В Харькове бушевала сирень. Её продавали на улицах, площадях города. Базар был завален букетами тёмных и светлых цветов.
Стояла весна. Тёплая ароматная украинская весна, готовая ринуться в жаркое лето. В один из таких весенних дней я пришла на Юмовскую, 5.
После лёгкого дождя стоял тёплый мягкий вечер. Обычно обитатели этого дома собирались к вечеру на балконе, выходящем в небольшой сад.
— Катюша, здравствуйте.
Он появился внезапно, словно вынырнул. Поэт. Друг. Виктор Владимирович Хлебников. Я застенчиво протянула большую ветку сирени и сказала о стихах, посвящённых ему.
— Написала стихи на одном дыхании. Почти без поправок.
Мы пошли в сад. Я читала по записной книжке, боясь сбиться. Был май, была юность.
Виктор Владимирович шёл рядом, опустив голову, слушал. Затем взял у меня из рук записную книжку, поставил отметку 4. За первую строфу. За следующую поставил тройку и подписался: “учитель словесности” В. Хлебников.
— Как же писать? — робко спрашивала я.
— Нужно много работать, Катюша, — отвечал он.
Вокруг росли высокие кусты сирени, на балконе стояли стол и стул. Боже мой, каким ворохом бумаги был завален этот стол. Всех форматов — исписанные клочки, кусочки, и даже большие свёртки, похожие на рулоны обоев. Когда я приходила, Виктор Владимирович поднимался и уступал мне единственный стул. Я отказывалась и садилась на третью ступеньку лестницы, он — рядом. Говорили о новых поэтах, они в то время были для меня загадкой.
У поэтов новые слова, иногда меткие, иногда непонятные. Это была самая главная обида для меня — новое еще не доходило. О Пастернаке, Асееве, Божидаре я впервые узнала от Г.Н. Петникова, который читал мне их стихи. Был ли мал тираж этих книг — я не знаю. Очевидно, они оставались в Москве и Петрограде. Я познакомилась с новой поэзией только тогда, когда художник Ермилов привёз из Москвы новые сборники Есенина, Мариенгофа.
Хлебников привык к своему одиночеству на Епархиальной, я его не утомляла. Я появлялась и быстро уходила на уроки в Художественный цех.
Приближалось тёплое пыльное лето. Мы никуда не уезжали, никто не думал о поездках в это беспокойное время. Все сидели в городе.
Наша улица кончалась Технологическим парком, но и масса деревьев в этом парке не радовала меня, хотелось полевых цветов и тишины — деревенского лета. Одна отрада — харьковский базар, полевые цветы на базаре уже говорили о близком лете. Дни были длинные и сонные, а вечера — грустные.
Мои встречи с Виктором Владимировичем были светлыми, говорили мы легко, и почти никогда не было размолвок. Но иногда, залетев на Епархиальную, я заставала Виктора Владимировича в мрачном настроении. Я чувствовала в эти минуты, что ему было очень не по себе, что-то мешало ему быть приветливым. В такие дни Виктор Владимирович просил меня рассказывать о моем детстве и о школьных годах, а это было нетрудно — это было рядом.
Помню, я восторженно говорила о тихих уголках Полтавщины. Наша шестёрка подростков жила в дни летних каникул весело и бездумно. Слушая рассказ о наших приключениях, Виктор Владимирович отходил, начинал фыркать, а нога, лежащая на колене, дергалась от беззвучного смеха. Он забывал свои заботы, рассеивался всего мрачного в разговорах со мной. Я ему рассказывала о моей пансионной жизни, о ранней юности. Ему это нравилось. Ведь в нём самом была удивительная детскость, как и в его стихах.
Все мы, подростки, собирали бесконечные коллекции жуков, стрекоз, были помешаны на собирании “махаонов”, “адмиралов”, “павлиньих глаз”. Мой брат заявлял с гордостью:
— Имею редкую коллекцию яиц певчих птиц Полтавской губернии.
Но смотреть коллекцию разрешалось только на расстоянии двух метров, стоя в дверях, поднявшись на носки и вытянув шею. Все это я и рассказывала Хлебникову. Виктор Владимирович просил продолжать и теперь уже не полуслушал, а слушал, повернувшись ко мне лицом. Я рассказывала о птицах с упоением, с гордостью говорила о своей коллекции, состоявшей из семи перьев. Они должны были быть все “счастливые” и приносить добро. Когда Виктор Владимирович фыркал, я сердилась и говорила:
— Что вы знаете о птицах? О такой красавице, как иволга?
В то время я не знала, что Виктор Владимирович, будучи студентом, написал две научные работы о птицах, и я замолкала, а он, улыбаясь, просил меня продолжать. Видимо, от моих фантазий он не уставал.
На Полтавщине были удивительные казённые дубовые леса, окопанные крутыми канавами. Склоны их заросли пахучей земляникой. Ветви дуба были так длинны, что спускались от ствола через канаву к дороге и мальчишки умудрялись влезать по ним прямо на верхушку дуба. А лес у реки мы называли Загадочным. Это был странный лес. Во время гражданской войны его срубили, как и все леса в той округе. В деревне о нём говорили:
„Та не дай, боже, увечерi або в нiч iхати тим лiсом”. На вопрос — „почему?”, — отвечали:
„Та там щось е!”
О Загадочном лесе Виктор Владимирович меня расспрашивал подробно. Лес был тёмный даже в ясный день, солнечные лучи не проникали в его чащу. Всюду росли какие-то цветы с белыми зонтичными соцветиями и одуряющим запахом, Все это обвито цепкой ежевикой, всюду стояла стена хмеля. В этом лесу водились змеи. Было болото, заросшее по берегам густым ковром полукруглых зелёных листьев. Белые и жёлтые кувшинки пахли мёдом, а в центре болота блестела тихая гладь воды — окно. В нём отражались бегущие облака.
Вероятно, Хлебникову была понятна и близка моя любовь к лесу. Мои рассказы о лесе его интересовали, и он даже переспрашивал, что случалось с ним очень редко. Виктора Владимировича была удивительная особенность понимать с полуслова, а то и без слов.
У нас на Полтавщине оставалась, когда мы уезжали на занятия в Харьков, огромная собака Рудько. Я очень любила её, и мне было жаль её оставлять. Как просто можно было об этом рассказать Хлебникову. Он понимал!
Виктор Владимирович оставлял свой стул и усаживался рядом со мной на ступеньках. Говорил что-то ласковое, ещё не зная моего огорчения, и грусть оставляла меня, налаживалась добрая беседа. А бывало и так: Виктор Владимирович поднимался мне навстречу:
— Катюша, что случилось...? — И вот он ходит по балкону, заложив руки за спину. Я жду, не знаю чего — утешений или просто его слов. Виктор Владимирович, как обычно, говорит мало. И то, что говорит, не относится ко мне. Но это почему-то меня успокаивало.
И снова начинались наши разговоры, если так можно назвать мои рассказы, а его молчание. Боже мой, чего он только не наслушался от меня! Узнав, что я путешествовала по Волге, была в Казани, спросил: что мне там понравилось? Помню, меня поразили чугунные плиты университета. Плиты пели. Словно на разных нотах шел звук: от шагов быстро идущих — в одной тональности, под дамскими каблуками — в другой. Всё это казалось неожиданно волшебным. Удивила меня башня Сумбеки и связанные с ней многие легенды о последней татарской царице. Об этой башне у Хлебникова были написаны стихи еще в 1912 г.
Рассказу моему Виктор Владимирович улыбался и одобрительно кивал головой.
Редко, очень редко Виктор Владимирович читал мне стихи. Читал, отвернув свое лицо в сторону. Лицо было строгое, изредка поворачивал его ко мне. Читал он глухо, очень тихо. Получалось печально. Я часто не могла уловить текста. Мне становилось не по себе, нападал какой-то страх. Виктор Владимирович кончал читать, я сердилась и говорила:
— Стихи, разве это стихи?! Это надгробное заклинание, так читать нельзя, молодой человек!
Виктор Владимирович трясся от беззвучного смеха и приходил в хорошее настроение.
Как обычно, взглянув на часы, я вскочила с третьей ступеньки лестницы, где всегда сидела:
— Катюша, подождите.
Пошарив рукой на столе, быстро вытянув из-под груды бумаг маленькую книжечку, написал что-то, открыв первый лист. Я была так удивлена, что не решалась прочесть, что там написано. Протягивая книжку, он ласково и лукаво улыбался. Я схватила её и унеслась бегом за калитку. На следующий день я явилась и благодарила. В голове было одно —
Пусть
эта книга
будет камнем мостовой
для поступи
Екатерины Неймаер.
— Почему не проходите, Катюша? — грустно сказал как-то Виктор Владимирович.
Подумав, я ответила ему, что приду восьмого марта.
— Почему восьмого?
Я храбро ответила, что восьмого марта (по старому стилю) — приход день равен ночи, темнеет позже... Приду — и обязательно с “жаворонками”.
(По народному поверью, в этот день прилетают жаворонки; дома и в булочных пекли булочки в виде птиц, с изюминками вместо глаз, с плетёной спинкой... это так напоминало детство! Дома у нас всегда пекли “жаворонков”.).
Подошло восьмое марта. В чемоданчике моем лежали “жаворонки”. Я работала у станка и смотрела в окно, как постепенно угасал день. Наконец, занятия окончились. Я первой выбежала из класса и помчалась к Мироносицкому скверу.
Чуть накрапывал тёплый весенний дождь. На Сумской загорались огни. Вот и пройдена половина сквера... Но что это? — двухэтажный особняк был совершенно тёмный. Может быть, я ошиблась? — Вот забегали светлые блики по окнам... Нет, это отблеск ближайшего фонаря! Раскачивались ветки тополей, колыхался фонарь. Дом стоял — мрачный, неприветливый. Мне стало страшно! Как странно — ведь меня всегда ждали! Может быть, Виктор Владимирович забыл о назначенной встрече?..
Я стояла в раздумье, пахло распускающимися почками. Я бросила последний взгляд на тёмный дом и пошла своей дорогой под тёплым весенним дождём.
Спустя несколько дней я встретила Веру Синякову. Она мне сказала, что в тот вечер Виктор Владимирович был у них. К опредёленному часу он встал и собрался уходить, его упрашивали остаться, но он твёрдо отвечал, что его ждут, что он должен уйти.
Когда я снова увидела Виктора Владимировича, он с грустью сказал: Катюша, я вас ждал! Почему вы не пришли?
Я рассказала ему, как стояла в тёмном сквере с “жаворонками” в чемоданчике. Он грустно улыбался. „Я не могла подумать, что можно ждать в темноте. Я боюсь и не люблю темноту, — всегда должно быть светло”, — сказала я.
— А я вас ждал!
Но кто же мог знать!
| Передвижная Выставка современного изобразительного искусства им. В.В. Каменского | ||
| карта сайта |  | главная страница |
| исследования | свидетельства | |
| сказания | устав | |
| Since 2004 Not for commerce vaccinate@yandex.ru | ||