрой смене и образности своего творчества.

Эго-футуризм стремится подняться на моноплан и творить новый город:

Кубо-футуристы продолжают ствол своего дерева в глубины земли, уподобляя свои поиски путешествию к центру земли. Они откапывают в пережитках, давно затерянном прошлом современной культуры истинное искусство. Египет, Индия, Персия, каменный век, византийское искусство дореформенной Руси и народное творчество русское и общеславянское претворяются в примитивное и сверх-творчество кубо-футуризма. Ствол дерева отсылает свои ветви в современный город, вызывая совмещение трудно соединимой сердцевины земли с воздушной стихией, где господствует аэроплан. Ещё не добравшись до центра земли, кубо-футуристы вылетают на вулкан и носятся в высших сферах атмосферы на аэроплане.

В победе над солнцем, опере Кручёных, цел и невредим остаётся только авиатор.

Однако же его военная песнь резко отличается от приветствия моноплана эго-футуристами, она приближается к шуму пропеллеров и звукоподражанию этому шуму:

Этот новый язык кубо-футуристов является той гранью, за которую не хотят перешагнуть эго-футуристы.

Отсюда обвинения друг друга в уклонении от истинного пути и взаимная вражда и непризнание.

Но посмотрим, куда распространяет свой ствол душевное заболевание. Корни его, по аналогии с интуицией футуризма, в небе.

Ствол не распространяется так глубоко в землю, но он упорно держится того же направления, что и у эго-футуристов.

Всё творчество душевнобольных стойко и бесповоротно укреплено на едином звене — эго, на своём „я”.

Ствол, как мы увидим, врастает в землю или скользит и распространяется по поверхности.

Однако же эго-футуризм напрасно берёт привилегию на эту особенность — эго, лишая её кубо-футуристов.

Кубо-футуристы понимают творчество тоже, как откровения отдельного писателя. Они не только кубо, но и больше эго, чем эго-футуристы.

В «Победе над солнцем» Кручёных заканчивает выходом будетлянских силачей, олицетворяющих собою футуристов. Эти силачи пророчествуют о судьбе футуризма:

Если эго-футуристы ставят „Я” в сверхчеловеческом ореоле, обожествлении, то кубо-футуристы идут далее и ставят себя в центре миpa. То же делают и душевнобольные.

До сих пор я говорил об отдельных признаках душевного заболевания. Я нашёл интуитивность в целом ряде проявлений душевного заболевания, указал на центральную роль „Я”. Этими двумя признаками очерчена огромная, если не вся область душевного заболевания (галлюцинации и бред).

В основе бреда, т.е. нелепых, фантастических представлений о своей личности и об окружающем мире, лежит эгоцентризм. Разница этого бредового эгоцентризма от футуристического чисто количественная. По существу, это явления одного и того же порядка, а подчас грани совсем стушевываются.

По-видимому, совершенно серьёзно А. Кручёных во «Взорваль» (2-е издание) вещает о своём постижении всех языков в один миг.

27-го апреля в 3 часа пополудни я мгновенно овладел в совершенстве всеми языками таков поэт современности помещаю свои стихи на японском испанском и еврейском языках.

И затем приводит написанное одним на целой странице слово ‘шиш’, которое можно читать справа налево и наоборот, как читают по-еврейски.

В. Хлебников приписывает себе способность воспринимать укорочение дней в связи с осенним солнцеворотом (кажется 19 июня), так как он испытал в этот день приступ особого гнёта, но гнёт был небесного происхождения. Осень исцелила от знойных даров лета.

В первом случай мы имеем идею бреда величия, во втором — бред отношения, тоже на почве горделивой.

Бредом отношения называется такое суждение, при котором не имеющие никакого отношения события и лица рассматриваются как нечто присущее и близкое больному.

Чаще бред отношения у душевнобольных развивается на почве пониженного настроения, угнетения и вызывается идеями преследования. Один больной уверял, что его враги всюду подсылают к нему своих шпионов, которых он узнаёт — то по кашлю, то по сморканью, то по плевкам. Он дал даже своеобразные, почти футуристические названия: людям кашляющим — „кашлятели”, сморкающимся — „сморкатели” и плюющим — „плеватели”.

Итак, эгоцентризм вызывает бредовые идеи то величия, то преследования. Чаще всего, обе категории комбинируются и появляются в зависимости от настроения.

Символисты-меланхолики дали образ Передонова, как пример эгоцентризма, перешедшего границу нормы.

Пониженное, угнетённое и подозрительное настроение Передонова — характерный образчик пониженного меланхолического тона произведений символически-декадентского направления. Недаром Передонову было приписано автобиографическое значение. Передонов окончил ярко выраженным психозом бреда преследования с галлюцинациями («Недотыкомка»).

Для психиатра Передонов — классический образ душевной болезни: бреда преследования при паранойе.

Весёлое, жизнерадостное настроение футуристов ведёт их по другому пути. Настроение-поводырь или, как говорят на будетлянском языке — Зовава эгоцентризма. Оно зовёт, направляет эгоцентризм в сторону то бреда преследования, то величия.

Но на чём же зиждется больной эгоцентризм? Ведь душевнобольные не могут обосновывать своё особое положение среди других людей на сверхчувственном восприятии, как это делают футуристы. Только отчасти для них это имеет место, так как бредовые идеи иногда возникают и почти всегда сопровождаются галлюцинациями.

Оказывается, при ближайшем анализе (О символизации в развитии бреда. Обозрение психиатрии. 1911, IX), что при душевном заболевании первенствующую роль играет потускнение реального содержания и его подмена словами и цифрами.

Представления бывают двух родов: словесные и предметные или, с включением сюда абстрактных актов мышления и внутренних наших переживаний, — реальные.

Отсюда со всяким словесным представлением соединяется чувствование понятия.

В содержании речи, т.е. в реальных представлениях, для обозначения которых и служат слова только символами, заключается сила, исправляющая ошибки суждения. Символами реального являются буквы, цифры, знаки, формы.

Предположим, что слова-символы получили преобладающее значение, суверенитет над обозначаемым ими реальным содержащем, — мы говорим тогда о словесности типа, резонёрстве, пока расстройство находится в границах физиологической нормы. Иное положение дела при внезапно наступившем душевном заболевании. Развитие душевных сил приостановлено, и мы должны ожидать обратной эволюции, которая выражается тем, что погибают деятельности, служащие целью, — напр., получение наибольшего количества жизненных благ, как жизненная задача, — но остаются и выдвигаются на первый план все средства к достижению этих целей. Получение добычи у диких хищных зверей, как цель их существования, атрофируется у прирученных домашних животных, но средство к получение добычи — взаимное соревнование — ещё долго сохраняется у них в форме, напр., игры собак, грызни, догоняния друг друга и т.п. Закон обратной эволюции при остановке развития применим и к слову, как к средству психического прогресса. Психический прогресс, в форме постановки целей существования, приостанавливается или извращается, суживаясь на исключительно личные эгоцентрические задачи у параноика, но сохраняется и обостряет свою деятельность слово-символ, как орудие этих целей. Весь психический мир окрашивается тогда признаками словесности и символизации вообще, что резко отличает психопатическое творчество душевнобольных параноиков от нормального.

Особенности бредового мышления, отличающие последнее от нормального, суть следующие:

1) Нарушение закона ассоциаций. Ассоциируются не могущие по своему содержанию быть ассоциированными представления, другими словами, это выражается нелепостью содержания бреда.

2) Эгоцентризм — отнесение всего происходящего во внешнем мире к своему „я”.

3) Игнорирование критики, полная убеждённость в истине своих нелепых утверждений.

Переходя к психологическому анализу первого и самого существенного признака бреда — нелепости содержания, благодаря тому, что ассоциируются не могущие быть ассоциированными представления, мы остановимся на самом факте невозможности. Ассоциировать мы можем по объективным признакам, по логической связи, но ассоциировать можно и по случайным признакам созвучия, случайному внешнему сходству. Такая случайная ассоциация, удачно сказанная, приводит общество в весёлое настроение и у вполне нормальных людей, но, будучи разобрана с точки зрения логической связи, лежащей в её основании, она является нелепостью. Несмотря на это, никто не отказывается от метких прозвищ, обязанных часто своим происхождением такой форме ассоциирования.

Религиозные воззрения грека младенческого периода цивилизации, с которыми знакомит нас Иллиада и Одиссея, построены всецело на самом грубом эгоцентризме: греки живут в большой дружбе с их богами, когда сами кормят их, оказывают им вполне земные почести; боги обращаются за разрешением споров к людям (суд Париса), мстят и помогают в битвах. Тем же наивным эгоцентризмом проникнуты религиозные воззрения и вера в нечистую силу нашего крестьянина.

Отсутствие критики является естественным выводом предыдущих двух черт: ассоциирование, минуя объективные признаки, останавливается на случайных; эгоцентризм открывает поле внедрению нашего „я” в область этих случайных ассоциаций, и мысль больной психологии или здоровой, но недоразвитой, этим самым является субъективно достаточно мотивированной и недоступна критике.

Слово, удаляясь от обозначаемого им содержания, вследствие задержки реальных актов мышления, приводит больных параноиков к сосредоточению на самом слове. Возникает два параллельных ряда — словесный и реальный. Состояние распада словесного и реального действительного миpa в сознании приводит к абсолютизму слова в бред, и это состояние служит выражением поражения реальных актов мышления. Слово, в состоянии сосредоточения на нём, скрывает под правильною стилистическою формою пустоту и нелепость реального восприятия.

Такое скрытое состояние поражения восприятия внешнего и внутреннего миpa рано или поздно переходит в явное. Слово, как средство, ставшее целью, скоро теряет своё назначение подтверждать и облекать в стилистическую форму бредовые или словесные произведения больного ума; словесные произведения превращаются в набор бессвязных и стилистически необработанных фраз и слов. Из состояния сосредоточения на самом себе слово переходит в состояние разложения внутри себя.

Слово, потерявши связь с реальным миром, теряет и логическую связь последнего. Мы тогда получаем речевую спутанность.

Спутанность речи сказывается, прежде всего, в построении речи: во многих параноидных писаниях отсутствует главное предложение, и оно сплошь состоит из придаточных, они представляют собою часто напыщенный набор не идущих к делу слов, в ответ на простой вопрос, скачки и переходы речи, соединяющее совершенно ничем не соподчинённые фразы.

Такое расстройство речи носит название парафазии (афазия — потеря речи, парафазия — неправильные сочетания слов).

Ш-ская, 49 лет, мещанка, акушерка, образование низшее, находится в больнице для душевнобольных с 1894 г. Диагноз — paranoia chronica hallucinat. Религиозный бред величия построен на цифровых вычислениях.

По поводу русско-японской войны у больной появился ретроспективный бред величия и обострение религиозного бреда. Она уверена, что предсказала войну.

Духовная сила, которую я имею от Пресвятой Троицы, от Пресвятой Богородицы Девы Mapии и от Всех Святых Соборной Апостольской Церкви Православной, принадлежит исключительно России, т.е. Православному Государству. Если Франция принимает участие для Poccии в этой войне, то Франции следует Poccии доверять из 1-цы, т.е. из одного целого, 3/8; из 1-цы 3/8 обозначает — Православные имеют право не доверять своего серебра лихво и также своих духовных сил: в унции 8 драхм, в драхме 3 скрупула, в скрупуле 20 гран.
Евдокия Б. Ш-ская. 20-е ч. Февраль месяц 1904 г.

Путём совершенно произвольного деления числа скрупулов в драхме на число драхм в унции 3/8 больная получает уверенность в своем пророческом даре. Число гран — 20 в скрупуле имеет ещё большее значение: больная подала записку, содержащую пророчество 20 февраля, и сверх того 20 минут она прождала Государя, выйдя из церкви, когда ей сказали, что проедет Государь.

Особое значение своей личности обосновывается в другом месте больною ссылкою на 4 семёрки:

Столь же простые операции с цифрами приводит больная в следующем разговоре с врачом. Больная смотрит на градусник и говорит:

В словесном творчестве душевнобольных мы находим наиболее полно выраженную параллель к реформаторам слова — кубо-футуристам. Но мы должны отметить и здесь, что эго-футуристы ничего общего не имеют с языком кубо-футуристов, а следовательно и с нашей аналогией.

Эго-футуристы стремятся оценивать слова по особому стилистическому их значению для данного поэта („каждое слово имеет свой запах”), напр., разница ‘между’ и ‘меж’. Они придают особую образность языку — „слова — образы” по Шершеневичу, напр., „мороженое из сирени” и, наконец, вводят вместо слов „ультраславянскаго запаха” новые более меткие и современные. Лексикон Игоря Северянина обогащён кучей неологизмов, которые мы приводим в краткой выборке Шершеневича: „Утреть. Майно. Крылить. Трижды овесененный ребёнок. Молоточить. Огнездышиться. Бракоцепь. Озерзамок. Сенокосить. Моторолёт. Альпороза”.

У кубо-футуристов весь язык выводится из звука и начертания.

Поэтому они так увлекаются звукоподражанием, напр., кузнечику — пинь-пинь-пинь. Тарарахнул. Зинзивер («Крылышкуя...» В. Хлебникова).

Кручёных допускает стихотворения из одних гласных, как „вселенского” языка, а „согласные дают быт, национальность, тяжесть” («Декларация слова, как такового»). В новых принципах творчества (Садок судей, II) гласные понимаются „как время и пространство (характер устремления), согласные, — краска, звук, запах”.

В противоположность эго-футуристам, которые продолжают работу Пушкина, отвергая славянизмы и заменяя их разговорным языком, баячи будетляне насаждают славянизмы. Виктор Хлебников прологом к опере Кручёных «Победа над солнцем» ставит чернотворские вестучки, где зрительный зал назван созерцог, суфлёр — подсказчук, галёрка — места на облаках, ложи — на деревьях, а партер — китовая мель.

В дополнение к этим будетлянским переименованиям приведу название студента С-Петербургскаго университета: учимец петроградского всеучьбища (Дохлая луна).

Выступая с сравнениями творчества кубо-футуристов и душевнобольных, я должен заявить здесь, прежде всего, приоритет. Платон Лукашевич выпустил в свет свою первую книгу в 1846 году и работал и далее, издавши последнее произведение в 1883 году. Д. Мартынов издал свой труд в 1898 году, а Н. Haug в 1894 году.

Реформируя язык, будетляне стремились в манифестах, раздаваемых публике, сопоставлять свои произведения с известными литературными образцами. Поэтому, прежде чем перейти к сопоставлениям с душевнобольными, мы даём образцы сравнения с Гоголем и Пушкиным.

Психиатрам хорошо известна наклонность к новым словам (неологизмам) у душевнобольных, но такого сплошного непонятного для непосвящённых языка мы ещё не встречали. Кручёных называет свой язык „заумным” (интуитивным) и видит аналогии в хлыстовских радениях.

„Речь хлыста В. Шишкова: Носонтос лесонтос футр лис натруфунтру натнисинфур кресорефире кресентре ферт уересантро улмири умилисантру. — Здесь подлинное выражение мятущейся души — религиозный экстаз.” — заканчивает Кручёных. (Взорваль. 2 изд. дополн.).

Интересно выяснить, каким путём приходят футуристы к своему языку. Путь этот тот же, что и у душевнобольных — чисто словесные операции. Отсюда и начинается наше сравнение путём цитирования авторов.

Виктор Хлебников пришёл к своему языку, благодаря открытому им внутреннему склонению слов.

     Слыхал ли ты, однако, про внутреннее склонение слов? про падежи внутри слова? Если родительный падеж отвечает на вопрос “откуда”, а винительный и дательный на вопрос “куда” и “где”, то склонение по этим падежам основы должно придавать возникшим словам обратные по смыслу значения. Таким образом слова-родичи должны иметь далёкие значения. Это оправдывается. Так, ‘бобр’ и ‘бабр’, означая безобидного грызуна и страшного хищника и образованные винительным и родительным падежами общей основы ‘бо’, самым строением своим описывают, что бобра следует преследовать, охотиться за ним как за добычей, а бабра следует бояться, так как здесь сам человек может стать предметом охоты со стороны зверя. Здесь простейшее тело изменением своего падежа изменяет смысл словесного построения. В одном слове предписывается, чтобы действие боя было направлено на зверя (вин. — куда?), а в другом слове указывается, что действие боя исходит из зверя (род. — откуда?).
     Бег бывает вызван боязнью, а бог — существо, к которому должна быть обращена боязнь. Также слова ‘лес’ и ‘лысый’ или ещё более одинаковые слова ‘лысина’ и ‘лесина’, означая присутствие и отсутствие какой-либо растительности (ты знаешь, что значит лысая гора? Ведь лысыми горами зовутся лишённые леса горы или головы), возникли через изменение направления простого слова ‘ла’ склонением его в родительном (лысый) и дательном (лес) падежах. Лес есть дательный падеж, лысый — родительный. Как и в других случаях, ‘е’ и ‘ы’ суть доказательства разных падежей одной и той же основы.
     Место, где исчезнул лес, зовется лысиной. Также ‘бык’ есть то, откуда следует ждать удара, а бок — то место, куда следует направить удар.
Союз молодёжи. 3. С. 39–40

Обращаюсь теперь к открытию Платона Лукашевича.

     Чаромутие или священный язык магов, волхвов и жрецов, открытый Платоном Лукашевичем с прибавлением обращённых им же в прямую истоть чаромути и чарной истоти языков Русского и других Славянских и части Латинского. Петрьгород 1846 in 4°, 404 страницы.

     Языческие жрецы и главы народов, желая приписать себе славу изобретения букв, также быть основателями новых царств и языков, сократили первобытную азбуку и, по попущению и воле Создателя, установили её читать слёдующим образом:
     1. Каждую букву или пругву должно было так точно выговаривать, как она есть.
     2. Писать ими слова Первобытного языка от правой руки к левой, а читать, за исключением окончаний оных, от левой к правой и наоборот. Таким образом должно было и говорить. Например: писалось муча, напяча, а выговаривалось чума, япанча: это есть чаромут (чара — буква и мутить — изменять вид, потемнять).
     3. Когда слово Первобытного языка писалось нововымышленными чарами и читалось не в обратном порядке, тогда оно должно было произноситься не по прежнему выговору, а совершенно сообразно чарным звукам. Напр. писали: зверевый, стражд — а выговаривали по чарам свирепый, страсть: это есть чарная истоть: а прямая, или собственная, истоть есть каждое слово Первобытного языка, сообразно его выговору произносимое.
     ‹...›
     Не пройдёт ста или двухсот лет, как всё лучшее, избраннейшее в Париже, Лондоне, по всей Европе и Америке будет говорить на одном из усовершенствованных Славянских языков; потом весь свет последует сему же примеру: здесь ничьё частное тщеславие не может оскорбляться — наш язык есть свой всем народам. (Чаромутие, стр. 35).
     ‹...›
      Я уже знал из некоторых слов, что Этрусски были Славяне и читали одну строку так, как мы, а другую в обратном порядке. Прочитав на сём основании имя Глеб, получим — белг; удовольствие моё было неизъяснимо... Однажды любознание заставило меня взглянуть на греческий алфавит: невозможно было выразить моего удивления и восторга: казалось, алфавит сам сказал. О, хвала тебе Мага следа!... Я признал тогда Финикиян Славянами... Напоследок, развернув словари языков Греческого и Латинского, удостоверился, что они состоят из смешения Славянской Чаромути с чарной Славянской же истотью. Тогда возблагодарил я Творца, что столь неожиданно и решительно вновь благоугодно было Ему прояснить прежние Судьбы рода человеческого, а конечно и будущие. (Чаром., стр. 43–44).
     ‹...›
     Дух при обратном чтении даёт ход, хож. Сия чаромуть напоминает древнее верование о переселении, перехождении душ; заверуха (Малоросс.) — буря с метелью — заревуха, зареветь; веко, при обратном чтении, даёт киво — кивать, мигать; кость — сохт; ненастье — непогода — нестанье, от непостоянства; петля — чепля от зачепить, зацепить; парень — рапень, рабень, т.е. способный к работе; рвота — врота — от возвращать–воротить: путь — тупь, отступать,выступать; солнце — лосьнце, т.е. лоснящийся, блестящий; тревога — вертёга. (ibidem, в приложенном словаре).
     Латинское equa, кобыла — ехва; fasiae, пелёнки — стягвие; jubatus — гриву имеющий — тьжубъятый, чубатый; disciplina — зиждоблина.

Имеется и особый список изобретённых слов:

Aллегория = подоба.
Орбита = облокруг.
Орбита = облоход.
История = быстьтворь.
Грамматика = гранесловие.
Форма = образима.
Хартия = плахтица.
Материя = гмота.
Горизонт = черт.
Обсерватория = незыбень.
Язык = струесловие.
Речь = говорка.
Hapечие = балака.
Нуль = ничь.
Фокус = жёг или жог.
Эфир = режь.
Буква = пругва.
Формула = числовид.
Элемент = первина.
Океан = водьян.
Ноты = значи.
Система = совместа.
Курсив = искось.
Гладиаторы = мечары.
Миллионы = тьмени.
Глобус = клуб.

У приведённого нами творца нового языка, душевнобольного Лукашевича, два исходных пункта: перемена значения по первоначальной „Истоти” (истине, сущности) и обратное чтение. Образчик наклонности душевнобольных к обратному восприятию и воспроизведению слов мы приводим здесь в виде зеркального письма. Если афишу читать в зеркале, она будет вполне понятна.

Произведения Лукашевича напечатаны на его счёт (он был помещиком); первое — в 1846 году.

     Семь ступеней восхождения месяца к земле напоминают, по В. Хлебникову, о семи небесах и о многом “семи”. Но в именах чисел мы узнаём старое лицо человека. Не есть ли число ‘семь’ усечённое слово ‘семья’?
     В именах числительных сквозят занятия родового быта, свойственные и доступные этому числу членов.
     Числом семь называется общество из пяти зверёнышей и двух старцев, идущих на охоту; 8 — образованное первым словом и предлогом, ‘во’ указывает на нового неделимого, присоединившегося к их обществу.
     Если первобытный человек не нуждался в чужой помощи во время еды, то число “единица” справедливо названа занятием именно этим делом. В нём зубами раскалывались берцовые кости добычи и кости трещали. Это говорит, что первобытный человек голодал. Сто означало общину, управляемую старым, синеглазым вождём племени (рыба, рыбарь, сто, старик).
     Число пять можно выводить от слова ‘пинки’ (распять, распинать) и означало наиболее презираемую часть семьи, на долю которой в суровом быте того времени доставлялись одни окрики и пинки; во время странствий она держалась за одежды старших. Особой родовой единицей вызвано одинокое имя 40.
     Существуют подобные пары слов: темь, тороки, зоркий — земля.
     Имя ‘сорок’ означало союз семей. Каждая семья вступала в отношения свойства с пятью новыми семьями по 7 членов; 35 людей и 5 первой семьи (кроме двух старшин) есть сорок. Именем числа стали названия занятий пращура в этом числе.
Союз молодёжи. 3. С. 54–55

     Исследование о великом годе солнца и его числовидном годе на основаниях Естественной Астрономии с предварительным вступлением к наблюдательно-микроскопической астрономии и с примерами вычислений планет на таких же основаниях и по девятиричному естественному счёту. Составил Платон Лукашевич. Киев. Типография Е.Т. Керер, Большая Владимирская улица, д. Сетовой. 1882 г. in 4°, 105 страниц.

     Всесветное Славянское чаромантие Астрономических выкладок дало человеку великую, по-видимому, для него никогда не разрешимую задачу, которая состоит в следующем:
     Ежели ты на всех языках земли дойдёшь, что такое означают названия солнца и земли, то ты узнаешь многое о сих небесных телах, ибо узнаешь меру ‹...› Я разрешил эту предварительную задачу и отвечаю: солнце значит — пять, а земля — три. (Прим. всесв. Слав. Чаром. стр. 54) ‹...›
     В числовиде 3 и в квадрате его 9 естественный счёт подразделений мер времени и пространства идёт девятиричный. Сей счёт примечателен потому, что сколько бы раз число 3 само на себя не было помножено, всегда сумма произведения, поодиночке сложенных его чисел, составлять будет окончательно квадрат числа 3, или 9.
     Естественное деление времени суток нашей земли есть следующее: сутки разделяются на 9 пор: пора заключает в себе 9 часов; час имеет 9 годин; година — 9 хвиль; хвиля — 9 мааний; маание — 9 мгновений, или мигов; миг — 9 мытей. Следовательно:

Пор находится в целых сутках . . . . .	9
Часов . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .	81
Годин . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .	729
Хвиль . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .	6.561
Maаний . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .	59.049
Мгновений, или мигов . . . . . . . . . . . .	531.441
Мытей . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .	4.782.969

     Мы увидим впоследствии, — говорит в заключение Лукашевич, — как важен сей закон деления времени для наук естественных.
     Нужно, — говорит он, — предварительно познакомить читателя с открытым мною девятиричным естественным счётом, служащим основанием не только естественной Астрономии, Химии и Физики, но и к познанию внутреннего устройства животных и растений: он один и тот же, и можно утвердительно сказать — один для целого света. Посему, считаю первою необходимостью в моих исследованиях часто упоминать о нём читателям и, по возможности, объяснять его свойства:
     По девятиричным вычислениям число 9, на какое бы количество его не помножить, сложив его числа, всегда в итоге даёт самоё себя:

9 × 9 = 81 (= 8 + 1 = 9).

     Это число, как видим, весьма замечательно и преобладает во всех частях растительности. Возьмите листок какого-либо дерева или кустарника, переворотите его на обратную сторону, и увидите, что жилка на нём, идущая прямо от хвостика, делит его на две равный части, а побочные его жилки преимущественно распределены по девятиричному счёту, a некоторые имеют счёт 9 + 4½; число зазубрин в листке тоже подчиняется сему счёту; сложные листья, растущие на одном общем хвостике, нередко тоже выявляют с обеих сторон числа 9. но в конце часто находится и ещё один лепесток; в таком разе этот листок так означается по природному своему строению: 9½ = 9½ = 9 + 9 и неслагаемая 1 единица. Самое лучшее наблюдать количественность сочетаний девятиричнаго счёта в растениях цветков, в цвете дерев, в тычинках цветка и цвета, лепестках и семенниках; даже листья однолетних отростков вершин дерев, если рост их окончательно образовался, и если они имеют на оконечностях почку, следуют в численности своей девятиричному счёту. Исключение для сего бывает только тогда, когда лето для растительности оказалось неблагоприятным или же при избыточности оной. У человека мизинные пальцы на руках и малые на ногах считаются в Природе за полупальцы по той причине, что она всячески избегает в своих произведениях числа 10; по сему пальцев на руках и ногах у человека 18 (1 + 8 = 9). Сочленений, или косточек, в кисти правой и левой руки по 27 (2 + 7 = 9); косточек в правой и левой ступне ноги по 27 (2 + 7 = 9); отверстий в теле человека 9; истинных рёбер 18 (1 + 8 = 9) Костяк его делится так: голова, позвонки шеи, позвонки спины, правая и левая сторона рёбер, две руки и две ноги = 9. Во внешней части головы, в её отдельных частях, имеется тот же счёт числа девяти, именно: двое очей (орудия зрения); двое ушей (орудия слуха); два отверстия в носу (проводники дыхания и обоняния); две челюсти (орудия кусания и растирания пищи) и язык (орудие вкуса, размешивания пищи и речи). Кроме того, человек имеет по 16 зубов в верхней и нижней челюсти, т.е. в каждой их половине по 8 зубов. По-видимому, здесь это число уклоняется от девятиричного счёта в cтрое человеческого тела; но это для нас уклонение видимо с поверхностного только взгляда; и действительно, на чём же могут опираться корни зубов, как не на твёрдом или костяном приспособлении, иначе мы не могли бы ни кусать, ни жевать пищи, не повредив, не расстроив обоих рядов зубов, верхнего и нижнего, а потому это приспособление и составляют для них челюсти, а всё вместе принадлежит к одному и тому же механизму. Затем, каждая из сих челюстей делится швами костей на две половины, на правую и левую, что составляет в совокупности число 4; присоединив к ним 32 зуба, выходит общее число этого самодвига или машины 36 (3 + 6 = 9). Далее: нервов головного мозга имеется 27 пар или два раза 9; число спинных нервов тоже у человека находится 27 пар, или 54 нерва (5 + 4 = 9), иначе шесть раз 9; у него же спинных позвонков находится 27, иначе три раза 9. Девятый вал на море есть самый сильный. Правильное деление пульса человека есть число 9 его биений. Но этого мало; в Природе не только отдельные первины (элементы, как весомые, так и невесомые), имеют свои отдельный числовиды, совершенно сообразующиеся в подразделениях девятиричному счету и его выкладкам, но даже деревья, растения и животные имеют свои числовиды или формулы, относительно внутреннего и внешнего своего устройства. По-видимому, самые крохотные породы насекомых и наливочных, или микроскопических животных, подчинены по устройству своему многоразличным изменениям и превращениям общего в природе числа 9.
Астрон. С. 13–15

Из сопоставления цитат вытекает, что числа 7 и 9 могут поспорить за первенство. Несомненно, не только с точки зрения сравнительного языкознания, но даже при первом единичном сопоставлении, выкладки В. Хлебникова совершенно произвольны. ‘Семья’ и ‘семь’ будут по-немецки: die Familie und sieben. Отношение ‘сорока’ к ‘семье’ тоже не находит себе подтверждения в немецком языке — die Familie und vierzig. ‘Сто’ — ‘старик’ — Hundert — der Greis — der Alte.

Впрочем, мы стремимся быть возможно объективнее и предоставим говорить самим авторам. Иногда получаются полные совпадения.

Душевнобольной Мартынов ещё задолго до Хлебникова производил не только ‘единицу’ от ‘еды’, но и весь наш душевный мир. Приведём для этого выдержки из опубликованного им в 1898 году сочинения Раскрытие тайны языка человеческого и обличение несостоятельности учёного языкознания.

     Познавай язык духом, а не ухом, ибо звуки претворяются в зовуки в духе, а не в ухе ‹...›
     Живой человек состоит из тела и души. Душа — прежде всего есть дыша, или — дышея: кто дышит, в том есть душа; кто не дышит, в том нет души. В дыхании суть жизни. Душа дышит телом; — тело — тхело — дыхело — дыхало: душа, тхуша, дыхуша — есть opyдие души. Воздух, вдыхаемый душою в тело и телом, зажигает кровь; горящая кровь посредством сердца распрыскивается по всему телу и каждому местечку тела приносит пищу, тепло и силу. Жизнь есть, прежде всего, беспрестанное ropение крови в беспрестанно вдыхаемом воздухе. От горения крови (хрови, грови, горови, ropей) беспрестранно образуются в теле разные мёртвые гари — твёрдые, жидкие и воздухоподобные (духовные), которые беспрестанно извергаются из тела душою при помощи тех живых сил, которые накопляются в теле от горения свежей крови в свежем воздухе.
     От беспрестанного вдыхания свежего воздуха, кровь перегорает, превращается в мертвые гари, которые беспрестанно извергаются из тела выдохами, потами, слизями и другими мёртвыми видами: значить, для беспрестанного дыхания неизбежно нужно подновление крови; а кровь подновляется молочком, которое в желудке вываривается из пищи: из пити и иси (из пии + иси = из пищи). Значить, для бытия души (дышеи) нужны две вещи: воздух и пища.
     Но в воздухе душа не имеет недостатка: наше тело со всех сторон окружено неисчерпаемым морем воздуха; мы живём в воздухе, как рыба в воде: и самое вдыхание воздуха есть деяние настолько лёгкое, что мы дышим и во сне: если бы вдыхание воздуха и выдыхание гарей было тяжко, то и вся жизнь была бы нам тягостью. Но вдыхание воздуха есть деяние лёгкое и обыкновенное, неощутимое для души, когда она бывает занята каким-нибудь другим деянием. Пища же совсем другое дело: пищею мы не окружены так, как воздухом; пищу надо добывать; пищу гораздо труднее добывать, чем вдыхать в тело всегда готовый воздух. Да и самое то поедание готовой пищи гораздо труднее дыхания: мы не можем питаться во сне бессознательно, без бодрствования, без буди, без буждения. Для добывания и поедания пищи душа снабжена телесными удами (юдами, ютами, ятами, ятями, ясями, ямеями, ямтями, емями, ималками, бралками): удами душа действует посредством тех сил, которые накопляются в теле от горения крови во вдыхаемом воздухе: удами своими душа имает и емлет что для неё яжо и ими же отвергает то, что не яжо. Душа знает, что яжо и что не яжо, душа знает и меру яжести: когда исполняется мера яжести, тогда яжее делается не яжим, не ятным и не приятным для души (с души прёт). В поедании того, что яжо, и в отвержении того, что не яжо и заключается суть жизни души. Даже самое вдыхание есть яжа; дыхание — беспрестанное поедание воздуха; душе никогда не надоедает дышать: душа есть дыша. Но для того, чтобы дышать, нужны силы, а силы родятся из пищи. Значить, для поддержания дыхания нужна пища. ‹...›
     Только с яжи, только с сочуя чуя яси с чуем не яси зачинается сознательная, соединительная (sci–тельная) сдваивательная дея (двея, двоение) души, a все дальнейшие новые чуи делаются ятью души — её достоянием, её тетьею, сьею, ястием — не иначе как путём причитания новых (не явых, не еденых, не питаных) чуев с прежними, то отсюда понятен общий план душевных созиданий (соиданий, соединений, сдвоений): он начинается с сочуя супротивных между собою чуев яси и не яси и к этой первой паре постепенно причитаются все дальнейшие чуи: приятные чуи, как пара яти, яси причитаются к опущению яси; а неприятные чуи, как не пары яси, причитаются к чую не яси (стр. 3–4).
Примеры этой теории приводятся в изобилии:

Приятное — от пара яти, пара яси, — ясь.
Безразличный — от безъязычный = без–язь, без–яся, т.е. такое, в чём нет яси для души.
Вещь — от ещь = ящь = ясь.
Совершенство — соельшенство = соель = соесь = соясь = соядь = поядь = поятие = понятие.
Идея — от ядь = еда.
Нужда — от неюжда, неяжди.
Сладость — от съядость т.е. что съяжо, съдобно, яжо созерцать — от зырить = жирить = жрать.
Небо — от нево = нефо = нхево = ньево т.е. носова еда.
Эстетика = естетика — от слова еда.
Естество — есть, ество.
Отец = ётец = ёдец = ядец = ядилищ, кормилец батюшка.
Семья — от съемья = соем = соесть, т.е. вместе едящие.
Овощь = евощь = евость.
Осень — от еснь (изобилие яжи).
Лето = ето = ять = ясь.
Весна = есна = яжее время.
Зима = ззма = нзима = несть има = нема = неямь — неямая пора.
Время = въемя.
Адмиральский час — ести = едьмери час.
Негожий = не ёжий.
Не ладный = не ядный.
Мудрец = мудёр т.е. емдёр.
Семя = фс–емя = без–мя т.е. безвременье — безъеменье.
Радость — от ядость.
День — ядень.
Зерно = жерно, жорунь = едун.
Зародыш = заёдыш (начиналыпик еды).
Ум — юм, юс, ясмь, = я сам.
Разум = яз–ум: он ест то, что подаёть: умову еду, умовы поедания.
Истина = истень = истьнь = исть = ясть.

     Заканчивая свою работу, Д. Мартынов переходит к звукоподражанию чавканья (наподобие крылышкуя) — ць, ць, ць!

     И поймут меня все языки земли, все языки, все яцики (едуны) — яцы— яци, цяи, цьи — ц! ць! ць! Ибо этим вы живы, вы — есьте, вы — есте, — вы — ецьте, вы — ецете, вы еци, вы цеи, вы — цьи, вы ци, вы: ць! ць! ць!

Мы достаточно остановились на наиболее ярких образцах творчества нового языка, разбирая не второстепенных авторов, а самого „гения Хлебникова”, как его величали в одном из проспектов для публики его же соратники.

Однако же в только что вышедшей II книге «Садка Судей» внутреннее склонение слов Хлебникова и его экскурсии в область чисел и числительных не признаются руководящими и объединяющими всю группу.

Мы полагаем, что, может быть, такая осторожность и некоторая бережность во всегда смелом обращении со словом к лучшему. Нельзя не отметить и более понятный язык последнего сборника — «Ряв» Хлебникова (Перчатки 1908–1914).

Интересно в этом сборнике Хлебникова направление мысли — «Мирсконца» (Mир с конца). Старика Полю скрывает старуха Оля от преследователей и выдаёт за только что умершего, затем они уезжают в деревню. Сыну их пора поступать на службу, дочь выходит замуж. И вдруг превращение... Они начинают читать свою жизнь в обратном порядке, как Лукашевич читал слова, находя во всех языках славянское чаромантие.

Перед нами Mирсконца: III — юношеской любви, IV — времени ученья и V — младенчества стариков героев, Поли и Оли.

Хлебников в «Ряв» эпиграфом выставляет: мы устали звёздам выкать мы узнали сладость рыкать.

Как первый Ряв (рыканье), приводится призыв ополчения на немцев.

Кручёных сложил болеe эпическое описание “Руси”.

Национализм левых футуристов связывает их с народной поэзией и всем общеславянским, но одновременно они поклонники последнего слова воздухоплавания.

Повторяется переход от настоящего к давно прошедшему — «Мирсконца».

«Ряв о железных дорогах» — очень поучительная в этом отношении вещь.

Италия имеет железные дороги расположенными вдоль берегов и внутри — в общем, в виде буквы ‘Ж’. В С. Америке чугунный (?) путь переплетается с руслами Великих рек. Отсюда вывод, что Ряв о железных дорогах сводится к связыванию ими морей и рек.

В заключение Хлебников переходит к воздухоплаванию и начинает сомневаться в полезности открытого им железнодорожного рява.

Поспешно отступает Хлебников от своего сопоставления железнодорожных путей с буквою ‘Ж’, считая пресмыкающуюся железную дорогу пережитком, дурью в сравнении с воздушным кораблём. Как можно заключить из Рява, Хлебников не только занимается речетворством, он устанавливает мировые законы. Он нашёл истины, которым подчиняется возникновение столиц и др. И в объяснении закономерности возникновения столиц он очень стоек.

‹...› В эту пустыню разума никто не внёс общего закона и порядка. И вот я сюда бросаю луч наблюдения и даю правило, позволяющее найти место, где в диких ненаселенных странах возникнут столицы.
     Учитель. Кажется, твоя главная находка — это способы произносить себе пышные похвалы.
     Ученик. Это мимоходом. И отчего же не сделать за других то, что они не делают по небрежности или ленивому настроению?
     Впрочем, сам суди: я нашёл, что города возникают по закону определённого расстояния друг от друга, сочетаясь в простейшие чертежи, так что лишь одновременное существование нескольких чертежей создает кажущуюся путаницу и неясность. Возьми Киев. Это столица древнего русского государства. На этом пути от Киева кругом него расположены: 1) Византия, 2) София, 3) Вена, 4) Петербург, 5) Царицын. Если соединить чертой эти города, то кажется, что Киев расположен в середине паутины с одинаковыми лучами к четырём столицам. Это замечательное расстояние города-средины до городов дуги равно земному полупоперечнику, деленному на 2π. Вена на этом расстоянии от Парижа, а Париж от Мадрида.
     Также с этим расстоянием (шагом столиц) славянские столицы образуют два четвероугольника. Так, столицы некогда или сейчас Киев — С.-Петербург — Варшава — София — Киев образуют одну равностороннюю ячейку, а города София — Варшава — Христиания — Прага — София — другую славянскую ячейку. Чертежи этих двух великих клеток замкнутые.
     Таким образом болгары, чехи, норвежцы, поляки жили и возникали, следуя разумному чертежу двух равносторонних косоугольных клеток с одной общей стороной. И в основе их существования, их жизни, их государств лежит всё же стройный чертёж. Не дикая быль, а силы земли построили эти города, воздвигли дворцы. Не следует ли искать новые законы их постижения?
     Таким образом столицы и города возникнут кругом старого, по дуге круга с лучом R/2π, где R — земной полупоперечник.
     Людскому порядку не присуща эта точность, достойная глаз Лобачевского. Верховные силы вызвали к жизни эти города, расходясь многоугольником сил.
Союз молодёжи. 3

Мы берём немецкого автора Н. Haug в изложении И.А. Сикорского (Русская психопатическая литература, как материал для установления новой клинической формы — Idioplirenia paranoides. Вопросы нервно-психической медицины. Том VII. 1902).

Н. Haug написал на немецком языке и прислал через библиотеку Университета св. Владимира свою брошюру, носящую следующее заглавие: Vergleichende Erdkunde und alttestamentisch-geographische Weltgeschichle. Gotha. 1894. (Сравнительное землеописание и Ветхозаветно-Географическая Всемирная история) 80 стр. с 10-ю географическими картами.
Автор задаётся целью исследовать формы материков. Тогда как форма предоставленной самой себе жидкости есть шар, форму твёрдых тел приходится искать в кристаллографии. Основная форма кристаллографии — это тетраэдр, т.е. равносторонняя трёхгранная пирамида. Исследуя внимательно форму материков, автор нашёл, что и все материки имеют приблизительную форму тетраэдра. Так как реки текут с середины материков к периферии, то ясно, что середина их выше периферии, как это наблюдается во всякой пирамиде. Что касается основания, то оно всегда треугольное. Это очевидно относительно Африки и Южной Америки, у других материков это становится ясно, если поворачивать известным образом карту. Впрочем, не одни материки, но и части их имеют форму тетраэдров. При дальнейшем исследовании оказалось, что и тела животных и растений состоят из сложенных известным образом тетраэдров. Об этом, пo мнению автора, впрочем, имеются указания в Библии, в пророчествах Даниила и Иезекииля, где ясно указывается форма многих материков, между прочим и Австралии, и Америки. Формы материков изменились после потопа, но характер этих форм сохранился. Всё это иллюстрируется рядом фантастических карт. Заглавие украшено виньеткою, на которой с правой стороны напечатано “Neues” (Новое), с левой — “Uraltes” (Самое древнее).

Таковы параллели и аналогии кубо-футуристического писательства.

Незаметно мы перешли от слов и цифр к анализу форм и приблизились к кубо-футуристам художникам.

Указание Haug’a на тетраэдр кубистами не использовано. Схемы, которых придерживаются кубо-футуристы — треугольники, четырёхугольники, которые надо представлять кубиками. Лучизм М. Ларионова — изображение картины лучами — не нашёл себе пока ещё последователей.

Только теперь, — пишет об основах нового творчества О. Розанова, — художник вполне сознательно творит Картину, не только не копируя природу, но подчиняя первобытное о ней представление представлениям, усложнённым всею психикою современного творческого мышления: то, что художник видит + то, что он знает + то, что он помнит и т.д., и результат этого сознания при нанесении на холст он ещё подвергает конструктивной переработке, что, собственно говоря, в Творчестве и есть самое главное, ибо только при этом условии возникает самое понятие Картины и самодовлеющей её ценности.
При идеальном положении вещей художник непосредственно переходит из одного творческого состояния в другое и Начала: Интуитивное, Личное, Абстрактное органически, а не механически спаяны.
Союз молодёжи. 3. С. 17

Желание говорить отдельными чертами, геометрическими фигурами и пятнами вызвано не только мистическим восприятием, но и конструктивною переработкою картины кубистов, их стремлением к опрощению рисунка (пуризму), приближению к примитивному творчеству.

Душевнобольные не задаются обычно этою целью — соединить мир теперешний с первобытным («Мирсконца»), но, творя только по интуитивному вдохновенно, они создают иногда картины как символические, так и приближающиеся к кубизму и футуризму.

Футуризм нашёл стиль движения, он старается даже в плоскости картины заставить ощущать движение. Отсюда лошади с десятками ног, головы со штрихами их движения и т.п.

Движения очень много в изображении галлюцинаций (больная курсистка высших женских курсов, художница-любительница), приведенной нами на фиг. 1 и 2: фигуры на рисунках или со скрещенными ногами (фиг. 1), или на цыпочках с поднятою рукою; одна — со скрещенными ногами — поставлена на угол табуретки, кругом в изобилии трудноуловимые головы зверей, а из левой руки, опущенной вниз, у фигуры слева выделяется укреплённое на палке или стебле лицо со всклокоченными волосами (фиг. 2).

Но все же стиль галлюцинаторных картин больной — прерафаэлитизм.

Ближе к футуристическим картинам рисунок птицы душевнобольного чернорабочего, который никогда раньше не рисовал, но в больнице начал занятия живописью, чтобы отвлечься от галлюцинации. Возможно, что он вносит в свои художественные образы то, что видит в галлюцинациях.

Его птица (фиг. 3) совершенно не реальная картина. При первом взгляде поражает нагромождённость форм и неясность сюжета. Крыло слева напоминает рака. Голова и туловище птицы почему-то белые, а крылья черные. Сверху куполообразное чёрное облако, также и справа — облака, где выделяется какое-то фантастическое животное, которое клюёт птица. Тому же больному принадлежит и рис. 7-ой, изображающий дерево. Композиция дерева — не реальная, без ветвей, с двумя родами листьев и плодами; внутри ствола — тоже цветы и плоды в разрезе.

Кубическою по формам является карикатура на автора книги (фиг. 4). Радин – радиус порождает в уме больного мысль изобразить автора радиусом. Одновременно пробуждаются где-то в подсознательной области геометрические ассоциации к радиусу, и фигура, начиная от шляпы и кончая бородою и костюмом, получает кубические очертания.

Больной не был знаком с кубизмом. Рисунки — 4, 5, 6, 12, 13 и 14 принадлежат перу того же самого больного, страдающего с 21 года психозом юношеского слабоумия, но готовившегося до заболевания к художественной дороге. Танец девочки (фиг. 5) — „из воспоминаний детства” — полон преувеличенности движений, напр., согнутая под острым углом нога танцующей. Фигура самого художника-больного, тогда ещё мальчика, обращённая спиною, носит на себе следы кубизма и своеобразной линейной изогнутости, (напр. в линии рук с туловищем).

Следующая картина — „этюд облаков” (фиг. 6). Она представляет кубистически-футуристическую трактовку, как в определённости формы — треугольные облака, — так и в несоразмерности облаков к павильону (домику) и в отсутствии перспективы.

В прощании рыцаря с женою (фиг. 12) лицо жены высовывается из-под руки рыцаря, а вместо лица рыцаря — его голова. Какое-то предумышленное несоответствие фигур и поз. Печаль разлуки дополняет унылая фигура — вне перспективы — лошади рыцаря.

Фигура 13 изображает служителя больницы с лампою. Вы видите изогнувшуюся над лампою фигуру с нашивками на плечах, а самую лампу в своеобразном ореоле кругов (синих в подлиннике). Матюшин изображает красный звон пучками лучей. По законам физики, звук распространяется волнообразно концентрическими кругами. Матюшин переносит путь распространения света на звук. Наш больной допускает обратную ошибку, изображая распространение света наподобие звука.

Интересна в картин 13-й изогнутость фигуры несущего лампу служителя. Эта удивительная, почти акробатическая способность к скрученности и изломанности линий тела может быть уподоблена позам в картинах Филонова.

В следующем рисунке — „портрете больного” (фиг. 14) — невольно обращает внимание такая же изогнутость руки, равно как и приближение этой руки к лицу.

Заканчивая с футуристически-кубическими аналогиями в манере рисовать у душевнобольных, я должен упомянуть здесь и о 4-м измерении. Кубизм стремится рисункам своим приписать 4-ое измерение. Бергсон называет расширение нашего восприятия за пределы ближайшего времени 4-м измерением. Хотя я и не согласен с этим толкованием времени, но с точки зрения оценки времени, без всякого отношения к его теории, душевнобольные представляют известный интерес. Время они представляют часто совсем не так, как нормальные люди. Многие считают себя в загробной жизни или способными по ночам и во время галлюцинаций переноситься в давно прошедшее время, в другие местности.

Василиск Гнедов пишет стихи, подписанные 1915 г. по Р.X., 2549 г. по Р.X., 1999, 1980 и 38687 годом («Небокопы»). «Чемпионат Поэтов» издаёт «Вседурь» (Рукавица современью) в 4887421 году.

Очевидно, футуристы присваивают ceбе такую же способность — теперь творить в будущем времени.

Если отвлечься от того, что говорится в теории кубистами, и подойти к объективной оценке их творений, то сущность сводится к тому, что мир с конца освещается ими синтезом младенческого лепета искусства с настоящей аллегорической и своеобразной его трактовкой футуристами и кубистами.

Аполлон Греческий „тре и па” (трещит и падает), по Балльеру, и ему на смену является Аполлон криво-чернявый.

Выросла крепкая берёза или другое. Аполлон новый. Родился с кривыми ногами (на гитаре: кавалеристом был рождён); цветом напоминает ночь — дочь Нубии, а также французскую ваксу; голова его из стало-бронзы: кулаки будущих футуристов не прошибут.
Французы говорят: Le Roi est mort — vive le Roi. Возьму я грамофонный рупор и скажу: Аполлон умер, да здравствует Аполлон, криво-чернявый.
Союз молодёжи. 3

В рассказе «Мирсконца» Хлебников последовательнее: герои переходят от старчества к юности и романтике любви; через реализм (время учения) — к примитиву (младенчеству).

В творчестве же кубистов зияет пропасть, через которую переброшен мост — от примитива к современности.

В картине «Голова медузы» (фиг. 8), один больной, который подписывает свои стихи А.С. Сувориным и уверяет, что он давно в загробной жизни, изобразил три периода превращения медузы. Из реалистического портрета барышни — весёлой, с завитыми или вьющимися волосами (“кисейной барышни”) — он сделал печальный образ обрекающей на гибель людей медузы. Завитки волос превращаются в змеи, но в выражении лица сохраняется уныние и печаль переходного времени — обречённости. На картине печать предопределения — пройти цикл времени от весёлой романтики, через пессимизм символизма, в бурю страстей и ярости современности.

На этом изображении медузы уже скорее можно подметить способность расширения восприятия (4-е измерение) захватом в один образ постепенно усложняющегося наслоением времени сюжета. Если уж говорить об обогащении длительностью времени нового искусства и расширении через это восприятие, то нельзя отказать в этой новой способности и творчеству душевнобольных.

Нам остаётся коснуться ещё одного упрощения. Футуристы приближают письмо к изобразительному идеографическому способу наших далёких предков, к иероглифам. А. Кручёных назвал словом „еуы” цветок лилию, чтобы заменить затасканное и „изнасилованное” слово ‘лилия’. При этом букве ‘у’ придаётся особое значение: ‘у’ изображает лилию, так как представляет собой чашечку на тонкой ножке.

Безотчётно, по-видимому, руководясь представлением цветка, один душевнобольной изображал именно тем же ‘у’ или, вернее, отвечающим этой букве знаком самого себя в сложном чертеже.

Приведённый здесь рисунок обозначает перевод больного из города Астрахани в Казанскую Окружную лечебницу — звезда в скобках. „Икс” и „Флегонтов” — сопровождавшие его служители. Кубик с надписью „Жуков” означает телефон или телеграф. Служители всегда становятся около больного, что и запечатлено знаком =, а на нижней строчке два раза помещён „икс” рядом со знаком больного (В.Н. Образцов. Письмо душевнобольных).

Христианский канон Наталии Гончаровой нашёл себе выражение на фиг. 9, рисунке одной полуинтеллигентной больной. Без всякого предварительного знакомства с Гончаровой, больная рисует короткие фигуры Адама и Евы „в изгнании из рая”, как на иконах древне-византийских мастеров.

Фиг. 10 — работа той же больной — полна глубокого символического смысла. На ней изображается жизнь после изгнания из рая, где посередине целым полукольцом охватывают картину зародыши. Интересна аналогия к излюбленному сюжету символиста Павла Кузнецова. Находящаяся рядом надпись гласит: „и в болезнях будешь рождать чад” ... Картина изображает поле и крестьянку, которая питается полевою травою, — таково мнение больной о питании людей после потери ими рая. Она дошла до этого совершенно самобытно (помимо Нордман-Северовой). Надпись рядом: „проклята земля, терние и волчцы произрастит она тебе и будешь питаться полевою травою” ...

Для того, чтобы исчерпать символические картины душевнобольных, приводим рисунок больного (фиг. 11) — реальный по выполнению, по символичности, по мысли. Рисунок изображает крокодила, выплевывающего человека, как кит Иону, а рядом тот же человек сидит на цепи, будучи укреплён на кренделе.

Сюжет рисунка — беспомощность больного перед угрожающими ему отовсюду преследованиями его врагов (крокодил и цепь), которые прикрепили его к больнице и насильно держат в ней.

Особенностью творчества футуристов является головокружительное движение в подсознательной области. Отличительный признак подсознательной области — лёгкая самовнушаемость. Из быстроты движения вытекает непоследовательность, из лёгкой самовнушаемости — увлечение контрастом. По Маллармэ, поэту-декаденту для новой поэзии является характерным внушение, выражающееся соединением контрастных представлений.

Никто однако же не злоупотребляет в такой степени контрастом, как футуристы. Жрец уподобляет себя чуть ли не свинье у Кручёных:

Впрочем, в «Победе над солнцем», где дело не обходится без сатаны, мы находим объяснение увлеченно Кручёных свиньёю:

В «Слове как таковом» А. Кручёных и В. Хлебников воздвигают себе памятник:

Та же причина — лёгкая самовнушаемость — приводит и душевнобольных к увлечению контрастом.

Больной, страдающий бредом преследования, в минуту победы над своими врагами написал:

А врачам он приписывает национальный больничный марш: „Ах вы пташки, канарейки, как они жалобно поют” и скороговорку — „от топота копыт пыль по полю несётся”.

Нерон и Калигула в «Победе над солнцем» тоже уделяют большое внимание съестному, как и в «Возропщем», где гений увлекается едою телятины („показал в рассеянности на свой рот”).

Непоследовательность проявляется в бессодержательном творчестве кубо-футуризма не в сюжете, а в самой форме. Это те парафазические расстройства речи, о которых уже было сказано.

Больной Эдуард Эдуардович Cepeни (псевдоним), излагавши таким парафазическим способом свои мысли, оставил нам удивительные образчики творчества, близкого к будетлянству.

Приведём отрывок из его писаний, содержащий бред превращения его в диавола. Сюжету сатанизма чрезвычайно много, между прочим, уделяется внимания Хлебниковым и Кручёных («Игра в аду», «Чорт и речетворцы», «Победа над солнцем»).

Одновременно больной высказывает универсальный пантеизм — до превращения чертей, „наших душ, скота, мух” и т.п. в „твёрдые вещества всякого рода”.

К своему удивлению не смотря даже в зеркало делается выдавливание машинельное выбрасывание своих глаз с старинным первобытным преимуществом веществ нравственного выдавления магнетного стремления и действуя крепко, скверно, сильно, слабо, сонно и сонносредимо. Делаваясь не здоровым человеком, а дияболом очень просто.... первый человек на земных веществах бывал никогда может быть, редко Адамом: но сперва водой, молочной, златой, сольной с такими чертями, лешими, водяными, гадами. Изделие божие твёрдого вещества всякого рода: из таких чертей, или даже душ к этому употребляющаяся с всяких планет населённых и не забывая наших душ, таких скота, мух и тому подобного везде натурою Божею неравномерно одно с другим смешано и натурою далее как вроде растения придаваемо.

Спутанность речи особенно резко выражается в Прошении, поданном для освобождения из больницы, где больной сначала опирается на то, что ветер и вода дают своим дуновением и движением увольнение, „даже лес наш здесь всё клячет”. Вода Невы, „обломки сигары, не те попарно буквы”, „резина серовая” наводят его на переименование своё в Cepeни.

Лев и пантер и медведя, леопард и Эдуард. Крепостная; манометр, их Архангел, колкола и вместимость — вся их ветер уволняли нас здавнешних пор, уж подземный; всего раона, трик Дверной и стенек и камней да сольнца и весь небесный змей и их ветер нам всем биющий; биет нам сильно здешних вод, так что волны, нам тут предварительно увольнение дает ибо ест всем ветер из неё, даже лес наш здесь все клячет, что он нам тут мало все сует; что наш Доктор нас тут здержит и не сместо все дает, а вес лес вея здесь все знает, себя вороной признает и их десяток здешних мало и среди еловых и сосновых Богиня Лебедь вроде Ветром пристает, а из Коенигсбсрг Рентген туго прямо в плечи пристает и тут бывало предо мною уже два лета на пристрел ветра и пристрел травы к ветру, бурю через наш гулямши прямя встрелолом в воды вздает даже в Древо и Железо и по прямичной в дальный выйсший небосвод: предварительно откуда нам вместимость вся с выстрелами даже здешных спичек ветрянясть тут Табакаму и махоркою и его расстечением его нас внешно и душевно биет и веет, как то Ддуше, Ваны — рача, пары всего и Юри и хлада из под весов воды Уборны и Уборных Её Невы, то Ниагары; то обломки ведь сигары, то жетоны для обрезки их; как то, все у мне тут здешных есть и их по парно по прямой ветрянности и Америке вродстве с Памятникам вся ведь Цорна она есть и её ведь сроду вмножестве в Германи вместо с ветром сотворенно и сотворимо есть, если они хотели пускай бы Бабычки из стали там, и всего железа зделовали ветру нам бы все давали для всякого бы даже червяка и чертика как у Дурова и и Ветром мысломо понять даже у умалишенного черта нам понять, то не те попарно буквы, то не те по парно. Бритвы и те то его в заводе ведь пила, а не то его линейка а не то его ведь лейка а не то его Десятигранник, а не то моя гомора а не то ведь от часов и не то а сровность всетки пепеловая серовая Резина есть а бритвеннова всетаки........ он иногда бы можка увольнял меня немножко, а лошади просили все переименовать, как и немец и поволит все на Эдуард Эдуардович Cepeни, хотя бы все бы из за серы сырость и серость и сирени небоскладность ветра.

На приводимом здесь подлиннике с рисунками нашего больного мы видим, что его занимали проблемы движения и одновременно добывания денег (верхнее изображение). Рисунок символический. Внизу разрешается вопрос о мостовых и мосте через „Неву”, другую стихию движения — воду.

Больной страдал параноидной формой юношеского слабоумия, механик-слесарь, немецкий подданный, образование низшее. Психоз сопровождался обилием галлюцинаций. Подчёркнутые в тексте фразы относятся к галлюцинациям: звуки при закрывании двери; лучи Рентгена; бабочки из стали (ложные ощущения в горле).

Самовнушаемость часто выражается повторностью чувственного переживания. У детей мы часто наблюдаем наклонность к повторности. Любимые сказки и рассказы всегда дети просят рассказывать или читать по несколько раз. Обусловливается такая повторность тем, что раз пережитое состояние удовольствия заставляет при его окончании вспоминать о начале.

С другой стороны, ребёнок гипнотизируется, не может оторваться от раз начатого действия. Отсюда и возникает “круговая реакция”, — конец приводит к началу, тоже своего рода — мир с конца.

То же свойство наблюдается и в поступках душевнобольных. Стереотипность поз, телодвижений, манеры говорить и ходить — то кругами, то поворачиваясь вокруг вертикальной оси своего тела, то перекрещивая ноги или ставя их необычным образом — вся эта широкая область повторности до своеобразной манерности в еде нашла себе в психиатрии специальное название — кататонии. А игривость и шутовство, детскость дали происхождение другой разновидности юношеского слабоумия — гебефрении.

Дети, душевнобольные и футуристы — новая триада. Paнее отсутствовало промежуточное звено.

Дети были приняты футуристами в свои сборники. Зина в «Поросятах» Кручёных обогатила футуризм контрастным рассказом, где философ из предусмотрительности не запирает дверь „клазета”, боясь внезапной смерти (сравни «Памятник» Кручёных и Хлебникова). Контраст может интересовать 11-летнюю девочку, за повторностью же надо обращаться в более ранний возраст, когда дети ещё не умеют писать, а только лепечут.

Мы встретили в заключительных словах Серени повторность — „из-за серы сырость и серость и сирени”.

У Хлебникова повторность одного какого-нибудь слова называется словотворчеством. Приводим два примера:

С этого стихотворения, напечатанного в 1910 году, начался футуризм.

Любхо

     Залюбясь влюбяюсь любима люблея в любисвах в любви любенеющих? любки! любкий! любрами олюбрясь нелюбрями залюбить, полюбить приполюбливать в люблениях любеж Тринеоблюблютви любывать не любзые! любезные любезные! любчиолюб; о любите, неразлюбляемую олюбовь, любязи и до не люби-долюбство любо, любенный, любиз, любиз любенку, любеник в любчей любят любицы, любенный любех и любен о любенек любун в любку, любочное о любун. Любить любовью любязи любят безлюбиц. Любанной любим принезалюблен любынник любаной к любице, люблец солюбил с люблецом любны любина любезбест любковая, любливая в люблюбух любской влюбчий олюбил зденнаю любимое безлюблюбля любей любельников любнел в любене, любые нелюби любязя.
     Любный приулюбчивое любилу любеж, любилых любашечников, в любитвах и любог олюбил, залюбил, улюбнулся в любицу. Любравствующий любровник любачест. Разлюбил любил завелюбил любща любвилюбаны любною люблин любкой. Принеолюбил любирей любаны любоша любящих любоя любина.
     Принезалюбил любря любаны любило любаны залюбилось нелюбье к любиму, возлюбила к нелюбины, любящей любимон, приулюбилась в залюбье любящий нелюбка в любачестве любучий невзлюбчивость; в любиль любило любно не любиться приулюбливать донезалюбило до нелюби любицей любка нелюбязем любицы любязь любаков. Залюбила нелюбою в недовлюбь в недовлюбленную любошь в безлюбную люботу приулюбленную любима излюбленнейшего любенка любана.
     Разлюбись в неразлюбиль улюбчиво любить любенка любица разлюбил неотлюбчиво любить-приолюбливать не любовую любвню, любирей не любящую любим любимый, олюбил нелюбок Люблый-любивший. Любеж прилюбязи как прилюба онязанна от любвейших любви. Любьем любильем залюбован. Он любвейник, любвей Любяжеские любавы и любравы и любоев в люблянсновозамобчий и любьей, любота «сирота» оседрота. Люб „бой” разбой. Любезнавы, Любезнавка, любо-русалиа любека любенкой смело-русские. Я любочь, любимый Любеной любель — отдельное выражение любви. Я любень невозлюбил любун любилья любви незлюбви любезным любильями о любил. Любеж залюбил, залюбился в любви Любок любачеств любящих любитель люблянствовать любя. Любязей любких, люблых, любилой любли, перелюбишь Любия любри любрамю с люброю люблятяся любле с любовенным прилюбом, любязь любви любезной любьем в любитвах люблю; любровник любнеющих в любравах, залюби олюби любок любизь олюбинелые любезные безлюбочные в любости любра любезной залюблое полюбить любезами, залюбить любоченнейшие любок улюбил, приулюбил, залюбять, приполюбливать Любиканице, перелюбчивое. Позалюбчивать занелюбины, припоразлюбливать, Любик — любикалые нелюби любязя, нелюбок нелюбреть — не любить любицу любщей и любри любящую, возлюбил Голюбицу и голюбяшся голюбь и голюбица, к любрям. В любок, Залюбишь любячеств любня любильной. Любак, пролюбне. Любочеств любран любравнок любнеющий с приолюбинелым любилом, влебеть. Любец с ягодшей любавы. Любну в любарве любравника любить. Нелюбенький, любучий, любовня-жаровня любить. Любею к олюби. Любшина, влюбравы, влюбивинь прилюб. Любви люблая. Улюбил влюбил любовь Любина. В любачесповах и любочеспов любристая любезка олюбила предлюбная предлюбье. Любовейные: любенея залюб люби любежа любой в Незалюбливых в любежах. Любеть любичками и любра любана и прилюбчика (Лель-бит ле-бит) любель залюбила в нелюбил улюбчиво колюбель государь-голубой (любой). Любик в любви, любудь. Любище — место любви, в его бляка в любри в люблен любящей влюбьлия любечесповом залюбчивою. Любен (кого любят). Оводлюбь — все, что можно любить. Любяжосных любимов, о любись невлюблющийся.
Дохлая луна

Это длинное стихотворение чрезвычайно трудно дочитать до конца и, по-видимому, сам автор настолько утомился, что в слове ‘жаровня’ на последней странице написал ‘Ж’ вверх ногами, ‘а’ — между строчками.

Допустима и другая точка зрения на футуризм. Аполлон криво-чернявый, щекочущий притупленные нервы современного упадочника, является на смену гармонии и красоте в художестве.

В резком жесте, грубой кричащей форме, дисгармонии и хаосе, аморализме — прибавочный раздражитель усталых нервов современного человека. И всему этому может удовлетворить футуризм.

Если хотя бы на минуту усомниться в искренности исканий нового языка и нового искусства футуристами, то появится чудовищное подозрение: не скрывается ли под будетлянским новаторством ещё более опасное вырождение личности. У символистов была красота, здесь уродство и убожество. Там культивировался хороший вкус, интимно аристократический, здесь вселенское кривлянье и истерика.

Для того, чтобы не быть голословным, я приведу намёки на эту сторону футуризма, создавшие ему уже теперь достаточное количество заклятых врагов.

В.В. Маяковский в стихотворении «Теперь про меня» начинает со злополучной строфы „Я люблю смотреть как умирают дети” и дальше видно, что он „в читальне улиц так часто перелистывал гроба”. Но всё же эффект аморализма первой строфы оставляет неприятный осадок.

В «Истерике Большой Медведицы» „Семеро белых мышей смешных, истеричных и шалых / Звонко прогрызли зубами синий, попорченный молью бархат”, т.е. взошла Большая Медведица.

Это последнее стихотворение, при всей контрастности сравнений примиряет меня с кубо-футуристами. Мезонин Поэзии — близкий друг символизма, повторяет их перепевы аморализма и садизма, а Давид Бурлюк — истинный будетлянин — скорбит о том, что люди — звери! правда — звук!

Если в конце нашей работы оглянуться на пройденный путь, то легко установить в исходных пунктах, в методе исследования слова и в художественных формах аналогию футуризма и душевного заболевания.

Можно ли сказать, что футуризм есть продукт душевного заболевания? Для этого нет достаточного количества данных.

Сравнение не есть доказательство. Однородность исходной точки зрения — область подсознательного — приводит к близкому соприкосновению творчество душевнобольных и футуристов.

Сначала сосредоточение на слове, без отношения к содержанию, заставляет тех и других строить догадки, допускает рискованные эксперименты в области языковедения. В отыскании законов словообразования, чисел и форм применяется пережитый уже схоластический метод.

Далее на почве повышенной самовнушаемости развивается погоня за контрастными представлениями и повторностью.

Развиваются — у душевнобольных парафазические расстройства сочетания слов, у футуристов — анархия слов, слогов, букв („заумный язык”).

Но есть и положительное, что легко почерпнуть из сравнения футуризма с безумием — оценка целого ряда явлений в творчестве душевнобольных. Нами отмечены интуитивные прозрения в новаторства искусства, своеобразная красота рисунка и символизм. Таковы результаты сопоставления с футуризмом.

Главная ошибка футуризма заключается в том, что он сам себе подрыл почву под ногами, объявивши единственным мерилом и нормою вещей свое „я”.

Эгоцентризм лишает творчество душевнобольных здоровых корней.

Эгоцентризм, направляемый настроением, неизбежно ведёт душевнобольных к бреду преследования или величия.

Бред лишает человека правильной оценки свой личности, а затем верной ориентировки в окружающем мире. Футуристы почему-то бросаются в пучину эгоцентризма и, вполне естественно, наталкиваются на стены кругом. „Я” футуристов не даёт им содержания, они мечутся в безнадёжности, как бабочки в их же стихотворении Н. Бурлюка — в колодце.

Оперируя над словом схоластическим методом, футуристы опираются на интуицию. Мистики и интуиты, они сближают себя со спиритизмом, теософией, гипнозом, религиозным экстазом хлыстов. Они забронированы от самокритики. В самом деле, каким же путём, при этих условиях, отличить талантливое от бездарного, выдающееся от второстепенного, нелепое от разумного, когда на место разума и его критики ставится мистическое восприятие. Таково положение футуристов. Но и их наша аналогия должна выбить из этой неприступной позиции и навести на раздумье...

Время выявит истинное лицо каждого из футуристов. Я думаю, что между нами есть талантливые поэты, но не моя задача входить в художественную оценку их творчества.

Я стремился указать на параллель исходных пунктов, доктрин и методов для установления нового языка футуристов.

В заключение укажу, что бесплодность новаторства должна вытекать из самой программы, из несовместимости резко выраженных личных черт с мистическими.

Так было с символистами, то же угрожает и футуристам.

Великие мистики далеки от своего „я”. Для того, чтобы расширить свою способность восприятия вообще, необходимо держать свое „я” вдали от этого восприятия, иначе оно сожжёт, испепелит мистику.

„Я” — паразит, как учит нас психиатрия, иссушающий живые соки нашей душевной жизни, и опасный враг человеческого прогресса.

Творчество душевнобольных бесплодно, благодаря вмешательству их „я”. У душевнобольных есть область подсознательного, лёгкая самовнушаемость и большая продуктивность в творчестве, но все эти готовые орудия творчества извращаются, мельчают, наконец, дают бессвязные спутанные произведения благодаря потере в мозаичной картине личности её лика. Отдельные кусочки, но нет цельности, нет ничего великого, всё преходящее, случайное и во главе разрозненных, обнищавших полчищ психики — оголённое, обеспложенное „я”.

Неужели и футуризм, следуя по пути эгоцентризма, обречён, как обречено все поколение, пережившее время коллизий и неразрешимых общественных противоречий 1905 года.

Кручёных и Хлебников писали вместе — «Игру в аду», «Бух Лесиный», и это, возможно, потому, что лика отдельного поэта нет у речетворцев.

Эгоцентризм, призывавший к познанию всех языков в одно мгновение Кручёных и выразившийся в постижении им слова ‘шиш’, не дал подлинного лика Кручёных.

Эгоцентризм, приведший будетлянское творчество к распаду слова, нивелировал их, так как „я” только тогда способно совершенствоваться и выявляться, когда оно сцеплено с внешним миром.

Иначе будетлянское творчество будет обречено так, как обречён больной мозг. И обречено прежде всего мукам Тантала. Всё, что провидит углублённое самонаблюдение, рассеивается, снова недоступно и не потому, что окружающий мир удаляется от жаждущего его схватить и восприять.

Нет, сами творцы нового завесили мир от себя, надели шоры на глаза и заблудились в колодце своего „я”.

При этом положении своего наблюдательного „я”, не дали открываются с башен обсерватории, а „ненужность, бессмысленность, тайна властной ничтожности” своего „я”.

	Жизнь	Смерть
Арцыбашев . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .		+
Сологуб . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .		+
Андреев . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .		+
Народная песнь . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .	+

Передвижная Выставка современного изобразительного искусства им. В.В. Каменского
карта сайта		главная страница
исследования		свидетельства
сказания		устав
Since 2004 Not for commerce vaccinate@yandex.ru

Радин Е.П.

Футуризм и безумие