Б.М. Прилежаева-Барская

«Бродячая собака»

Примечания Р.Д. Тименчика

Во втором дворе подвал.
В нём приют собачий.
Всякий, кто сюда попал,
Просто пёс бродячий!
Но в том гордость,
Но в том честь,
Чтоб в подвал пролезть.
Хау! хау!¹

а, “в подвал пролезть” — дело трудное. Не все имели доступ сюда.

Отъявленные “фармацевты”² не пользовались правом входа в «Собаку».

Кто же такие “фармацевты”? Это все те, кого не впускали в “подвал”.

Кто же определял это “право”? Кто дал эту кличку всем тем людям, которые не могли попасть в “подвал”, туда,

камин, что поставил Фомин,³
и где Данчик, кто Кранц,⁴
продает померанц.

С Пронина-то все и началось — он мозг и сердце кабачка. Ему принадлежала “великая идея”.

— Ты понимаешь, — кричал он вдохновенно, — это будет изумительно, неповторимо, чудесно... иметь приют для богемцев — и чтоб ни один фармацевт не переступал порога...

“Фармацевт” — это понятие, прямо противоположное понятию “богемец”, то есть это не художник, не артист, не музыкант, не поэт. Это — обыватель.

Кто же такой был сам Борис Пронин?

По своему “официальному положению” он был то, что теперь называется “театральный работник”. Одно время он служил у Веры Фёдоровны Коммиссаржевской, потом он был сценаристом в Александринском театре, когда там подвизался Мейерхольд, имел какое-то отношение к «Старинному театру», когда он помещался в Соляном городке, и там шли спектакли под руководством Миклашевского, Евреинова и Остен-Дризена.⁵

Я увидела Пронина в первый раз в год основания «Собаки», 1912 г. Ему было тогда лет под 40, но больше 23-х ему нельзя было дать; по невероятной возбудимости и экспансивности это был совершенный ребёнок. Таким ребёнком он оставался всю жизнь. Я его встречала и после революции, лет за десять до войны. Он говорил мне:

— Мне иногда приходят в голову гениальные мысли. Это надо ценить! Вера Фёдоровна (Коммиссаржевская) поступала очень умно — она мне платила жалованье и надеялась, что я что-нибудь создам. Вот и теперь какой-нибудь театр должен был бы мне платить, ну, немного — скажем, рублей 250–300; пусть платит месяц, два, год, два года, может быть, на третий год мне придет в голову гениальная мысль, и я оправдаю все расходы”.

— А если не придёт?

— Надо рискнуть! — совершенно серьёзно отвечал Пронин. — “Служить” я не могу, ходить изо дня в день на службу! Ну, помилуй! Я же не какой-нибудь фармацевт.

Он и тогда (году в 32–35-м) выглядел необыкновенно моложавым, хотя ему было за 60.

Красивое тонкое лицо с копной тёмно-русых волос, среднего роста, с юношески стройной фигурой, порывистыми движениями, весь какой-то лёгкий, он ни мгновенья не оставался в покое: бегал по комнате, встряхивая волосами, жестикулировал, громко, заливисто, по-детски хохотал; с ним случалось и такое: вдруг, посреди шумного разговора, смеха, вдохновенных восклицаний, он внезапно замолкал.

„Тише, Борис спит”! Через десять минут он пробуждался и продолжал вести себя в прежнем духе.

Его необычайная приветливость и ласковость располагали к нему все сердца, особенно женские. У него была привычка беспрерывно целовать руки у женщин, сидевших с ним рядом. Мне казалось, что он даже не видит тех, у кого он целует руки, плечо, платье. Это делалось по привычке и вообще от полноты чувств.

Борис Пронин обвораживал всех с первого взгляда. Женщины его любили самозабвенно. Я помню его жену — Веру Михайловну.⁶ Кажется, нельзя было представить себе более неподходящей пары, чем Борис и Вера Михайловна — высокая, худощавая блондинка, типичная “учительница”. Она и была учительницей городской школы Петербурга. Она, правда, очень тяготилась своей работой, идущей вразрез с её образом жизни, с ночными бдениями в «Бродячей собаке».

Жизнь в кабачке начиналась в 12 ч. ночи, а заканчивалась утром, как раз тогда, когда Вере Михайловне следовало отправляться на работу.

Однако бросить свою службу она не могла, так как её жалованье по школе было единственным твёрдым ресурсом их материальной жизни. Борис не желал ни на одну минуту становиться “фармацевтом”.

Помню, как он по-детски искренне возмущался, когда Вера Михайловна жаловалась на холод и говорила о необходимости купить дрова.

Они жили в студии, большой светлой комнате, в которой совершенно отсутствовала мебель.

— Ах, Верочка, что ты ко мне привязываешься с глупостями? Дрова, холод, какая это всё чепуха!

Вера Михайловна принимала Бориса таким, каким он был, ничего от него не требовала и прощала ему всё на свете. Как-то в отсутствие Веры Михайловны он влюбил в себя Верочку Королёву, молоденькую актрису «Старинного театра».⁷ Когда Вера Михайловна вернулась, Борис, как само собой разумеющееся, перешёл снова к Вере Михайловне. Верочка была потрясена своей драмой и выбросилась в окно. Она, кажется, осталась жить, но с тяжёлыми увечьями.

Когда Борису говорили: „Ваша жена, Вера Михайловна...”, — он прерывал и отвечал: „Собственно, Вера Михайловна — сестра моей жены — Клавдии Михайловны. Мы с Клавой сейчас большие друзья”. У Клавдии Михайловны был ребёнок от Бориса, но это обстоятельство мало его интересовало.

В конце концов, Вера Михайловна не выдержала жизни с Борисом и вышла замуж за архитектора Евгения Александровича Бернардацци. Его брат, тоже известный архитектор, Александр Александрович, очень красивый пожилой человек, был постоянным посетителем «Бродячей собаки».⁸

Возвращаюсь к Борису Пронину. После расхождения с Верой Михайловной он сошёлся с Верой Александровной Вишневской или Лесневской — дочерью известного архитектора, богатой женщиной.⁹ Потом разошёлся и с ней и был женат на какой-то „Марусе” (я знала это только с его слов), и была у него дочка „Маринка”.¹⁰

Пронин в великой степени обладал способностью обвораживать людей, соединять их. В советское время он обворожил Луначарского и устроил в Москве своего рода “подвал”, хотя этот подвал помещался, кажется, на 5-м или 6-м этаже.¹¹

В московском кабачке частым гостем бывал Луначарский со свой женой Натальей Александровной Сац, сестрой давнего приятеля Пронина композитора Ильи Саца. Она тогда носила фамилию Розенель.¹²

Пронин по приезде в Ленинград рассказывал о своей московской «Бродячей собаке», где бывали „Наркомтоль и Наркомташка”. Так Пронин называл Луначарского и Розенель.

Я не помню, как и где Виктор Феофилович познакомился с Борисом Константиновичем Прониным, но чуть ли не при первом знакомстве они стали называть друг друга на “ты”. Пронин притащил с собой в нашу маленькую квартирку на Александровском проспекте (теперь пр. Добролюбова) своего друга Даниила Марковича Кранца (после революции я встречала Кранца в редакции «Красной газеты»), композитора Цибульского¹³ — интересного человека, но безнадёжного алкоголика, “Шуру” Мгеброва, артиста «Старинного театра». Это были “зачинатели”.

— Паанимаешь, — кричал Пронин, прижимая мою или Сонину руку к груди и целуя её, — ты паанимаешь, как это будет замечательно. Надо выбрать какой-нибудь подвал на задворках, вблизи помойной ямы...

— Зачем же обязательно помойной ямы?

— Ты паанимаешь, в этом особенный шик! Ты идёшь — темно, скользко, грязно, ты спускаешься вниз у самой страшной грязной помойки... скользишь, но берёшься за скобу дверей, и твоим глазам открывается изумительное зрелище: на стенах фрески, изумительные фрески! Все лучшие художники наши будут расписывать эти стены: Судейкин, Сапунов, Анисфельд.¹⁴

— А буфет? Будет буфет?

— Каанешно! У нас будет своя specialité de la maison — сосиски, горячие сосиски!¹⁵ Таких сосисок нет во всем Петербурге!

— А кто будет стоять за прилавком? Кто-нибудь из своих?

— Данчик, — обращается он к Кранцу, — ты наденешь поварской колпак! Это будет изумительно!

Кто-то выражает сомнение, согласится ли Даниил Маркович нарядиться поваром.

Пронин не на шутку взволнован, но „Данчик” соглашается.

— Не огорчайся, Борис! Я согласен. Я буду буфетчиком!

Пронин в порыве чувств бросается на шею к Кранцу.

— У нас будет лежать при входе книга, где посетители будут расписываться. Книга автографов... Ты паанимаешь, что это значит. Все знаменитые люди, все богемцы будут расписываться в этой книге. Тяжёлая, огромная книга в свином переплёте. Так и будет она называться — „свиная книга”.

Ведь это же для потомства! книга автографов! — все писатели, художники, артисты, все знаменитые богемцы оставят свои расписки. Они напишут стихи, посвящённые «Собаке», песни, речи. Это же будет изумительно.¹⁶

Пронин захлёбывается своими творческими идеями.

— А где будем покупать вино для кабачка?

— Вино?

Виктор Феофилович настаивает на Франческо Тани — погребке на Екатерининском канале вблизи Невского.

— Не надо нам этих поставщиков-фармацевтов, всяких там Шиттов и т.д.

Виктор пропагандирует своего Тани:

— Нигде в городе мы не найдём такого “кьянти”. А какие там подают макароны “по-итальянски”!

Чтобы доказать правильность своих слов, Виктор тащит всех нас в погребок Тани. Нам действительно подают макароны в красном соусе, наперченные до невозможности, они мне совсем не нравятся, но я не смею выразить свое мнение. Боюсь прослыть профаном и боюсь, что Виктор будет кричать: „Действительно! много ты понимаешь в макаронах! действительно!”

Виктор очень любил это слово, вкладывал в него много экспрессии — тут была и убийственная ирония, и подчас восхищение и восторг.

Кто-то всё же решился чуточку возразить Виктору.

— Кьянти — дело хорошее, но и ликёры — недурная вещь! Что вы скажете, например, о бенедиктинчике и джинджере и кюрассо? А о шампанском?

Виктор неожиданно смиряется. Он согласен и на шампанское, и на мускат, и на хороший ликёр.

Скоро помещение для кабачка было найдено именно такое, о котором мечтал Пронин.

На Михайловской площади, в доме, примыкающем к зданию Михайловского театра, в бывшей прачечной, рядом с помойной ямой, открылась «Бродячая собака».

Рядом с входной дверью на стойке лежала „свиная книга”. Направо от входа стоял камин из красных кирпичей, обведённых золотыми полосками. Камин этот сконструировал Иван Александрович Фомин, очень популярный в то время архитектор. На стенах красовались фрески — работа художников „мироискусственников”. Крохотная эстрада и рояль на ней. Простые деревянные столы, простые скамьи и такие же табуретки.

Я хорошо помню эти первые собрания, когда «Бродячая собака» ещё мало была известна широкой публике, когда по городу ходили нелепые слухи, будто все гости “подвала” одеваются в звериные шкуры и в масках бегают на четвереньках, и будто все обязательно лают и „лакают вино прямо из бочек”.

Некоторое подобие такого сборища мне довелось видеть. Может быть, оно и послужило поводом для распространения таких “собачьих” слухов.

Героем этого вечера был прославленный впоследствии писатель Алексей Николаевич Толстой: тогда он был “начинающий”, известный своими “заволжскими рассказами”. Толстой приехал со своей первой женой — „графиней Софьей Исаковной Толстой”.¹⁷ Так она подписывалась под картинами, которые выставляла на выставке «Мир искусств». Она слыла очень красивой женщиной, но я совершенно не помню её лица, а помню только крайне безвкусный и вычурный её наряд. Очень сильное декольте и громадное страусовое перо, неизвестно по какой причине и в подражание кому, спускалось с причёски и покрывало оголённую спину.

Алексей Николаевич, бывший, вероятно, навеселе, дурачился, как ребёнок и, откровенно сказать, неумный ребёнок. Он надел наизнанку свою меховую шубу, бегал на четвереньках, распевал собачий гимн (сочинение Виктора Феофиловича), в котором каждый куплет заканчивался подражанием собачьему лаю; пользуясь своим званием “собаки”, он хватал дам за ноги.

Такой случай в подвале был только один раз. Поведение Толстого встретило неодобрение со стороны “собачников”, и больше подобные шалости не повторялись.

Завсегдатаи первых собраний «Собаки», когда бывали только “свои”, это присяжный поверенный князь Сидамон Эристов¹⁸ с Натальей Николаевной Завадской, очень хорошенькой женщиной,¹⁹ которая в «Собаке» считалась женой Эристова. Завадская протежировала двум барышням Семёновым — Марусе и Оле.²⁰ Обычно вся эта четвёрка являлась вместе. Сёстры Семёновы пользовались необыкновенным успехом.

Я не понимала, почему эти простенькие девушки с наружностью смазливеньких горничных так сильно всем нравились. И одеты они были очень скромно, “простенько”.

— Вот этим они и хороши — своей заурядностью, — объяснял мне Виктор. — С ними ничего не надо “выкомаривать”, перец и уксус приелись, хочется простой сдобной булочки.

Я вспомнила эти слова Виктора, когда приехала в Петербург его сестра Аня из своей польской глуши.

Громко, на всё „собачье зальце”, она в присутствии прославленных эстетов, утончённых художников и поэтов жаловалась, что у неё нет детей, а она „так хочет, так хочет” иметь ребёнка, что согласилась бы на четвереньках ползти из Петербурга до „матки бозки Ченстоховски”.

В тот вечер Аня была царицей «Собаки». Все ею восхищались, все наперебой подливали ей вино, угощали, целовали ручки и ножки.

Виктор сокрушался об её провинциальности и простоте наряда, но ему возражали, что именно такая, какая она есть, она привлекательнее всех.

Завсегдатаем «Собаки» была, конечно, и моя тёзка Белочка. Теперь она была артисткой Старинного театра, выступавшая под фамилией Казароза.²¹

Смуглая, маленькая, гибкая, она была похожа на шоколадную куколку. Она пела на собачьих подмостках:

весьма гривуазную песенку из пьесы Кальдерона «Благочестивая Марта», где она изображала гитану.²² Пела она и песенку Молли из «Блэк энд уайт»,²³ пьески, которую ставил Мейерхольд в своей студии на Галерной улице; пела она и песенку, модную в то время:

Дитя, не тянись за розой весной.
Розу успеешь и летом сорвать.
Помни, что летом фиалок уж нет.²⁴

Насколько мне помнится, это песенка М.А. Кузмина. Очень часто он садился за рояль и выводил тоненьким детским голоском:

Николай Васильевич Петров, тогда молодой помощник режиссёра Александринского театра, „Коля Петер”, со своим круглым детским лицом выступал не в особенно оригинальном репертуаре:

А поутру она вновь улыбалась²⁵

Известный конферансье Гибшман выступал в своем репертуаре.²⁶

Выпучив глаза, делая идиотский вид, изображал немца в пивной. Вся песня состояла из счета выпитых бутылок пива:

Монотонное пение постепенно всё больше пьянеющего немца очень смешило публику. Все находившиеся в зале начинали подтягивать певцу, все пели хором и хохотали при этом до упаду.

Часто в «Собаку» приходила такая компания: Паллада, урожденная Старинкевич, — слывшая демонической и очень развратной женщиной, из-за которой якобы стрелялись, которая якобы сама стреляла в кого-то.²⁷ Это была худая некрасивая молодая женщина, одетая так безвкусно и кричаще, что её нельзя было не заметить. Она почему-то изображала из себя лесбиянку, бросалась на колени перед теми женщинами, в которых она якобы молниеносно влюблялась. Помню, она выкинула такое “коленце” перед моей двоюродной сестрой Еленой Михайловной Гофман.

Об этой Палладе писал М.А. Кузмин в каком-то из стихотворений, посвящённых «Бродячей собаке»:

Паллада появлялась в блестящем окружении: князя С. Волконского — писателя, искусствоведа, сотрудника «Аполлона» и «Старых годов»;²⁸ графа Зубова²⁹ — известного мецената, открывшего на собственный счёт Институт истории искусства и предоставившего свою библиотеку и весь институт всем желающим изучать историю искусства, и прекрасно державшего себя, очень красивого графа Берга.³⁰

Кн. Волконский носил на указательном пальце перстень, который Пушкин подарил его прабабке Марии Николаевне Волконской.

Граф Зубов одевался под Онегина, носил бачки и кружевное жабо вместо галстука. Некоторые рассказывали, что он иногда являлся в коротких шёлковых панталонах и в туфлях с пряжками. Впоследствии рассказывали, что он после прихода советской власти вступил в партию, “отдал” свой институт государству и уехал в Рим, чтоб там „открыть филиал”.³¹ Насколько эти слухи справедливы, судить не берусь.

Как-то Волконский (чем-то напоминавший мне Бориса Годунова) привёз с собой в «Собаку» какого-то юного француза-танцора³² из школы Жака Далькроза.³³

Волконский прочёл “собачникам” лекции о „художественном движении и о школе Далькроза”. Француз иллюстрировал лекцию художественными движениями, а Волконский ему аккомпанировал. Эта лекция появилась впоследствии в журнале «Аполлон» в виде статьи о художественном движении и ритме. Это было тогда новостью и откровением.

Часто бывала в «Собаке» Надежда Александровна Тэффи,³⁴ всегда очень молчаливая, наотрез отказывавшаяся прочитать вслух какой-нибудь из своих юмористических рассказов.

— Я не могу победить свою застенчивость. Моё дело писать, а не читать.

Помню один вечер.

— Смотри! Вон явился весь «Цех поэтов»! — подтолкнула меня Соня. Несколько молодых людей и девушек вошли в зал. Это были “акмеисты”.³⁵

Не помню кто, Гумилёв или Городецкий, выступил с программной речью о том, что такое “акмеизм”. Слово ‘акме’ обозначает полноту бытия в противоположность символизму, обеднявшему действительность.

Какие стихи читали акмеисты — не помню. Хорошо помню Анну Ахматову в её неизменном синем платье с белой вставкой и неизменной чёлкой:

Едва доходит до бровей
моя незавитая чёлка.³⁶

Худенькая, высокая, молчаливая, она очень похожа на свой портрет, написанный Альтманом.³⁷

Это, конечно, о «Собаке» пишет Ахматова:

Все мы бражники здесь, блудницы.
Как невесело вместе нам.
.  . . . . . . . . . . . . .  А та, что сейчас танцует,
Непременно будет в аду.³⁸

По всей вероятности, это относилось к Глебовой-Судейкиной — жене художника Судейкина,³⁹ артистке того неопределённого жанра, к которому принадлежит и моя Белочка Казароза.

Глебова-Судейкина — бесцветная блондинка, была очень заметна своими необыкновенными художественными туалетами, сделанными по рисункам её мужа.

Бывал здесь поэт Вячеслав Иванов⁴⁰ с падчерицей своей Верой Ивановой-Шварсалон,⁴¹ о которой писала Ахматова, воспевая её спокойные незнающие глаза.

Иногда Вячеслав Иванов читал свои стихи, но это было очень заумно. Я, грешным делом, не понимала их.

Читал стихи и Гумилёв, и Рюрик Ивнев,⁴² и Кузьмина-Караваева,⁴³ и Мария Моравская.⁴⁴

После выступления акмеистов «Собака» нас угостила футуристами, не просто футуристами, а “эго-футуризмом” в лице Игоря Северянина.

Высокий блондин, задрав голову кверху, глядя в потолок и отставив мизинец левой руки, пел свои стихотворения:

Когда он заканчивал свое произведение:

Но я не поеду ни завтра, ни в среду.
Она опоздала, другую люблю!⁴⁵

Но смех не смутил поэта. Он возглашал:

Как-то я познакомилась в одном буржуазном доме с почтенным господином, который спросил меня очень застенчиво, знаю ли я его племянника, немного придурковатого, „он печатался под псевдонимом Игорь Северянин, потому что мы не позволили ему позорить нашу фамилию”.

Виктор Феофилович, кроме «Бродячей собаки», увлекался скульптурой, работал в мастерской Шервуда, где познакомился и подружился с Сарой Дмитриевной Дармолатовой,⁴⁶ вышедшей впоследствии замуж за художника Лебедева.

Её сестра Анна Дмитриевна выступала как поэтесса и переводчица, а потом, будучи женой С. Радлова, снискала себе грустную славу.

Виктор рассказывал нам о богатстве и “шике” дома Дармолатовых.⁴⁷ По его описанию это были разбогатевшие люди, но далёкие от настоящего “бон тона”.

Несмотря на то, что Пронин произносил громовые речи против “фармацевтов”, “фармацевты” просачивались в «Собаку». К таким “фармацевтам” нельзя было не причислить Жака Израйлевича⁴⁸ — богатого молодого человека, прожигателя жизни, красивого, сорившего деньгами, а «Собака» всегда нуждалась в деньгах — и Жак Израйлевич “выручал”: то заплатит за помещение, то даёт денег на дрова.

Судьба меня столкнула с „Жаком” — во время войны он работал в Литфонде и умер, как многие умирали в Ленинграде.

К таким же “фармацевтам” можно было отнести и Александра Яковлевича Гальперна, известного лишь тем, что он был дворянином.⁴⁹ “Еврей-дворянин”! Было чем кичиться!

Приходилось пускать “фармацевтов”, „всяких там Грузенбергов”⁵⁰ и других буржуев тогда, когда «Собаке» требовались деньги.

Тогда устраивалось какое-нибудь чествование, например, Карсавиной, и рассылались билеты. Я помню этот блестящий вечер, когда Карсавина танцевала в интимной обстановке маленького собачьего зальца. Билеты стоили дорого — не помню точно цены; обычно вход в «Собаку», в художественный кабачок, ничего, конечно, не стоил. Бюджет строился на шампанском.

Из “собачьих” изданий состоялось только одно, в честь Карсавиной.⁵¹ Эту книжку и сейчас нетрудно получить у букинистов. Издана книжечка на средства Н.И. Бутковской,⁵² “подруги” Н.Н. Евреинова.

Бутковская была владелицей художественного издательства, которое, конечно, никакого дохода ей не приносило, только один убыток.

“Фармацевтам”, конечно, делались большие послабления. Как было назвать нас всех, курсисток и просто “барышень” — ведь мы попадали в «Собаку» потому, что были подругами, жёнами чистых собачников.

Как назвать юношу, который подошёл ко мне и предложил организовать объединение „активных читателей”:

— Это так важно — объединиться всем людям, бескорыстно, страстно любящим искусство и литературу!

Я не упомню всех, бывавших в «Собаке». Это были почти все петербургские актёры, все поэты, все сколько-нибудь интересные девушки, их друзья, поклонники.

Я помню писательницу Нагродскую,⁵³ автора нашумевших бульварных романов «Гнев Диониса» и «Бронзовая дверь». Нагродская, так же как и Паллада Старинкевич, описаны в романе Кузмина «Плавающие-путешествующие».

Там же описан конец «Собаки» — пожар подвала.⁵⁴

Но «Собака» не умерла. Она возродилась в «Привале комедиантов», поместившемся в доме Митьки Рубинштейна на Марсовом Поле, просуществовавшем до революции.⁵⁵

Но здесь дело было поставлено на более широкую ногу и лишено той интимности, которая все же существовала в «Собаке».

Ноябрь–декабрь 1949 г.

—————————

         Примечания 

¹   Первая публикация песенки В.Ф. Крушинского — по-видимому, в статье «Чествование Ю.М. Юрьева в кабарэ «Бродячая собака» (Петербургский листок. 1912. 19 янв.; подписано “Р-ов” — возможно, Вл. Рышков), затем — в анонимной заметке журнала «Огонёк» (1912. №5). См. также заметку Д.М. Цензора (подпись: “Дм” в журнале «Чёрное и белое». 1912. №1. С. 13). Текст и ноты (музыка В.А. Шписа-Эшенбруха) — в кн.:  Петров Н.В.  Я буду режиссёром. М., 1969. С. 100–101. Автор текста в нотах обозначен как “В.К”.; предположение об авторстве В.Г. Князева (КС, 145) было ошибочным. Окончание гимна:

На дворе метель, мороз.
Нам какое дело,
Обогрел в подвале нос,
И в тепле всё тело.
Нас тут палкою не бьют,
Блохи не грызут.

Лаем, воем псиный гимн
Нашему подвалу,
Морду кверху, к чёрту сплин,
Жизни до отвалу.
Лаем, воем псиный гимн,
К чёрту всякий сплин.

Ср. репортажное описание ночи первого сезона:

Кочановская Софья Абрамовна (1887–1967) — прозаик.

²   „Отъявленные фармацевты” — цитата из стихотворения Игоря Северянина «Бродячая собака»:

Ничьей там не гнушались лепты, —
И в кассу сыпали рубли
Отъявленные фармацевты,
Барзак мешавшие с Шабли.
Северянин И. Собр. соч. Т. 2. М., 1995. С. 265.

³   Фомин Иван Александрович (1872–1936) — известный советский архитектор. По воспоминаниям Вас. Каменского, одно время камин был украшен „античными масками, лошадиным черепом” (Каменский В.  Жизнь с Маяковским. М., 1940. С. 147).

⁴   Кранц Даниил Маркович — выходец из заметной черниговской семьи (отец его, Марк Наумович, владелец библиотеки и книжного магазина, был кузеном Розы Люксембург). См. подробнее:  Могилянский М.М.  Повесть о днях моей жизни. — РГАЛИ. Ф. 1267. Oп. 1. Ед.хр. 1.

⁵   О К.М. Миклашевском (1886–1944) см.: «За революционным фронтом я плетусь в обозе 2-го разряда...»: Из писем К.М. Миклашевского к деятелям театра / Публ. Р. Янгирова // Минувшее. Вып. 20. М.; СПб., 1996. С. 404–431; один из лидеров «Собаки» и активный сотрудник «Привала комедиантов», он говорил в 1919 о кабаре и театрах миниатюр: „Они уже сказали своё слово и уже несколько приелись”. — [Б.п.] У рампы // Вечерний час (Одесса). 1919. 25 (12) февр. О Дризене (Остен-Дризене) Николае Васильевиче (1868–1935) см. статью А.М. Конечного: Русские писатели. 1800–1917: Биографический словарь. Т. 2. М., 1995. С. 182–183.

⁶   Ср. о В.М. Уваровой: „милая, кроткая, ласковая, тонкая, изящная женщина, с лицом несколько умученным, но на котором, как у большого ребёнка, сияли добрые серые глаза” (Мгебров А.  Жизнь в театре. Т. 1. Л., 1929. С. 356). См. также рассказ о том, как Пронин, женившись на дочери известного доктора Уварова и уже имея дочь (которую называл Прозерпиной), поехал с сестрой жены в Швейцарию (Могилянский М.М. .Повесть о днях моей жизни. — РГАЛИ. Ф. 1267. Оп. 1. Ед.хр. 3. Л. 79–79об.). От пронинского подвала В.М. Уварова была отстранена в феврале 1913 после конфликта с другими членами правления. Претензии последних были оглашены печатно:

         В числе “жертв” Уваровой называли П.Е. Щеголева и А.Т. Аверченко (В «Бродячей собаке» // Обозрение театров. 1913. 27 янв. №1981). Ср. сообщение в заметке «Бродячая собака» (подписанной “К.”) о том, что в означенной «Собаке» („где-то на Конюшенной”) собираются люди искусства „уже несколько месяцев” и туда не впустили „Вл. Азова и К°”: Против течения. 1912. 17 марта. №25(49); Азов Владимир Александрович (1873–1948) — юморист, сотрудник «Сатирикона». Видимо, тот же эпизод рассказан в воспоминаниях Ольги Высотской (Театр. 1994. №4. С. 87). В связи с конфликтом члены общества Интимного театра во главе с Н.Н. Евреиновым и хореографом В.И. Пресняковым произвели ревизию (Ратмир.  Бунт «Бродячей собаки» // Воскресная вечерняя газета. 1913. 27 янв.), показавшую, что касса подвала пуста, а бухгалтерия находится в хаотическом состоянии (Обозрение театров. 1913. 30 янв. №1984).

⁷   Королёва Вера Николаевна (1889–1918) после окончания гимназии в Перми поступила на Бестужевские курсы по историческому факультету, а затем — в драматическую школу Поллак, где преподавал Мейерхольд, вслед за которым перешла в его собственную школу, выступала в Доме Интермедий, затем работала в Таганрогском городском театре, а с 1911 — в Общедоступном (Передвижном) театре. См. некролог ей Я.Г. Гуревича-Крюковского: «У неё был благородный вкус, способность к горячим увлечениям...» (Записки Передвижного театра. 1918. №12. С. 3–4). См. в комментариях П.Н. Медведева (по-видимому, со слов Л.Д. Блок) к словам А.А. Блока в записи от 22 марта 1913 — „жена Пронина, прекрасная, я всё на неё взглядывал” — „В.Н. Королёва” (Блок А.  Дневник: 1911–1913. Л., 1928. С. 193, 226 прим. 197). Ср. в воспоминаниях В.Чекан: „горящие глаза трагически погибшей Верочки Королёвой” (Чекан В.  Старинный театр: Испанский цикл: Евреинов — Дризен // Жизнь искусства. 1922. 29 мая).

⁸   Об Александре Александровиче Бернардацци (1871–?), действительном члене «Бродячей собаки», см. мемуарную запись в дневнике художницы Л.В. Яковлевой-Шапориной:

⁹   Лишневская Вера Александровна (1894?–1929?) — дочь архитектора А.Л. Лишневского, в первом браке — за архитектором Владимиром Наумовичем Кашницким. В 1921 Кузмин, крёстный отец её дочери Евдокии, которой он посвятил стихотворение «Девочке-душеньке», вошедшее в его книжку «Двум» (Кузмин М.  Стихотворения. СПб., 1996. С. 339), записывал в дневник: „Были у кумы. ‹...› Вертится Фёдорович, на посылках. Что это: новый роман? Одобряю более, чем эту балалайку — Луначарского” (Минувшее. Вып. 12. Париж, 1991. С. 453). В.А. Лишневской отвёл раздел в своих «Петербургских зимах» Георгий Иванов (Иванов Г.  Сочинения: В 3-х тт. Т. 3. М., 1994. С. 45–54). По этому поводу Ахматова отзывалась в своем рабочем блокноте:

         По-видимому, В.А. Лишневскую как „хозяйку салона ‹...› в пышном пунцовом платье кринолином”, у которой Луначарский читает свою пьесу и обещает денежное покровительство её театру, Г. Иванов изобразил ещё в одном из своих очерков (Иванов Г.  Сочинения. Указ. изд. Т. 3. С. 297–298). О В.А. Лишневской см. также: ПК (по указателю).

¹⁰  Мария Эмильевна Пронина и её дочь Марина Борисовна Пронина.

¹¹  Здесь контаминирована история московских начинаний Пронина — «Странствующего энтузиаста» (1922–1923) и «Мансарды» (1924–1925). Ср. о них: БС, 164, 245–246. Описания первого из них несколько раз проникали в беллетристику 1920-х. Ср. в романе Р. Ивнева:

         «Мансарду» в одноименном стихотворении описал один из её частых посетителей Б.М. Зубакин:

„Рояль был весь раскрыт”, но струны не „дрожали”
(Да из чего б дрожать-то было им?)
Поэт читал о Пушкинском кинжале,
И на мансардном глупом карнавале
Два дурака, с кем не сравним налим,
В чей остов острый нож они пихали,
Поэта вдруг венком короновали,
Сплетённом из закрученных газет:
Мертвы сердца и мертвен глаз! Глазет.

«Мансарда» — мира Нотр-Дам —
Своею кровлей островерхой
И Мефистофеля и Гретхен
Мешает с пивом пополам.
«Мансарда» — это место там,
Где раз и два и три в неделю
Мы собирались, пили, ели,
От дел тоскуя и безделья:
И “академик”, и “герой”,
И “мореплаватель”, и “плотник”
Весьма паскудною ордой
На свой стекалися “субботник”
(Зане толпа родит героя,
Готов вам, критик, уступить
Я место первое — и пить
Со мной вы можете и кушать,
За столик сев, стихов не слушать, —
Что пользы портить аппетит? —
Зато вы, критик, как в Европе,
Свободно сядете на... стуле).

И как всегда, простор раздвинув шалью,
Толстая пела бешеный романс,
И напоил отравною печалью
Табачный этот резонанс:
А-а-твари, паскарей калитку,
И в-а-а-йди в эту душную сень...
Вот какую рождает пытку
Параструнная дребедень...
Зубакин Б.  Медведь на бульваре. М., 1929. С. 14–15.

¹²  Розенель-Луначарская Наталья Александровна (1902–1968) — актриса театра «Семперантэ», Театра МГСПС, затем Малого театра, снималась в кино. О встречах в ещё недостроенном «Странствующем энтузиасте» с Маяковским рассказано в её мемуарах (Луначарская-Розенель Н.  Память сердца. М., 1962. С.2 7). К роли семьи Сацев в истории русского кабаре см. рассказ о московском артистическом клубе «Алатр» (1914–1917), принадлежащий одному из его инициаторов и членов правления (наряду с Л.В. Собиновым, И.Л. Толстым, В.Г. Сахновским и др.), отмечающему, кстати, что в этом клубе „стиль был в известном смысле подражанием петербургской «Бродячей собаке»”:

         Ср. статью Льва Никулина «Привал комедиантов» и «Алатр»: Параллели» (Кулисы. 1917. №1. С. 13). Московское “ночное кабаре” «Алатр» упомянуто в одном из рассказов Г. Иванова (Иванов Г.  Собр. соч. Указ. изд. Т. 1. М., 1994. С. 429; с опечаткой).

¹³  О Николае Карловиче Цыбульском нам достоверно известно только начало его биографии: родился в 1879, учился на математическом отделении в Киевском университете (Государственный архив г. Киева). См. о нём: БС, 172, 238; ПК, 121–122.

¹⁴  Сводку словесных описаний не сохранившихся росписей см.: БС, 173, 248. Из позднее обнародованных материалов укажем на роман М. Зенкевича «Мужицкий сфинкс» (1928):

         Упоминаются художники Судейкин Сергей Юрьевич (1884–1946), Сапунов Николай Николаевич (1880–1912), Анисфельд Борис Израилевич (1879–1973).

¹⁵  Ср. в одном из первых отчётов о «Собаке»:

¹⁶  Ср.:

¹⁷  Дымшиц-Толстая Софья Исааковна (1889–1963) — писала о создании «Собаки» в своих целиком ещё не изданных мемуарах:

¹⁸  Сидамон-Эристов Георгий Дмитриевич (1865–1950?) — присяжный поверенный, масон, деятель грузинского землячества в Петербурге (Цулукидзе Т.  Всего одна жизнь. Тбилиси, 1983. С. 187–188), сенатор Временного правительства, после революции — посланник независимой Грузинской республики в Польше. Официально он был женат на М.И. Ватагиной. Сведения о финале его жизни, сообщенные Н.Н. Берберовой, возможно, не точны (Берберова Н.  Люди и ложи: Русские масоны XX столетия. Н.-Й., 1986. С. 154).

¹⁹  Возможно, речь идёт о Наталье Николаевне Миловидовой, действительном члене «Бродячей собаки» в 1914.

²⁰  Семёновы Ольга и Мария Александровны упомянуты и в мемуарах В. Пяста (Пяст Вл.  Встречи. М., 1997. С. 135–136). Портрет О.А. Семёновой работы С.И. Дымшиц-Толстой выставлялся в 1915.

²¹  Назарова Белла Георгиевна — в ту пору жена художника А.С. Яковлева, впоследствии жена театроведа Н.Д. Волкова.

²²  «Благочестивая Марта» Тирсо де Молина — спектакль Старинного театра, поставленный К.М. Миклашевским. Ср. отзыв В.А. Чудовского:

²³  Молли — персонаж скетча П.П. Потёмкина и К.Э. Гибшмана «Блэк знд уайт». См. о нём:  Петровская Е.  „Абсолютно нечитаемая...” // Московский наблюдатель. 1992. №9.

²⁴  «Дитя, не тянися...» — романс М. Кузмина, исполнение которого в «Собаке» изображено в рассказе Тэффи «Собака» — после первой фразы романса из-за столика доносится: „Роза в Одессе живёт...” (Тэффи.  Ведьма. Берлин, 1936. С. 144).

²⁵  По воспоминаниям Ю.Л. Ракитина, первым исполнителем этой песенки в «Летучей мыши» был один из столпов МХТ Василий Лужский:

         Затем этот номер в «Летучей мыши» перешел к Н.Ф. Балиеву, который почти при каждом воспроизведении сочинял новый куплет (Шебуев Н.  «Летучая мышь» // Солнце России. 1913. №15. С. 8). Н.В. Петров пел „куплеты из репертуара «Летучей мыши»” в Доме Интермедий (Ауслендер С.  Дом Интермедий // Русская художественная летопись. 1911. №1. С. 7). О том, что Петров „выступал только с одною песенкой, которую он исполнял, впрочем, истинно артистически”, вспоминает В. Пяст, который приводит фрагмент ещё одного куплета:

....И с двадцать третьего этажа
Её бросают под мотор.
Автомобиль того и ждал,
Бедняжку мигом распластал.
Пяст Вл.  Встречи. М., 1997. С. 137.

²⁶  О Константине Эдуардовиче Гибшмане (1884–1942?) см. в различных воспоминаниях современников, например:

²⁷  Богданова-Бельская Паллада Олимповна (18851968) — поэтесса. См. о ней: Русские писатели. 1800–1917: Биографический словарь. Т. 1. М., 1989. С. 299;  Богомолов Н.А., Малмстад Дж.Э.  Михаил Кузмин: Искусство, жизнь, эпоха. М., 1996. С. 165–166; The Salon Album of Vera Sudeikin-Stravinsky / Ed. and transl. by John Bowlt. Princeton, 1995. P. 53, 127. См. слух о непристойном альбоме Паллады в письме А.А. Кондратьева к Б.А. Садовскому 1915 года (De Visu. 1994. №1/2. С.23) и запись в дневнике В.А. Стравинской 1917 г. о ней как разносчице петербургских неприличных сплетен и собеседнице Ф.Ф. Юсупова на сексуальные темы (Кофейня разбитых сердец: Коллективная шуточная пьеса в стихах при участии О.Э. Мандельштама / Публ. Т.Л. Никольской, Р.Д. Тименчика и А.Г. Меца. Stanford, 1997. С. 30). Ср. мотивы лесбийской любви в стихах, обращенных к Палладе, например, у Б.А. Садовского:

Паллада
Графине П.О. Берг

С кудряво-золотистой головы
Сняв гордый шлем, увенчанный горгоной,
Ты мчишь свой чёлн в залив тёмно-зелёный,
Минуя риф и заросли травы.
Ждёт Сафо на скале.
Сплелись в объятьях вы,
И тает грудь твоя, как воск топлёный,
Но вот к тебе несет прибоя вздох солёный
Остерегающий призыв совы.
Прости, Лесбос, прости!
О Сафо, не зови!
Не веря счастию, не верю я любви:
Под розами смеется череп тлея.
И, легконогая, влетая вновь на чёлн,
Обратно мчишься ты по лону вечных волн,
Тоску безмерную в груди лелея.
Садовской Б.  Обитель смерти. Стихи. М., 1917. С. 25.

Ср. также стихотворение Гумилева «Жестокой» (1911) о „виноградниках Лесбоса”. По свидетельству Ахматовой, адресат стихотворения — „какая-то лесбийская дама (не то Яровая, не то Паллада)” (Ахматова А.  Записные книжки. Указ. изд. С. 361; Вера Яровая — автор прозы, помещённой в альманахе «Шиповник», адресат восьмистишия С. Городецкого). Из других обращённых к Богдановой-Бельской стихов ср. стихотворение апреля 1912 года «В последний раз»:

Обожги в последний раз,
Как обугленным железом,
Глаз, миндалевидных глаз
Семитическим разрезом.

‹...› Уст оправленный алмаз,
Как в стекло, вонзай же в горло!
‹...› Жалом глаз,
за долгий отдых,
Обожги в последний раз.
Курдюмов В.  Пудреное сердце. СПб., 1913. С. 51–52.

Напомним и о стихотворении И. Северянина:

Она была худа, как смертный грех,
И так несбыточно-миниатюрна...
Я помню только рот её и мех,
Скрывавший всю и вздрагивавший бурно.

Смех, точно кашель, точно смех,
И этот рот — бессчётных прахов урна.
Я у неё встречал богему — тех,
Кто жил самозабвенно-авантюрно.

Уродливый и блёклый Гумилёв
Любил низать пред нею жемчуг слов,
Субтильный Жорж Иванов — пить усладу,

Евреинов — бросаться на костёр...
Мужчины каждый делался остёр,
Почуяв изощрённую Палладу...
1924 г.

Время (Берлин). 1925. 26 янв.;  И. Северянин.  Собрание сочинений. Т. 4. М., 1996. С. 170. Упомянутый здесь Н.Н. Евреинов незадолго перед отъездом в эмиграцию написал рекомендательное письмо:

²⁸  Сергея Михайловича Волконского (1860–1937), теоретика театра, в обстановке «Собаки» описал Е. Псковитинов:

²⁹  О том, как Валентин Платонович Зубов (1885–1969) создавал собственный облик, вспоминал Б.Г. Берг:

         Ср. позднейшее заявление Ахматовой: „АА говорит, что про «Чётки» думают, что они В.П. Зубову посвящены. АА.: „А я с Зубовым даже знакома тогда не была (т.е. почти не была знакома — м.б. и так сказала АА). ‹...› Разным лицам есть, но Зубов тут совершенно не при чём”” (Лукницкий П.Н.  Acumiana: Встречи с Анной Ахматовой. Т. 1: 1924–25 гг. Париж, 1991. С. 157). Мемуарный шарж на Зубова есть и в прозе Г. Иванова (Иванов Г.  Собр. соч. Т.З. Указ. изд. С. 192–193).

³⁰  Берг Борис Георгиевич (1884–1953) — сын флигель-адъютанта Александра II, выпускник Александровского лицея, к моменту революции — помощник обер-секретаря в 1-м департаменте Сената, надворный советник, камер-юнкер. В эмиграции написал мемуарную книгу (хранится в Бахметевском архиве), отрывок из которой, посвященный П. Богдановой-Бельской, напечатан нами под заглавием «Не забыта и Паллада...» (Русская мысль. 1990. 2 ноября: Литературное приложение №11). Графу Б. Бергу посвящено стихотворение Георгия Иванова «Утром в лесу» (Иванов Г.  Собр. соч. Указ. изд. Т. 1. С. 465). Ср. запись в дневнике Л.В. Яковлевой-Шапориной о П. Богдановой-Бельской: „“Титулованный круг” состоял из барона Н.Н. Врангеля, кн. С.М. Волконского, гр. Берга. А.К. Шервашидзе мне рассказывал, что у Паллады эти милые эстеты говорили такие чудовищные вещи, что даже ему бывало не по себе” (ОР РНБ. Ф. 1086. Ед.хр. 5). Упомянутый здесь искусствовед Николай Николаевич Врангель (1880–1915) вспоминался коллегой как человек, который проводил

³¹  О проекте открыть отделение Института в Риме В.П. Зубов писал: „тогда это было химерой и, конечно, до фактического осуществления не дошло. Да и представил я проект скорее для того, чтобы посмотреть, до какого абсурда я могу довести комиссариат” —  Зубов В.П.  Страдные годы России: Воспоминания о Революции (1917–1925). Мюнхен, 1968. С. 102.

³²  Речь идёт о швейцарском художнике и танцовщике Поле Тевнá (Paul Thevenaz; 1891–1921), близком к кубистическому движению (его называли “кристаллистом” или “призматистом”), близком друге И. Стравинского и Ж. Кокто, с середины 1910-х жившем в Нью-Йорке. Его (под именем „Жан Жубер”) выступление в «Собаке» изображено в романе М. Кузмина «Плавающие-путешествующие». Ср. БС, 210–211.

³³  Жак-Далькроз Эмиль (1865–1958) — швейцарский композитор и педагог. О С. Волконском как популяризаторе системы Жак-Далькроза (и об участии Поля Тевна в работе его курсов) см.:  Гринер В.А.  Мои воспоминания о С.М. Волконском / Публикация Вяч. Нечаева // Минувшее. Вып. 10. Париж, 1990. С. 330–340.

³⁴ Тэффи — псевдоним Надежды Александровны Бучинской (1872–1952). Ср. в мемуарах А. Шайкевича: „В рыжем лисьем боа, в бархатном чёрном платье на эстраду выходит женщина с умным, вдохновенным лицом. Читает одну из своих новых „лукавых песенок” — «Принцесса надела зеленое платье». „Браво, Тэффи”... — „Тэффи, сюда” — раздаётся откуда-то из заповедного интимного помещения «Собаки» столь всем знакомый свежий голос Ахматовой” (Аш  (Шайкевич А.Е.] Петербургские катакомбы // Театр (Берлин). 1922. №14. С .4). «Лукавые песенки» Тэффи (Аргус. 1913. №1. С. 51–53) на музыку И.И. Чекрыгина входили в репертуар Казарозы:

         I
Лизбетта

У кокетки у Лизбетты
В клетке редкий соловей
Вил гнездо и пел куплеты
И, как жених, ласкался к ней.
Так приятно, деликатно
Пробежал за годом год,
А соловко так же ловко
И ласкает и поёт.
А соседка очень едко
Стала с зависти плести:
„Ах, Лизбетта, в наше лето
Лучше кошку завести!
С кошкой будешь жить в покое,
Нет в ней прыти глупых птиц, —
И хвост, и рост, и всё такое,
Что отрадно для девиц”.
И Лизбетта, вняв совету,
Пригласила кошку в дом:
„Кошка, кошка!” и трах в окошко
Соловья с его гнездом.
Вот и всё.
А напоследок
Я пример дам соловью,
Я буду петь и так и эдак,
Но гнезда я не совью.

         II
О принцессе Могуль-Мегери...

У принцессы Могуль
Могуль-Мегери
Каждый вечер патруль
Сторожит все двери.
Отчего же патруль
Сторожит все двери
У принцессы Могуль
Могуль-Мегери.
Оттого, что принц Гуль,
Укрывшись в портьере,
Подсмотрел за Могуль
Могуль-Мегери.
И узнал, что Могуль
Могуль-Мегери,
Сняв фальшивый капуль,
Подобна тетере.
Так, увидев Могуль
Могуль-Мегери,
Он свалился, как куль,
От чувств потери.
Он, конечно, был куль,
Но в высшей сфере
Стал кричать про Могуль
Могуль-Мегери:
„Я жениться могу ль
На такой мегере,
Как принцесса Могуль
Могуль-Мегери?”
Вот с тех пор-то патруль
Сторожит все двери
У принцессы Могуль
Могуль-Мегери.

         III
Дорофей и Доротея

Королева Доротея
Полюбила Дорофея,
Простого садовника.
Без ущерба этикету
Как покажешь всему свету
Такого любовника?
Стал известен всем туристам
Уголок в саду тенистом,
Где ночью встречалися
И на зависть лунным феям
Доротея с Дорофеем
Так сладко ласкалися.
И к чему та Доротея
Соблазняла Дорофея
Уловкой нелепою?
Он бы лучше занимался
Тем, на что он нанимался, —
Морковкой да репою.
И за глупые затеи
Отнял суд от Доротеи
Регалии царские.
Видно — раз ты королева,
Не сворачивай налево
В кусты пролетарские.
Чтобы так не вышло с вами,
Всех садовников вы сами
Скорей совершенствуйте.
Награждайте их чинами
И венчайте королями,
А после — блаженствуйте!

³⁵  Речь идёт, по-видимому, о вечере 19 декабря 1912, когда с докладом «Символизм и акмеизм» выступил С.М. Городецкий, а в прениях — Н.С. Гумилев (БС, 201; Литературное наследство. Т. 92. Кн. 3. М., 1982. С. 413;  Гумилёв Н.  Письма о русской поэзии. М., 1990. С. 289–290). См. об этом вечере в шуточном “новогоднем отчёте” Н.В. Петрова за 1912 год: „В самые последние дни второй сессии в «Собаке» состоялась лекция С. Городецкого о символизме и акмеизме, вызвавшая длинные и довольно бурные пренья с участьем Цеха поэтов. В виду отсутствия чествуемого лица, обычай разбиванья бокалов применён не был, но зато состоялось нарушение постановления правления о закрытии подвала «Бродячей собаки» в 4 часа” (РГАЛИ. Ф. 2358. Оп. 1. Ед.хр. 184. Л. 66). За два дня до лекции Городецкого цеховики устроили чтение своих стихов в «Собаке», куда отправились после заседания Цеха на квартире Городецкого (Гумилев Н.  Сочинения: В 3-х тт. Т. 3. М., 1991. С. 378). Ср. также: „Вот отделился “цех поэтов”. Большой круглый стол. Поднимаются один за другим. Читают свои стихи, то растянуто, певуче, то глухо, словно давясь рифмами, то отрывисто рявкая” (Псковитинов Е.  В подвале «Бродячей собаки». Указ. изд.).

³⁶  Из стихотворения Ахматовой «В зеркале» («Дама в лиловом») (Северные записки. 1914. №1).

³⁷  Портрет Ахматовой писался Натаном Исаевичем Альтманом (1889–1970) в конце 1913 – начале 1914. См.:  Молок Ю.  Вокруг ранних портретов // Литературное обозрение. 1989. №5. С. 82–84. Ср.:

³⁸  Из стихотворения «Cabaret Artistique», датированного 19 декабря 1912 (т.е. новогоднего по новому стилю) и, возможно, оглашённого на встрече Нового 1913 года в «Собаке». См., например, описание этой ночи у Сергея Ауслендера: „Анна Ахматова тогда написала «Все мы бражники здесь, блудницы...»” —  Ауслендер С.  Три встречи // Сибирская речь (Омск). 1919. 1/14 янв. №8.

³⁹  В альбоме С.Ю. Судейкина (РГАЛИ) сохранилась телеграмма, полученная художником в Москве в доме Носовых в вечер премьеры оформленного им домашнего спектакля по пьесе М. Кузмина «Венецианские безумцы»: „Все собаки целует (так! — Р. Г.) Бобиш [Б.Г. Романов], [П.М.] Ярцев, Кузнечик [Н.В. Кузнецов], Анна Ахматова, Евреинов, [П.А.] Луцевич”.

⁴⁰  Вяч.Ив. Иванов бывал в «Собаке» только до весны 1912.

⁴¹ Иванова-Шварсалон Вера Константиновна (1890–1920) запомнилась своими глазами многим современникам — Ахматовой, Добужинскому, Пясту, Н.Ю. Фиолетовой (см.: De Visu. 1994. №5–6. С. 6–7;  Добужинский М.В.  Воспоминания. М., 1987. С. 271;  Пяст Вл.  Встречи. Указ. изд. С. 325; Минувшее. Вып. 9. Париж, 1990. С. 15). Ср. также о ней стихотворение К.А. Сюннерберга:

Блестя сквозь томности девичьи,
Холодный ум твой — остр и колок, —
Мне говорит, что ты филолог,
Учёный в девичьем обличьи.
Скажи, учёный необычный,
Филолог в образе Психеи,
Скажи мне, на какой камее
Я профиль видел твой античный.

ИРЛИ. Ф. 474. Ед.хр. 53;  Пяст Вл.  Встречи. Указ. изд. С. 325–326.

⁴²  О Рюрике Ивневе (Ковалеве Михаиле Александровиче; 1891–1981) в пронинском кабаре вспоминал В.Л. Пастухов (Воспоминания о Серебряном веке. М., 1993. С. 456–458). Ср. также:  Ивнев Р.  Встречи, которых не забыть // Огонёк. 1968. №29. С. 22;  Пяст Вл.  Встречи. Указ. изд. С. 176, 374; публикацию Р. Янгирова — Пятые Тыняновские чтения: Тезисы докладов и материалы для обсуждения. Рига, 1990. С. 150.

⁴³  Кузьмина-Караваева Елизавета Юрьевна (1891–1945) вспоминала впоследствии «Собаку» без особых симпатий — как место сборища „талантливых юношей”, читающих „очень хорошо написанные, но такие пустозвонные стихи” (из имён она называет Г. Иванова, Р. Ивнева, И. Северянина). См.:  Кузьмина-Караваева Е.Ю.  Избранное. М., 1991. С. 202. Е.Ю. Кузьмина-Караваева жила в Петербурге до весны 1912, когда переехала в Анапу, но могла навестить «Собаку» и в конце 1912, когда ненадолго приехала в столицу.

⁴⁴  Мария Людвиговна Моравская (1889–1947), став в эмиграции американской беллетристкой, изобразила «Собаку» («The Strayed Dog») в романе «Жар-птица» (Moravski М.  The Bird of Fire: A Tale of Russia in Revolution. NY, 1927. P. 314), правда, с отнесением к 1917; в этом же романе под именем Зебры выведена П.О. Богданова-Бельская. О стихотворении М.Л. Моравской, описывающем «Собаку», см.: БС, 250.

⁴⁵  В мае 1915, вскоре после закрытия кабаре, Игорь Северянин написал стихотворение «Бродячая собака» (см. прим. 2). Цитируемая мемуаристкой «Позза отказа» (Северянин И.  Собр. соч. Указ. изд. Т. 2. С. 231) написана тоже после закрытия «Собаки» — в июне 1915; в 1916 положена на музыку О.Д. Строком.

⁴⁶ Лебедева (урожд. Дармолатова) Сарра Дмитриевна (1892–1967) — скульптор, первая жена художника Владимира Владимировича Лебедева.

⁴⁷  Семья банковского чиновника коллежского советника Дмитрия Ивановича Дармолатова (см.:  Боханов А.Н.  Деловая элита России: 1914 г. М., 1994. С. 131) состояла из жены Марьи Николаевны (ум. 1942) и дочерей Анны, Веры (покончившей с собой в 1919 — см.:  Сорокин П.  Дальняя дорога: Автобиография. М., 1992. С. 127, 131, 141), Надежды (1895? –1922) (см. о ней:  Мандельштам Н.Я.  Воспоминания. М., 1989. С. 295;  Мандельштам Е.Э.  Воспоминания // Новый мир. 1995. №10. С. 146–147) и Сарры.

⁴⁸  Израилевич Яков Львович (ум. в 1942?) впоследствии стал профессиональным “другом писателей” — работником Литфонда, художником- консультантом Дома Писателей. Одно время был секретарем М.Ф. Андреевой. Ср. отзывы В.Б. Шкловского: „Жак по прозвищу „недостоверный”” (De Visu. 1993. №1. С. 37), „Жак был человек талантливый и много работавший, но без определённых занятий. Неверный и самоотверженный — и самоотверженный от некуда себя девать” (Шкловский В.  Третья фабрика. М., 1926. С. 110), сообщение Мандельштама: „Николай Степанович [Гумилёв] не любил Шкловского — считал его человеком одного типа (качественно, хоть не количественно) с Жаком Израилевичем” (Лукницкий П.Н.  Acumiana. Указ. изд. С. 115); свидетельство Р.О. Якобсона: „Жак был настоящий бретёр, очень неглупый, очень по-своему культурный, прожигатель денег и жизни” (я.  Якобсон-футурист. Стокгольм, 1992. С. 39); наблюдение Е. Шварца: „сложнейшего, самолюбивейшего, путаннейшего человека” (Шварц Е.  Телефонная книжка. М., 1997. С. 414). Портрет Я.Л. Израилевича, известного к тому же коллекционера живописи, был написан Судейкиным (Коган Д.  С.Ю. Судейкин. М., 1974. С. 138).

⁴⁹  Гальперн Александр Яковлевич (1879–1956) — действительный член «Бродячей собаки», адвокат, в 1917 — управляющий делами Временного правительства. Сын Я.М. Гальперна (1840–1914), который был „одним из немногих евреев, достигших на действительной службе чина тайного советника” (Еврейская энциклопедия. Т.6. СПб., [Б.г.] С. 118; ср.: Российская еврейская энциклопедия. Т. 1. М., 1994. С. 266). А.Я. Гальперн впоследствии был мужем Саломеи Андрониковой. Ср. его характеристику как представителя „богатой и незаменимой русской культуры, ушедшей навсегда” у Исайи Берлина:  Берлин И.  Александр и Саломея Гальперны // Евреи в культуре русского зарубежья / Сост. М. Пархомовский. Вып. 1. Иерусалим, 1992. С. 230–241. Ср. некролог С.А. Васильева А. Гальперну: Новое русское слово. 1956. 8 июля. См. также:  Казнина О.  Русские в Англии. М., 1997. С. 241 — 242. Сам инженер-путеец, Сергей Александрович Васильев (1889–1969) тоже бывал в «Собаке», а ставшая в эмиграции его женой актриса Тамара Христофоровна Дейкарханова (ум. в 1976) вспоминала о «Собаке»: „Как сейчас помню [Г.Д. Сидамон-Эристова], восседавшим на президентском стуле, а рядом с ним будущий министр юстиции П.Н. Переверзев (отдавший приказ об аресте Ленина и арестовавший Троцкого). Будущий управделами Временного правительства А.Я. Гальперн имел какое-то отношение к этому революционно-художественному кабарэ-клубу. Часто бывал там и А.Ф. Керенский. ‹...› Бывали там и все светила кадетской партии” (Дейкарханова Т.Х.  Н.Н. Евреинов // Новое русское слово. 1953. 18 октября).

⁵⁰  Имеется в виду или Оскар (Исраэль) Осипович Грузенберг (1866–1940), юрист и деятель кадетской партии, или его брат Семён (Соломон) Осипович (1875–1938), историк философии (см.: Российская еврейская энциклопедия. Указ. изд. Т. 1. С. 384–385).

⁵¹  О вечере Тамары Платоновны Карсавиной (1885–1975) и выпушенном к этому вечеру сборнике см.:  Карсавина Т.П.  Театральная улица. Л., 1971. С. 220–221; КС, 171, 231–232. Из шестидесяти именных билетов сохранился, например, посланный Ахматовой (он подписан художником С.А. Сориным).

⁵²  Бутковская Наталья Ильинична (1878–1948) — действительный член «Бродячей собаки», актриса, режиссёр, сотрудница Общества старинного театра, издательница ряда книг Н.Н. Евреинова и К.М. Миклашевского, вторая жена художника А.К. Шервашидзе, после революции — в эмиграции. См. о ней: Минувшее. Вып. 20. М.; СПб., 1996. С. 417–418.

⁵³  Нагродская (урожд. Головачева, в первом браке — Тангиева) Евдокия Аполлоновна (1866–1930) — поэтесса, беллетристка. Ср. о ней у Георгия Иванова — „писательница X” (Иванов Г.  Собр. соч. Указ. изд. Т. 3. М., 1994. С. 332–333), в дневнике Рюрика Ивнева (Река времен: Книга истории и культуры. Кн. 2. М., 1995. С. 208). Её приход в «Собаку» изображён в романе Т. Краснопольской (Шенфельд) «Над любовью» (Петроградские вечера. Пг., 1914. Кн. 3. С. 116–118).

⁵⁴  Конец «Собаки» в романе «Плавающие-путешествующие» (1914) не описан, а предсказан. Но не пожар стал концом подвала. Закрытие угрожало предприятию ещё в феврале 1914 по взысканию поставщика вин Бауэра. — [Б.п.] «Бродячая собака» // Театр и жизнь. 1914. 10 февраля.

⁵⁵ Рубинштейн Дмитрий Львович (1876–1936, Загреб) — финансовый деятель (см.:  Боханов А.Н.  Деловая элита России: 1914 г. Указ. изд. С. 131). Ср. биографическую сводку в некрологе:

         В 1931 Рубинштейн организовывал вечера И. Северянина в Париже (Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1992 год. СПб., 1996. С. 242). См. о нем также:  Вертинский А.  Дорогой длинною... М., 1990. С. 175. О Д.Л. Рубинштейне в связи с «Привалом комедиантов» см.: ПК, 106, 115.

———————

         В последнее двадцатилетие опубликованы и отчасти систематизированы немалочисленные мемуарные свидетельства о легендарной «Бродячей собаке», художественном кабаре, ведомом Борисом Прониным в Петербурге в 1912–1915.¹ Публикуемые выше записки Б.М. Прилежаевой-Барской расставляют некоторые акценты в уже сложившемся коллективном мемуарном тексте и приближают к некоторым общим выводам о смысловой структуре пронинского кабаре.
          Последняя отличается прежде всего разнообразной и ревностно культивируемой пограничностью. Завсегдатаи подвала стремятся — по поводу и без — публично заявить о своей маргинальности, в чём бы она ни выражалась: П.О. Богданова-Бельская — о том, что она бисексуальна, А.Я. Гальперн — о том, что он еврей и при этом сын сановника, Пронин не делает секрета из своих продолжающихся контактов с большевиками,² Н.К. Цыбульский — из своей программной наркомании и алкоголизма.³ В.Р. Ховин вспоминал:

         ‹...› там не скрывалось то, что вообще принято было скрывать. Там были откровенные алкоголики, нескрываюшиеся наркоманы. Любовные интриги завязывались у всех на глазах. Все знали, что одна поэтесса имеет очаровательную записную книжечку, куда тщательно заносит каждого своего любовника, общее число которых давно перевалило за 100. Там неудивительно было услышать от мужчины, что он „вчера был у своего любовника”, и вообще вряд ли что-нибудь такое могло удивить или шокировать обитателей этого подвала.⁴

         [А.А.] Корнилов очень интересно рассказывал, что [М.И.] Ростовцев, Нестор Котляревский, [А.В.] Пешехонов (?) и ещё кто-то учредили „общество бродячей собаки”. Собираются по ночам и ужинают, а вместо приветствия — лают.⁵

         В «Собаку» я не хожу и вовсе не потому, что меня оттуда выставили (в день Вашего отъезда из Питера)... Выставляли меня оттуда не раз и в прошлом сезоне, но не в этом дело. Откровенно скажу Вам, что даже мне эта «Собака» — мерзость. Это какой-то уголок ада, где гнилая и ожидовелая русская интеллигенция совершает службу сатаны. Ходить туда русскому человеку зазорно и совестно. И до шабашей я не охотник...⁶

         Как целый ряд других петербургских культурных феноменов 1910-х годов, подвал Общества интимного театра стремится поставить себя под знак “столетнего возвращения”, вводя точечные отсылки к золотому веку пушкинской эпохи. Один из примеров тому — перелицовка рылеевских куплетов «Ах, где те острова...» (впоследствии продолженная ахматовским подпольным пастишем о Ягоде-злодее и Алёшке Толстом в реальности 1930-х⁷). Носителями хронологической метафоры были, например, В.П. Зубов и Н.Н. Врангель.⁸
         Автор публикуемого мемуара — Бэла Моисеевна Прилежаева-Барская (1887, Переяслав-Хмельницкий – 1960, Ленинград), вольнослушательница Петербургского университета и студентка Высших женских (Бестужевских) курсов. Жена Виктора Феофиловича Крушинского, в юности отдавшего дань революционной деятельности, в 1910-е служившего в дирекции завода, скульптора-любителя.⁹ После революции В.Ф. Крушинский служил инженером в проектном институте.¹⁰ В советское время Б.М. Прилежаева-Барская — автор исторической прозы о Древней Руси.¹¹ Экземпляр мемуара сохранился в собрании М.С. Лесмана, по чьему настоянию и был написан осенью 1949. Приносим живейшую благодарность Н.Г. Князевой за предоставление его для публикации.

————

¹   Парнис А., Тименчик Р.  Программы «Бродячей собаки» // Памятники культуры: Новые открытия: Ежегодник. 1983. М., 1985. С. 160–257;  Конечный А.М., Мордерер В.Я., Парнис А.Е., Тименчик Р.Д.  Литературно-художественное кабаре «Привал комедиантов» // Там же: Ежегодник. 1988. М., 1989. С .96–154;  Тихвинская Л.  Кабаре и театры миниатюр в России. 1908–1917. М., 1995. С. 86–134;  Могилянский М.  Кабаре «Бродячая собака» / Публ. А. Сергеева // Минувшее: Исторический альманах. Вып. 12. М.; СПб., 1993. С. 168–188;  Могилянский Н.  О «Бродячей собаке» // Воспоминания о Серебряном веке / Сост., авт. пред, и комм. В. Крейд. М., 1993. С. 444–447;  Высотская О.  Мои воспоминания / Публ. и прим. Ю. Галаниной и О. Фельдмана // Театр. 1994. №4. С. 86–88, 99;  Пяст Вл.  Встречи. М.. 1997. С. 164–182, 356–379.

²   „Пронин прятал в диванах [революционную] литературу”. — Записные книжки Анны Ахматовой (1958–1966). М.; Torino, 1966. С. 556 (в этой записи о «Бродячей собаке» публикаторами неверно раскрыто сокращение — роль Змия в поставленной там пьесе «Изгнание из рая» играл К.М. Миклашевский).

³   Ср. очерк В. Пяста «Богема»:

⁴   Вехин  [Ховин В.Р.]. Обрывки воспоминаний // Наш огонёк (Рига). 1925. №11. С. 15.

⁵   Вернадский Г.В.  Письмо к Н.В. Вернадской от 4 марта 1911. — ГА РФ. Ф. 1137. Оп. 1. Д. 366. Л. 189об.

⁶   Варжапетян В.  Исповедь антисемита // Ной: Армяно-еврейский вестник. 1994. №8. С. 115.

⁷   Записные книжки Анны Ахматовой. Указ. изд. С. 392.

⁸   См. о ретроспективистских стихах Н.Н. Врангеля:  Осповат А.Л., Тименчик Р.Д.  «Печальну повесть сохранить...». М., 1987. С. 130–131.

⁹   Ср. его автопортрет (тушь) в бумагах В.Э. Мейерхольда. — РГАЛИ. Ф. 998. Оп. 1. Ед.хр. 1804.

¹⁰   Научные работники Ленинграда. М.; Л., 1934. С. 191.

¹¹   Бахтин В., Лурье А.  Писатели Ленинграда: Биобиблиографический справочник. 1934–1981. Л., 1982. С. 251;  ср. отзыв Б.М. Эйхенбаума в его дневнике 1946 г. о повести «Русь единая» (о Новгороде и Москве XV в.): „Очень скучная вещь”, „‹...› смущает историческая фальшь и упрощение” (Петербургский журнал. 1993. №1–2. С. 183–184).

Воспроизведено по:
Минувшее. Исторический альманах. 23. СПб.: Atheneum–Феникс. 1998. С. 384–418; 381–384.

Передвижная  Выставка современного  изобразительного  искусства  им.  В.В. Каменского
карта  сайта		главная    страница
исследования		свидетельства
сказания		устав
Since 2004     Not for commerce     vaccinate@yandex.ru