Человек всю жизнь работает на воспоминания о себе.
Майя Плисецкая
Нам не дано предугадать,
Как наше слово отзовется
Ф.И. Тютчев
В мае 1991 года я проводил в Киеве всесоюзную конференцию «Концептуальные проблемы геологии и геофизики». После её завершения мы с супругой пригласили к себе домой нескольких приезжих участников конференции, чтобы пообщаться в непринуждённой обстановке. Среди наших гостей вызывала всеобщее внимание необыкновенная супружеская пара — Тамара Федоровна и Владимир Зиновьевич Негруца. Это были геологи-докембристы из далекого северного города Апатиты Мурманской области. Практики, полевики (что для меня, теоретика, особенно важно). Более того, крупные ученые. И, самое главное, — мои соратники, сподвижники в решении труднейшей задачи, которую я поставил перед собой еще в студенческие годы, — открыть фундаментальный закон исторической геологии. Закон, который должен стать для геологии тем же, что уравнения Ньютона для физики и таблица Менделеева для химии.
Надо ли говорить, что я хотел узнать о гостях с Хибин всё и даже больше. Оказалось, общим для Негруца и Кулинковичей было то, что у нас одни девочки: Иляна и Аурика у «северян», Ирина, Татьяна и Ольга — у «южан». И для меня, и для Владимира Зиновьевича красота Мироздания наглядно проявлялась в первую очередь милыми обликами жены и дочерей. Сближало с ним и то, что оба мы — однолюбы, стремящиеся во что бы то ни стало сохранить крепкую семью. И ещё одно совпадение: наши жены оказались тезками. Это не удивительно, в тридцатые годы прошлого столетия имя Тамара было очень популярно.
В профессиональном плане наша встреча была насущной необходимостью.
Общение с глазу на глаз — подлинная роскошь, никакая переписка его не заменит.
В 1985 г. я опубликовал свою первую статью о периодическом законе геологической истории. Постановка проблемы была совершенно новой, и я опасался, что статья останется незамеченной научной общественностью. Так оно, в общем, и оказалось. Однако на Кольском полуострове нашлись два геолога, которые сразу же поддержали меня. Это и были супруги Негруца. «Знаешь, — сказал мне вскоре после публикации статьи один мой знакомый, — встретил я в Ленинграде геолога Негруцу, он очень хорошо отзывался о твоей статье». Вскоре получаю письмо, написанное не самым разборчивым почерком: «Уважаемый тов. А.Е. Кулинкович! Простите, не знаю Вашего имени и отчества…». Так состоялось мое заочное знакомство с супружеской парой геологов из города Апатиты.
На киевской конференции 1991 года мы увиделись впервые, и «встреча без галстуков» оправдала мои самые смелые надежды. Дело в том, что супруги Негруца не просто поддержали меня, — они двинулись своим путем к общей цели, разработав собственный алгоритм ее достижения. Поначалу я назвал его «программой В.З. Негруца». Оказалось, правильнее говорить о «программе супругов Негруца»: их научное творчество неразделимо. «Программа супругов Негруца» — это воззвание к мировой геологической общественности с требованием довести детальность практических и теоретических исследований докембрийской истории Земли до уровня периода (40–50 млн. лет), а по возможности — и до более мелких геохронологических таксонов.
В ту пору Тамара Федоровна заканчивала работу над докторской диссертацией, и ей было любопытно, как выдвигаемые научные положения воспримутся специалистами. А я совсем недавно пережил удивительное состояние, которое ученые-науковеды называют «инсайтом околосмертного шока». Именно с единомышленниками хотелось поделиться озарением, которое довелось испытать, соскальзывая в небытие.
О том, что такое инсайт (не путать с инсайдом), и какую роль сыграла в этом моя Тамара Ивановна, я расскажу чуть позже. Сейчас сосредоточусь на главном, на значении той киевской встречи двух супружеских пар. Чем больше я задумываюсь над этим, тем убежденнее становлюсь: она имела судьбоносное значение (затасканный по передовицам «Правды» набор слов, «говяжий язык» съездов КПСС, — зато коротко и ясно).
Именно тогда решался вопрос о надёжности нового, доселе неведомого источника получения знаний об окружающем нас мире.
Веками у человечества было только два таких канала — непосредственное наблюдение и выводы из умозрительных построений, опирающихся на эксперимент. Но эксперимент непродолжителен: доли секунды, секунды, минуты, часы, реже — годы и десятилетия. Поэтому ученые смогли досконально разобраться пока лишь в сравнительно короткопериодных процессах. Что же касается процессов с размахом в миллионы, сотни миллионов лет, — о них существует только смутное представление, основанное на весьма ненадежной экстраполяции.
Между тем наша благословенная планета Земля, словно специально оборудованная научно-исследовательская лаборатория, миллиарды лет бороздит космические просторы, скрупулёзно занося в свою каменную летопись подробные сведения о разнообразных событиях, случившихся в Космосе за это необыкновенно долгое путешествие. Семь восьмых геологической истории приходится на докембрий. Надеюсь, не требуется растолковывать важность подбора ключа к шифру сего потаенного «архива».
Это и есть третий канал получения знаний о Мироздании, которые позволят в корне обновить научную парадигму, т.е. картину Мира.
Я хочу показать, как два «атома» человеческого общества, две семейные пары, во многом совершенно непохожие, образовали — по диалектическому закону единства противоположностей — некую виртуальную «молекулу», чтобы попытаться совершить этот прорыв. Поскольку речь пойдет о довольно сложных вещах, мне, чтобы быть понятым в дальнейшем, придётся сделать небольшое «лирическое отступление».
Знаю, есть неизвестная
Широта из широт,
Где дорога чудесная
Нас с тобою сведет
«Глобус», студенческая песенка неизвестного автора
Я родился в Москве, в самом ее центре, в семье инженера-авиастроителя. Окончил первый класс, и началась война. Нашу семью погрузили в товарный вагон и отправили на восток: завод, на котором работал отец, эвакуировали в г. Кузнецк Пензенской области. Московская жилплощадь — маленькая комнатка в коммунальной квартире — была потеряна. Через месяц после начала войны фашистские самолеты прорвались в небо Москвы и бомбили город. Этот налет, как потом выяснилось, сыграл важную роль в моей жизни. Немецкая бомба сожгла дом, где жила маленькая девочка Томочка. Ее семья была в этот день за городом, все остались живы, но без крыши над головой. Семью Томочки поселили во временно пустовавших корпусах Дорогомиловского студенческого городка. Койку с тумбочкой там получил и ваш покорный слуга, когда поступил в МГРИ, Московский геологоразведочный институт.
Я окончил его в 1955 г., и был оставлен в аспирантуре. К этому времени Тома, которая продолжала жить в студгородке, превратилась в симпатичную девушку с косичками и ямочками на щечках. Наши пути сошлись, мы полюбили друг друга и поженились.
Но я забежал немного вперёд. Высшее образование, аспирантура... Словно это само собой разумеется. Как будто Волга начинается с Оки или Камы, а не с ручейка.
Стать геологом я мечтал ещё в школе. Однажды по московскому радио в передаче «Клуб знаменитых капитанов» прочитали мои стихи:
Профессию себе избрал,
Геологом решил я стать,
В Сибирь поеду, за Урал,
Богатства открывать.
Уже никогда не изведать мне такой славы, как тогда: в нашем провинциальном городке это была любимая передача всех, от мала до велика!1
Теперь Кузнецк (за всю Пензенскую область не поручусь) знал совершенно точно, кто и где прославит его на всю страну. Чтобы оправдать доверие, был единственный выход — окончить школу с золотой медалью.
Получив золотой аттестат, я поехал в Москву. Но поступил не на геологический, а на геофизический факультет МГРИ — я дружил с математикой и физикой. На последних курсах меня ждала большая неприятность. Хуже: подножка судьбы. Юные знатоки творчества И.А. Гончарова (1812–1892) называют такое крушение надежд «облóм».
Когда мы проходили, по требованию военкомата, медицинское обследование, выяснилось, что у меня проблемы со здоровьем, и я «ограниченно годен к военной службе». Сказалось голодное военное детство и более чем скромный быт студента, живущего на одну стипендию. «Облом» состоял в том, что белобилетнику заказана не только военная служба, но и геологическое поле. Но пока меня не комиссовали, удалось-таки отведать того, о чём поётся в самых задушевных песнях советских лет — романтики геологических экспедиций. Разумеется, я вкратце поделюсь пережитым.
В ту пору я уже задумывался над парадоксальностью профессии, которой собирался посвятить свою жизнь. Геофизика как наука представляет собой соединение двух, казалось бы, несовместимых частей — строгой, дедуктивной физики и описательной геологии. Но почему геология, эта великая наука, одна из самых древних областей знания, остается описательной? И я решил открыть фундаментальный закон геологии, тем самым превратив ее в дедуктивную науку. Правда, чтобы достигнуть цели, нужна самая малость: основательно переработать общую картину Мироздания. Только и всего. Поэтому без надежного «тыла» — нечего и мечтать. Нужна верная спутница, готовая взвалить на себя нелегкую ношу жены ученого. Фанатика, непрестанно осаждаемого научными проблемами. И, вдобавок, имеющего проблемы со здоровьем.
Такую героиню я встретил. И влюбился с первого взгляда. И мы пошли вместе, одолевая беды и невзгоды.
Когда ты с полем вместе скроен,
Когда ты с полем вместе сшит,
То и один ты в поле воин,
И враг тебя не победит!
А.Д. Петровский, выпускник МГРИ
С тревожным чувством мы, студенты МГРИ, переступали порог института первого сентября: в этот день вывешивали некрологи студентов, погибших во время производственной практики. Вечером в общежитии яблоку некуда было упасть подле тех, кто побывал на волосок от смерти. Как правило, без свидетелей. Правда или «художественный свист» — поди разбери.
В лесу главная опасность — дикие звери. Вот долговязый парень рассказывает трагикомичный случай, как он целый день убегал от медвежонка. Такая встреча не к добру: где-то поблизости бродит медведица, готовая растерзать даже мнимого обидчика своего дитяти. Бедолага бросился бежать, но делал по лесу круги, и раз за разом возвращался на прежнее место, где снова натыкался на злополучного медвежонка. Мнения разделились: „Да ты просто в рубашке родился! Медведица мёду объелась и заболела медвежьей болезнью, ей было не до тебя!” — острили одни. Другие лицемерно жалели сиротку: где это видано, чтобы зверята оставались без родительского попечения целый день? — „Каменное сердце! Моральный урод! Надо было не драпать, а спасать бедняжку! Из соски выкормить! Он же с голоду умрёт!”
И совсем уж не похожую на враки историю поведали две неразлучные подруги, мои однокурсницы, проходившие практику в таёжной местности. Отряд менял лагерь, сразу всех увезти было не на чем. Условились, что они, закончив маршрут, переночуют в оставленной для этого палатке. Легко представить себе состояние девчонок, когда на месте будущего ночлега оказалось месиво из клочьев палатки и снаряжения. Зверь, вполне возможно, находился где-то поблизости. „Таня! И вы нашли выход из положения?” — чужим от волнения голосом спросил я. „Да, нашли. Сели, обнявшись, и проплакали всю ночь, пока утром за нами не приехали!”
В горах — опасности другого рода. Мне было чем отдарить рассказчиков таёжных страшилок, но я благоразумно помалкивал: самолюбие кое-кого из моих товарищей могло быть задето...
Есть на карте Средней Азии точка, где сходятся границы трех республик, а теперь независимых государств — Казахстана, Узбекистана и Киргизии. Это вершина Большой Чимган (помните песню Никитиных о Чимганских горах?). Мы, небольшой отряд — геолог и трое студентов-практикантов, — с радиометрами для поиска урановой руды передвигались маршрутом и вышли — пологим путем! — на эту вершину. Весело разбирали альпинистскую почту в перевернутых для защиты от дождя консервных банках: «Группа студентов САГУ такого-то числа под руководством мастера спорта такого-то совершили восхождение на вершину Большой Чимган... Подъем занял столько-то времени…» и тому подобные реляции.
Но веселились мы невпопад. Горы не прощают легкомыслия. Едва начав спуск, мы вдруг поняли, что оказались в ловушке: обратно хода нет, впереди — сплошная отвесная каменная стена. Когда спохватятся о нас, да и смогут ли найти? Сколько куковать на уступе скалистого обрыва — сутки, неделю, месяц?
Руководитель отряда, грузный мужчина, растерялся. Забормотал про чёрта, который понёс его на этот Чимган, выпятил нижнюю губу и вперил взор куда-то в пупок. Мгновенное превращение отца-командира в буддийского монаха заставило нас приуныть. Запахло паникой. Один из моих товарищей, побледнев, произнес: „Мы пропали…” Нужно было срочно что-то предпринимать. „Давай «урку»!” — сказал я ему. «Уркой» на нашем жаргоне назывался полевой радиометр «УР-4», довольно громоздкая штука, закрепляемая на груди. Приборов в отряде было два, каждый переносили поочередно. Облегчив, в прямом и переносном смысле, положение напарника, я первым начал спуск. Никакого альпинистского снаряжения, только в голове «правило трех точек»: закрепился обеими руками и ногой — перемещай другую ногу; закрепил ноги и одну руку, перемещай вторую руку! Моей задачей было нащупать один за другим два уступа, и, встав на нижний, корректировать спуск товарища.
Когда мы спустились с Большого Чимгана (причём «урки» были целёхоньки, что вызвало припадок ликования «материально ответственного»), я глянул на кромку почти отвесного склона и подумал: «Скажи кто-нибудь, что спустился здесь без страховки, — спросил бы насчёт развесистой клюквы внизу»2
Рассказываю об этом случае, чтобы подчеркнуть: геологическое поле не прощает ни малейшей оплошности, особенно промах руководителя. Правильно говорят: «Инструкции по технике безопасности написаны кровью».
Вот ещё один случай из той же производственной практики в Средней Азии.
Стою на обрыве, исследую гильзой «урки» очередную трещину на предмет уранового оруденения. Вдруг крик: «Берегись!». Мой напарник нарушил инструкцию — двинулся по склону выше того места, где работал я. Из-под ноги этого растяпы тронулась огромная глыба и, прыгая словно мячик, покатилась на меня. Вжался в скалу, зажмурился... Глыба ударилась об уступ рядом со мной и ухнула вниз, пронесясь над самой головой и обсыпав каменной крошкой.
Геологическое поле — суровое, почти военное испытание. В мае прошлого, 2005-го, года мы, выпускники МГРИ 1955-го года, собрались в Москве, чтобы отметить пятидесятилетие окончания института. Одна из моих однокурсниц поведала о своем горе. Она вырастила сына, и он стал геологом. Но однажды, уйдя в маршрут, не вернулся. Поиски успехом не увенчались. То ли зверь, то ли человек лихой, то ли несчастный случай — неизвестно. Ушел в маршрут и не вернулся, словно в воду канул. Как у Высоцкого: «Только он не вернулся из боя…».
Держись, геолог, крепись, геолог,
Ты солнцу и ветру брат!
С. Гребенников, Н. Добронравов
Каждая крепкая семья уникальна. (На сайте «Хлебникова поле» уверяют, что это зачин «Анны Карениной» с точностью до наоборот, и поэтому, мол, народная мудрость: ещё В.И. Даль подметил, что у любой пословицы есть противоположная по смыслу3
Диву даюсь, как она умудрялась успевать везде и во всем. Работа (в петрофизической лаборатории), домашнее хозяйство (всегда безукоризненный порядок, «хирургическая чистота», как шутят наши знакомые), дети (опрятно одетые, ухоженные), я (паровые котлетки, протёртые супы). В 72-ом, после командировки в США с целью закупки Советским Союзом первой ЭВМ третьего поколения для нужд геологоразведки, я слёг. Требовалось хирургическое вмешательство. И Тамара делала круги по двору больницы, со страхом и надеждой поглядывая на освещенные окна операционной, где волшебный скальпель великого хирурга Александра Шалимова наводил порядок в моих «недрах». Работа, трое детей. А медгородок — на другом конце города. Но у мужа на тумбочке всегда было именно то, что нужно для выздоровления.
…Проведя за собою отряд с обрыва Большого Чимгана, я стал другим человеком. Появилась уверенность в себе, готовность без страха и сомнения взяться за любую архиважную сверхзадачу. (На том же «Хлебникова поле» мне указали на рискованность употребления прилагательных с приставкой архи-: отличить archi- от archaios способны, дескать, далеко не все, — и напомнили архаичный архиантисоветский анекдот. Сталин приносит Ленину бутылку водки «Старка». „Коба, газве ты не знаешь, что я пью только могковный чай?” — „Ви толко чьто сказали: архи пить хочется!”) Наиважнейших сверхзадач я, как уже сказано, наметил две: открытие фундаментального закона геологии и — без чего нельзя решить первую задачу — создание новой картины Мироздания.
Второе, по понятиям того времени, было государственным преступлением. Никому не дозволялось предлагать «выставочной комиссии» картину Мироздания, даже в мелочах отличную от той, что «спускало» сверху партийно-государственное руководство. Так и напрашивается сравнение с глыбами на склоне. Только их спускает (уже без кавычек) на твою голову не растяпа напарник, а опытный инструктор. На что мне осторожно намекали мои научные руководители, в первую очередь, профессор Л.М. Альпин.
Я хотел грамотно распорядиться подарком судьбы: возвращение целым и невредимым на студенческую скамью вполне могло и не состояться. „Главное — стать профессионалом!” — убеждали нас преподаватели. „Кто бы спорил, — говорил я себе. — Но каким? Узким специалистом или всесторонне образованным ученым? А разве нельзя стать и тем, и другим?” Так было принято решение: немедленно, наряду с профессиональным обучением и самообразованием, наметить себе «гуманитарную» программу, и работать, работать, упорно работать над ней. Главное — не упустить время!
Даже когда я с грустью и досадой понял, что мой удел — поприще кабинетного ученого, с каждым наступлением весны щемило сердце, так тянуло в поле! Но томиться и хандрить было некогда: я с увлечением совершенствовал методику интерпретации промыслово-геофизических данных, используя вычислительные машины. Не довелось поехать ни на, ни за Урал «богатства открывать», как это мечталось в детстве, — моим геологическим полем стали аналоговые электроинтеграторы и ЭВМ семейства «Урал».
Но каждый раз, бывая в командировках где-нибудь в Сибири или на Северном Кавказе, я видел на столах геологов промыслово-геофизических экспедиций свое руководство по интерпретации, затрепанное от частого пользования, с подклеенными калькой страницами. Так что пусть очень скромный, но реальный вклад в открытие новых месторождений в Сибири и других регионах Союза я внес.
С защитой кандидатской диссертации я уложился точно в пределы трёхлетнего срока обучения в аспирантуре, что в 1958 году было явлением довольно редким. Но главное, повторяю, — еще будучи аспирантом, оценил возможности применения тогда еще весьма далеких от совершенства ЭВМ для нужд геологоразведки. Более того, стал одним из основоположников нового направления в геологии — геологической кибернетики, для которой потом придумал более краткое название геоинформатика. Ох, и поспорил я с авторитетами, отстаивая свою правоту. Даже корифей кибернетики проф. А.А. Ляпунов поначалу весьма скептически отнесся к моим идеям. В качестве области применения ЭВМ его интересовали, например, биология и лингвистика — науки, предмет которых (живой организм, язык) исключительно сложен. А какая, мол, сложность в мертвых камнях? „Алексей Андреевич! — убеждал я Ляпунова, — геология — сугубо информационная отрасль, здесь жизненные ресурсы человечества: нефть, газ, руды и так далее. Человечество обязательно бросит на геологическую кибернетику столько материальных средств, столько лучших умов, сколько потребуется!”
Дальнейшее развитие геологоразведочной отрасли подтвердило справедливость моих слов. Сейчас геоинформатика — одна из признанных геологических дисциплин. Мои первые работы по алгоритмизации интерпретации промыслово-геофизических данных были переведены на английский язык и приобрели широкую известность среди мирового научного сообщества. В тридцать шесть лет я защитил докторскую диссертацию.
Так я стал профессионалом, но студенческую мечту об открытии фундаментального закона геологии путем создания совершенно новой картины Мироздания не забывал. Напротив, упорно шел к намеченной цели, несмотря ни на что выполняя свою «культурную программу»: детально прорабатывал все источники, начиная с Древнего Египта и Древнего Китая, вникал в многомудрие древнеиндийских мыслителей, штудировал трактаты Средневековья. Литература и философия Нового времени — на них я духовно вырос и возмужал. Но, если откровенно, из всех дисциплин моего «гуманитарного факультета» философское, научное и литературное наследие Античности «перепахало» меня основательнее всего.
...И вот в небе зажглась библейская «звезда Полынь», как журналисты назовут Чернобыльскую катастрофу 1986 года («полынь» по-украински — «чернобыль»). Вскоре после начала трагедии Киев стал похож на прифронтовой город: почти все женщины и дети покинули его. Когда пик радиоактивности был пройден, и на улицах вновь застучали каблучки и зазвучали детские голоса, стало расползаться «японское пророчество»: скоро все мужчины-киевляне поумирают от рака…
Настал день, когда машина скорой помощи увезла меня в больницу, а дома в голос выла (её слова) моя жена. Врач скорой помощи без тени сомнения возвестила ей: „У вашего мужа раковая опухоль величиной с голову ребенка, живым домой он уже не вернется”.
Вскоре выяснилось, что клятву Гиппократа на людоедском языке выучила не она одна.
В больнице поставили совершенно другой, обнадёживающий диагноз, но лечь под нож всё-таки пришлось.
Когда я стал приходить в себя после наркоза, почувствовал: меня целуют. Жена и дочери дежурили в коридоре больницы (а вдруг приговор подтвердится?), и когда меня, мертвенно бледного, вывозили из операционной, Тамара не выдержала — бросилась ко мне. Этот поцелуй, я уверен, и сыграл главную роль в том, что произошло позже.
Операция прошла успешно, а вот после нее мне дважды не повезло. Антибиотик вызвал аллергию — раз. Стали переливать кровь, и донорская (нужной группы и резус-фактора!) оказалась несовместимой с моей — два. Последнее выяснилось, как говорится, задним числом.
Сестричка настраивала систему переливания, и я с удовольствием наблюдал за ловкими движениями её рук. Человек в родной стихии, не работа — песня. Вот она проткнула чем-то мешок с кровью и перевернула его так, чтобы капельница была снизу. Грациозно потянувшись, подвесила всё это на штатив. Изящно отставила мизинец, снимая пластиковый чехольчик с иглы. Освободила зажим и, когда гибкая трубка заполнилась кровью, тотчас закрыла его. Осторожно ввела иглу в вену. Приоткрыла зажим. И вышла из палаты.
Нарушение техники безопасности, грубейшее: начинать переливание крови в отсутствие врача категорически запрещено! Врач обязан лично убедиться в совместимости крови донора и реципиента. Кровь — не просто жидкость, а живая ткань. И возможно её отторжение принимающей стороной4
На сей раз правила ТБ писались кровью как таковой. Яд растекался по всем закоулкам моего тела. Тошнота, резь в животе, острая боль за грудиной и в пояснице, а потом удушье. Грудная клетка заработала как кузнечный мех, со свистом втягивая и с клокотом выпуская воздух. Гортань наглухо забила вязкая кислятина. Меня прошиб холодный пот. Зато ниже спины стало не по-хорошему тепло.
Теперь я знаю: когда человек умирает, он полон детской надежды: «Вот придет мама, и всё будет хорошо!». Тамара была для меня всем — и мамой, и няней, и женой, и другом. Ее поцелуй, когда я находился в полубессознательном состоянии, как бы передавал мне сигнал: «Я рядом!»
Вот тогда-то со мной и произошел «инсайт околосмертного шока»5
Науковедению давно известен такой метод получения научного результата: «загони в подкорку» задачу, которую нужно решить во что бы то ни стало, — и к тебе рано или поздно придет решение. Так и случилось. Только не в вещем сне, а в смертной истоме.
Я чётко увидел геометрическую модель сквозной фрактальности (подобочастности или, как говорили древние греки, гомеомерии) Мироздания — модель, из которой следовал фундаментальный закон геологии. Почувствовал себя военачальником, прорвавшим фронт неприятеля. Об этом никто и никогда не узнал бы, не появись в палате моя Тамара Ивановна. Она увидела страшную картину: распухающее, как опара на дрожжах, лицо...
На крик ужаса сбежался весь врачебный персонал больницы.
Я был спасен! И, главное, — запомнил тот образ Мироздания. Великую тайну, которая не была известна ни одному жителю планеты Земля. Тайну Первокрасоты.
Каждый творческий акт эстетичен.
«Эстетика». Учебник
Тамара Федоровна в диссертации, которую ко времени нашей встречи она уже заканчивала, касалась проблемы возрастного рубежа между главными подразделениями докембрия: археем и протерозоем. Ее дата, полученная на основе детального изучения материалов докембрия Балтийского щита — 2,7 млрд. лет назад — совпадала с той, которая вытекала из моих теоретических построений (общепринятая оценка возраста рубежа «архей–протерозой» — 2,5 млрд. лет).
Теоретик, выстраивая свои модели, чувствует себя словно подвешенным в воздухе. Чтобы обрести уверенность, нужны факты, собранные геологами-практиками. Когда теоретическая модель и фактическая основа соединяются в единое целое, получаем законченный результат. Вот почему после инсайта мне позарез требовались данные, полученными корифеями докембрия, супругами Негруца.
Поверьте мне на слово: геологи воспринимают окружающий мир иначе, нежели «дети асфальтовых гнёзд». Более эстетично. Не двумерно, как фотографию, и даже не трёхмерно, а четырёхмерно: доступную в ощущениях, по словам философа, реальность они развёртывают ещё и в геологическом времени.
Поэтому я и пришёл к мысли о необходимости создания в геологии двух новых, неразрывно связанных между собой, дисциплин. Это геокаллистика, наука о красоте геологического прошлого нашей благословенной планеты, и геоэстетика, наука о красоте геологической мысли.
Суть геокаллистики далёкому от геологии человеку постичь трудно. Воображение его непременно застрянет на красотах ландшафта, а это скорее география. Объясняю «на булочках», как говорится. Географ любуется яблоком, геолог — ещё и разрезом яблока.
Теперь о геоэстетике.
Моё воображение всегда захватывал коллективный творческий акт соединения теоретической модели и эмпирического обобщения в единый, совершенно новый результат. Духоподъёмным деланием называлось это в старину. Каждое такое событие приводит понимающих людей в восторг. Так радуются строители туннеля, пробиваемого с двух концов, когда оба створа точно сходятся. Так радовался древнеегипетский зодчий, когда четыре ребра пирамиды Хеопса сошлись в одну точку в далекой вышине.
Снова о геокаллистике.
Но и четырёхмерное видение природы для геолога не предел: он разворачивает ландшафт ещё и по оси масштабов. Луч его мысли, скажем так, преломляется сквозь призму геохронологической иерархии. Именно такая (подчёркиваю, профессиональная) предварительная перенастройка сознания и позволила мне в состоянии инсайта узреть сквозную фрактальность Мироздания. На этой же почве я нашел взаимопонимание и с супругами Негруца.
И опять о геоэстетике.
Английский мыслитель Энтони Шефстбери выстроил «лестницу Красоты». Высшую ступеньку занимает «божественная» красота. В моем понимании — это Первокрасота, музыкальная фрактальность Мироздания. Ниже он помещает красоту природы. И только самую нижнюю ступень отводит рукотворной красоте. По Шефтсбери, каждый человек обязан создать свой личный эстетический шедевр — собственный характер. Рукотворная (‘self-made man’) ли это красота, т.е. низшая ступень «лестницы Красоты»? Когда я размышляю о ‘self-made woman’ геологе Тамаре Федоровне Негруца, правота философа перестаёт казаться мне бесспорной.
Надеюсь, тонкое различие геокаллистики и геоэстетики теперь более понятно.
В своем отзыве на автореферат докторской диссертации Тамары Федоровны я писал: „Данная диссертационная работа написана геологом и для геологов. Но полученные результаты выходят за рамки чисто геологических исследований ‹...›”
Напомню, что суть «программы супругов Негруца» состоит в доведении практической стратиграфии докембрия до высокой детальности: до уровня периода, а, возможно, и до более мелких геохронологичеких подразделений.
Геологические периоды в фанерозое выделяются на основе фаунистических исследований — к границам периодов приурочены существенные изменения видового состава животного мира.
Но что такое периоды в докембрии с его примитивной биотой?
Ответить на такие вопросы я пытался с позиций галактической геологии, изучающей связь между явлениями геологической истории и событиями из жизни Галактики. Я не оговорился: из жизни. За пояснением отсылаю к моей (в соавторстве) статье, недавно обнародованной на «Хлебникова поле»:«Новый взгляд на проблему “Разум и Вселенная”. Циклическое развитие Метагалактики и “генеральный план” истории Земли».
Что происходит в жизни Земли, почему различные интервалы геологического времени не похожи один на другой?
Есть в науковедении такой прием: чтобы глубже понять исследуемый предмет, нужно отождествить себя с ним. Представляю: я — Земля, летящая в космическом пространстве… Почему в геологической истории внезапно наступают эпохи тектоно-магматической активности? Ведь космические просторы, казалось бы, однородны. Но вот я–Земля врезаюсь в какую-то стену… И сразу вспоминаю прочитанную еще в первом классе фантастическую повесть А. Конан-Дойля «24 часа в ядовитом поясе». Эврика! Земля влетает в радиационный пояс! И «купается» в этом поясе, то влетая, то вылетая из него.
Это и есть «периоды» докембрия.
Движения Солнечной системы перпендикулярно галактической плоскости строго периодические, этот галактический маятник — превосходный хронометр.
Основа геохронологического календаря построена, «программа супругов Негруца» — не утопия!
После развала Союза научные контакты между геологами различных регионов, особенно ставших независимыми государств, ослабли. Я потерял из поля зрения супругов Негруца. А потом до меня дошли слухи, что Тамары Федоровны уже нет. Этому не хотелось верить. В августе 2004 г во Флоренции (Италия) состоялся XXXII геологический конгресс. Прибыв на конгресс, я первым делом заглянул в перечень заявленных участников и возликовал, найдя Negrutsa T.F., Negrutsa V.Z.
Когда постер (тезисы и иллюстрации доклада) Негруца был вывешен, при всяком удобном случае я устремлялся к нему в надежде увидеть Тамару Федоровну или Владимира Зиновьевича. Увы, надежды были тщетны. Единственно, что мне удалось, — это раздобыть в секретариате электронный адрес Negrutsa.
Общее состояние мировой геологической мысли относительно интересовавших меня проблем на конгрессе показалось мне удручающим. Ни малейшего намека на понимание принципиальной важности «программы супругов Негруца», ни звука о возможности создания геохронологического календаря. От геохронологии докембрия, которую представил Конгрессу геостратиграфический комитет, веяло унылой безнадежностью. Весь докембрий (повторяю, семь восьмых геологической истории!) разбит на интервалы с подчеркнуто приблизительными оценками возраста рубежей. Значит, нужно работать и работать, засучив рукава, пропагандируя новые результаты.
Вернувшись домой, я послал электронное письмо в Санкт-Петербург, и дочь Негруца Иляна ответила мне, что Тамары Федоровны действительно уже нет в живых, а Владимир Зиновьевич написал книгу. Вскоре он приехал в Киев и подарил мне её (Тамара и Владимир Негруца, «Тропою любви. Автобиографическая повесть»). На одном дыхании я прочёл этот удивительный по своей простоте и искренности, захватывающий жизненный документ.
Тамара Федоровна первой из четырех сторон нашего «виртуального многоугольника» ушла в бесконечность. Об этой девочке, эвакуированной из блокадного Ленинграда, которая привезла после освобождения города в подарок маме маленький мешочек скопленных за годы интернатской жизни пряников, напишут ещё не одну книгу: девочка выросла и прожила достойную подражания жизнь. Возможно, поставят ей и памятник.
Памятник всем женщинам-геологам в её лице6
1 На сайте Музея радио и телевидения есть страничка «Звёздные передачи». О «Клубе знаменитых капитанов» читаем:В шорохе мышином, в скрипе половицТак впервые вышла в эфир замечательная многосерийная радиопьеса для детей «Клуб знаменитых капитанов».
Медленно и чинно сходим со страниц,
Шелестят кафтаны, чей там смех звенит,
Все мы капитаны. Каждый знаменит.
Нет на свете далей, нет таких морей,
Где бы не видали наших кораблей
Мы полны отваги, презираем лесть,
Обнажаем шпаги за любовь и честь…
За окошком снова прокричал петух,
Фитилёк пеньковый вздрогнул и потух.
Синим флагом машет утренний туман.
До свиданья, вашу руку, капитан!
2 В 2008 году исполняется 150 лет путешествию Александра Дюма по России. 22 июня 1858 года великий писатель-психотерапевт впервые вступил на Российскую землю. Дюма написал в России три книги, перевел на французский язык три повести и восемь стихотворений Пушкина, восемь стихотворений Лермонтова. Широко известно, что во время своего странствия по Российской империи Дюма отдыхал под развесистой клюквой. В 1947 году поэта Наума Коржавина командировали в Караганду разыскивать это загадочное растение. В его рукописях сотрудники госбезопасности нашли такие строки:И клюква будет развесистой —
Недаром работал Мичурин!
3 Сивому мерину смолоду цены не было, а ноне задаром отдали татарам. И стар, да петух, и молод, да протух. Сусло не брага, молодость не человек. Человек два раза глуп живёт: стар да мал. Старый конь борозды не испортит. И т.п.4 Французский биолог Жан Баптист Габриель Иоахим Доссе (Нобелевская премию по физиологии и медицине 1980) г. первым догадался, что переливание крови представляет собой разновидность трансплантации органов.5 От англ. insight — ‘проницательность, проникновение в суть’. Внезапное и невыводимое из прошлого опыта понимание существенных отношений и ситуации в целом. Посредством инсайта достигается осмысленное решение проблемы, мгновенное усмотрение сути вопроса. Понятие введенно в гештальтпсихологию в 1925 г. В. Келером. В январе 1920 года в тифозном бреду В.И. Вернадский пережил это удивительное состояние.6 Мечта А.Е. Кулинковича отчасти уже воплощена. 
В следующем, 1955 году, на основании имевшихся у неё данных, полученных в результате собственных полевых работ того же 1954 года, она предсказала местонахождение другой кимберлитовой трубки, в 15 км от «Зарницы». Пользуясь этим указанием, отряд геолога В.Н. Щукина буквально через несколько часов после выхода в маршрут открыл её и назвал «Удачной». Эта трубка оказалась богатейшей по алмазам. На Полярном круге в совершенно диких и необжитых до того краях, болотистых, в зоне вечной мерзлоты вырос современный город Удачный с населением в 14 тысяч человек. Теперь там — карьер на «Удачной», обогатительная фабрика, аэропорт и т.д.
Памятник Ларисе Попугаевой — бронзовый, отлит в нашем городе. Его автор — петербургский скульптор Валерий Барков. Кажется, что он хорошо отразил волевое усилие, проявленное этой женщиной, совершившей своё открытие в результате упорного и целенаправленного труда. На рельефной стеле сзади фигуры Ларисы Попугаевой — она сама у костра рядом со своим рабочим Фёдором Беликовым; тайга, олени, крутая ступенчатая стенка карьера на кимберлитовой трубке и детали современного индустриального пейзажа тех мест: дороги, линия электропередачи. Постамент памятника изготовлен из красного гранита.| Персональная страница А.Е. Кулинковича на ka2.ru | ||
| карта сайта |  | главная страница |
| исследования | свидетельства | |
| сказания | устав | |
| Since 2004 Not for commerce vaccinate@yandex.ru | ||