Я представлял себе Гастева высоким молодым парнем в сапогах, непременно кудрявым. Таковы были его произведения, которые в первые годы революции — 1918 и 1919 — стали печататься повсюду, — в журналах «Творчество», «Пламя» и других, носивших не менее восторженное имя. В этих странных не то стихах, не то прозе поражало сочетание невиданного индустриального пафоса с какой-то ничем не прикрытой наивностью и безвкусицей.
Его первая книжка, изданная Петроградским пролеткультом, — небольшая брошюрка, в которой было три десятка стихотворений, — так и была названа без экивоков, что называется в лоб: «Поэзия рабочего удара».
Такие вещи должны были выйти из-под пера только очень молодого и влюблённого в свой голос человека.
Всё оказалось не так, как я думал. Гастев был почти вдвое старше меня, носил рыжие усы и немного стыдился своей поэзии. Вероятно, многие из своих стихов он написал давно, ещё в Париже, когда вместе с А.В. Луначарским и, кажется, Лебедевым-Полянским, устраивал там «Лигу пролетарской культуры».
Он гордился своим тщательным анализом профессии металлиста и ошарашивал своих литературных друзей длинными бумажными простынями, на которых по клеткам были разнесены тайны рабочей квалификации.
Эту свою работу он проделал в 1918 году на заводе б. Всеобщей компании электричества.
Когда его удавалось вызвать на литературные разговоры, он становился непримиримым отрицателем. В то время ему было глубоко чуждо какое бы то ни было преклонение перед прежней литературой, свойственное людям горьковской биографии.
Он воплощал в себе образ пролетариата не как класса-преемника, хранителя культурных традиций, но как класса-новатора.
Уже в то время “хранителей” развелось великое множество, и была справедливость в том, что человек, связанный неразрывно с политической и культурной историей пролетариата, резко выступал в защиту новых художественных форм.
Многие хорошие революционеры относились к искусству примерно так, как к фабрикам и заводам: перешло, мол, в собственность рабочих и крестьян, значит, заноси в инвентарь, пользуйся по потребностям, охраняй это народное достояние по способностям.
Но Гастев к фабрикам и заводам относился несколько по-другому. Он был еретиком. Он носился со своими планами новой организации работ, которые казались вдвойне фантастическими на фоне непосредственной вооруженной борьбы за территорию. Гастев исходил из того, что новый собственник производства — класс производителей — должен был дать и новую постановку вопроса о формах и методах этого производства.
Тем более радикально мог ставить он вопрос о новых формах художественной культуры.
В одной из своих статей, намечая “контуры пролетарской культуры”, Гастев утверждал:
С этим багажом своих художественных связей он не расстался и много лет спустя. Создавая свой метод научной организации, он работал одно время над формальным анализом резолюции пленума ЦК партии «О хозяйственном положении». Его заботила мысль о том, что такие важнейшие документы, как резолюции, определяя собой поведение тысяч и миллионов людей, являются недостаточно определёнными и точными по своей форме.
Исследуя методы организации словесного материала, он вспоминал Хлебникова:
В 1918/19 годах Гастев, как поэт, числился за Пролеткультом. Там предлагали “взять” старую форму и “влить” в неё новое содержание. Это было очень далеко от того, что хотел делать Гастев.
Когда “содержание” отдали на откуп пролетарским поэтам, а профессиональных мастеров слова хотели сделать спецами по вопросам формы, то в равной мере развращали и тех и других. Нужно было, чтобы прошёл ряд лет и на примере Кириллова, Герасимова, Александровского и других “первых учеников” Брюсова – Белого увидели плачевные результаты этого “вливания”.
От Пролеткульта Гастев отделился легко и окопался на заводе, не связав себя положением профессионального литератора. В этот короткий промежуток времени, в 1919 году, когда он вновь вернулся к искусству, симпатии его окончательно определились. Его союз с футуристами хотя и не принял организационных форм (Гастев в этом отношении человек “дикий”), но уже стал постоянной платформой его выступлений.
Творчество Маяковского и Хлебникова произвело на него могучее впечатление. Если он искал характеристики художественной культуры пролетариата, то он обращался неминуемо к футуризму, чтобы, оттолкнувшись от него, обосновать свои предвидения.
Хлебников писал о Гастеве:
Литературные произведения, написанные Гастевым в послереволюционный период, созданы в атмосфере этих настроений. Они резко отличаются от того раннего периода творчества, который в последнем издании его книги знаменательно озаглавлен «Романтика».
Гастев не доверял слову, взятому в его привычном литературном выражении. Он стремился его “реформировать”, создавая тем отсрочки для окончательного решения.
Анонимная воля производительного класса гремела в этих призывах.
Это поэзия “конкретных предложений”. В эпоху военного коммунизма был заготовлен гимн индустриализации, марш эпохи великих работ.
Приближалась развязка. От таких слов можно было переходить только к делу. „Пачка ордеров” — последнее произведение Гастева, написанное им в 1921 год, ставило точку. В „технической инструкции”, сопровождавшей „ордера”, автор указывал: „идёт грузное действие, и “пачка” даётся слушателю, как либретто вещевых событий”.
Бедные мечтатели пролеткультской эстетики.
Гастев однажды уже ушёл от них и теперь уходил, чтобы не возвращаться.
Этот бешеный залп повелительных наклонений был “формулой перехода” к настоящему событию, к большому движению людей и вещей. Гастев выносил к этому моменту свой замысел института труда и сквозь огромное сопротивление времени прорвался к реальной работе по переделке рабочего человека.
Впечатление от Хлебникова для меня во многом было сходно с впечатлением от Октябрьской революции. По совести, я плохо разбирался в ней, но она меня поразила, как невероятное перемещение людей и предметов с насиженных мест. И я восторженно сочувствовал.
Но в Октябрьской революции я, смею сказать, разобрался и знаю теперь, что к чему.
А фигура Хлебникова как была, так и остаётся загадочной, хотя я восторженно сочувствовал ему с первой встречи во всех его делах. Признаться, я далеко не всё в нём понимал.
Удивительно, до чего он подходил к эпохе военного коммунизма. Гимнастерка — настоящая солдатская, без карманов, обмотки, грубые “американские” штиблеты, которые, как мешки, завязывались верёвками, какая-то не то шинель, вместо шапки — “ордер на мир”, ничего определённого в смысле еды и места жительства.
От старого мира остался у него фрак, который он носил в университете, изучая физико-математические науки. Этот не гармонировавший со всеобщим цветом хаки чёрный лоскут он навлекал на себя в парадных случаях, не сомневаясь в том, что, по закону контрастов, этот убор искупит все бывшие налицо недостатки костюма.
В этом виде он напоминал негра из картины «Трус», когда тот, прислуживая, надевал чуть ли не на голое тело визитку. Хлебников носил свой фрак, как символ. Он был выше деталей.
Говорил Хлебников настолько особенно, что хотелось его передразнить, и, действительно, некоторые в подражании ему очень успевали. Голосом походил на скопца или заводную куклу — и это тем более, что его речения распределялись во времени как бы периодически, по зазубринам завода.
Такой прерывистой горячей скороговоркой разговаривал инженер Кириллов в «Бесах» Достоевского.
Липутин рассказал при всех, что Кириллов составляет статью о причинах участившихся случаев самоубийств в России. Кириллов взволновался:
Такая отрывистая речь с пропуском сказуемых была характерна для Хлебникова.
Я как-то сразу уверовал в его недюжинные, почти таинственные способности, но вскоре получил возможность на деле, можно сказать в обстановке эксперимента, убедиться в них.
Нужно было написать всем понятную статью, в которой были бы изложены некоторые принципы нового художественного движения. Эта статья появилась впоследствии (в 1921 году) в сборнике «Лирень» под заглавием «Наша основа», изданном по инициативе Г.Н. Петникова.
Как-то я увидел Хлебникова и затащил его к себе. По обыкновению он хотел есть. Я приготовил ему горку бутербродов, усадил его за стол, дал бумагу и перо, и Хлебников моментально стал покрывать бумагу мелкими кругловатыми значками.
Писал он совершенно безостановочно, ничего не перечёркивая, как будто переписывал с ясно напечатанного текста. По мере того как росла стопка исписанных листов, уменьшалась стопка бутербродов — и, когда она кончилась, Хлебников остановился. Пришлось вновь подбрасывать топливо. Так он и написал единым духом целый печатный лист, не отходя от стола, на память цитируя примеры, исторические события, давно прошедшие даты, словом — целую энциклопедию справок.
Немудрено, что написанное Хлебниковым не поддается учёту. Он мог производить в любое время, в любом количестве, была бы только бумага и карандаш. В столе не нуждался, так как писал и лежа, и в любом положении.
У него всё было приготовлено на годы, на десятилетия вперёд. Поэтому, когда он принимался писать, то просто открывал кран. И тогда — хорошо устоявшаяся, крепкая струя спокойно шла.
Если Хлебников жил на одном месте в течение некоторого времени, то он покрывал своими значками все сохранявшие след пера предметы.
Из белья у него была только одна наволока, но эта наволока имеет историко-литературное значение. В ней он хранил рукописи — получалась хорошая подушка. Это литературное наследие утрачивалось по листкам, но в подушку шли новые и новые лоскуты — она не тощала.
Влияние Хлебникова на так называемое левое искусство в России было громадно — и несравнимо ни с каким другим влиянием. Велемир Хлебников говорил первые слова, которые разрослись, отделившись от автора, и вошли в плоть и кровь передового художественного движения последних десятилетий.
В своей замечательной листовке «Труба марсиан» он впервые поставил вопрос об изобретении в искусстве.
После этой тирады не чувствуется необходимости объяснять, как Хлебников принял революцию. Отсюда, из «Трубы марсиан», в 1918 и 1919 годах газета футуристов «Искусство коммуны» взяла лозунг: Пусть млечный путь расколется на млечный путь изобретателей и млечный путь приобретателей.
У Хлебникова была своя диковинная, хотя и обоснованная громадным количеством ссылок, социальная теория. Её можно было бы назвать “математическим пониманием истории”. С точки зрения марксистской социологии теория эта не выдержит критики. Но его фантастическое учение о ритме в истории было исполнено колоссального революционного пафоса.
Хлебников уверенно экспериментировал над словом, разыскивая его последний исток и путь, который оно прошло. Его анализ делал язык прозрачным до дна и вселял огромную веру в его дореволюционное преобразование. Хлебников установил, как исследователь, и доказал, как поэт, что звуковым станком языков является азбука, каждый звук которой скрывает вполне точный словообраз.
В последние годы своей жизни Хлебников задумал раскрыть и систематизировать свои методы работы над словом. Он появился в Москве в начале нэпа, неожиданный, как возникал всегда и везде, возвратясь от своих непонятных странствий. Рукописей уже было столько, что они не помещались в подушке. Он сделал из них нечто вроде тюфяка или, во всяком случае, бумажного покрова такой толщины, которая несколько предохраняла от железных прутьев кровати. Поселился он во Вхутемасе, кажется, у Митурича. Там он вскоре написал своё нашумевшее стихотворение:
Ему повезло: стихотворение было стараниями друзей-футуристов, главным образом В. Маяковского, напечатано в московских «Известиях».
Но литература его не принимала, увенчав в некрологе его смерть победоносным невежеством одного московского профессора.
Хлебников прошёл с плугом своего бесстрашного анализа по каменистой почве привычных штампов языка, разворотил её и принял на свои плечи тяжёлую черновую работу, подготовившую всю новую художественную практику.
Очевидно он взял слишком глубоко. Не нашлось бороны, которая смогла бы заровнять вывороченные им пласты, чтобы они смогли послушно принять зёрна посева.
Так Хлебникову не удалось “устроиться” при жизни.
Устроится ли писатель Хлебников после смерти?
| Передвижная Выставка современного изобразительного искусства им. В.В. Каменского | ||
| карта сайта |  | главная страница |
| исследования | свидетельства | |
| сказания | устав | |
| Since 2004 Not for commerce vaccinate@yandex.ru | ||