Кеплер писал, что он слушает музыку небесных сфер.
Я тоже слушаю эту музыку,
и началось это ещё в 1905 году.
Я ощущаю пенье вселенной не только ушами,
но и глазами, разумом и всем телом.
А.Н. Андриевский. Мои ночные беседы с Хлебниковым
1
„
Слоистый сыпкий серый камень
И сочный подмалёвок мха.
Мчат в Солнце зайчики прыжками
От просвещенья впопыхах.
Подрост питается надеждой
На ветер, на его порыв.
Изобличённая валежина
Потомству застит до поры.
Большой усач достоин порицанья:
Личинками угробил ель.
Скажи, предмет для созерцанья,
Усач, ты средство или цель?
Отбором воспитал долота
И буры супротив пришельцев?
Уэллс имел о том заботу,
А мы — никто не пошевелится.
Мы обращаем взор на камень
С потёками, трухлявый, сыпкий:
Саморазвитие скачками
Или миров творящих сшибки?
Поток не даст венцу творения
Шалить на вспоротом погосте,
Швыряя Дарвина воззрениям
Недостающих видов кости:
На языке уральских рек
Бульк — это миг, в котором век.
Миг — и мои сомкнутся веки,
Устал. Целую. Ваш навеки.
Набил клеста, чечётку, щура.
Прожёг тужурку, бродни!
Шура” ↓2
Сулит японским соглядатаям
В посёлке Павдинский Завод
Расея пьянобородатая:
— Унюхал кулачину? Во-от!
Дознаюсь, хари самурайские!
А как дознаюсь — раздавлю!
Гостеприимьице уральское
Двум пришлецам равно нулю.
Лесным бродягам Шуре с Витей
Отрыжка мировых событий
Премерзко шибанула в нос:
— Идёт разведка, не вопрос!
А чучел выделка — для виду, мол,
Японец не такое выдумал,
Не русский выдумал Мукден-то!
У реалиста со студентом
Так обстоятельства тесны,
Что зубы просятся с десны.
Но зла на павдинозаводцев
Держать подолгу не приходится:
Поищет зубы кулачище —
И на рябка подарит пищик:
— Свисти условный знак, япошка!
С Уралом явная оплошка.
Однако и блюдут державу,
Не о Москву, не о Варшаву —
О становой хребет опрись:
Не слыхивала укоризн
За нерадивость наша кузня!
— Одолевает карапузня…
Японец топит корабли…
На сопках наши погребли
Тыщ непомерные десятки…
А вы, казанские касатики,
Шныряйте — уж тайга тайгой,
Но на рудник чтоб ни ногой!
3
Сознанья островного тайну
Хранят Басё и Хокусай.
Но рушится постройкой свайной
Храм в сердце русского: банзай!
Нагой ладонью рубят брёвна.
Сиротки русской лик зарёванный
И русских баб истошный вой
Принёс нам разум островной.
По закоулкам, по окраинам
Худое, память, собирай:
Японцы вытеснили айнов,
Кто не воитель — вымирай.
Послушно вымирали айны,
С собою уносили тайны.
— Глянь, Витя: это чёрный дрозд!
И вдоль хребта дохнул мороз.
Бывает, совпадёт случайно
И померещится, что знак,
Но чёрный дрозд как раз у айнов...
Тут не попутает лешак —
Дрозд мудрецом слывет у айнов,
Красноречив необычайно,
Блажен, кто сердце съел дрозда:
Присвоит вещие уста!
↓4
„У Вити не бывает промах.
Не запорожец, а чалдон!
Познаний в черепа укромах
До чёрта! Жутко и чудно.
Зато уж и ворчун, зануда.
По самый гроб я не забуду:
Заставил меня двадцать чучел
В день набивать, совсем замучил!
Какой-то ястреб-кукушатник!
А жаден — просто стыд и срам.
Купец не всякий эдак жаденек.
Уральским говорю горам
Спасибо: выяснили братца!
Ленюсь, но если разобраться,
Природе благо моя лень:
Не чучелки же тень-тень-тень!
Зануда, скупердяй и хищник!
Дробинкой певчего дрозда
У будущих дроздят похитчик
Дань свою Дарвину воздал:
Как хорь он грудь несчастной птицы
Рвёт, и рычанья скрыть не тщится,
И жрёт и жрёт сырое мясо!
Мне страшно с этим папуасом!
Сейчас полезу на печуру.
Велит Урал тепло ценить.
Иззябнешь от болот, от Вить...
Добыли осоеда.
Шура”.5
Влить голос в пение вселенной
Кому-то поручает Бог,
А ты напрасно изнемог
И лбом, и чашкою коленной.
Ты на певца похож снаружи,
И птицеловом обнаружен,
И ждёт у клетки птицевод,
Что песню вычислит вот-вот:
Тáм силы звука больше-меньше,
Тýт мысельку прибавь-убавь,
Здесь умили, там позабавь,
Будь прост насквозь. Вещай умнейше.
Чти старину. Ищи пути.
Хоти созвучий. Не хоти.
Тебя надули, птицевод:
Нет горла — только пищевод…
А было так: набивкой чучел
Затеял Витя истязань.
Замри, учёная Казань!
Урал с ним шутку отчебучил:
Смутьян и вражеский шпион!
Он — вероятно, возмущён —
Катил по колее отцовой,
Дарил дробиною свинцовой
За хвост, за клюв, за хохолок,
И трупы ободрать волок.
И вот учёного злодея
Вдруг обрывается стезя.
Не только уши и глаза —
Гораздо большим он владеет:
В нём оживилась железа,
Сопротивляться ей нельзя,
В чём убедил собаку Павлов,
Едою по часам разбаловав.
Ломтями мозг наука режет,
И даже взвешена душа;
Доказан бес, гном, нечисть, нежить
(Не зря в кармане два шиша),
Перемещаются святые
В пространстве силою молитв,
А птицелову для ловитв
Деньки настали золотые:
Их сонм — от чижика до павы,
Суровый труд стал род забавы:
На сетку тучами летят,
Чирикать в клетке все хотят,
Снуют и гадят на свободу,
Спеша пробиться к птицеводу;
Стервятники, покинув падаль,
И те спросили: нас не надо ль?
А тайновидец-исполин
В сени лесов бредёт один
Или на пару с верным братом,
От снаряжения горбатым,
Не помышляя в стол писать
Или основы потрясать, —
А собирает насекомых,
Булавками коля искомых.
И наконец найдет Жука,
И в порошок сотрёт рука
Жука натруженные жвала:
Советует вещун бывалый
Лизать вонючий порошок,
Чтобы поддался на вершок,
На два, на три гранит науки
Как мысли подчиняют звуки.
Всю глыбу одолеет он —
И железою превращён,
Минуя кокон, в мотылька,
Летит мгновения-века!
О, колдовская железа!
Вселенной внятны голоса,
Миг — и пространство подпевает!
Бывает. Редко, но бывает.