е мой — зато прямой — потомок, Свободный от стремян, постромок,
Седла, оглобель, хомута,
Удил, подпруги и кнута,
Шлея, потник, дуга забыты,
Голеностоп взамен копыта,
Нет гривы, чёлки и хвоста —
Ланиты, очи и уста!
Вообразил тебя, двуног,
Не сивка-бурка на рывок,
А я, походкою Адам,
Благодаря узде, браздам,
Благодаря усладе быта —
Игре в четыре спотыкита.
1
Бог — Человек — потуги твари,
Чей верх блаженства — ржать конём
При лунно-приливном ударе
В стол, а потом тебе — о нём.
Губами до моей подковы
Могли бы? Я пою — такóго,
Поэтому такáя строгость.
Пристрастен конь и очень строг.
Он признаёт свою убогость:
Копытом не поставить стог.
Мы не бываем полубоги,
Но лапы в утешенье — ноги,
Две пары однопалых ног.
Скачи, знай. Так-то вот, сынок.
2
Не обижайся на сынка —
Изъяны полу-языка.
Горжусь тобою снизу вверх:
Не слизью кислою отперх —
Тихохонько “гм-гм” на хама.
Грудной приятный голос… Дама.
Умеренно стройна, в очках,
На невысоких каблучках,
Звать упованием: Надежда.
Лукавит неуч и невежда,
Угадчика легко поймать —
Мы же знакомы через мать,
Ты моя падчерица Надя.
Не тятя конь тебе, а дядя.
3
Ты очевидица испода:
Еды, усталости и сна.
Дух поднимала непогода,
Вземляла дух в ничто весна,
Жара была примерка смерти,
Где мячиком пытают черти.
Глушила с Моцартом связного
Из благодати тканый звук
Подростка за стеной обнова,
Недорогой шайтан-сундук.
Истошников гривастых вопли
Из стойла гнали меня вó поле,
И возвращаться с поля в стойло
Сто лет и двести лет не стоило.
4
Занятия коня — делишки.
Не раскулачат за излишки:
Ржу по ночам, то бишь в ночном.
Рассвет встречаю молчуном:
Дни заповедал аргамак,
Убийца бумагомарак,
Почти кентавр на зависть пони:
Две пары ног и две ладони,
Две — пятипалые! — ладоши!
Не то беда, что снизу лошадь —
Беда над бородой не лик …
Погоревал он — и привык,
Смирился в Сыне и Отце.
За чтó Хирон был при лице?
5
“И-а! И-а!” — осёл с поправкой.
Нет, инородец, не Харон.
Плотнее занимайся травкой,
Исследуй с четырёх сторон.
О, где ты, лось, еврей таёжный?
Съест мухомор — общаться сложно,
Зато кобыл не излошачит:
Лось целомудрен даже в гон.
Приветствую салтык лешачий
Не унижать горбатых жён.
Позвать изюбря и марала
Стучать рогами мало-мало?
Как мерин вру, что позову:
В позорном рабстве я живу.
6
А ну и вправду сивый мерин?
Уже ни в чём я не уверен.
Не знаю, как на этот счёт.
Возможно, нечто истечёт,
Но даст ли плод? нельзя ручаться,
Что наеложу домочадца.
Зарок: ни живчика наружу!
(2
2 строки спустя нарушу).
Не большевик наш брат, не кочет,
О поголовье не хлопочет,
Не воплотит мечты несушки
В подушки, потроха и тушки.
Ты не всеобщий предок, Яйщер,
Волосопёрый чешуйчащер!
7
Труд укатал коня в конягу,
Или овёс тому виной?
Лося впрягали — он дал тягу.
Сам виноват, никто иной:
Чем поперёд соваться плуга,
Угарно льсти вола услугам.
Éсть, кому иго не обуза,
Влачить повадней, чем нести.
Волу милей арба арбузов
Кибитки с Пушкиным в полсти.
Им боевая колесница,
Влекомая собой, не снится.
Век золотой — век колесниц.
Нет слаще вас, бичи возниц!
8
Сквозь кромлю тесного загона
Тебе шлю 3 земных поклона.
Я применяю Велимира:
2
n, владыку полумира —
В Бородино, к Березине,
К отстрелу степеней, резне!
Стряслось на третий у гнедого,
Туда, где гнус, подкожный овод,
Где кони кровопой слепней, —
Там слог моложе и сильней.
Стряслось, и норов мой разбужен,
Копытами, зубами, ну же!
И я ломаю загородку
И ржу на воле во всю глотку.
9
Цепляют гриву сущья, нетви.
Зачмокала густая мнязь
(В неё, хотите или нет вы,
Я погружусь, угомонясь).
Вполне освоишься навряд,
Вернись, уже мосты горят!
Мечтал Он: времени законы
Умнечеству взамен часов.
Учитель мною будет конный,
Я заслужу
паденье сов.
На что мы сделались похожи
Словами ‘вожжи’ и ‘треножить’:
Мычаний жирных именины —
И тáм пельмени из конины…
10
Пасутся тощие стада
Страны Теперь в стране Тогда.
Вся Гераклитова река —
Цепочка топких луж Пока.
Полно подробностей русло.
Находит жажда нет-число.
Река, я тоже на ущербе,
Мечта исчерпала меня.
Речь новых трав темным-темна,
Вотще упорствуешь, усердень:
Страды высокие права
Перемогает мурава!
Труд, сговори благую Лень
В траве любиться одолень.
10
Расправив числа Пифагора,
Коровка стала просто жук.
Противо-Дарвин до упора,
Я никогда не осужу
Цель дождевого червяка —
Цусиму глыб известняка.
В окопе слизень волокучий
Ждёт ночи, чтобы всех измучить.
Паук бежит Савонарола
Туда, где главная крамола.
Кузнечик сам себе Пегас.
Он Хлебникова изумил, не нас.
Трава и почва окоём:
Конь постигает чернозём.
12
Чему научит сонм козявок
(Чуть осень — тотчас в перегной)?
Тому, что твой поход, раззява,
Их переправа в мир иной.
Ты Божья кара, конь с копытом,
На поле выспренних попыток.
Растоптан под растеньем кашка
Лжучок трескучий, пятикрыл.
Ползлёт разъят червебукашка,
Стал ротылька удел распыл,
Расплющен семижалый клещик…
Мы осуждаем эти вещи.
Давлю блистательных уродов.
Но такова моя природа.
13
Мятежный дух вполне спокоен.
Один, поэтому не воин.
Воитель — с табуном кобыл,
На страже их себя забыл.
Прекрасны игры жеребят,
Но вожака затеребят:
Гони соперника-пришельца,
Прогнал — рванёт клыками шеицу
Рысь, россомаха или волк.
Лягаться насмерть будет долг,
И не уклонишься от долга.
А я теперь в стогу иголка,
Вне посяганий домочадцев.
Обряд, пора ему начаться.
14
Домой, в прапрадедовы горы!
Там заповедные ручьи,
Они мой норов разочли б —
И кончены с собой раздоры:
Пойму благую весть
мервонца,
Законы внутреннего солнца,
Даст меру горный голубень;
Короче ночь, длиннее день
Расчисленных рассудка суток,
И глянет разумом рассудок,
И в люди выслужится конь:
Возница или всадник — Он!
Но похоть вольного нагула
К траве семнадцать глав нагнула.
15
Покой, поклоны, немота.
Мы под созвездием Крота.
Нам проповедует кузнечик,
Великий адыгейский бог,
Века не пойман в коробок.
Вникаю мало: верить нечем.
Уже зовут меня, как жаль.
Ну чем копыто не скрижаль.
Без гласных древние столбцы
Настрекотали бы зубцы,
Чу, храп испуганных коней:
Живой ковчег святых камней!
„Пшей, пшей!” — зовут меня адыги.
И я лечу. Столетья — миги.
16
Приятный холодок в желудке:
Под брюхом плоскость, а не степь.
Мои табу и предрассудки,
Могилы, месиво судеб.
Умеет пращурова пажить
Воображенье будоражить.
На голом вымысле черкеска
Не часть доспеха — занавеска.
На выдумке сей женский род
Сидит как бы спиной вперёд.
Воображение, лети
Осанку памяти найти.
Вот горы возле Туапсе.
Не им ли я обязан всем?
16
Играет судьбами Кавказа
Неукротимых нартов хаса.
Пируют здесь богатыри,
Игрушки чисел 2 и 3.
На привязи умнею, да.
Чуть воспарил — опять узда:
Красноречивый бог кузнечик
Сумел внимание отвлечь — и
Безмятежный Кёк Тенгри
Соорудил из пальцев 3.
Не смейтесь, нартов скакуны,
Мы будем сказочно умны:
Дитя наскока, с неких пор
Я вычисляю свой задор.
17
Когда в обычае набеги
И думка “силой отберу”,
Не звон мечей, но скрип телеги
Приличен более перу.
Мне предстоит земель захват,
Я этой думкою богат.
Простая мысль: простор владыке.
Зачем-то вызвался — служи.
Но слышу боевые клики:
На мощных скакунах мужи,
По топорам видать — гумиры,
По настроению — задиры.
Итога встречи подожду
И справлю малую нужду.
18
Гумиров нарты вырезают.
Я с отвращеньем исчезаю.
Веков зачитанных страницы,
Ленивый палец бытия.
Остановиться рад бы я,
Да вкус боится осрамиться.
Прощай, родитель мой Кавказ.
Я плачу не в последний раз.
Ты не годишься для обряда,
Не будешь мною покорён,
А собирание отряда
Отложим до иных времён.
Вкус просит большей простоты.
Напыщенность, прощай и ты.
19
Нет, не могу. Нельзя так скоро.
Дай постоять на берегу.
Отсель чужой свободы воры
Грозили вольности врагу.
Сюда Помпей не сунул нос,
А то бы ноги но унёс.
Во времена жестоких зихов,
Воссев на крытые ладьи,
Заполонило море лихо,
И снисхождения не жди.
Жанэ звалися гениохи,
И с ними шутки были плохи.
Распределяю свет и тени,
Минуя вкусовы хотения.
20
Жанэ, хакучи, абадзехи,
Казацкий чуб, татарский плен.
Инал в сияющем доспехе
Моей спиною вожделен,
Но тень Ефима Кириченко
По крупу шлёпает ручéнькой.
Земля Туретчины далёкой,
Приют народа моего,
И ни набегом, ни наскоком
Тут не исправить ничего.
Наездников исход великий
Оставил отблески и блики,
И горько плачет — что скрывать —
Их спорный отблеск через мать.
21
Прощай, родитель мой Кавказ.
Здесь некому отдать приказ.
Где жили боги, там звездарня.
Наука ныне государыня.
Ей бить челом, но что же дальше?
Из камня сердце великанши.
Здесь некому отдать приказ.
Наследники забыли нас.
Набеги, слава — всё забыто.
Юго-восток ищи, копыто,
Там лица смуглых простецов
Я озарю Его лицом,
Внесу неугасимый светоч
В кумирни ветхие, как ветошь.
22
Туда, где
конские свободыИ
равноправие коров,
Где в лотосе душа природы
Едва не сбросила покров,
Куда ходили россияне
Сцыганить святости сиянье,
Где комара щадят как брата,
И червь раздавленный — утрата,
Где боги выпивают яд,
Синея с головы до пят,
Где зло теснят непротивленьем
Родиться вновь приготовления,
Число, веди меня туда,
Где грянет главная беда!
23
Тысячевёрстая Стена,
Кумирен вычур... Вот те на!
Предупреждали: не витай.
Ошибкой залетел в Китай.
Где нет сознанья островного,
Мои досуги будут новость,
Вот запрягут и — поминай,
Соломы клок твой будет пай.
Я принимаю клячи вид.
Вполне заезжен и забит.
Будто уверовал в Кун Цзы
И возлюбил свои уздцы.
Изобретеньем хомута
Страна отталкивает та.
24
Нет хуже места для обряда.
2 раза оступиться кряду!
Эх ты, беспечная скотинка.
Зато есть повод в роще гинкго
Найти плоды из серебра.
Итак, нет худа без добра:
Стезю оставив послушанья,
Иду на городок Нинго.
А вот и горы Дянь Му-Шаня.
Гони сомнения, изгой.
Пусть и на ложном ты пути,
Найдём, что следует найти.
Восточный ветер гриву треплет.
Бери меня, священный трепет.
25
Вот он, зелёный исполин,
Последний воин мезозоя.
Союзный лес на много ли
Казался перед ним лозою.
О гинкго, вечности намёк!
Ты свою гибель перемог.
Тобой полны Сибири недра.
Там ныне государство кедра.
Мы знаем силу Ледника:
Его не одолеть никак.
Учитесь уступать, дабы
Игрок безумный с рук не сбыл.
Лепечут листья-плавники.
О гинкго, землю не покинь!
26
Другие соберут плоды.
Священное зачатий время.
Играет кровь на все лады,
Бунтует кочевое семя.
Намёки палых листьев гинкго.
Ступаю по любви поминкам
И рву губами лист живой —
Не женщине, а для Него.
Похож на веер у японки,
На земноводных перепонки.
Сжигают в каменном угле
Любви признанья, это грех!
Когда любить пришла пора,
Живая служит нам юра.
27
Душа Японии закрыта
Полуслепому скакуну.
Я на упомню всех попыток
В неё копыта окунуть.
Дух островной казался чужд:
Там всё мало для конских нужд.
Когда печально виснет грива
И хвост иссохший водопад,
Глядит невнятица лениво,
Что скажут губы невпопад.
А губы ищут листья гинкго,
Как будто письменность новинка.
Моя на выданье душа.
Восток, тебе судьбу решать.
28
Возьми зелёное письмо,
Дракон из тушечницы, ветер.
Оно летит как бы само,
И на него потом ответят.
Ответь на преданность коня,
Учитель, — оседлай меня!
Конёк с горбом гнедой коняге
Пример отваги в передряге:
Я воспарил и стал незрим,
Как в переводах
низари.
Поменьше слов, а то устану,
Перемещаясь к Индостану.
Кавказ — Иран, потом Тибет,
Но кто бы гинкго слал Тебе?
29
Отрыта хеттов колесница
И руководство для возниц.
Уходом строгим соблазнится
Придаток обода и спиц.
Там отделили кони ариев
Кровь Цезаря от крови Дария.
И эта утлая тележка —
Её подымет и дитя —
Над гулкой бронзою насмешка,
Когда убийцы в ней летят.
Там полководец будет Солнце,
Где водопои — соль на донце.
Туда, где вкусная вода,
Вели кочевники стада.
30
По мостовой из черепов
На водопой стада коров.
Коровы помнят, кто их спас.
Быки не убивают нас,
И лишь по воле негодяя
Кишки рогами выгоняют.
Конина для славян табу.
Кибитка выросла в избу.
Кочевья знак на ней конёк.
Смерть от коня ведун предрёк.
О вещем думаю Олеге,
Он ладил из ладей телеги.
Змея из черепа коня —
Или запретная стряпня?
31
Так размышляя вне науки,
Упругий купол я задел.
Чуть ниже извивались муки
Мечтою окрылённых тел.
Какая страшная преграда!
Не этого ль взыскуют града,
Не Шамбалу я миновал?
Там Рерих ночью побывал —
И потерял Того, Кто светел.
Довольно Нестерова петель.
Ишь, заиграл, заликовал.
А вот последний перевал.
Я там, где
конские свободы!
Завидуйте, госплемзаводы.
32
Ситар и барабанчик малый
Сопровождают песнь души.
Тогда походы хороши,
Когда подобные привалы.
Кой чёрт я сглазил свой привал,
Полёт не вовремя прервал:
Привстала змейка из травы
Искать мой череп для ночлега.
Свободы конские и нега
Не сочетаются, увы.
Лечу и вижу две кумирни
(Своего рода велимирни).
Отпетых сластолюбцев храм.
Сейчас устрою тарарам.
33
Кумирни детородный уд
Богини призывает лоно.
Каменотёсов тяжкий труд
Земного требует поклона:
Нагие пары, девять сот.
Нет, милые, не пронесёт,
Я разлеплю ваши объятья,
Сойдутся все невероятия,
Забудете, что изваяния,
В горячке доброго деяния.
Сейчас же, я не стану медлить,
Дабы сомненья сбиться не дали.
Протяжным ржаньем их зову
На свою бедную главу.
34
Хозяин древнего обряда,
Зову нарушить распорядок.
Века один любовный труд.
Пусть каменюги отдохнут,
И набухает каменнега.
Любовники, пора побегать,
Размяться впрок, повоевать.
За мною, каменная рать!
Пространство моему царю
Тогда возьму одним испугом,
Без капли крови. Друг за другом
Материки я покорю.
Призыв опасный трижды выпет.
И сверху камушками сыплет.
35
Теплеют каменные арьи,
Проснулся старый храм Кхандарья;
Любовный шёпот, вздохи томны,
А я внизу каменоломни —
И первым попаду в обвал,
Что сам накликал и назвал!
За это ржанье боевое
Я отвечаю головою,
Накликал из-за чепухи —
Ложись холодным и глухим.
Обвала хуже неуспех:
Ты пустобрёх, гнилой орех,
И не подвигаешь камень ветхий
На исполненье ашвамедхи.
36
Любовники слетали наземь.
Шла многостопая долбня
Во исполнение приказа
Сомнений полного коня.
Иные корчились в обломках.
Дробили этого в песок.
Подруги выдохнули громко.
Стал рёвом нежный голосок.
Они остались на утёсе,
Не веря собственной беде.
Поток сознания уносит
Стенанья одиноких дев.
Внизу руины Лиссабона,
Внизу Мессина и Пекин.
Над ними яростные лона
И взгляды, полные тоски.
Осела пыль, умолкли стоны
Неосторожной красоты.
Вверху окаменели лона,
Окаменели груди, рты.
Не вдребезги едва ли сотня.
Обломки без обеих рук.
Прыжок у этих ноги отнял.
И десяти не соберу.
Но Пугачев ценил Хлопушу,
А нос был вровень со щекой.
Они пойдут — зачем я трушу? —
Куда ведёт священный конь.
Да, вера двигает горами.
Воспользуйся её дарами.
— Перепоясывайте чресла,
Все мышцей бранною служить!
Не истуканы бессловесны,
Я призываю вас, мужи.
О покорители Хараппы!
Лаская змееногих дев,
Вы конский топ и фырк и храпы
Ужель забыли, охладев?
Или не вы так уповали
На разуменье скакуна,
Когда загадка дальней дали
Обетованная страна?
Издревле конское чутьё
Стада кочевника спасало
И проклиналось теми, чьё
Потом в огне горело сало.
Припоминайте свой обряд:
Священный конь, за ним отряд,
Прикинулась пастьбой разведка,
Соседа прощупь ашвамедха:
Идёт, и нет ему границ,
Сражайся или падай ниц,
Его владыка — твой владыка!
Дары и дани праву рыкать.
Владыке моему подарок —
Захват без кровяных помарок!
Так я сказал. Они молчали.
Вот разлепился первый рот.
Он челюстьми издал вначале
Скрип отворяемых ворот.
И напрягалось переносье
Вопроса в голос переносом.
Вопросом ширились глаза,
И руки слали жест вопроса.
Здесь языком не егозят
До язвы нёба, до коросты.
И я услышал легкий слог,
Как будто семя проросло.
Руками “удивлён слегка”,
И тихий выдох камня: — Ка?
↓Другой, гораздо старше видом,
Был недоверие само.
От покорителей дравидов
Ему достался рот-замок.
Каменотёс щадил тесло,
Но — трещина, и с нею слог,
Как бы раскат издалека:
— Ка? ... ... ... ... ...
И — эхо в каменном полку.
Напрасно берегу строку,
Размер — беда невелика,
Не дважды и не трижды Ка.
Но скоро камни замолчали
В недоуменье и печали.
Всеобщий жест недоуменья
Среди обломков предо мной.
И сам я удивлен не мене:
Добился, чижик подсадной!
Лавина доводов ненужных
Рвалась клубиться в никуда.
О, как легко они разбужены.
Не знаю чтó, но угадал.
Готова каменная поступь.
Лишь вдохнови, пошли дабы.
Не усомнись, гнедой апостол!
Скорей взвивайся на дыбы!
„Не мыслит, да не ест” — завет
Траве и табуну и люду.
Но — мало! Мало — лишь воспет...
Сейчас орудовать я буду,
Сейчас подымется копыто —
И камень двинется на плоть.
Захват не на потребу сытых,
И воинство — другим оплот.
Вперёд, за мною, гибкий камень!
По-волчьи щерится Модэ,
И клацает Чингис клыками,
Рычит Тимур — когда и где?!
Накинь узду себе, скорее
Остановись, не то беда!
Государство?
Времени.
Власть —
Над сердцем твоим.
Вот почему я никогда,
никогда не буду правителем.
