В. Молотилов

годы прежние,
Времена первоначальные,
При бывшем вольном царе Имя-Отчестве
В кременнý Москву
Молодой боец,
От пяти от гор млад черкáшенин
Понаправливал нá конь сядучи,
Приналаживал он поездучи.
Он добрá коня горской выездки,
Горской выучки-воспитания,
Через дивий бор, то ли брынский лес,
Через топь-зыбун, то ли зáтресья,
Поперёк Сосны, вдоль Смородины
Гнал со льготою: ниже óблака.
Он добрá коня пуще глаз берёг,
Не понюгивал тою плёточкой,
А шептал порой слово тайное,
Потаённое, тишком нá ушко,
Сокровенное, односложное,
Старо-прежнее, позабытое.
В кременнý Москву млад черкáшенин
Через лог-продол, то ли хлань-провал,
С холмы нá холму как по кочечкам
Понаправливал, приналаживал
За почéстием да за славою:
На кулачный бой с зуботычиной
Он горазд боец, тот черкáшенин.
Во престольный град вольный царь И.О.
Ждёт-пождёт его, поединщика,
Уждались бойца, истомилися
Слуги царские, ожидаючи.
Уж готов помост, сплотка-вымостка,
Улощёные гладки досочки, —
Обустроили место лобное
Ради зрелища-созерцания.
Тот готов помост, а поверх стоит,
Зáстит белый свет откровенная,
От крови людской не замытая
Плаха-стяпиха крековистая.
Правда с правилом — не травы омёт
На трухи одонь, поединщики:
Будешь вилывать — а и с плеч долой
Буйну голову, коли с вывертом.
Ты не бей в висок — бей под ложечку,
Разбивай уста с переносицей,
Не ломай сустав — только рёбрышки,
А сустав ломать — дело царское.
Уждалáсь бойца знать-спесивица,
Изопрела спесь ожидаючи,
Замывается, плещет-плавает
В кади клёпаной, кипарисовой.
А простой народ, чернью прозванный,
В банях парится ввечер-загодя,
Бани общие, у Москва-реки,
Бани свойские — запечатаны.
Понимай, народ, слово царское,
Проникай в наказ-поучение:
“На позорище-созерцание
Приходи измыт, чист-чистёхонек,
В подоплёку чтоб ни один бы зверь
Не сошёл-пролез ко соседушке.
Лопотиною не поскромничай:
Бел-белёный холст, не посконное,
Ради случая-приключения
Сапоги обуй, коли нáжиты.
Да мозоли те злы-болючие
Людям знающим дай повырезать,
Одолжи ступню ради зрелища,
Постоит стопа, отработает.
А горазд блажить созерцаючи —
Пригласи на пуп гладну пьявицу,
Дури-глупости напитается,
Изойдут, небось, три поддурия.
Ожирел-огруз, ноподымливый,
На подъем тяжёл, тучен туловом —
Кинуть кровь зови рудомётчика,
Станешь лётывать легче пёрышка.
Нищебродию перехожему
Удели потом, не ускряживай;
Тело лёгкое, душа чистая, —
Мил-хорош такой царю вольному.
А все дочери, кто отецкие,
Поутру б ранó да ранёшонко
В сад усадебный, отдых батюшки,
В огород не то, прихоть матушки,
Да у яблоньки, плодна деревца,
Обочь гряд, не то между цветиков
Красну солнышку, чуть покажется,
Ясны личики б подоставили
Целовать лучам, расцеловывать,
Налучать царю пользу-выгоду:
Ни румянами, ни белилами
Не польстить рябой иноземщине,
Соглядатаям на позорище —
Латынянам, ляху-папёжнику!
Огольцам-мальцам, буй-молодчикам,
Приостричь в кружок нунь волосики,
Под горшок остричь после пóронцы,
После поронцы-поученьица
Лёгким вервием, а не розгою —
Упаси вас Бог, благодетели.
Сосункам грудным по домам синеть
Не без мамоньки, то бишь сисеньки:
Из пяти одну мать-кормилицу
Выбирать на то посисястее, —
Прихожанки бы на позорище
Грудничков кормить не нуждалися,
Не вошёл бы крик в ухо царское,
Да на сердце пал чадолюбое.
Старикам наказ круг двора ходить,
Не рассиживать на завалинке,
Соблюдали бы крепко-накрепко
То имущество, честну сóбину.
А коли старик пал-искрý замнёт,
Как затопчет он тло ко времени,
Не ровён бы час да похвастался:
Летом печь топить не дозволено.
А искре лететь — кляп в трубе сидит,
Кляп в трубе сидит, запечатана,
Той искре лететь, ну откудова?
А молитвенным строгим старицам
Не наказ царёв, но прошение,
Челобитная ó пол прóзебка,
На том свете, мол, рассчитаемся;
Просим бабушек под лампадами,
Под Спасителем с Богородицей
Поиспрашивать Божьей помочи
Одолеть чужá-чуженинова,
Поединщика иноземного,
Нехристь клятую с Пятигория!
Удальцы-стрельцы, вам особый сказ:
Изготовиться на все случаи.
Победит чужак — разорит русак,
Распылит Москву ради горюшка;
Одолеет свой, знáмый-нашенский, —
Раскатают Кремль тот по брёвнышку,
Раскидают весь по кирпичику
Люди с радости с ликования,
Страха-удержу не имеючи!”.
А и млад боец
С пяти гор домчал,
А и конь-огонь горской выучки, —
Подступалися, да промена нет,
Сарацины те со трухменами.
Да и млад боец — не простой уздéнь,
Не князёк Комар Голытьбанович, —
Самый царь-султан, Их Высочество,
Араптянский царь, только выгнанный.
Не поглянулось тем арапиям
Под рукой его стоном стáнывать,
Буйный нрав его поистерпливать,
Да прожиточки ему плáчивать.
А й терпели бы царя до смерти,
И платили бы те прожиточки, —
Только некому поистерпливать,
Да и некому переплачивать:
Всех побил-посёк, поломал-измял,
Не осталося и на сéмена.
Одни бабоньки горемычные
В той Арапии обретаются,
Перевыданы, перепроданы,
Позакутаны, обезличены.
Тóи бабоньки поотчаялись,
Да собрáлися во чистó полé.
Как собралися во чистó полé,
Кто с мутовкою, кто со скалкою, —
И давай сгонять Их Высочество,
Восвояси гнать, в Пятигорие.
И слетел султан, сокол, зá море,
Улетнул один, без товарищей,
Ускакал один, без сопутничков,
Плюнул в жёлтый Нил — да и был таков.
А и дóма там, в Пятигории,
Нету роздыха поединщику.
Там борьба, в горах, при семи дубах,
Не заёмная — своебычная,
Там учёная да черкасская,
Строже правила свет не видывал.
А кто верх берёт — песней чествуют:
Два сказителя состязаются;
А кто лёг-прилёг — не завидует,
По всем правилам остываючи,
По старинныим строгим правилам,
А не тот убой, что в Арапии!
И поют в горах с припеванием,
А на плоскости — с придыханием,
С плеском нá море, в утлой лодочке,
Про него поют, победителя.
Сам Адиль ему б позавидовал —
Эка славища не малёхонька;
Вот бы с кем бойцу переведаться,
Вот бы с кем порой побеседовать.
Но Адиль давно под рекой улёг,
Обустроился прямо пóд реку;
Сом с усом плывет, плёсом плюхает,
Два ерша бегут, два ершовича.
Сто пудов на гроб принавалено
Принадлежностей красна золота,
Чиста сéребра курган-сопочка
Скатным жемчугом пересыпана.
Да поверх горы — кони резвые,
Кони белые сверху жемчуга,
Поверх сéребра с красным золотом, —
Сорок троечек призаколото.
А й малым-мало, эка славища,
А й малым-мало — давай реченьку,
Давай реченьку, меняй руслице,
Меняй руслице, заколи менял.
Клали реченьку, всю Танáй-реку,
Приукройся, де, поприлёживай,
Не вертайся, мол, к продолжению, —
Поусердовал предостаточно.
Вот где славища-людоедина,
Вот где поприще воспеваньицу!
А й прознал черкес, донесли-таки:
А и есть ему супротивничек,
Далеко ходить, но за надобность
Сорок тысяч вёрст не околица.
На святой Руси он один такой,
Он один, боец, одинёшенек,
В кременнóй Москве, угол Чехова,
От честных, видать, от родителей.
Пристарел боец, приогруз не то,
Давит силушка непомерная,
Ох и многова ему дадено,
Ещё сверх того поиспрошено.
Давит силушка непомерная,
Никакого нет ей избытия,
Опасаются те нахвальщики,
Стороной орут вызывальщики...
То-то радости, то-то весело, —
Ведь пришёл-таки собеседничек!

А й давным-давно, тому двадцать лет,
Приослеп на глаз млад художничек.
Приослеп на глаз, око левое,
Забоялся млад за остáннее.
Устрашился млад, краски брошены,
Пораскиданы тои кисточки,
Все широкие да щетинные,
Кисти плоские да упругие.
А полотнища тяжеленные
Все с подрамков сдрал до единого,
Все скатал-скрутил в туги трубочки,
Да и в пыль за ларь
Приубрал долой.
А й слепому ход — жалкой песней жить,
Жалкой песней жить, не художовать...
Ободритеся, стары витязи,
Напоёт про вас люду русскому!
Стары витязи ободрилися,
Испомочь взялись, видно, нá небе:
Там не воин Слух против Зрения,
Где корявый лад с нескладухою.
Осязай стопой, млад подслёпышек,
Неширокий путь русской песенки,
А рукой — плечо поводырщика
Ясно-зоркого, безупречного.
А и и где найти тут вожатого,
А и и как сыскать неплутащего:
Застоял застой в той словесности,
Верноподданной сверху донизу!
А не лучшее ли, враг хорошего,
А не лучшее — лгавда-выжига?
А то лучшее, награждённое —
Холуяжина баснословная!
Поводырщики поиздержаны,
Позатырены по хранилищам,
По хранилищам по Кощеевым
Со печатями на семи замках.
Бьются ветхие книгочеицы,
Сухощавые, немогутные
С тем со Змеищем Тугаретиным,
С тою силищей многожорою.
Бьются-падают тои старицы
Ради знания, для учёности,
За народишко, несмышлёнышей,
За начальное просвещение.
А й пришёл взыскать ту затыренку,
То сгнетённое да прижатое,
Потаённое да правдивое,
А й пришёл взыскать млад подслёпышек!
А в хранилищах — ярлыки яви
На книжéние, на прочестие,
Так и выдали дяде с улицы,
Так и выдали подзапретное!
А взыскатель-от, он сгрубá навык,
Не навык, видать, рассусоливать,
Вынь-положь ему поводырщика,
Подавай ещё сáмо-глáвного!
А и слязгнули те засовища
Под рывком его да с порывочкой,
Сколыбнулася скрыня каменна,
Цепи чакнули, разобщённые.
И открылся клад призатыренный:
Самовитое дерзновение,
Чистословие, числопение,
Первозданное просвещение.
На короткий срок приослаб засов,
Цепи склёпаны, приусилены,
Дверь дубовая втрое столщена,
Скрыня каменна перекладена.
Понаставлена стража лютая,
Установлена ко прещению,
Крепко-накрепко заповедано
Недослёпышей недопущивать.
Но привиделось ему тайное,
Или слышалось недоступное,
Трудно высказать, да и надобно ль:
Несказáнное лучше внятного.
Поиспрошено со смирением
В том хранилище сколыбнутыим,
Как Спаситель рек Благовестникам:
Вы толцыте — вам приоткроется.
Вышла Тень одна, Тень бесплотная,
Дух великий, знать, великановый,
Дух сошёл вести в дали дальние,
Повелел воззвать к Человечеству.
А й чего ещё недослёпышу,
А й каких других поводырщиков?
Путь-дороженька проторённая,
Не порыскивай, следом идучи!
А и складены тои песенки,
Изготовлена сама книжечка,
Изготовлена складна книжечка,
Перестукана чиста рукопись.
Не скучай, небось, Человечество,
Принимай, до дыр перечитывай!
Но допрежь того нужно в крестники,
Нужен знающий в восприемники,
А и где его, коку-крёстного,
А и где найдёшь в той словесности?
А й сыскался ведь, и не зá морем,
Не на острове обретается, —
В кременнóй Москве, угол Чехова,
От честных, видать, от родителей.
Не допросишься к коке в крестники:
В ту купель уже век не мáкают,
Век не мáкают в храме брошенном
С тою маковкой приободранной.
Храм нетопленый, в запустении,
Ту купель паук скрыл тенётами,
А й попа сыскать нет возможности,
Никаких попов не предвидится.
Тех попов ушло сорок тысячей,
Во сырой земле бéлы косточки,
А и с помощью той словесности:
Одобряла, знай, славословила...
Окреститься бы во сказители —
Приугробили те писатели!
Где же ход, где лаз, где тропиночка
Поперёк тому горю-горюшку,
Или впрямь одна безысходчина,
Или впрямь оно, тупик-времячко?
Да не будет так, да не хочется,
Постараемся да поратуем!
А й придумано ведь, а й примыслено,
Приготовлено, обустроено
Сообразно той тупиковщине,
Сообразно той беспоповщине:
Перекинемся-перерядимся
Ради книжечки первозданныя,
Ради крёстного проницателя,
Ради честныя правды-отзыва.
То крещение — с кулака возьмём,
Нецерковное, бескупельное, —
Восприемника-поединщика
Обретём под стать в кременнóй Москве.
Чтоб навек ожить новокрéщану
Той Словесности свято-русския,
Мы от гор своей рóдной матушки
Перекинемся клятым нехристем.
Этой вывертке рóдна матушка
Не препятствует, нет прещения, —
Пой, подслёпышек, первородину,
Первобытные горы предковы.
Нет вины твоим старым пращуркам —
Приневолила сила русская,
Молодецкий штык с пулей-дурою
Оказачили горских девушек.
Оказачили тех черкешенок,
А их правнучек с гор спровадили,
Порассунули по болотинам...
Подгнивай-гноись, гóрска кровушка!
А и нечего, сын, рассуживать,
А и нечего рассусоливать, —
У Пшехá-реки первородина,
Потаённое родословие.
Ты взлетай под высь, мой подслёпышек,
Разгадай-узнай свою силушку,
Изостри с крыла умозрение,
Клекочи добро люду русскому!

Угол Чехова, в муравейнике.
Во блюстителях — соблюдателка.
Затворился, де, запустынничал,
Не нагрянешь, мол, дядя с улицы.
Не скажу когда с волкодавицей
Погулять сойдёт, звать Красоткою.
Плох глазами стал, лечат лазером,
Ты не тщись, милок, не назойничай.
Дописать своё, да Артёмка сын,
Грудничок ещё, от молодушки;
Нет старей его на Москве отца,
Не замáй, милóк, дай попестовать.
Эва глаз сверлит, око правое,
Не с добром пришёл, дядя с улицы!
Инородец ты, нехристь клятая,
На обман суёшь русский выговор.
Уходи, а то стражу вызову,
И не лезь в мошну, не докупишься...
Уже вся Москва чёрных пастбище,
Не надкусана я последняя!
Сам накликал их, не откажешься, —
Кто с мутовкою, кто со скалкою —
Славно бабоньки наловчилися,
Да не плюнешь в Нил, реку жёлтую.
А и где помост, где позорище?
Где московская любознательность?
По делам бегут, тяга-надобность
Обувать в мозоль ноги резвые.
Им — делá а мне, оглашенному,
Без креста коснеть, без крещения?
Да не будет так, да не хочется,
Постараемся да поратуем.

Долго сказывать: месяц происков.
Не шелóхнется, без увёрточек.

...Да, на проводе. А не хóцца чтойт.
...Дá, на проводе. Лучше в пятницу.
...Это вы опять? Трижды пятница?
Ничего себе!.. Приходи к семи.
Проходи, настыр. Экой дяденька.
А по голосу — шустрый, маленький.
Да ещё соврал... Не терплю вранья.
Не своё, своё... Полчаса тебе.
Кто такая Тень? Значит, Хлебников.
У, как много тут... Лечат. Бéз толку.
Нет, тромбоз. На дне? Тоже пятнами?
Даже нерв задет? Верь: сочувствую...
Ты присядь пока в это креслице...
Ещё кáк пошлю, я ж благушинский!
Наобум раскрыть, не бум-бум — гуляй?
Середина вдруг... Два-три первые.
Хорошо почти... Тут прэлэстный е
Угхолочичэк, с тце  созвучие.
А за это вот — слать по матери,
Словотá одна... Всё, закончили!
Предлагаю тáк: о тебя вжик-вжик.
Отточить своё, пару выводов.
Оселком, ага. Нет, не осликом.
Ты ж кремень, настыр. Прибедняешся.
Новодевичье? С чужим пропуском?
И проник, и что? Кости-кладбище.
Там не Хлебников, он ушёл — и всё!
Сам же пишешь: Тень. Это правильно.
Тень — кого, чего? Тень сама себя?
Тень,  в ней тело  с  нет,
Самый Хлебников.
Нý вопрос... Как хошь... Дело личное.
На пупé вертись, чтобы поняли.
Ничего не шли. Мало времени.
Два часа тебе. Слушай выводы:
. . . . . . . . . . .