Je ne sais pas d’autre bombe qu’un livre
Я не знаю другой бомбы, кроме книги
Стефан Малларме, 10 декабря 1893
Сила слова (если найти величину) походит на действие
луча на пороховой погреб под большой столицей
(хотя бы Лондоном). Детонация
зависит не от силы, а от меры (точности).
Шаг пехотинца разрушает мост, по которому он идёт.
Слабое и непонятное слово может разрушить мир.
Велимир Хлебников, Мысли, 1921
лебников с Малларме — это метафора новейшей поэзии и труднейших задач перевода.Я как Шостакович на премьере своей симфонии, или, как пел Галич: „Вот стою я перед вами, словно голенький”; я не мню себя поэтом, но люди принимают меня за такового. Перефразируя Хлебникова — я дервиш, йог, марсианин, что угодно, но не рядовой пехотного запасного полка. У дервишей, у поэтов доспехи бумажные и их единственное оружие — перо, даже если оно превратилось в компьютер. Осталась птичья природа поэтического, иногда опасного, странствия.
И вот я стою перед переводом, как Ной перед ковчегом на картине Всемирный потоп Паоло Учелло, или как Даниэль Арасс перед холстом: ничего не вижу, ничего не понимаю, обращаю внимание на детали. Как герои фильма Софии Копполы Lost in translation, по-русски Трудности перевода, хотя там “translation” употребляется и в смысле “перевода”, и в смысле геометрической “трансляции”, то есть “параллельного переноса”, я бы перевёл так: Заблудившиеся в переводе.
Значит, трудности перевода — препятствия на пути переводчика, ведь каждый из нас может утратить “правый путь” в сумрачном лесу языков.
Как при этом определить, что выбранный путь правильный?
Посмотрим, например, как выглядит начало Божественной комедии на трёх языках:
La divina commedia. Inferno
Nel mezzo del cammin di nostra vita mi ritrovai per una selva oscura ché la diritta via era smarrita.
Au milieu du chemin de notre vie me retrouvai par une forêt obscure la voie menant droit ayant été perdue
На полдороге нашей жизни я очутился в сумрачном лесу, утратив правый путь
Чтоб соблюсти формальные стороны стиха (рифма-терцина, размер, а у Данте размер довольно длинный — одиннадцатисложник), в русском переводе терцина сохраняется, но „дорога” и „наша” исчезают и добавляется „во тьме долины”.
На каком языке дантовский оригинал передаётся лучше? Я лишь ставлю вопрос, а с ответом затрудняюсь, ибо здесь и личные вкусы, и эпоха играют свою роль, а значит, можно без конца заново переводить. Прошлое и будущее перед нами.
Если исходим из того, что перевод — это бриколаж, то вдруг оказывается, что перевести хотя бы несколько слов не так уж легко.
Поэтому у него мышление не “первобытное”, не “примитивное”, а гораздо круче: дикое!
Притом в самом заглавии, как внутри троянского коня или у Хлебникова в слове ‘ушкуйник’, таится игра слов, что подтверждает обложка книги, где изображён род фиалки, а именно анютины глазки, по-французски дикая фиалка; то есть пансэ (pensée) означает и трёхцветную фиалку, и мышление (q. e.d.).
У Аполлинера есть стихотворение, состоящее из одной-единственной строчки. Никаких сомнений нет — это стих.
Посмотрим, как выглядит по-русски:
Не знаю, как вы, а я этого водного рога не понимаю. Поэтому давайте вернёмся к оригиналу и посмотрим, что и как. У Апполинера стих дословно звучит так:
Вопросы: соединительный союз “и”, бечёвка, морские трубы. Эти трубы и суть ключ к пониманию стиха.
Морская труба или трумшайт — однострунный инструмент, в частности, заменяющий трубу при исполнении церковной музыки.
Тогда ясно, почему здесь стоит бечёвка, эквивалент одной-единственной струны.
При переводе одна деталь может приобрести решающее значение, поэтому я сторонник чтения по буквам, сурового следования оригиналу (рукописи, когда и она доступна). Приведём классические примеры.
У Хлебникова порой стих нарочно начинается маленькой буквой, или слово пишется без заглавной, например чека, или неправильно, как Кручённых через два “н”...
У Аполлинера знаки препинания отсутствуют.
Все эти особенности отнюдь не плод какой-то поэтической фантазии, не следствие стремления к “поэтичности”, — подобные вещи вписываются в индивидуальную художественную систему того или иного поэта, они — как бы литературный манифест, направленный против установившихся понятий и затверженных приёмов, против того, что Лотреамон называл „поэтическими тиками”.
Дословно: „Своими чистейшими ногтями очень высоко посвящая свой оникс”. Подлежащее мы найдём в следующей строке: „Ужас”... Попутно заметим, что с самого начала фраза на грани грамматического нарушения, ибо глагол ‘посвящать’ обычно употребляется с дополнением!
Но загвоздка во втором четверостишии:
Дословный перевод:
В существующих русских переводах звуковые смысловые повторы второго стиха исчезают, особенно любимое Малларме слово ‘упразднён’, которое восходит к Нервалю (El Desdichado, Несчастный, обездоленный).
Я не осмелюсь предлагать варианты, а просто указываю на то, что в стихотворении имеются очень сложные места.
Поскольку Малларме употребляет очень редкие рифмы, перед переводчиком, если он хочет перевести рифмами, стоит главная задача: найти русские редкие рифмы. Хотя это не обязательно — вполне можно обойтись без рифм. Тогда ассонансы, или какие-нибудь повторы... одним словом: как ни крутись, главное — найти стиховой ритм.
Лозинский: „...на грани двух языков, на грани возможного в русском...” Я перевожу, как пишу, — кусками, которые могут, скажем, некоторое время валяться перед тем, как я их соберу в единое целое, но и тогда в них остаётся какая-то кривизна. Когда погружаешь палку в воду — она кажется сломанной. Но если её сломать, а потом сломанную погрузить в воду, то она будет казаться совершенно прямой. Вот здесь то же самое.
В оригинале в обоих вариантах стоит глагол ‘слушать’, а в напечатанном тексте в первом варианте — ‘слышать’. Известно, что по-русски по звучанию и по смыслу “слушать” и “слышать” почти совпадают.
В результате у нас получается в одном случае правильный вариант, а во втором — описка. Лучше оно так или хуже, не знаю, тем более что здесь речь идёт о запахе — голосе цветов.
Как бы то ни было, я, наверное, бессознательно следовал указаниям Хлебникова:
У меня в переводе хлебниковских вещей никаких знаков препинания нет — это урок Аполлинера и еврейской традиции.
Во французской литературе в древние времена текст выглядел сплошным — без пробелов.
Между словами выступает белое, что при чтении делает возможной структурную передышку, без которой слушатель не сможет уловить самое главное в стихе, а именно — конец строки, ритм.
Когда смотришь на страницу Торы, нужно помнить, что когда Книга горит, именно белое надо спасать — оно жизненно важнее того чёрного, что заполнено буквами, потому что оно-то и позволяет снова и заново творить. Одним словом, творческий процесс опирается на пустоту.
Это значит, что я как переводчик двигаюсь в особом пространстве, которое я охотно назову Междуязычьем — наподобие Междуречья.
В этом пространстве действуют по крайней мере две языковые силы, образующие некое силовое поле. И нужно научиться переводить не так, чтобы в итоге получалась калька, а так, чтобы в конечном тексте оставался след этого напряжения. См. Беньямин Задача переводчика.
Мясник-даоист отмечает наиболее трудные места, задерживает дыхание, пристально вглядывается и действует не спеша. Его нож режет только по промежуткам, по пустым местам.
Я стараюсь так и действовать, — следовательно, не я нахожу решение: сами языки его находят, конечно, с определённой долей успеха.
Иными словами, стих задаёт вопросы. Кому? Языку. Который то отвечает, то молчит.
Когда сеешь зерно, не знаешь, что получится: то ли дело закончится жизнью, то ли смертью, ведь слабые стихи умирают. Это не метафора!! Но сеять нужно, и нужно сеять очи, чтобы напечатанные слова ожили: такая возможность есть, ибо стихи как цветы — но не бессмертники: те увядают сразу.
Бессмертник не цветёт.
И ещё: те слова, которые сегодня нам кажутся трупами, — они когда-то были живыми, их произносило или писало живое существо; оживить их сегодня — значит воскресить в новом облике, и именно в этом нам помогает странная практика, которую мы именуем — пере-вод. В этом слове слышится какой-то всплеск, что-то водяное — это гибкость языков. Что для переводчика важно? На мой взгляд — любовь к языку и языковая интуиция.
Каждый язык как дом. И когда начинаешь читать и переводить, то как будто дом настежь открывается всеми окнами и дверьми. Один из самых древних текстов начинается словом берешит, и это первое слово — буквой б, то есть бейт, что значит: дом.
Писать-переводить — это опасное дело. В нём есть что-то от чумы Лукреции или Арто, — не магия, а процесс превращения одного слова в другое слово. Поэтому мне нужны какие-то ладанки или амулеты.
Какие?
Грамматика и лингвистика. Словари.
Литтре (фр. язык XIX-ого века), Греймас (старо-фр.), а также Блох и фон Вартбург (этимологический, где указана дата появления каждого слова).
Даль, Ушаков и Срезневский.
Поэзия обнажает костяк языка через крайние формы на грани аграмматизма, как у Хлебникова: вы здесь, что делая?
Как возникает смысл?
Что такое поэзия?
Минимальное определение: строка прогрессирует с новой строки, то есть каждое предложение характеризуется сечением, рубкой. Поэтому можно сказать, что поэт и переводчик суть даоистские мясники — рубят язык между костями, сухожилиями, там, где царит пустота, немеющее время, в которое нужно далеко зайти.
Я перевожу, как корова пережёвывает.
Если вы не против, я останусь в чулках.
Si ça ne vous tait rien, je garderai mes bas
— Разве в прозе не следует старательно избегать александрийских стихов?
Ne doit-on pas, monsieur, éviter soigneusement les alexandrins dans la prose ? Но из-за этого “поэтического” (чулки не очень-то традиционный поэтический топос) вторжения вряд ли проза превратится в поэзию.
Опять-таки вопрос: цо е поэзие?
В 1933-м году Роман Осипович Якобсон в Праге пытался определить (на чешском), что такое поэзия. Заключение: характеристика поэзии — её поэтичность, что сильно напоминает мольеровский (Мнимый больной) виртус снотворус опиума (то есть опий усыпляет, потому что в нём есть усыпительная сила — virtus dormitiva).
Со стороны Романа
Проза-роман или поэзия-стих?
Просто напомню финал Улисса Джеймса Джойса, полностью изданного в Париже 2 февраля 1922 года, когда Хлебников ещё был жив.
Повтор частицы да заменяет знаки препинания, дробит текст и ускоряет ритм, выступая как некий эквивалент рифмы, но из этого не вытекает, что мы имеем дело со стихом и что концовка “поэтична”, хотя здесь собраны все элементы тривиального сюжетного хода — первый поцелуй, предложение, согласие.
А Мандельштам возражает: „Нет, никогда, ничей я не был современник”. Притом новые времена в Европе stricto sensu начинаются с Галилея. А если брать область словесности, то можно сказать, что уже такие писатели, как Рабле, вполне вписываются в новейшее время, в так называемую современность. Это была идея Тынянова, которую он развивал в Архаистах и новаторах. В конце XIX века Малларме определяет новейшее поэтическое время как „кризис стиха”. Не уверен, что этот кризис не продолжается и по сей день.
Важное: у Рембо не вопросительная фраза (что ожидается при беглом чтении), а утвердительная — то есть совсем другой смысл!!!
Мощное, яростное его стихотворение насквозь “политико-поэтическое”, ведь Парижская Коммуна пыталась ломать госмашину, и дело кончилось поражением, и вот я, Рембо, ломаю стих Александра, я тоже потерпел поражение.
Концовка стихотворения:
А по-русски в переводе звучит неточно и слабо:
Стихотворение изобилует нарушениями классического стиха, см. строки 2 и 3, а русский перевод — очередной шестистопный ямб, что не даёт ни малейшего представления о сокрушительной работе Рембо. В одном из переводов первый стих достигает вершины — переводчик просто в словаре, наверное, брал первое значение слова nappes, и у него получается:
Тогда как здесь, очевидно, nappes de sang по аналогии с nappes d’eau, то есть водяное зеркало, которое образуется после водопада.
Идеологическая связь Рембо с Парижской Коммуной известна.
Какая цель у Коммуны?
Говоря словами Маркса в письме Кугельману от 12 апреля 1871: сломать военно-бюрократическую машину, сломать государственную машину (brechen Staatmachinerie, и в том же духе: die Zertümmerung der Staatsmachinerie).
Какая цель у Рембо?
Сломать стихотворную машину, а именно — господствующий александрийский стих.
То есть, с одной стороны — материальная смена (Stoffwechsel), а с другой — формальная (Formwechsel).
Можно подумать, что здесь мы имеем дело с неким неевклидовым пространством и что параллели пересекаются.
Сегодня границы стёрлись.
У Эдгара По есть известное стихотворение Улялюм. Малларме предложил стихотворный перевод, затем передумал и дал окончательный вариант в прозе. Он старается как можно точнее воспроизвести синтаксис оригинала, в особенности повторы, и тем самым уже во французском языке появляются лёгкие отклонения от нормы. Ответ его не диалектический, он не снимает противоречия оригинального стиха, а как будто сохраняет отблески вопроса.
Общее понятие: сумма значений смысла не даст! По Хлебникову: доумец — умец — заумец = Зангези-Главздрасмысел
Как подойти к Плоскости мысли в сверхповести Зангези, начинающейся с колокола ума?
Просто найти more geomйtrico французское слово, по краткости своей соответствующее русскому “ум”. Притом чтобы сохранилось что-то от звучания и смысла. Я долго искал, хотя уравнение довольно легко решается. Выбор простой: то ли Ом (человек), то ли Ам (душа). Выбираю душу, и тогда можно склонять по-хлебниковски: Моам, Гоам...
Некоторые стихи долго крутятся в голове.
Есть такая вещь под названием «Ангелы». Она написана — правда, не полностью — словами-чемоданами. А поскольку точные значения слов не зафиксированы, не так трудно найти подходящие формулы.
И вот когда я занимался этими ангелами, стих этот про небесную чеку просветлился. Разумен небес неодол и синего лада убава и песни небесных малют. Небесная чека (у В.X. всегда с маленькой буквы) равна небесным малютам.
Иногда получается не то: то ли я-переводчик просто неправильно читал, то ли данного оборота не понял, и т.п. — тогда переводишь противно смыслу или выбираешь не совсем точное слово, и неточный перевод распространяется...
Редкое средневековое французское слово (ферлэн) встречается только в одном словаре (Le Trésor de la langue française. Сокровище фр. языка) и сегодня абсолютно непонятно.
Следовательно, лучше было бы перевести редким словом типа гривна кун.
Закончу хлебниковской загадочной цепью, загадочной с точки зрения её перевода. Лишь три вполне понятных русских слова, которые я ещё не пытался перевести:
В моих ушах ещё шумят какие-то обломки стихов или прозы, но...
| Передвижная Выставка современного изобразительного искусства им. В.В. Каменского | ||
| карта сайта |  | главная страница |
| исследования | свидетельства | |
| сказания | устав | |
| Since 2004 Not for commerce vaccinate@yandex.ru | ||